Бытует убеждение, что Бог поддерживает связь с каждым. Души чуткие, откликающиеся, вознаграждаются Божьей милостью. Ну а те, кто остаются глухи в своем безразличии, познают обращение через страдания.

Но кто сказал, что страдание не есть милость?

надеюсь, твое сердце по-прежнему бьется ровно, а твоя головушка не терзается мыслями обо мне, и ничто не нарушает твоего покоя, из-за которого ты рано или поздно заледенеешь насмерть.

В моей жизни все идет привычным чередом. Варюсь в кипяточной ванне, жгу свечи, лью воск. Раскидываю карты, облаченная в один только розарий на грешной молочной коже (и нет, распятие меня до сих пор не обжигает). Сплю мало, сумбурно, зато читаю много, перевожу неприличное множество страниц слезами и ещё больше - своей бесталантливой писаниной. Поэт никогда поэзия, помнишь? Черкани там за меня запятую.

А я пока коготками впиваюсь в ладони. Кусаю губы до остервенения, но все равно целую письма к тебе. Пью литрами кофе и кровь. Чаще голодаю, но чертей своих кормлю мечтами стабильно. Так же стабильно только с ума схожу и прихожу в сознание лишь, чтобы сказать тебе: наш любимый пирог сегодня удался, я тебя по-прежнему ненавижу крепко-крепко. Желаю тебе всего наихудшего, мой родной незнакомец. Тушу окурок о твои мысли и порочно утешаю их своими грязными губами.

Никогда не ставшая твоею,

Ненависть порождает ещё большую ненависть, ведь она только доказывает наличие чувств, которым никто не рад, как, например, злу. Оно ведь примитивно.

Звон стекла. Грохот. Что-то разбилось. Нет, не сердце, куда там, – витрина.

Чуть позже сквозь зияющую дыру заберется, как к себе домой, ворон. Лавка заразится жизнью, – воспрянет ото сна и пыли. Тонкие мужские пальцы перевернут вывеску на выцветшую «открыто».

Черное пальто с остатками снега будет заброшено на прилавок. Завозмущается чайник, чашки, может, даже зацокают друг о дружку, и куцая метла завьюжит в танце с черным силуэтом: плечи добротного размаха, талия, - тонкая, облизанная смокингом. Разве в таком виде собирают осколки, скорбят, ищут утешения?

А, может, он и не искал. Никогда, ничего и никого. Зато его все всегда находили.

Колокольчики над дверьми зазвенели. Мужчина затоптался в дверях, сбивая с обуви снег. Заворчал, затем огляделся и напоролся глазами на смокинг.

— О, Ян! Как хорошо что я тебя тут застал! — Двинулся вперед, как голодный к хлебу. — Я…о! — Стекло захрустело под ботинками, и ноги тут же принялись переминаться, будто это как-то поможет решить то, что тут натворили. — Опять негодяи бьют мои стекла?

Дьявольские зеленые глаза пробежались по книжному. Коврик у входа, стулья, у окошка – стол, на котором Ян срывал с желанных губ самые отчаянные стоны. Дальше полки, целый ряд детективов, поваленных не только за посредственность, но и потому, что именно с этой высоты Яну с его ростом было удобнее всего зарываться меж бледных девичьих бедер. Дошел, наконец, до витрины: стекла отражают улицу и покрывают грязные таинства, - хранят на себе томные вздохи и разводы ладоней, отпечатки пальцев, губ, ягодиц.

Ян качнул головой, не жалея яда для своей фирменной ухмылки. Будь бы его воля, убивал, не касаясь, но Бог вложил в его руки самое страшное оружие – слово.

— Да-а. — Изумрудные глаза метнулись к кирпичу на полу. Идеальный вариант для совсем не элегантного вандализма. Бессмертная классика.

Вошедший покачал головой.

— И что, никаких записок? Угроз? Требований?

Ян прищуривается, как опытный лис. Ворошит в памяти недавно прочитанное и лелеет…

я тебя по-прежнему ненавижу крепко-крепко

желаю тебе всего наихудшего

тушу окурок о твои мысли

— Не-а, ничего. — Ян бросает слова вместе с метлой прямо в угол.

— Странно! Раз в неделю стабильно наведываются. Хоть бы приятного чего написали тогда, раз поклонниками заделались.

ненавижу крепко-крепко

— А разве это нужно? — Ян хмурится.

Падает на стул у прилавка, колесиками хрустит по стеклу до пальто, шарится в поисках карманов.

