Из горящего дома вынесу

Я решусь на все неизвестное,

Это будет сердцем велено мне,

велено... (р. рождественский)

- Да, Ирина Алексеевна... Что? Да-да...Да, я поняла. Едем... Я еду, пусть Нина всем звонит. Чёрт...

- Крыша в торговом комплексе в Подмосковье обрушилась... Двести пострадавших!

- Зарядка моя где? Ох ты, Господи...

- Алло, Нин, да, я в курсе, уже бегу.

Нина нервно сортировала бумаги на рабочем столе: еще никого не привезли, а в приёмном царило такое напряжение, что можно было не только топор, но целую галерею холодного оружия вывесить. Медсестры бестолково сновали вокруг, парализованные ожиданием врачи тоскливо ошивались у стойки — Дубровская уже успела дозвониться до всех, кто был не на смене, и теперь ей было совершенно нечем занять себя.

- Женька, Жень, - анестезиолог подошел к жене и притянул её ближе. - Как хорошо, что ты у меня есть, Женька.

Евгений нежно гладил жену по спине, каждой клеточкой чувствуя её страх, но все же не понимая, отчего такая сильная и опытная приемная сестра вдруг испугалась, да еще так, что прячется у него на груди, словно первокурсница, впервые попавшая в операционную. Додумать ему не дал голос врача и фельдшера скорой, которые прорывались сквозь стеклянные двери приемного отделения. Рядом с каталкой быстрым шагом,переговариваясь на ходу,шли Брагин и Нарочинская. Неклюдов удивленно отметил, как вовремя, а главное вместе появились хирурги, но мыслью поделиться не успел — вслед за первой, в приемный покой въехала вторая каталка. И понеслось...

«Мужчина. 34 года. Перелом бедра, сотрясение и множественные ушибы. В сознание не приходил».

«Женщина 47 лет. Открытый перелом, возможно сотрясение».

«Мужчина. 22 года. Подозрение на ушиб позвоночника. Сознание обрывочное».

«Девочка. На вид лет 7. Множественные переломы, закрытая травма живота, возможно сотрясение. Без сознания».

Данные от скорой менялись в голове, лица людей плыли перед глазами, крики и стоны заполняли сознание — если бы Марина верила в Ад, то представляла бы себе его именно таким. Она схватила последнюю каталку — ребенка -  и крикнув: «Позовите мне Куликова и Брагина», скрылась, направлялась в операционную. Она знала, что скорее всего оба  - и Куликов, и Брагин  сейчас неимоверно заняты своими пациентами, но отчего-то от этого ей стало спокойнее — ощущение дружеского плеча всегда придаёт особые силы.

- Марина Владимировна, мы готовы, начинаем или будем Брагина с Куликовым ждать?  - реанимационная сестра уже заранее знала ответ, но ей, наверняка, тоже была необходима эта гипотетическая поддержка.

- Начинаем, теть Кать, начинаем.

- Ну что, Танюша, как наш герой, в сознание не приходил?

- Нет, Олег Михалыч, не приходил, а если бы и пришел, то тут же бы сразу и уснул. Я ему такую дозу вкатил, чтобы точно не проснулся, пока вы его кромсать будете.

- Денисыч, а чего это ты на Танюшу  отзываешься, м? Мы о тебе чего-то не знаем, а Денисыч?

- Да ну тебя, Брагин, начинай уже, а то клиент как-то не внушает надежды.

- Не каркай, Денисыч, мы с Танюхой и не таких вытаскивали, правда, краса моя?  - Брагин сделал надрез, умудрившись при этом выцепить взглядом свою помощницу и улыбнуться ей.

- Правда, Олег Михалыч. Правда, - Таня улыбнулась в ответ, даже прекрасно понимая, что из-за маски никто этого не увидит. Она уже знала, что будет скучать. По Брагину, по Денисычу, даже по вот таким вот странным операциям, когда человек может умереть в любую секунду, а врачи еще и шутят. Но иногда надо уметь жертвовать чем-то ради собственного спокойствия.

- Парень, Саламчик, ушиб позвоночника. Куликов женщину с переломом взял.

- Хорошо, я тогда в приемное, там еще везут. Как же это так, это же просто торговый центр, это же... Как же так..

- Не причитай, Салам, справимся. И они справятся.

- Константин Германович, там третья свободная, едем?

- Конечно едем, Лена, едем. Все, Салам, мы пошли.

Салам проводил друга взглядом и на секунду закрыл глаза: он ненавидел такие моменты, когда весь мир вдруг разрывался на части, когда что-то случалось, а он не мог помочь всем. Просто не мог... Хотя и старался. Встряхнувшись, Салам звучно выдохнул и вышел за следующим пострадавшим. Эту ночь они все еще долго не забудут.

Аврал

Solen

Павлин Павлиныч

Elina Ber

А была ли девочка? Вот так у меня никакой девочки не было, а вот крыша и двести пострадавших - вполне. 
Небольшое продолжение третьего сезона. Для всех тех, кому не хватило романтики.

