Джун Фукуи – тощую девчонку с ободранными коленками и разноцветными глазами, Ран встречает в четырнадцать, за полгода до исправительной колонии. На ее лице – страх и внушительная ссадина, юбка помята и испачкана, а возле ног, обутых в потрепанные старые кроссовки, стоит баночка «ДайДо Умэ» со вкусом сливы. Она пялится на него наглыми глазами – один голубой, второй – зеленый; и первое, что испытывает Ран – глухое раздражение.

Непрошеная забота заворачивает сердце в теплое одеяло, вызывая спазм в груди и – предательские слезы на густых ресницах. Кимико верит, что родственная душа ей не нужна. Кимико верит, что она изначально родилась целой. Кимико старательно заклеивает пластырем трещины на собственном теле и… Безбожно врет самой себе.

Эти жадные, торопливые, смазанные от нехватки воздуха поцелуи стали семенами, влажные отпечатки ладоней на коже — водой, полившей ее тело-почву. И внутри Айри выросли цветы — вместо трепета крыльев бабочек в животе она ощущает жесткие стебли, опутавшие ее ребра. Вместо ударов сердца — звон колокольчиков.

В мире, где должна править любовь, царит безумие. И если ты нашла своего соулмейта - сначала убедись в его адекватности. Если он одет в характерную форму, вечно сует руки в карманы, а за спиной у него стоит ещё куча таких же дружков - ущербно-выскобленных, хамоватых, плюющих себе под ноги, - просто беги. Беги сломя голову. И не останавливайся.

Ран привез картину домой, распаковал ее и решил взглянуть еще раз, прежде чем запихнуть полотно в одну из дальних комнат. И замер. Линии на холсте — от прозрачно-голубых до темно-синих, почти черных — плавно двигались, еле заметно, неуловимо — но двигались. По крайней мере, так показалось ему.

Ему хотелось убить ее. Ему до дрожи, до крошащихся зубов хотелось обхватить ее горло — он помнил ощущение ее кожи и жалкий трепет под его ладонью, — и сжать. Но он не мог. Не здесь. Не сейчас. У них еще будет время. Много времени — Ран об этом позаботится.