— Ты сегодня прям при параде. Бабочка. Туфли. Ну джентельмен!

— Да-к есть повод. — Ян с торжеством проигравшего улыбается. Глаза остаются печальными, то ли по привычке, то ли по случаю.

— Тоже мне повод, продал старый бизнес отца не менее старому приятелю.

— Да хватит тебе, Павел.

Ян тяжело выдыхает, и это первая (и как бы не последняя) искренность от него за сегодня. Пальцы нащупали карман, нырнули за пачкой и выудили вместо сигареты сверток. Подушечка указательного прошлась по точеному краю бумаги, - алые капли окропили листок с той стороны, где виднелась острая тонкая «Л».

Бумага жадно впитала кровь.

Писатели не страдают. Они кровоточат на страницы

Ян хохотнул и чиркнул зажигалкой. Сигарета занялась огнём, потом затлела, но припадать к ней губами Ян не спешил.

— Могу себе позволить. Я сегодня в театр иду.

Павел рассыпался тяжелым грудным смехом и тоже потянулся к чужой пачке.

Ян нарочито гордо выпрямил спину, хоть даже и сидя, поглядывал на Павла с высока.

— Я, вообще-то, сопровождаю даму. — И тут же мысленно журит себя: «а захочет ли она?»

Потому что вообще-то не знает, что ее собрались сопровождать. Они просто сто лет назад ещё договорились пойти вместе, и Ян дал обещание, - очередное, из сотен тех, что никогда не выполнит, но тут вдруг все пошло не по плану.

— О, — и снова эта многозначительная буква, которую мужчина тянет щедро, громко. — И какая же она?

Острее лезвий, что у него в ножнах. Деликатная в своей жестокости, с обходительностью палача.

Она и рана, и меч. Любимая книга, которая выпотрошила и воскресила, чтоб жил и мучился. Темное, плотское признание, срывающееся с губ только под действием вина. Поздние разговоры на кухоньке. Зрительный контакт, понятный только двоим, - бесстыдный, на виду у всех. Привило трех прикосновений, где на каждое касание - слово: «ненавижу. тебя. сильно

». Поцелуи сначала медленные до онемения, затем рваные, быстрые, шумные. Объятия настолько тесные, что не узреть очертания тел, не отличить кто и где, да и зачем, когда они – целое. Порванные колготки. Стоны охрипшим голосом. Танцы на столе. Мед, слизанный с ножа. Кислое яблоко. Горькая ложь. Лед, вспарывающий, обжигающий кожу. Ласка огня. Летальная.

— Да самая обычная она.

И тут же сам себе мысленно дает пощечину. Ну а что, 

не согрешишь, – не покаешься.

А Ян вечно грешит, и вечно утопает в вине, в том, которое красное, полусладкое, потому что от белого у него изжога. А больше всё-таки пьет не вино, но 

, – бутылками, галлонами, реками с рук ее нежнейших, а потому никогда не простит себе ни это грязное ругательство, ни ещё много чего в отношении Лэйн.

Его Лэйн, которая вообще-то как дикая кошка, - сама по себе, и никогда она не его. Как поэзия, раз уж он верит в то,  что вообще-то все рождены поэтами, но с годами забывают самих себя.

Как же он хочет забыться, но вместо этого только нахухливается, как воробей, - горделивый, только что отхвативший от кошек.

Волосы взъерошил пальцами, улыбнулся едва заметно, и ближайший ряд дамочек повалился симптомами вожделения. Так всегда.

Воробей, а храбрится по-вороньему, играется, перебирая меж пальцев, номерок, как медиатор, на который обменял в гардеробе пальто. И зачем он только его сдал? Там же сигареты.

В театре вообще-то не курят. Не играют на гитаре. Здесь пианино и люди без пальто, но в масках. Ян думал, что идеально впишется в этот клуб притворщиков, с его-то талантом лицедея! Но правда в том, что он, кажется, всюду лишний, неприкаянный, но наивности в нём столько, что он не просто над этим не заморачивается, а даже об этом не думает.

В этом они до смешного похожи с Лэйн. Вместо порядочных она всегда выбирала прекрасных подлецов и верила в них. Вместо фортепиано у Яна гитара, и ему чертовски нравится ласкать её струны, заставлять звучать так, как она бы не откликнулась ни в чьих других руках. Он любит её изгибы, и, кстати, гитара ему тоже нравится.

Ян самоучка. Не блещет идеальным слухом и обаяния в нём ещё меньше, чем в голодном коте доброты. И все же ведет он, а она – ведется.