есть мнение, что это ООС, но я пока сама не уверена

Склифосовский

Марина/ Олег, Нина\Женя и другие

Олег Михайлович Брагин

Марина Владимировна Нарочинская

Нина Дмитриевна Дубровская

Эмма Ашотовна Луспарян

Сергей Анатольевич Куликов

Константин Германович Лазарев

Евгений Неклюдов

Пожалуйста, стань слабее

ru-pojaluista-stan-slabee-solen-beta-pavlin-pavlinych-beta-elina-ber

Куликов вышел из палаты пациентки и направился прямиком к кофейному аппарату — после четырех операций подряд все тело нестерпимо гудело, а руки дрожали даже от такой ноши, как пластиковый стаканчик. В приемной все постепенно стихло: пострадавших развезли по палатам и операционным, родственников отправили по домам. Нина сидела на посту, безмолвно уставившись в одну точку.

- Устала, Сережа, ой как устала... Какой жуткий день. Даже не надеялась, что он когда-нибудь закончится.

- Согласен. Ладно, пойду прилягу, а то ноги не держат, - Куликов развернулся и направился было в сторону ординаторской, когда вдруг вспомнил: - Нин, а как у ребят дела?

- Костя и Гафуров удачно закончили, в ординаторской отдыхают, - регистратор на минуту замялась, а потом продолжила: - Брагин тоже закончил.

По голосу Нины Куликов догадался, что операция прошла не так успешно, но дополнительно ничего спрашивать не стал — у каждого из них уже есть свое кладбище, и каждый из них знает, каково это, когда на нем появляются новые имена.

В ординаторской царила тишина, это был тот самый вид тишины, который поселяется в помещении смертельно уставших людей: убаюкивающая, успокаивающая, вселяющая надежду и наполняющая силами. Сергей осторожно прикрыл дверь, стараясь не разбудить уснувших прямо на столе молодых коллег. Брагин же наоборот не спал, перехватил его взгляд так, словно ожидал увидеть кого-то другого.

Молчаливое сочувствие. Кивок в ответ. Они врачи — им не привыкать, но это не значит, что от этого легче.

- Нет, я сам только с операции. Может, она оперирует еще?

- Да мы с ней одновременно первых брали, уже почти восемь часов прошло, - Брагин тяжело поднялся и направился к двери. Не успел он открыть её, как в ординаторскую ворвалась Юля — одна из операционных сестер.

- Ой, Олег Михайлович, пойдемте скорее, Марине Владимировне ваша помощь нужна...

- Она что и правда еще оперирует?  - Брагин даже голос повысил от удивления. - Идем, идем, конечно. Серега, хотя нет, ты что-то совсем замучено выглядишь. Лазарев, рота, подъем! Пошли, подсобишь.

- Ммм... Олег Михалыч, так же и инфаркт не долго заработать...

- Давай, не ной, не заслужил. Пойдем.

Хирурги и медсестра вышли, а Куликов тяжело опустился на диван: ему осталось пару часов до конца смены, но он уже чувствовал себя совершенно вымотанным.

- Марина Владимировна, как вы тут?  - Брагин вошел в операционную с несменным задором, но увидев бледную измученную Нарочинскую, тут же сменил тон: - Так, Костя. Ты на крючки, а я сейчас заберу у Марины Владимировны вот эти замечательные штучки и возьмусь за девочку.

- Брагин, займись лучше переломом, у меня просто время выходит её на наркозе держать. Надо поскорее закончить. Уже и так два раза остановка была.

- Чего ж ты раньше не позвала-то, - Брагин послушно отодвинулся к перелому, оценивая фронт уже проведенных работ. По его расчетам Марина в одиночку провела две разнопрофильные операции без перерыва. Даже с учетом сегодняшнего аврала это было чересчур. Даже для неё.

Словно в подтверждение его мыслей, Нарочинская судорожно вздохнула и прикрыла глаза. Всего на минуту, но ему этого было достаточно, чтобы заметить испарину на её лбу, сухие губы и легкое подрагивание венки под глазом — верный признак того, что Марина держится из последних сил, вопреки всевозможной логике и инстинкту самосохранения.

- Так, позовите мне Гафурова — это раз. Костя, займи мое место — это два. Марина, марш от стола — это три.

- Не командуй, Брагин, я...

- Я сказал: отошла от стола, - он не позволил ей даже закончить фразу. Воспользовавшись её усталостью и раздражением, выхватил инструменты и оттолкнул её в сторону. - Знаю: ты гений и железный доктор, Нарочинская, но на сегодня хватит. Дай дяде закончить, а молодежи поучиться.

- Брагин, как ты смеешь!

- Смею, Марина Владимировна. Все, прекращай балаган и иди отдыхать — восемь часов оперировать в одиночку на два профиля — это, конечно, гениально, но еще и глупо при наличии коллег.

Марина открыла рот, но, так и не найдя, что сказать, закрыла его и вылетела из операционной, едва не сбив с ног Салама. Тот охнул от неожиданности, но под строгим взглядом Брагина тут же спохватился и принялся за работу.

Приближение грозы

Брагин устало стащил шапочку с головы и уселся на стул прямо в предбаннике операционной. Еще три часа и еще одна спасенная жизнь, и еще один назревающий скандал: он не знал, что случилось, он не знал, почему Марина не позвала его или другого хирурга, а продолжила это бессмысленное геройствование, но он точно знал, что,если он сейчас появится на её очи, его ждет грандиозный скандал, ибо «она — начальник, а он — дурак». И тем не менее, Брагин заставил себя подняться и пойти в сторону кабинета своей женщины.

Марина сидела за столом и даже не подняла головы, когда он вошел. Злилась, казалось, даже усталость прошла. Хотя он знал, что это не так. Знал, что если она сейчас поднимет голову, он снова увидит эту дрожащую жилку, её единственную предательницу и его единственную союзницу.

