Двери Тамерлана — Мельница

Обручью костра навеки верна,

Тебе не сестра, тебе не жена…

Пэй Су не знает, за что его семье нигде нет места.

Говорят, в них течет кровь не то проститутки, не то принцессы давно забытого государства. Говорят, их проклял демон – не то от своей огромной демоновой злости, не то по наущению князя, которого они подло надули с продажей не то моченого пороха, не то треснутых панцирей черепах.

 Говорят, их предок восстал против своего короля и вечное скитание – его наказание. Говорят, их прадед то ли в восьмом, то ли в десятом колене был большой военачальник и, когда его единственная дочь понесла вне брака, спрятал позор в чужой стране.

В общем, много чего говорят, вот только Су доверяет лишь тому, что видит своими глазами.

Про Бань Юэ говорят, что она в родстве со змеями, но когда девочка лежит на песке и множество черных заплетенных кос вокруг ее головы похоже на блестящих, витых аспидов – он видит: это почему-то красиво.

Он видит оазис среди пустыни, а не принцесс, королей, демонов или больших военачальников. На окраинах настоящие генералы не водятся (если только ссыльные или генерал Хуа с карманами полными печенья), как не водятся на мелководье сомы – Су шесть, а он уже это знает. Дети торговцев быстро взрослеют.

У семейства Пэй оружейная лавка и целых два торговых каравана – верное средство быстро сняться с места, когда их вновь застигнет такая нужда. Они корчуют из собственных жил войну как могут: не сражаются – пытаются наживаться на кровопролитии. И только ссоры с управляющим местного губернатора обнаруживают в них странную привычку ждать от других подобострастия и повиновения себе.

Говорят, за скитающимися потомками с неба смотрит настоящий генерал Пэй. Но Су – умный мальчик и не верит в такую чушь. Он сам себе станет генералом Пэем: когда ты рожден посреди затянувшегося боя на лезвии у двух сходящихся миров, вытравить эхо войны из себя не так уж просто.

— Я бы тоже хотела быть мальчиком, братец, — говорит ему однажды Бань Юэ, и Су смотрит на браслет на тонкой цыплячьей щиколотке, торщачей из-под юбки, и удивляется ее глупости.

Они пьют чай с нугой в каморке его семейной лавки.

— Мы бы пошли в армию вместе, — стесняясь, поясняет девочка и отворачивается.

Су не идет в армию – его туда забирает военная повинность, как и всякого простолюдина минимально подходящего возраста, но он не поправляет и не жалуется. Су только незаметно пихает нугу в карман ее плаща, когда Бань Юэ уходит обратно в сиротский приют. В последнее время она перестает сбегать, чтобы ночевать у него в комнате. Все детство они обнимались по ночам, когда ей становилось страшно, и теперь Пэй Су надеется: она переросла свои страхи.

У Бань Юэ фиолетовые глаза – как люпины. Они – единственное, что выдает ее родство с народом Полумесяца. Уж слишком мелкая – особенно по меркам той стороны границы. Всякий раз, когда Су на нее смотрит, почти жалеет, что его семья продает не сладости и не ткани: он мог бы доставать ей самое лучшее, тем более что много ей не надо.

, потому что продавай Пэи сладости и ткани, у Су не было бы самого острого кинжала в их богами забытой деревеньке, таких сильных и ловких рук, ястребиного глазомера. А его силы и ловкости вполне хватит на двоих. Хватало же с малолетства.

В глазах Бань Юэ – не шесть, а шестьсот лет тоски и люпинов, распустившихся в один миг. Они часто отворачиваются, когда Су берет детскими руками взрослый лук и таранит стрела за стрелой огородное пугало.

Ей куда больше нравится, когда он латает ее крохотные, истоптанные ичиги

 или ровняет отросшие волосы, или когда позволяет надеть себе на голову венок из цветов, какие может отыскать в оазисах по эту сторону границы лишь она да ее ручные змеи. Они с Бань Юэ – сверстники, но Су чувствует себя многим старше и к слову «братец» относится не как к проявлению каждодневной вежливости.

Ему нравится просить ее говорить или читать на языке Полумесяца – ужасном, гортанном и просто невозможном для произношения.

Своего народа Су не знает, но говорит и одевается как человек с Центральных Равнин.

Они оба – мышата без своей норы на поле огромной войны.

— Когда я вырасту, сделаю так, что тебе это не понадобится, — обещает Бань Юэ во время одной из его тренировок. Она, мелкая, как птичка, сидит на ограде, прокручивая на ладони венок, и тот, жухлый, в ее руках свежеет с каждым прикосновением. — Клянусь Сириусом!

— Сама будешь защищать караван? Ты даже сдачи дать не можешь, — насмешливо укоряет он, улыбаясь тонким ртом.

— Я сделаю так, что войны не будет, — Бань Юэ высовывает язык. — Для тебя и памяти генерала Хуа, — добавляет она серьезно через мгновенье.

На улицах над ней бы посмеялись.

У генерала Хуа были вкусное печенье и добрые глаза, вот только он сам и его звание – не больше, чем искусная подделка. От правды в нем осталась одна могильная плита, такая же серая, как и у всех погибших в приграничье.

