Короткое сообщение заставляет Климова подорваться и в тапках без куртки слететь по лестнице, чтобы обнаружить Костю, сидевшего на земле и прижавшегося спиной к железной стенке подъезда слева от двери. Лицо закрывает капюшон, но на оклик тот поворачивает голову, и Стас не находит слов, чтобы описать свой ахуй, когда видит избитое лицо Кости, а в глазах его — пустоту. Каратанов держится за рёбра, да и встаёт с трудом даже с помощью Климова.

Наверное, больше риторический вопрос. Машинальный, над которым не задумываешься. Кажется, Стас знает ответ на него сам и потому, когда осознаёт, что произнёс это вслух, сам себе прикусывает язык. Больновато, конечно, но явно не так, как другу.

— Ладно, похуй, пойдём.

Быстро, скороговоркой, заминает неразвитую тему и, аккуратно поддерживая Костю, стараясь не касаться очевидно задетых мест и перетягивая весь основной вес на себя. В голове вместе с этим мысленно прикидывает, где лежит аптечка и что из неё может понадобиться.

Костя пытается не смотреть Стасу в лицо: тот и так знает, что случилось. Да и тяжело фокусировать на чём-то взгляд, когда перед глазами пляшут звёздочки и он вот-вот готов рухнуть без чувств, но каждый вздох обжигает лёгкие и не даёт закрыть глаза.

Когда Климов поддерживает, он только сильнее вцепляется в руку, но и звука пытается не издать — приучен терпеть и не кричать, когда чувствует резкую боль, сковывающую всё тело.

Губу мерзко саднит, и только краем языка Костя слизывает запëкшуюся кровь. Когда убегал, не видел себя в зеркале и даже не представлял, что творится под одеждой спустя полчаса после того, как пулей на всплеске адреналина вылетел из дома, сел на первый попавшийся автобус в город и, сам не зная почему, приехал к дому Стаса.

Стас серьёзно делает всё ровно настолько аккуратно, насколько вообще может. Втаскивая Костю вверх по лестнице, заводя в квартиру и прицениваясь, он почти ювелирно усаживает его на мягкий пуф. Стянуть ботинки, куртку, подхватить снова и стараться, сука, поменьше пялиться. Хотя того, что успел увидеть, Климову уже дохуя достаточно, но эта мысль уходит на второй план. Сейчас важное — это довести до гостиной, усадить в кресло, чтобы дать возможность опереться на устойчивую спинку и опуститься рядом на корточки.

Стас не спрашивает, когда продолжает Каратанова раздевать. Аккуратно, едва касаясь пальцами и следя за переменами в его лице. В какой-то момент осознавая, что смотрит даже не столько за реакцией на возможную боль, сколько за реакцией на подобное сомнительное принуждение. И эта мысль заставляет нервно сглотнуть.

— Можешь руку поднять?

Если бы Каратанов знал, почему пришёл к этому обалдую, а не заныкался где-нибудь в одиночестве, то он бы ударил себя посильнее отцовской руки. Все, кто когда-то хотели ему помочь, автоматически попадали в поле зрения его папаши, и до этого именно по этой причине Костя тщательно скрывал существование взаимодействия с Климовым.

Костя, до этого стараясь не грохнуться, даже, может быть, на задворках сознания был рад, что обрёл опору в виде кресла, но тут же кривится, вжимаясь затылком в спинку кресла. Он молчит, пустым взглядом следя за каждым движением Стаса, и едва тот прикасается только для того, чтобы помочь, стискивает зубы, когда дрожь предательски пробивает тело. Остаточный ли это страх, боль или больная чувствительность — на глаза наворачиваются слëзы, которые упорно сдерживает, хотя и так понятно, что Стас это увидит. Пытается руку поднять, и хочется взвыть, потому что чувствует, как жжение в лопатке расходится всё сильнее.

— Бля, тих-тих-тих. Давай, аккуратно…

К сожалению, но Стас видит. От начала до конца всё, больше, очевидно, концентрируясь на реакции на поднятую руку. Не задумываясь о последствиях, не сильно думая о Костином папашке, он со всей возможной осторожностью придерживает Каратанову руку, чтобы снять с неё рукав. Словно у тряпичной куклы, поднимает каждую конечность, лишь пару раз перекидывая руку Кости к себе через плечо, чтобы приподнять его и стянуть джинсы. Успокаиваясь лишь тогда, когда Костян остаётся в одних трусах. Даже без носков. В трусах и, если быть совсем точным, с пледом на плечах, который Климов набрасывает бережно, удушая в себе желание самостоятельно подоткнуть углы.