- Марина, прекрати дуться. Это не серьезно.

Даже не шевельнулась, продолжила копаться в своих бумажках, тупо перекладывая их с места на место, скорее всего даже не понимая, о чем они.

- Марин, что стряслось? Что это было там, в операционной?  - Олег уже начал волноваться, когда она вдруг вскинула голову.

- Что это было? Это я тебя хочу спросить, что это было!? Ты на меня наорал, выставил меня, как девочку, с моей же операции! Брагин, ты совсем охренел??

Олег даже опешил: такого взрыва точно не ожидал, думал, она будет язвить и кидаться холодными резкими фразами, но это было скорее похоже на тщательно сдерживаемую истерику.

- Мариш, ты чего? Ты же еле на ногах стояла...

- Со мной все нормально. Просто усталость, и я вполне могла это все закончить сама. Мне нужна была лишь твоя помощь с переломом, - упрямая, как всегда, но Олег видел, что под этим упрямством кроется что-то еще. И его интуиция ему подсказывала, что ему это что-то ой как не понравится.

- Так, Нарочинская, прекрати. Ты бы сделала то же самое. Все. Концерт окончен, пакуйся и поехали домой.

- Поезжай. Мне еще надо закончить кое-какие дела, - главврач выразительно указала на стопку документов у телефона. - Я попозже приеду.

- Когда попозже? Уже половина второго ночи! Мы двенадцать часов на работе, а ты еще и после суток. Нет, ты собираешься и мы едем, поняла?

Брагин чувствовал, как кровь в его жилах закипает, он понимал, что еще секунда и он просто схватит её и силком вытащит из этой больницы.

- Я сказала езжай, и прекрати орать, - Марина даже не собиралась его слушаться. Она уже сумела совладать с рвущимися наружу эмоциями и сейчас методично-обреченно потянулась к стопке, но не успела взять даже первый лист — сильные руки буквально выхватили её из-за стола: она оказалась лицом к лицу с просто адски взбешенным Брагиным.

- Слушай меня внимательно, Марина Владимировна. Сейчас ты берешь свои вещи, одеваешься и мы едем домой. Я не знаю, что происходит в твоей голове, но мне это категорически не нравится. Я не позволю тебе довести себя до изнеможения,  чего бы ты себе там не вообразила. Ты меня поняла?

Марина,широко раскрыв глаза,наблюдала всю бурю эмоций в его глазах — от страха до ярости, от нежности до растерянности. Её словно парализовало на мгновение: единственное, что она смогла сделать - кивнуть в ответ: она чувствовала себя кроликом перед удавом, но, как ни странно, ей было ни капельки не страшно, ведь даже его хватка, будучи буквально железной, не причиняла боли. Это была не сила, это была магия куда мощнее: магия искренней заботы.

Всю дорогу они ехали молча: Нарочинская все еще была под впечатлением произошедшего в кабинете, а Брагин просто молчал, опасаясь, что на него снова нахлынут эмоции. Это было похоже на хрупкий мир: тишина между ними не была успокаивающей или тяжелой, нет, скорее выжидательной, настороженно-испуганной, ломкой. На одном из светофоров  Олег вдруг наклонился к проигрывателю и, поколдовав над ним несколько секунд, отпрянул, бросив «разведывательный» взгляд в сторону Марины. Она молча следила за ним, ничего не спрашивая, не пытаясь заговорить. Она не понимала, что он хотел сделать, пыталась прочесть что-то по его лицу, но в этот момент из динамиков раздался низкий мужской голос:

очень.»(р.рождественский)

Голос сделал небольшую паузу, во время которой Брагин снова наклонился к проигрывателю и нажал «Стоп». Марина очнулась и поняла, что они уже у её подъезда, она хотела что-то сказать, но Олег её опередил:

- Марин, хоть нарочно, хоть на мгновенье - я прошу,робея,- помоги мне в нас поверить, стань слабее, - голос Брагина замер, словно оборвался в молитве. Он смотрел прямо ей в глаза, смотрел и видел, как что-то внутри её тает, поддается его теплу, магии слов Рождественского.

Марина внезапно всхлипнула, потянулась к нему и спрятала свое лицо на его груди. Сквозь частные всхлипы и обрывистые вздохи, он скорее не услышал, а почувствовал, как она прошептала «прости».

Гром и молнии

- Тише, тише, не плачь. Ну, Мариш... - Брагин чувствовал себя совершенно потерянным. Он никогда не умел реагировать на женские слезы, а плачущая Нарочинская  - это совсем как Судный день для него: страшно, больно и непонятно, что происходит.  Он просто продолжал повторять её имя, поглаживая её по спине и надеясь, что этого достаточно, что от него больше ничего не требуется. Наконец рыдания поутихли и женщина стала дышать ровнее, постепенно успокаиваясь, засыпая. Олег хотел было разбудить её, но потом передумал. Просто подхватил на руки и, не обращая внимания на ноющий от непривычной тяжести шрам, оставшийся от недавних событий, аккуратно понес свою ношу в сторону подъезда. Ему, конечно, хотелось знать, что произошло, но сейчас позволить ей выспаться было гораздо важнее.

