Он догадывался, что Гермиона, скорее всего, не оценит остроумное замечание по поводу того, что использование его бёдер в качестве своего трона отличается от просто ‹сидения›, поэтому оставил эту шутку при себе и потянулся за палочкой, стараясь двигаться как можно меньше. Это было труднее, чем он ожидал.

В его кармане лежал портключ, завёрнутый во влажный носовой платок. Существовал лишь один целитель, которому он доверял. Лишь один целитель, которого он хотел увидеть. Он глубоко дышал, фокусируясь на магии внутри себя, чтобы собрать её всю воедино. Отдохну позже, — пообещал он себе и круто развернулся на месте, мысленно представляя узкую улочку и пыльный паб. Не заботясь о том, что может расщепиться во время аппарации, потому что она смогла бы исцелить это. Она всегда это делала.

Была середина семестра, когда Драко стал подозревать, что Поттер жульничает. Его Напиток живой смерти вышел практически идеальным, и Слизнорт рассыпался в похвалах. Из чистого любопытства Драко взглянул на своих однокурсников. Большинство из них, похоже, радовались успеху Золотого мальчика, но была одна ученица, чьё лицо выглядело объятым пламенем. Грейнджер смотрела на своего друга с яростью.

Он думал обо всех частях, оставленных позади. Обо всех новых фрагментах — собранных и пришитых друг к другу. Образующих пёструю мозаику из чего-то неожиданного. Такого, что его родители и представить для него не могли. Но ему нравились эти неровные стежки и несочетающиеся лоскуты ткани. Постепенно они делали его снова целым. Держа напёрсток, она вручила ему иголку и нить. Вместе они создали нечто из всего, чем вынуждены были пожертвовать.

После трёх лет обучения целительству Гермиона стала работать в больничной палате в одном из убежищ. В ночные смены было одиноко. До одной ночи.

— Я кое-что слышал на днях, — прошептал он, дразня выдохом локоны, выбившиеся из её косы. — Одну магловскую фразу. — У нас их много, — сказала она, и у неё перехватило дыхание, когда он заправил прядь ей за ухо. — Что-то о поцелуях, которые лечат.

— Ты великолепна, — сказал он, ослепительно улыбнувшись. — И что я делал до твоего появления? Чему ещё ты могла бы меня научить? Гермиона почувствовала, что начинает краснеть, поэтому сделала ещё один глоток из бокала. Крепкий джин с тончайшим намёком на вермут — всё, как она любила. Вскинув глаза на бармена, она обнаружила, что он наблюдал за ней. — Много чему, я полагаю.

В перерывах между миссиями одиноко. После того как его раскрыли, а мать погибла, у него остались только убежища. Но всегда ненадолго. Дождливая ночь. Промокший и уставший, он нуждается в чём-то — или ком-то — чтобы исцелиться. Снаружи и внутри. И тогда он идёт в единственное место, где ему хочется быть.

Сначала он вдыхал так глубоко, как мог, а затем опускался на самое дно. Возможно, гриндилоу обхватят его лодыжки. Или другой водный житель утащит его ещё глубже ко дну, лишая кислорода. Когда становилось очевидно, что он не попадёт в плен к жителю озера, он закапывал ноги в ил и отталкивался, выныривая на поверхность. И в те несколько минут он не был Пожирателем смерти. Не был сыном Люциуса. Он был просто мальчиком под водой. Тонущим, но не погибающим.

Когда он был с ней, ему становилось легче. Боль прямо за рёбрами была хуже любого проклятия, которое он когда-либо получал. Хуже любого удара кулаком или ногой. Эта боль была беспрестанной. Но когда он мог прижимать её к себе, когда мог целовать её снова и снова, как будто можно было просто быть вместе — эта боль притуплялась.

Скрытые двери, потайные коридоры и движущиеся лестницы — обычное дело в Хогвартсе. Так почему же Драко кажется, что замок загоняет его в запертые комнаты с Гермионой Грейнджер?