Ему требуются месяцы, чтобы открыть коробку, зная, что находится внутри. Вивиана была настолько любезна, что позвонила заранее, зная, что найти объект будет непросто, но все же именно она его отправила. Они сблизились за последние несколько месяцев, он помогает ей создать фонд, и это хорошо — чувствовать себя полезным, хорошо быть занятым, все об этом говорят. Это также пространство, где он может быть так же опустошен, как и он есть. По правде говоря, он никогда не ожидал, что его поразит такое горе, но утешительно быть окруженным людьми, которые скучают по Сенне, даже если он сам чувствует себя неловко в своем «праве» так скучать по нему.

Тем не менее, коробка оставалась запечатанной в течение нескольких месяцев.

Но есть одна холодная ночь после того, как праздники прошли и приближается Новый год, как нерушимая скала, с которой ему приходится столкнуться. Он должен видеть это, его. Потому что правда в том, что этот кусок металла — почти тело, череп, драгоценная часть человека, который ускользнул от него.

Итак, он сидит в своей студии поздним вечером, когда его дети ушли в дом своей матери; Холодный зимний ветер грызет серое небо, и с приближением ночи оттенок синего проникает в каждый уголок. Коробка массивная, и просто открыть ее — это подвиг, но больше всего времени у него уходит на ее распаковку, он такой нежный, что кажется, будто он развязываешь рану, которая еще не зажила, сломанную кость, которая никогда по-настоящему не заживет, перелом всего, что осталось невысказанным. Когда он наконец освобождает желто-зеленый шлем от пластика, он смотрит на него всего мгновение, прежде чем прижать его к груди и плакать вопреки себе.

В ту ночь Ален Прост спит, прижав к ребрам шлем своего величайшего соперника, и рыдает так тихо, что даже призраки не услышат его.

Больше он к нему не прикасается. К восходу солнца он освобождает место на центральном книжном шкафу и аккуратно ставит его туда. Несмотря на его отвращение к хранению памятных вещей в целом, он не любит оставлять шлем в покое, в глубине души он не может не думать, что это будет одиноко. Первое, что он видит, это их обоих, 1993 год в Аделаиде, подиум, где они стали друзьями, снова близкими, но это неправильно, это просто конец истории, поэтому он получает еще одну фотографию из 1988 года, гараж McLaren, лучше.

Вскоре он находит старые фотографии Диди и Жиля, а также Элио.

Вивиана присылает красивую картинку из тех дней Айртона, которую он сразу же помещает в рамку.

Затем он ламинирует фотографию с их подписями.

Энн-Мари называет его святыней.

В тот же день он снимает некоторые из них, но через несколько часов кладет их обратно. У Алена возникает искушение зажечь свечу, но он отбрасывает эту идею.

Во время своей следующей поездки в Бразилию он пытается посетить могилу, но кладбище настолько переполнено, что он поворачивает машину назад, слегка напуганный тем, что поклонники Сенны подумают о нем даже после похорон.

Вивиана берет его с собой в особенный день, специально для семьи, он кладет цветы и письмо, но не плачет там. С гробницей разговаривать сложнее, чем со шлемом, но маленький Бруно просит послушать истории о своем дяде, и они остаются надолго.

«Что вы хотите услышать? Когда он бил меня или когда я его бил?»

— Дядя Беко всегда выигрывал у вас, мистер Прост!

«Не всегда, это то, что ему нравилось во мне».

Вивиана подходит к ним.

«Это не единственное, Ален»

Проходят месяцы, однажды он замечает пленку пыли, прилипшую к краске, и чувствует себя ужасно виноватым. Сенна был послушно опрятным человеком. Он получает специальную чистящую жидкость, которую по телевизору рекламируют как самую мягкую и лучшую на рынке. Он освобождает целый день от совещаний и полирует шлем. Это трудно, потому что он продолжает пачкать его своими собственными упрямыми слезами. Он думал, что перестал плакать. В конце концов он убирает всю комнату. К ночи у него болят колени и локти, а волосы прилипают к шее от пота, но он чувствует себя довольным, выполнил значимую задачу.

Он падает на диван на ночь. Несмотря на то, что в его студии нет отопления, он спит крепко и окутанный восхитительным теплом. Сны, которые он видит, смутные, но успокаивающие, мягкие.

Первый раз, когда он разговаривает с ним, прошло уже более двух лет.

Ален не хочет. Он только что разговаривал по телефону после 4-часовой беседы с Ligier и Peugeot, его агентом и многими другими людьми, слишком много голосов и мнений. В глазах у него тупая боль, а в горле пересохло, хриплое от аргументов, которые он не успел вытащить.

Он ругается, когда наконец вешает трубку. Все начинается неправильно, но он этого хочет, не так ли? Ален ходит по комнате, теребя себя за волосы, теперь слишком короткие, чтобы это было приятно. Он останавливает себя, когда понимает, что грызет ногти, он пообещал себе, что остановит этот нервный тик.