Марина проснулась от того, что ...ей не хватало Брагина. Она даже не поверила сперва своим ощущениям, но даже после тщательного молчаливого диалога с самой собой, она не смогла убедить себя в чем-то еще: ей совершенно точно не хватало сопяще-храпящей под боком лысой тушки. И когда она успела к нему так привыкнуть? Интересно, а ему тоже будет её нехватать, если вдруг... тут Нарочинская предпочла сама себя оборвать, иначе был шанс разрыдаться вновь, а ей это ни к чему. Теперь, как никогда ей нужно быть сильной, гораздо сильнее, чем когда либо до этого.

В  соседней комнате послышались шорохи, словно кто-то закрыл форточку. Затем тяжелые мужские шаги  в направлении кухни известили Марину о том, что Брагину тоже не спится. Она знала, что Олег не сдастся, он будет требовать объяснений, тех самых, которых она дать не могла. Отчаяние снова накрыло женщину с головой, к горлу подкатил соленый ком, а глаза противно защипало. Шаги приближались. Нарочинская поглубже вдохнула и притворилась спящей.

Олег вошел в спальню, встал, облокотившись о дверь, и, почти не моргая, уставился на мирно спящую Марину. Что-то не давало ему покоя, что-то не позволяло ему уснуть, что-то, что заставило её сегодня довести себя до истощения, что потом вызвало эту странную истерику. Он не понимал, что происходит, а она даже и не пыталась облегчить ему жизнь — в этом вся Нарочинская. Еще раз тяжело вздохнув, Брагин направился к своей половине кровати. Часы на прикроватном столике показывали пять утра, что значит, что через пять часов ему на смену. Впрочем, несмотря на усталость, сна не было ни в одном глазу. Он даже позавидовал Марине: вот так вот, наплакалась до изнеможения, зато теперь может ни о чем не думать, а его мозг уже просто кипит от предположений и догадок. Оставалось последнее средство: Олег осторожно придвинулся ближе, закинул руку на талию Нарочинской, а носом уткнулся в торчащую из-под одеяла макушку — её запах всегда согревал и успокаивал, и Брагин очень надеялся, что так выйдет и в этот раз.

Затишье

Я очень надеюсь, что мой офис сердечно просит прощения за предоставленные неудобства ;)

Олег едва прикрыл глаза, как услышал тихое всхлипывание, доносящееся из-под одеяла со стороны Марины. Он даже не сразу сообразил, что она плачет – подумал, посапывает во сне, но уже через секунду плечи женщины мелко тряслись под его рукой.

- Марина? Хорошая моя, ты что, плачешь?  - Брагин сам прекрасно понимал, что его вопрос отличился крайней степенью гениальности и даже при большой натяжке не сошел бы за риторический, но он снова растерялся. Олег попытался развернуть женщину к себе, но она упиралась, а потом просто спрятала лицо в ладонях, не позволяя ему установить зрительный контакт.

- Мариша, объясни, что происходит? Тебе что-то приснилось? Что-то болит?

А в ответ  - только всхлипывания. Брагин продолжал прижимать Марину, успокаивающе поглаживая её по спине, пока она не расслабилась и не убрала ладони от лица. Это позволило Брагину перейти к самой привычной для него схеме успокоения женщин: он осторожно коснулся губами сначала кончика носа, а затем и губ Марины, пытаясь отвлечь свою женщину от грустных мыслей, а может даже и разговорить. Но вместо привычной реакции, Марина вдруг напряглась, а через секунду и вовсе выскользнула из кровати и прижалась к стене. Ошарашенный такой реакцией Брагин сел в постели и молча уставился на Нарочинскую, которая мелко дрожала и старательно отводила взгляд. Олег не выдержал первым:

- Нарочинская, ты что, опять за старую схему взялась? Что происходит? Что я опять делаю не так? Может, ты мне просто скажешь и перестанешь ломать эту комедию?

Не видя никакой реакции на свои слова, не видя вообще никакой реакции, кроме как явного желания убежать, написанного на лице женщины, словно на табло футбольного поля, Брагин потихоньку зверел, с каждой фразой все больше и больше повышая голос.

- Марина, я не понимаю, чего ты хочешь! Я не понимаю, что происходит! У меня такое ощущение, что ты со мной не живешь, а что ты меня «завела», как собачку: хочу  - играю, хочу -  вышвыриваю! А ничего, что я не железный? Или тебе не пришло в голову, что я тоже могу устать от этих вечный игрулек! Все, с меня хватит, слышишь? С меня хватит. До свидания, Марина Владимировна, спасибо, что приютили, больше не побеспокою, - с этими словами Брагин спешно схватил свои вещи и громко хлопнул дверью.

Марина совершенно не понимала, что происходит: Олег что-то кричал, пытался её поцеловать, а это неправильно, это ошибка, которая может стоить очень дорого им обоим. И вот он снова кричит, что-то совершенно непонятное, но очень зло, но она не может понять ни слова – все как будто через вату, а потом громкий хлопок и звенящая тишина, которую она никогда и ни с чем не перепутает – тишина, которая приходит только в дома абсолютного одиночества. Он ушел – и это правильно, даже если больно до темноты в глазах. Это была последняя мысль, которую помнила Нарочинская перед тем как мир вдруг закружился и исчез.

А за окном бушевала первая летняя гроза.