Ян прячет внезапный лучик улыбки в ладонь, – привычка, чтобы не смущать людей натянувшимся в уголке рта шрамом.

Уродство. И оно кстати повсюду. Вот даже в этом идеально-вылизанном блондине за фортепиано. Восковая кожа, безупречное лицо и движения, отработанные до тошноты. Нет в нём человеческого. Язык его тела – притворство. И разве можно таким чистоплюям подходить к инструментам?

Прекрасные руки могут осквернять. 

 прекрасные. Этот деланный пианист - живое тому подтверждение. Красота - это уродство. Радость - горе. Скорбь - счастье.

Полярности на деле - одно и тоже. Жизнь – это лишь скачки от черного к белому и обратно. Вечного ничего нет. Именно поэтому за людей Ян не цепляется. Они - приходящее и уходящее. Черное, белое, - снимок. Вспомнить на раз, есть что, и этого предостаточно. Но почему-то крутится в памяти снова и снова тот хмурый день, недопитый бокал, который потом захрустит прямо в руках, скованных злобой на нее (а больше на самого себя).

— Иногда одному гораздо безопаснее.

— Кто-то подорвал твою веру в человечность или ты всех судишь по себе?

— Ты ничего не знаешь, Лэйн.

— Мне не хватит и суток тебе обо всем этом рассказать.

— Тогда я буду слушать тебя все эти сутки. Потому что сейчас мне кажется, что ты просто боишься и поэтому врешь: ты говоришь, что любишь одиночество. Но мы оба знаем, что дело не в любви к отрешенности, она ещё никому не была в удовольствие. Суть в том, ты просто не пытаешься больше влиться в мир, где люди непрестанно разочаровывают. И мы с тобой одинаково не выносим тех, кто крадет одиночество, не предлагая взамен компанию. Но я предлагаю. Здесь и сейчас. Что ты выберешь?

Ян покачал головой, пытаясь сбросить с себя мрак воспоминания. На душе стало так тошно, что аж плечи осунулись.

Целая буря чувств поднялась внутри, как осадок к стакане. Ян ощутил, как его от самого себя и всех этих актеров вокруг замутило, - а это же он ещё спектакля не видел, хотя у него и так вся жизнь сплошной театр.

Спину вдруг прожгло, лопатки почти что вспыхнули адским пламенем, как от чьего-то особенно доброго взгляда. Ян обернулся и тут же застыл.

Натянутая, точно струна, с алебастровой, тонкой кожей, почти что прозрачной, выставляющей на показ капилляры. Лэйн, цокая невысокими каблучками, стремилась аккурат к нему.

Глаза-угольки: ничего толком не разглядишь, разве что, как чертиками прыгают искорки. На лебединой шее тонкая нитка черного жемчуга. Ключицы стрелами расходятся друг от друга, как прокаженные. Щеки впали (совсем ничего не ест без него), гибкое тело, впитавшее лунный свет, обжигает льдом даже отсюда.

Ян сглатывает, пытаясь вспомнить, как дышать. Оказывается, ему кислород необходим так же сильно, сколь сама Лэйн. Ее губы, утешающие меланхолией, всегда бледные, красные в центре и лишь слегка по краям, от чего возникает впечатление, будто она только что пригубила с чьей-то шеи.

Привычка побуждает поправить воротник рубашки, и Ян, только сделав это, вспоминает, что синюшные поцелуи давным-давно сошли на нет. Но чувства, кажется, только настоялись, сделались такими же темными, как шелк её платья.

Тонкие бретели, вырез на спине, открывающий порочным взглядам ровную линию позвонков.

Смотрят все, но она никого не замечает.

Край подола не доходит и до середины бедра. Бесстыдница. И как её вообще впустили в театр?

Так же, как и он её в свое сердце.

Глупая ухмылка, навеянная воспоминаниями, лезет сама собой. Ян помнит это платье на ней. Помнит, как мял и срывал, а потом ласкал и гладил. Пальцы помнят про молнию слева на тонких ребрах, про то, как легко спадают брительки с её плеч, да и вообще пальцы много, чего помнят. И даже если Ян или, не дай Бог, Лэйн, вдруг свалится с амнезией, тело ничего из этого не забудет.  Мышечная память.