Что же до Су, то и тут правда горька – в своей сухой математической бесхитростности: его семья не может жить без войны. Даже когда мать на кухне откладывает счеты, изменить ничего не получается.

— Мы должны переехать туда, где безопаснее.

— Мы разоримся там, где безопаснее, — меланхолично отбривает отец-авантюрист.

— Так придумай, что можно продавать другого! — у матери визгливый, быстро набирающий громкость голос. — Если ты не годен ни на что другое, кроме как продавать! Будь, наконец, мужчиной!

Через седмицу у них полностью погибает один из двух караванов, а весь товар теряется где-то в песчаных бурях и руках воинственного народа Полумесяца. Дела идут слишком плохо, чтобы резко начать торговать пряностями или коврами, в которых вся семья не понимает ни бельмеса, поэтому голос матери становится все визгливее.

Она заставляет отца окуривать уцелевший караван полынью.

Говорят, люди в Полумесяце боятся полыни и, если повесить пучок у себя над порогом, в дом не войдут. Еще говорят, что и не люди они вовсе, а животные, и чтобы сохранить человечью личину им надобно употреблять в пищу хлеб, испеченный на крови первых ханьских

 красавиц: собственные их женщины страшны и бородаты, потому и вынуждены скрывать свои лица от чужих глаз. Говорят, во время последнего набега дочь деревенского старосты, чтобы спастись, закуталась в лисью шубу и легла в закром с мукой, где чуть не умерла от удушья.

Все видят, но никто не говорит: пески Гоби давно все красные от смешивающейся крови. Горят костры затяжных похорон, без конца идет рекрутский набор и шепчутся молитвы.

На Центральных Равнинах и в Полумесяце молятся разным богам, но все же молятся. Су по семейной привычке подписывает фонарь Мингуану и думает: были бы хоть чьи-то боги взаправду, они бы не допустили этого.

Обнаруживается, что у него изъято чувство природного страха, как из сосуда с вычерпнутой водой, которая идет рябью при малейшем касании. Точно так же идут рябью новоявленные, такие же безусые, как Су, ду-вэи,

 набранные из благородных фамилий Юнаня.

Су же война дается, словно он сбросил костыли и, наконец, идет на своих двоих. Его тело само знает, что делать; голос – как смягчиться, обращаясь к лошади; пальцы – где надежнее взяться за меч.

Он – клинок, оружие, стрела и тетива.

Прикрывает собой раненого командира, а тот и бровью не ведет после.

Выводит из песчаной бури заплутавший отряд.

Чуть не лишается головы, когда нагло крадет у солдат Полумесяца телегу, полную пленных селян.

— У меня нет распоряжений на твой счет, — старшему военачальнику как будто самому неудобно, что чинами и премиями обрастают абсолютно все вокруг, но не Су. — Ты же понимаешь, что такому, как ты, мало хорошо служить.

Говорят, у половой тряпки больше шансов заслужить признание начальства, чем у Пэя Су.

У Су брови вразлет, глаза – галька в речной воде – и овальное лицо. Он тонкокостный, с гордой осанкой и узкими ладонями. Полковые шлюхи ему улыбаются. Издавленные грубыми мозолистыми руками, они читают немое обещание во внешности того, кто еще ни разу не был с женщиной.

Пустыня сушит так, что иссушает все мысли до примитивизма: похоть, руки, ноги, волосы, лицо, деньги, тарелки, зависть, ненависть и – сплетни.

Говорят, блестящая советница Полумесяца не может быть той маленькой сироткой-оборванкой, что жила на улицах.

Впрочем, в лицо ей этого никто не говорит – и не только из-за того, что теперь оно скрыто по тамошним варварским обычаям, а из-за благоговейного ужаса, который вызывают скорпионовые змеи, отчего-то избравшие Бань Юэ своей маленькой хозяйкой.

Она становится слишком заметной: при одном ее шаге звенят, точно у женщин из Жибэньго

, украшения, за какие их полковые девки продались бы на шесть жизней вперед, – и Су больше не может видеться с ней на территории Центральных Равнин.

Они находят заброшенный дом где-то в межграничье, под чьими худыми сводами обнаруживается: не так уж Бань Юэ и меняется. Да, теперь она выглядит такой же красивой и прилизанной, как девушки из хороших домов, но в остальном остается такой же, какой приходила в лавку Пэев. И все же не остается.

Ни помада, ни румяна, ни подводка не делают ее старше: едва ли они вообще подходят ее вечно детскому лицу – но оно спрятано за мили,

 почти как у невесты. Различие лишь в том, что, по чужим традициям, открыто все, что выше переносицы, и на улицах она бросает взгляд поверх отстроченной золотой нитью каймы.

Про глаза советницы Полумесяца говорят, что она, ведьма, может посмотреть «по-особому», так что человек начнет хиреть, пока совсем не угаснет.

Фамильная черта

Записки Постороннего

Говорят, за скитающимися потомками с неба смотрит настоящий генерал Пэй. Но Су – умный мальчик и не верит в такую чушь. Он сам себе станет генералом Пэем.

Фамильная черта

Комментарии (0)