Утренняя гроза

Брагин весь промок насквозь, пока добрался до своей машины, даже не смотря на относительно удачное,а по московским меркам так вообще прекрасное место. Хотя в настоящий момент, ни место, ни машина, ни даже его собственное тело, которое отбивало челюстью что-то, отдаленно смахивающее на «Турецкий марш», его не волновало.Он все еще был в темной квартире, все еще захлебывался страхом в глазах любимой женщины. Да любимой, той самой, без которой мир превращался в черно-белое кино, той самой, чьи прикосновения спасали его, чьи глаза только что остановили его сердце. Хотя нет, оно еще билось, но уже не у него в груди, а в пустоте покинутой комнаты, трепыхалось на полу, как выброшенная из аквариума рыбка – отчаянно и безнадежно.

Олег не знал, сколько времени он провел, уткнувшись лицом в сложенные на руле ладони, судя по рассвету за окном – около часа. Но это тоже было не важно, особенно теперь, когда он знал, что должен сделать, чтобы больше никогда не видеть этих глаз, этих слез и не чувствовать прикосновения этих рук. Ну, разве только во сне…

- Да, Брагин, чтобы кому-то было хорошо, тебе должно быть плохо…

Эта фраза придала ему решимости. Олег наклонился к бардачку и вытащил оттуда смятую тетрадку в клеточку. Он понятия не имел, что делал этот предмет школьного набора в его машине, равно как и отыскавшаяся в том же бардачке ручка, он вообще уже несколько недель как ездил на работу с Мариной, наплевав на все правила конспирации. Впрочем, и это тоже было уже неважно.

Нина отчаянно зевала, каждые пять минут поглядывая на часы и тут же возвращая свой взгляд на спящего в ординаторской мужа, продолжая мысленно ощипывать ромашку: обрадуется – не обрадуется, обрадуется – не обрадуется…

- Тьфу, на тебя, Брагин. Напугал, черт лысый! Чего тебе не спится, а? Твоя ж смена только через два часа. Чего приперся?

- А нечего витать в облаках на рабочем месте. Чё, сильно испугал? Ну прости, дорогая, что с меня дурака взять? Больше не буду, - Олег подумал, что это, пожалуй, самое вероятное из всех его обещаний, данных Нине. – Больше не буду.

- Да ну тебя, тебе, Олег Михайлович, верить – себя не уважать!

- Обижаешь, Нинок, это когда это я тебя обманывал…

- Когда?  Ладно, Брагин, устала я, спать хочу. А ты чего не спишь, а?

- Голова дурная спать не даёт, - Олег запрыгнул на стойку и привычным жестом перекинул ноги, свесив их с другой стороны регистрационного стола. – Но, я вообще-то, к тебе по делу.

- Все, молчу и внимаю, - Дубровская откинулась на кресло, закатывая глаза и подавляя очередной зевок.

- Вот тебе бумажка, передашь её Ирине Алексеевне, скажешь, что Брагин устал, Брагин хочет в отпуск.

- А чего сам не передашь? Да и отпуска же Марина подписывает?  - Нина села ровнее, её вышколенная интуиция сразу учуяла «жареное», но пока не понимала, откуда пахнет.

- А я ухожу в отпуск, чего ждать-то, - Олег Михайлович комично развел руками. – А то еще придумают не пустить, ты же знаешь их, этих бюрократических пираний.

- Это ты Михалыч, голова, но смотри, чтобы потом тебе этой головы не лишиться. По возвращении, - Нина ухмыльнулась и покачала головой. Брагин даже в отпуск не мог уйти по-человечески, и здесь ему надо выпендриться.

- Не случится этого, мой друг, - уже почти у двери пропел Брагин. – Давай, Нинок, goodbye, my love, goodbye!

Нина снова откинулась на спинку кресла, все еще продолжая качать головой. Интуиция продолжала что-то неопределенное подсказывать, но Дубровская спихнула это на обычное волнение за недавно разведшегося друга и на банальную женскую мнительность, усугубленную ситуацией.

Водоворот

Марина очнулась на полу и не сразу вспомнила, что произошло ночью, а когда вспомнила, безумно захотела, чтобы все это оказалось страшным сном, жутким недоразумением, чьей-то злой отвратительной шуткой, короче говоря, чем угодно, но только не тем, что было на самом деле. Потому что, на самом деле,было больно, страшно и одиноко, а еще очень хотелось спрятаться под одеяло и надеяться, что все разрешится само собой, но даже под одеялом была слышна навязчивая трель телефона, поэтому Марине пришлось встать и снять эту чертову трубку:

- Нарочинская, - она сама не узнала свой голос, сорванный рыданиями и как будто простуженный.

- Доброе утро, Марина Владимировна, я Вас разбудила? – голос Павловой разъедал мозг, как барабанная дробь первого января. – Извините, но у нас тут ЧП, Вы просто не поверите, кто на этот раз!

- Лазарев?  - Марина мысленно закатила глаза и приготовилась выслушивать долгие и нудные разглагольствования на тему «Почему доктор Лазарев должен покинуть славное учреждение имени Склифосовского».

- Отчего же, как раз Лазарев исправляется: перестал опаздывать, вежлив и аккуратен. Вполне возможно, что из него все-таки будет толк.

- Замечательно, Ирина Алексеевна, раз все хорошо, давайте тогда я приеду, и мы с Вами продолжим эту увлекательную беседу. Хорошо?

- Конечно, но Марина Владимировна…

- Вот и замечательно, я немного задержусь, но к обеду буду. До свидания, Ирина Алексеевна.