— Что бы ты сделал, а? — громко спрашивает он, на секунду не понимая, с кем разговаривает, потом понимает, что это шлем, это Сенна. Это знание не нервирует его, во всяком случае, оно успокаивает что-то глубоко внутри него, успокаивает непреодолимое чувство одиночества.

Он хватает свой стул и отодвигает его к книжному шкафу и смотрит на шлем/Сенну со слабой умоляющей улыбкой. Что бы он дал, чтобы получить ответ.

«Это уже кажется неправильным»

Он остается там на долгое время, глядя на сияние того единственного объекта, который когда-то вмещал в себя слова Айртона, инстинкт, воспоминания, его волю к победе, мысли, пронизывающие его неумолимость, его самого. Сейчас здесь полно ветра.

«Без тебя все кажется неправильным».

Когда они возвращаются домой из больницы, ему приходится проявлять некоторую сдержанность, чтобы не войти прямо в студию. Нет никакой логической причины приводить ребенка в дом, там холодно, пыльно и все больше и больше неорганизованно.

Ему удается ждать целый день, прежде чем Бернадетта засыпает.

Ален мягко укачивает ее в своих объятиях, бормоча и воркуя ей по-французски. Может быть, когда-нибудь он расскажет ей об этом.

Подняв ее на руки, чтобы посмотреть ей в глаза, он знакомит их с ними.

«Айртон, это Виктория, свет моей души».

«Ну, дело сделано. Сейчас ничего не могу с этим поделать. Я почти уверен, что с этим я обанкротюсь, и мне снова придется снимать дрянные объявления. Как в 80-х. Должна ли я сделать химическую завивку еще раз?»

Он проводит рукой по волосам, и они кажутся тяжелыми, большими, чем его собственные, мозоли, которых больше нет на его пальце, царапают макушку, и он вздыхает с облегчением.

Быть владельцем и руководителем команды утомительно, и это не фантастично, но это весело быть там. Тем не менее, люди узнают его в основном как гонщика, в основном как соперника Сенны.

«Знаете, люди просят меня подписать ваши фотографии? Ваши вещи? Как будто я ваш представитель, или ваша семья»

С годами Ален привык к этим односторонним разговорам. Когда он отсутствует в течение длительного времени, он отслеживает то, что хочет ему сказать, иногда записывает это на почту и просматривает ее, когда возвращается в Монако. Обычно он смешивает их и начинает болтать часами. Он не возражает, и кусок литого металла ярко сияет, словно радуясь сказкам о Формуле-1.

«Иногда я чувствую себя твоей вдовой»

Это начало нового тысячелетия, 1999 год превратится в 2000 год, и Ален не может переварить этот переход. Каждый месяц, каждый год кажется ему ступенькой, которая все дальше и дальше отдаляет его от людей, которых он оставил позади.

Правда в том, что годы проходят странно. Ален чувствует, что в годах, когда он потерял людей, есть след не столько времени, сколько места, куда он должен найти дорогу обратно. И все же течение лет отталкивает его все дальше и прочь, сильнее его воли или мощи. Он оставил их позади, в 86-м Данииле, в 82-м Жиле, в 87-м Диди, в 85-м Элио, какое ужасное и в то же время замечательное десятилетие... и, наконец, в 1994 году он оставил Айртона в покое. После их телефонных звонков Ален обещает никогда по-настоящему не покидать его, даже уйдя на пенсию таким, каким он был. Айртон взял с него обещание.

Этой ночью он снимает шлем, он был недавно отполирован, но он хочет почувствовать его, потрогать его, знать, что он когда-то был частью Айртона, напомнить себе, что когда-то это был Сенна.

Они сидят на диване. Ален откупоривает бутылку шампанского и произносит тосты.

— Я знаю, тебе никогда не нравился вкус, только ощущение, когда ты откупориваешь его и разбрызгиваешь вокруг, особенно мне в лицо.

Он чокается зеленым стеклом по металлу.

— Несколько раз мне казалось, что ты действительно хочешь меня утопить.

Жидкость подступает к горлу, слишком искрящаяся, чтобы ее можно было выпить прямо из бутылки.

«Мне жаль, что я продолжаю, нет, мне жаль, что я оставляю вас позади в 20-м веке».

В конце концов ему приходится вернуться в партию снаружи. Нико спрашивает его, разговаривал ли он снова с Сенной, мальчик не находит это странным, хотя ему становится грустно, когда Ален плачет.

Все с нетерпением ждут нового тысячелетия и поднимают свой бокал. Обратный отсчет тяготит его, но он смотрит на своих детей и напоминает себе, что будущее сладко, даже если лучшие времена его жизни уже позади.