Опускаясь обратно на корточки, укладывает Костины ладони ему же на колени. Он опирается ладонями на подлокотники, беспокойно глядя в пустые глаза. И внутри что-то болезненно сжимается.

Спрашивая так, Стас понятия не имеет, как из-за одного только своего имени, произнесённого настолько осторожно, взбудораживается всё тело, а ком застревает в горле. Когда спрашивают ласково, хочется ответить: «Всё нормально», но голос тогда точно сдаст с потрохами. Собственные руки, чуть прикрытые пледом, стискивает в кулак, да так, что ногти впиваются в ладони, после которых останутся мелкие ранки в виде полумесяца.

За одним только словом углядывается беспокойство, которое Костя всегда тщательно избегал, дистанцируясь от людей. И сейчас Стас смотрел на него так, как Каратанову совсем не хотелось…

…или же он врал самому себе, потому что слëзы так просто не текут, и слов не выдавить. На мгновение взгляд приобретает безмолвную осознанность, устремлëнную в чужие глаза.

Ответственность, стоящая в горле застрявшей рыбной костью, требует от Стаса закрыть глаза и первым делом осмотреть Костю, хоть что-то, но сделать с его ранами и синяками. Позвонить маме, объяснить, возможно, сгонять до неё с Костяном на заднем сиденье…

Этого требует ответственность. Но на мгновение промелькнувшая в глазах Кости осознанность и стоящие в них слёзы шлют эту ответственность нахуй. И Стас, слегка покачнувшись, стараясь лишний раз Каратанова не касаться, поднимается на ноги. — Сейчас, подожди, — брошено больше для обозначения, что Стас не уходит. Ей богу, как будто Костя мог сейчас куда-то съебаться.

Климов в самом деле спешно выходит из гостиной, где-то в глубине квартиры шаркает по полу тапками; слышно, как кипит чайник и стучит в кружке чайная ложка. Костя только вжимается сильнее в чëртово кресло, словно то способно проглотить его и заставить исчезнуть навсегда. В голове царила абсолютная пустота; ни за одну мысль нельзя было зацепиться так, чтобы не начать истерить прямо на месте, и Каратанов это понимал, подавляя порыв.

Стас сделал всё, чтобы через пару минут уже оказаться снова рядом, всучив другу чашку с трепетным «осторожно», тише сорвавшимся с губ. Только когда Климов вернулся, Каратанов понял, насколько сильно у него трясутся руки: чай в кружке хоть и не доходил до краёв, но было видно, что одно неловкое движение — и всё прольётся на и без того ноющие от напряжения ноги. Взгляд свой сперва вперивает в кружку, а затем поднимает на Стаса; губы слегка дрожат, хочется сказать хоть ч т о — т о, но Костя уповает лишь на то, чтобы человек напротив понял его без слов и забрал у него чашку, пока это всё не оказалось на нём и на полу.

Очевидно, сейчас это было слишком.

— Понял. Понял, понял, понял. Давай сюда.

Стас говорит быстро и спешно забирает чашку: высвобождает из пальцев, ставит на пол, отодвигает в сторону. Он-то поддерживать нихуя не умеет, и, если откровенно признаться, сейчас у него в голове каша жуткая. Что делать? Что говорить?

Он вообще, блять, может хоть что-то сейчас сделать?

Климов не знает. Стас снова плотно поджимает губы, чётко ощущая, как всё внутри неприятно сдавленно. Впрочем… Едва ли их состояния сейчас можно как-то сравнить. И он снова тяжело сглатывает, аккуратно касаясь острого Каратановского колена. Молча и почти невесомо, осторожно сжимая пальцами; так, чтобы это точно не вызвало дискомфорта. Честно и преданно, словно пёс, глядя в пустующие глаза.

Костя смотрит чуть ли не сквозь фигуру Стаса, почти проваливаясь состояние вакуума, которое обычно заставляло замереть так, будто бы он был простой восковой фигурой, что от нагрева вот-вот начнёт таять. Рука на колене снова заставляет вздрогнуть. Костя сверлит взглядом широкую ладонь Климова, больше ничего вокруг не видя. Едва шевеля собственными содранными, вдруг накрывает ими чужую руку, словно хочет почувствовать ещё больше тепла, из-за недостатка которого его знобит, а в ушах нестерпимо шумит. Большими пальцами он проводит костяшкам, будто заторможенный, а затем слегка горбится и наклоняет голову, когда начинают дрожать плечи, укрытые пледом.