Марина отключилась и со злостью зашвырнула телефон на кровать . Вот это ей удружила Зименская с замом отделения, прав был Брагин, что отговаривал её увольнять Пастухова… Чёрт, Брагин… Нарочинская подскочила и снова потянулась за телефоном. От резкого подъема голова закружилась, но Марина даже не обратила внимания, могучая женская интуиция настоятельно твердила, что в эту самую секунду головокружение это не самая большая  её проблема.

Брагин был «вне зоны», что вовсе и не удивительно после того, что случилось ночью: либо злится, либо отсыпается. Ей очень не хотелось думать, что он нашел утешение в объятиях другой, но такое тоже было возможно – все-таки речь шла о Брагине.

С гудящей головой и тяжелым сердцем  Нарочинская стала собираться на работу: что бы ни случилось у неё лично, пациенты страдать не должны. Так всегда говорил её отец, и у неё не было оснований ему не верить.

В холл приемного отделения Марина вошла вместе с врачами скорой: у них был плановый аврал – два дня назад начались отборочные матчи сборной России по футболу. Месяц предстоял быть напряженным: в этот раз все важные матчи проходили в Москве, что привело в восторг московских фанатов и сильно испортило начало лета врачам. Лежащий на каталке парень громко стонал, смешивая кричалки с подвываниями, следом ехали еще четыре таких же героя, завывающих те же кричалки в разных тональностях. Присутствующих быстро расхватали подбежавшие врачи и на несколько секунд в приемном стало относительно спокойно.

- Добрый день, Марина Владимировна, не ожидала вас увидеть, - Нина слегка шутливо салютнула в сторону входящей главврача, но тут же снова растворилась в работе. Марина, растолковавшая конец фразы, как упрек за опоздание, только улыбнулась и заспешила в кабинет -  переодеваться. Её ожидал очередной активист футбольного движения, близко познакомившийся с тяжелым тупым предметом. Операция обещала быть не сложной, но ассистент бы ей не помешал, поэтому немного посомневавшись, она попросила медсестру вызвать Брагина к ней, как только он освободится. Но несмотря на все её старания в замедлении темпа операции, Олег так и не появился, зато за окошком операционной уже минут десять как маячила Павлова. Наконец, в узком окошке двери в операционную промелькнул хирургический костюм, и сердце Марины сделало тройной тулуп, приземлилось на ласточку и почти закончило аксель, когда в раздвижных дверях показался Куликов.

- Здрасте, Марина Владимировна, вам еще помощь нужна? Медсестра сказала, что вы Брагина звали…

- А что он так занят, что не смог?  - ей пришлось на мгновение забыть об операции, чтобы голос прозвучал спокойно и ровно.

- Так он не вышел, Павлова вообще кричала на весь этаж, что он уволился. Я…

Зажим со звонким эхом прокатился по полу операционной и приземлился у ног Куликова, оборвав его на полуслове.  Воцарилась такая тишина, что можно было услышать, как в соседней операционной делают надрез, все присутствующие тщательно прятали глаза, стараясь не смотреть на Нарочинскую, застывшую с широко распахнутыми глазами. Марина очнулась первой:

- Вы очень вовремя, Сергей. У меня что-то руку свело, даже инструменты держать не могу, - неуклюжий смешок. – Не закончите?

- Да, конечно, Марина Владимировна, конечно, отдохните.

- Спасибо, Сергей Анатольевич.

Марина быстро разделась и вышла из операционной, стараясь не расплакаться до того, как доберется до кабинета, но едва приоткрылась дверь, на неё, словно коршун, налетела Павлова.

- Марина Владимировна, у нас ЧП! Брагин не вышел. Оставил какую-то писульку и исчез. Представляете, даже не позвонил, просто передал заявление через Нину.

- Через Нину… Да, я разберусь, дайте сюда,  - выхватила листок из рук заведующей отделения, и перед тем как захлопнуть дверь прямо перед носом настырной коллеги, максимально небрежно бросила: – Позовите мне Нину, пожалуйста, Ирина Алексеевна, я сейчас сама во всем разберусь. Ах да, попросите её захватить документы – она знает какие. Спасибо.

Падая на диван, Марина очень надеялась, что Нина действительно знает, какие документы нужны ей именно сейчас.

Документы

К своему собственному удивлению, даже под защитой стен своего кабинета, Марина не расплакалась: слез больше не было, все выплакала этой ночью, разрушая то, за что так старательно боролась, ради чего переступала через собственную гордость и закрывала глаза на его вечный флирт и бесконечную череду баб. Разрушила сама, переступая через боль, проваливаясь в агонию, но зная, что неизлечимо больной орган нужно отрезать, не колеблясь, иначе может погибнуть весь организм. Она и есть этот больной орган, от которого её же обязанность защитить единственного оставшегося в живых из дорогих ей людей.

На этой печальной ноте в кармане халата завибрировал её мобильный, на экране появилась самая магическая надпись этого утра: входящий вызов – БРАГИН.

- Алло, Олег, где ты?  - Марина вскочила и даже не пыталась сделать голос ровным или холодным. – С тобой все в порядке? Брагин, твою мать, ты всю больницу на уши поднял, - преувеличила, но  разве это имело значение. – Как… Но… Нет, Олег. Прости. «Нас» больше нет. Мне жаль. Я не могу. Прости, не могу. Да, наверное. Наверное, просто не срослось. Прощай.