Той ночью он мечтает о картинге, Берси, но они в одной команде, как и хотел Айртон. Они выигрывают все, а подиум – это Формула-1 в Монако и Интерлагосе, города смешиваются, как будто океан – это всего лишь ленивый поток между ними.

Айртон подпирает его на плечах, как ребенка, а Ален держится за жизнь. Они обливаются шампанским, и Айртон крепко хватает его, направляя к заливу, где тысячи фейерверков танцуют между небом и их городами. Бруно и Бьянка, и Нико, и Саша, и маленькая Виктория тоже там, удивленно кричат при каждом новом свете, который вспыхивает на небе, нервно смеются. Он наклоняется и целует Айртона в лоб.

Их разговоры очень похожи на их телефонные звонки, но именно Ален берет трубку, в каком-то смысле, в метафорическом, а может быть, и в мистическом смысле.

Он начинает получать ответы, короткие отписки, не как здравые, а как знания.

«Фонд делает много хорошего, понимаете? Вы были бы так рады его увидеть.

Спасибо, что помогаете 

«Знаешь, мне это нравится, хотя я не фанат фотосессий, они заставили меня обнять тебя, ну, твой шлем, и ты знаешь, это странно».

Ты хорошо смотришься на моих цветах.

«Это бразильские цвета Сенны, вы не можете претендовать на них. Нельсон мог бы сказать то же самое».

Возмущение исходит от желтой и зеленой формы.

«Ладно, ладно, извини, невозможный человек»

Prost GP официально объявлен банкротом, и день скорее горько-сладкий, чем горький. Это снимает огромный груз с его плеч, но это также разбитая мечта, шрам неудачи, он переносит это хорошо, лучше, чем это сделали бы другие.

«Я рад, что вы здесь не для того, чтобы увидеть это».

Ален упаковывает коробку с юридическими бумагами, которые ему больше не понадобятся, по крайней мере, студия перестанет быть таким хаотичным беспорядком.

«Нет, нет, это неправда. Я никогда не мог бы этому радоваться»

Он часто задается вопросом, будут ли они конфликтовать к этому моменту, или они научатся быть друзьями, дружелюбными и многим другим. Вивиана, кажется, определенно думает, что там было больше, чем когда-либо, по крайней мере, официально. Ален часто хотел спросить об этом, но он в ужасе от ответа, и в то же время он уже знает его.

«Но я принимаю это лучше, чем вы»

Он подбирает откуда-то с пола скотч и запечатывает коробки.

«Да, да, я знаю, если бы вы были здесь, я бы выбрал Honda, но двигатель — не единственная проблема, вы это знаете».

Я больше, чем просто контакты, которые у меня есть.

«Я знаю. Я знаю, но ты бы не участвовал в гонках сейчас, ты был бы древним.

Всего на пару лет старше вас на момент выхода на пенсию.

— Мерде, да, да, ты бы была. Теперь мы никогда не узнаем...»

Он чувствует сжатие своей руки. Они все еще вместе в этом.

У Нико есть несколько друзей из университета, несколько шумных буржуазных мальчишек, у которых слишком много свободного времени и слишком мало любви со стороны родителей.

Алена это устраивает, но когда он возвращается, из его студии доносится шум; Открыв дверь, он сталкивается с толпой блондинок-идиотов, хватающихся за его личные вещи. Один конкретный мудак находится там, в центре спереди он держит шлем Сенны, как будто собирается его примерить.

— Убирайся! В его голосе есть холодность, которую он редко может собрать. Он никогда не направлял такого гнева на своих детей.

«О, папа, мы были просто такими». Нико бормочет напрасно.

Блондинка слабоумная роняет шлем на стол и громко вздыхает, когда он ударяется о дерево. Дрожа, он закрывает дверь и быстро прижимает священный предмет к груди. На данный момент нет большой разницы между Сенной и этим, в своеобразном, своеобразном смысле, это останки Айртона, ближе к его черепу, чем к его униформе.

Ален не может не плакать от разочарования в ту ночь, а Нико обильно извиняется, но он больше не приводит этих друзей, и в каком-то смысле, Ален благодарит Сенну за это, они плохо повлияли на его мальчика, претенциозные и безразличные, ничем он не является. Поэтому он говорит Нико, чтобы он не слишком мучился из-за этого, это его дядя заботился о нем из-под могилы.

Часть 1

Формула-1

Джен

Фанфики

Горе / утрата

Элементы ангста

Тоска

Прост хранит шлем Сенны с гонки в Аделаиде в 1993 году. Иногда он разговаривает с ним, иногда он отвечает взаимностью, вроде как.

ru-heartache-and-the-thousand-natural-shocks-https-secure-archiveofourown-org-works-65192248-perevodchik-it-businka

Heartache and the thousand natural shocks

Содержание

Часть 1

Комментарии (0)