Верная штука. Срабатывает безотказно. По этой же причине сильные руки выныривают из карманов, и Ян, ещё не осознанно, уже тянется к Лэйн, и она останавливается в запретной близости, но всего на секунду. Прикусывает губу и безмятежно идет дальше. Будто сквозь него. Будто не слышит, как внутри все хрустит и рассыпается на атомы.

Под этот убийственно тихий грохот она идет себе к пианисту. А он, горе-возлюбленный, сухо, - учтивости ради, улыбается ей, а сам даже не смотрит выше её бедер.

Ян кивает собственным мыслям. Он все понимает и не понимает ничего одновременно.

Он знает, что сделал ей больно и теперь пора платить по счетам. Взаимность, внезапность, - это ведь только начало списка лучших качеств Лэйн. И у Яна было предостаточно возможности изучить каждое. К тому же, он сам пробудил в ней чувства, которых она так избегала.

Выучил её ненавидеть, вместо того, чтобы самому научиться любить. Так же ведь проще, - он думал. Думать, кажется не его, как и Лэйн, - никогда не его.

Вечер не задался. И будь бы таких  вечеров хотя бы чуточку поменьше, может, Лэйн научилась бы улыбаться. А так она всего лишь в подражании натягивает губы и ничего внутри не находит, даже отвращения к себе. Только пустота. Огромная такая, способная вызвать Апокалипсис, её личный.

Голос нового преподавателя в голове уж слишком живой. Лэйн, кажется, давно нужно провериться, но вместо этого она потакает воспоминанию: брошенные листы, злостью изломанная черта губ и длинные пальцы пианиста, размахивающие перед ней остатками её же работы.

— Как можно делать что-то, что не любишь?

Преподаватель, - просто 

, как он попросил обращаться, глядит на Лэйн разочаровано, но ей и не привыкать. Этот взгляд преследует ее везде. У него родительские глаза, глаза бывших друзей и партнеров.

ཐིཋྀ

z_kitsune_

— Спасибо тебе, Ян… — вместо улыбки блеклая её тень, и та – до тошноты наигранная. — Ян, Ян, Ян, — пробует каждую буковку, словно старается запомнить, впитать как можно больше, - вот настолько хочется быть неделимой с ним. — Ян, что Божья милость с иврита. Ты действительно был моей милостью. Правда, Бог миловал меня страданиями.

Клуб Романтики: Секрет небес: Реквием

Лэйн/Ян

Лэйн/Каин

Поэт никогда поэзия

На форумах поклонников «Клуба Романтики» сломано много копий по поводу того, какая из интерактивных историй – самая захватывающая. Однако почти все фанаты вносят в свои личные топ-3 «Секрет Небес» за авторством писателя Алисы (она же – Элис). История девушки Вики, которая после смерти пытается разобраться в своих чувствах, встречает знойного красавца Люцифера и вычисляет имя своего убийцы, впечатлила читателей своей продуманностью и реалистичностью. Как и любая хорошая история, эта породила множество фанфиков и теорий на форумах поклонников.
Мы отделили зёрна от плевел и опубликовали в нашем фэндоме только лучшие фанфики «Секрета Небес». Читайте наши ФФ, и вы узнаете, как сложились бы отношения Вики и Дино при появлении сильного ОЖП, а также какую сторону в итоге выберет полукровка Мальбонте. У нас есть произведения и по 2-ой части этой интерактивной истории – с участием Астарота, Эрагона и всех всадников Апокалипсиса, включая одиозного Голода. Особо впечатлительных предупреждаем сразу: часть наших историй имеет возрастное ограничение 18+ и может быть ну очень горячей! 

От оригинальной книги Брэма Стокера душа прямо-таки уходит в пятки. Однако «Клуб Романтики» сумел превратить ужастик о кровожадном графе из Трансильвании в сентиментальную интерактивную историю. «Дракула. История Любви» вполне себе вписывается в современный тренд, который показывает, что вампиры могут не только рычать и сосать кровь, но и ухаживать за девушками – причём куда красивее простых смертных.
Читая наши фанфики по «Дракуле История Любви», вы отправитесь назад во времени в Османскую империю XV века вместе с реставратором Лайей, чтобы разобраться, кто же такой этот загадочный филантроп Влад и почему шесть веков назад он выглядел так же неотразимо, как сейчас. В нашем каталоге вас ждут ФФ с ОЖП и ОМП, а также кроссоверы с другими фэндомами. Однако призываем вас быть осторожными: персонажи историй настолько очаровательны, что прощаться с ними вам будет очень тяжело!

Поэт никогда поэзия

Содержание

ཐིཋྀ

Комментарии (0)