В ухо ударили короткие гудки, Марина, как подкошенная, снова упала на диван.

Нина постучала в кабинет Нарочинской, крепко прижимая к себе огромную синюю папку, спрятанную среди множества собратьев на одной из полок регистратуры. Содержимое папки постоянно менялось, но суть оставалась прежней – спасать души и расслаблять тела. Ведь даже врачам из скорой иногда нужна неотложная помощь.

- Марина Владимировна, можно? Марина! – увидев лежащую на диване лицом вниз главврача, Нина не на шутку испугалась. – Марина, что стряслось? Это ты из-за Брагина?

- Рассказывай, что у вас произошло, Марина.

Отрицательно машет головой. Типичная Нарочинская: сейчас все будет носить в себе, пока не лопнет  и не сорвется на ком-нибудь. «Эх, Брагин, опять ты со своими бабами не можешь разобраться! Да еще и сам сбежал, черт старый!», - пронеслось в голове Дубровской, но в слух она сказала совершенно другое:

- Так, Марина Владимировна, не хотите говорить, давайте «читать документы».

Нина в тайне надеялась, что Нарочинская выпьет, расслабится и утолит, наконец, тот информационный голод, что гложет регистрационную медсестру с самого появления Брагина сегодня утром. Но чуда не случилось: Марина ничего рассказывать не хотела, зато сама пытала Нину так, как будто подозревала её в сотрудничестве с Аль-Каидой, из чего Нина сделала вывод, что террористы  в сравнении с влюбленной женщиной  - ручные котята.

Наконец, Марина закончила свой допрос, поднялась, – несмотря на полупустую бутылку текилы – даже не пошатнувшись, подошла к столу и размашистым жестом подписала листочек в клеточку: с этой минуты Брагин был в бессрочном отпуске, а Марина – в бессрочном аду.

- Нин, отнесешь это Павловой, ладно, - голос пустой, безжизненный, как у призрака. Глаза потухшие, отчего-то решительно-обреченные, как у смертника – у Дубровской даже мурашки по коже пробежали. Она кивнула, взяла подписанное заявление и тихо вышла, оставляя женщину один на один с последствиями собственного решения: головной болью, нежеланием жить и огромной дырой вместо сердца.

Сжала руки под темной вуалью...

"Отчего ты сегодня бледна?"

- Оттого, что я терпкой печалью

- Жень, ты чего?  - Нина удивленно подняла глаза на мужа, безо всякой на то причины, процитировавшего Ахматову.

- Это не я, Нинок, это Анна Ахматова.

- Ха.Ха.Ха. А я не знала. С чего вдруг?

- На Марину Владимировну посмотри - вылитая лирическая героиня Ахматовой: бледная, как тень, и взгляд пустой, потерянный… Уже неделю ходит, как привидение.

- Да ладно, тебе, задумался человек, устал, - отчего-то Нине вовсе не хотелось делиться с мужем тем, что произошло вчера в кабинете Нарочинской – той и без сплетен было не сладко.

- Да ладно тебе, Нин,  - Марина появилась, словно из ниоткуда, заставив парочку вздрогнуть. – Женя прав. И на привидение я сейчас больше всего смахиваю, тем более что и про «шутку» и про «Уйдешь, я умру» - все правда. И то, что не забуду – тоже правда.

Марина грустно усмехнулась, взяла оставленные для неё лабораторией анализы и под ошарашенные взгляды коллег направилась в смотровую, но вдруг остановилась и с горечью добавила:

- И даже  "Не стой на ветру" – тоже правда, не поверите.

Силуэт главврача скрылся за дверью, а Нина и Женя тяжело переглянулись: чтобы не там случилось, с этим надо что-то делать, пока не стало еще хуже, все-таки и Брагин, и Нарочинская были их друзьями.

В пропасти

"Дым табачный воздух выел.

глава в крученыховском аде.

руки твои, исступленный, гладил"

Брагин сидел в курилке аэропорта и на бесконечном повторе слушал две песни на стихи Маяковского – старую, знакомую еще с бурной молодости версию Песняров: ту самую «Лиличку», которую когда-то слушал на старом кассетнике обычный мальчишка Олег из простого московского двора,  на ходу засыпая после лекций, но не сдаваясь усталости.  Тот Олег еще не знал, что ему предстоит, он не имел ни планов, ни твердых взглядов на жизнь, только одно желание – стать врачом и спасти тех, от кого отказались другие, кому сказали, что у них нет шансов. Ему не говорили тогда на лекциях и семинарах, что есть одна болезнь, которую никто и никогда не вылечит, а он, похоже, именно ею сейчас и болен…

Вторая «Лиличка», исполненная Сплинами  совсем другая – он услышал её совсем недавно, но уже в другой жизни по радио после тяжелой смены, возвращаясь в теплую и уютную квартиру к нелюбимой жене, чтобы уснуть вместе с ней, думая о другой. Далекой и неприступной, той, что не позволяет к себе приближаться, но в то же время тянется к нему, словно без него ей трудно дышать, а рядом – и вовсе невозможно. Он чувствовал себя так же, сидя с ней в одной комнате, касаясь её рук, шеи, волос, губ… Ему казалось, что он касается божества, которое по странному стечению обстоятельств оказалось его личной пыткой, маленьким частным Адом – только для него.