— Чем я… заслужил такую жизнь, Стас? — слетает с разбитых губ хрипло, едва слышно, и наконец Костя всём корпусом наклоняется и, сгорбившись, прижимается лбом к своим рукам поверх рук Стаса. — Прямо сейчас я просто хочу умереть…

Стасу очень хочется сказать, что он понимает. Проблема только в том, что он не понимает. Проблема том, что эти слова — не то, что нужно сейчас. Стас знает, каково это — быть битым собственным отцом.

Но в отличие от Кости, он знает, каково давать сдачи, и, к сожалению, не может требовать этого же от того, кто сидит прямо перед ним. Потому что другое. Потому что иное. Потому что не то.

Потому что просто… Костя.

Стас подрагивающими руками крепко сжимает Костины плечи. Как можно осторожнее, стараясь не делать больно, он сжимает его в объятиях и прижимается кончиком носа к его виску.

Может ли Стас вообще… ответить ему сейчас хоть что-то?

— Не заслужил, Кость… Нет, точно не заслужил, Кость.

Шёпотом. Низким, охриплым, слегка дрогнувшим. Голос Климова переламывается, и он гулко сглатывает. Стас мог бы разозлиться. Он мог бы отправиться к Каратановым прямо сейчас. Он мог бы пострадать сам, но при этом остаться довольным, потому что сделал бы всё возможное, чтобы точно не остаться в состоянии более худшем, чем он оставил бы Костиного о̇т̔ца̋.̊.

Стас мог бы разозлиться, но чувствует, как сильно Костя дрожит, и знает, что эта злость не нужна никому из них. И для Кости последствия будут хуже, чем для Стаса.

Сам Каратанов больше не в силах разыгрывать спектакль, когда чужие руки обнимают его, и не противится. Наоборот, глаза закрывает и прижимается ими где-то в ямку между шеей и плечом Климова, а плечи трясутся лишь сильнее. Боль, скопившаяся не только в теле, но и на душе, находит отклик в слезах, и Каратанов не знает, от чего ему больнее: то ли у него рёбра треснули, то ли сердце сейчас готово разорваться на части, которые больше будет не сшить.

Ему не хочется возвращаться домой. Ему не хочется возвращаться в школу. Ему никуда не хочется возвращаться, но почему-то вернулся он именно к Стасу, которого всегда отодвигал от себя, а сейчас сидел и ревел белугой у него на плече.

Едва тому стоило чуть двинуться, чтобы сесть удобнее, как Костя потянулся за ним, не желая отпускать и цепляясь за одежду, пока совсем не сполз на пол, как сползло с его тела покрывало, скрывающее под собой гематомы от тяжёлой отцовской руки. На бледных лопатках и пояснице — следы от пряжки ремня и длинные красные полосы; кое-где содрана кожа, а под рёбрами справа расплывалась синюшная гематома и припухлость чуть ниже. Болело ли всё это сильнее, чем его голова или внутренности, от спазмов в которых выворачивало наизнанку?

Стас же честно старается не смотреть. То ли для себя, то ли для Кости — он тянет его ближе, он кутает его в плед, он прижимает его к груди и почти что садит к себе на колени. Кажется, говорить сейчас хоть что-то… более чем излишне, и потому Стас молчит. Плотно, вплоть до лёгкой боли поджимая губы, бережно и трепетно касается ладонью лопаток Кости сквозь плед, стараясь не причинить ещё большей боли. Он тихо шепчет ему что-то размыто, едва различимо; что-то, что он сам не смог бы сейчас осознать, но что-то, что точно несёт в себе нечто успокаивающее. По крайней мере, по мнению Стаса. Очень скромному мнению Стаса.

Невольно, но мысленно он прикидывает: можно поговорить с мамой, можно поговорить с дядь Сашей, можно поговорить с той же Ленкой. Он не сразу ловит себя на мысли, что перебирает в голове имена, думая, куда впихнуть Костю, чтоб не отправлять его домой. В какой-то степени его пугает, что эта мысль — абсолютно неосознанная.

Костю абсолютно не хочется отпускать домой.

Костю абсолютно не хочется отпускать вообще.

Ссылка на исходную публикацию - https://ficbook.net/readfic/01952927-a959-70b9-a74e-d74578c0bf52

Доверие

Tertius

srlbb.

Пытаясь избежать боли, ты лишаешь себя всего. Готовый стереть ноги в кровь, ты бежишь, не видя того, что впереди и отчаянно пытаясь забыть то, что остаётся позади. Бежишь, пока, наконец, не падаешь в чьи-то тёплые объятия. Возможно, в самые тёплые из всех, что ты когда-либо ощущал.

Доверие

Комментарии (0)