Он любил наблюдать за ней издалека, из окна ординаторской или тайком во время операции, замечал все: как она кусает губы и треплет волосы, когда собирается с мыслями; как она на несколько секунд закрывает глаза перед первым разрезом в операционной – он всегда хотел знать, о чем же она думает в этот момент; как она думает, уставившись в одну точку невидящим взглядом… Он замечал каждое её движение, умел читать эмоции в её глазах, понимал её с полуслова, но все же никак не мог понять одно: почему она каждый раз отталкивает его, словно он проклятый или прокаженный.

А может он и правда, прокаженный?

"Сегодня сидишь вот, сердце в железе.

В мутной передней долго не влезет

сломанная дрожью рука в рукав"

За что же она его так ненавидит? За что мучает, каждый раз давая ему обманчивую надежду, а потом выставляя за дверь, как нашкодившего щенка, разве что носом не тыкает во все промахи? А хотя нет, тыкает, причем с садистской жестокостью и тошнотворным постоянством. А он и сам знает, что не идеальный, но он может измениться ради неё, он очень хочет измениться. Все, что ему нужно – это её поддержка, её любовь, её присутствие в его жизни.  Он не сразу это понял, ему понадобились почти два года, неудачный брак и путешествие на тот свет, чтобы осознать,  чего же он действительно хочет. И ему на мгновение показалось, что он получил все это: её теплые объятия по ночам и страстные моменты без сна, обещание любить и быть любимым, план состариться вместе. Что же случилось, отчего все вдруг полетело к чертям? Отчего она не хочет его видеть, отталкивает его прикосновения, сбрасывает его звонки…

Убежать, исчезнуть, раствориться в дожде – это именно то, что ему сейчас нужно. У него нет плана, нет даже приблизительных идей о завтрашнем дне – это все осталось в осиротевшей спальне. Он хотел взять билет в один конец на первый попавшийся рейс, лишь бы оставить Москву за спиной, хотя бы на какое-то время. Брагин был реалистом: понимал, что не сможет уйти навсегда, но именно сейчас, именно в этот момент ему был необходим отдых от города его детства, потому что сейчас он пахнет ею. Но все же он не смог сразу разорвать все нити, не смог уволиться из Склифосовского, лишь написал заявление на отпуск, оправдывая себя тем, что Нарочинская никогда не подпишет его увольнение. Отчего-то в этом, несмотря на все происходящее между ними, он был уверен на сто процентов. Привычно: гонит, но не отпускает. Собака на сене…

Дай в последнем крике выреветь

горечь обиженных жалоб"

Брагин вдруг разозлился: ведь она его любит, он не слепой, да и сложно в этом ошибиться. За неё говорят губы и глаза, об этом каждую ночь ему кричало её тело; но что-то заставляло её каждый раз прятаться обратно в свою раковину, оставляя его снаружи мерзнуть в одиночестве. Она выгоняет его, отталкивает, проклинает только для того, чтобы потом снова броситься ему в объятия, предварительно измучав себя и его. А ради чего? Они оба понимают, что это взаимный наркотик, без которого невозможно выжить, который манит за собой в пропасть. Брагин вдруг подумал о моряках и сиренах, Марина – его сирена, и он сам с радостью отдал бы ей душу и тело, утонул бы, не раздумывая ни минуты, лишь бы навсегда оказаться в её власти…

"Если быка трудом уморят -

разляжется в холодных водах.

а у любви твоей и плачем не вымолишь отдых"

Утонуть в её глазах и, наконец, отдохнуть. Ему нужен отдых, но он трудоголик и никогда не умел расслабляться, валяясь на пляже или перед телевизором. Его спасением были книги и женщины, но сегодня ему нет дела до последних  - он просто не замечал их, думая лишь об одной блондинке с лукавым взглядом, а книгой запастись он не успел. Брагин потер руками лицо и решил прогуляться по залу ожидания. Возможно, ему повезет, и он сможет наткнуться на что-то, что отвлечёт его от тяжелых мыслей. Но не так-то просто заставить себя не думать о ком-то…

А может, зря он это все затеял? Может, стоит вернуться и еще раз попытаться с ней поговорить, наступив на горло своей гордости и её капризам. Наверняка что-то случилось, но что? И почему она даже не попыталась ему ничего объяснить…

Брагин охватил руками голову, чувствуя, как она готова разлететься на миллиарды маленьких и очень острых осколков. Нет, ему срочно нужен отдых. Пусть Марина сама разберется в себе и своих истериках, а потом он вернётся и они спокойно, как взрослые люди, поговорят. Сейчас он просто должен верить, что она его любит, что все эти два года женитьбы и поцелуев украдкой были не просто игрой, они не могли быть просто игрой. Они просто устали и им нужен отдых: ему - от ненужных отношений, ей – от постоянной борьбы с ним, с собой, с Леной.

"Захочет покоя уставший слон -

царственный ляжет в опожаренном песке.

Пожалуйста, стань слабее

Содержание

Аврал

Приближение грозы

Гром и молнии

Затишье

Утренняя гроза

Водоворот

Документы

В пропасти

Лиличка

В режиме ожидания

Немного солнца в холодной воде

Нежданный гость

Вопросы без ответов

Cо мною что-то происходит...

Тайна

Рождение и смерть

Ночной звонок

Откровение

Встреча

Том и Джерри

Рано прощаться

Два голоса в ночной тиши

Между ударами сердца

Новое утро

Эпилог. Другая история

Эпилог. Ответы на вопросы

Комментарии (0)