До свидания, Чечня, голубые дали!

Мы такую красоту на хую видали!

Жизнь переворачивается с ног на голову: Союза больше нет, Домбыта тоже, а страна теперь похожа на руины — чёрные, страшные, с разводами крови — чужих надежд — на утопающих в грязи дорогах к светлому будущему, которое кажется далёкой сказкой. Рома, не чувствуя крепкой опоры под ногами, но стараясь жить, делает выбор и встречает последствия.

Последствиями оказываются постоянное присутствие смерти, запах гари и пороха, а ещё железистый привкус во рту, который не получается перебить ни выкуренными сигаретами, — их не хватает, приходится экономить, — ни вкусом речных черепах, что становятся первым деликатесом как только заканчивается продовольствие и солдаты остаются в ожидании и голоде — с поставками напряжно.

Роме кажется, что война въелась под кожу со всем потом и грязью, но от этого осознания нет ни волнения, ни тревоги: в отличие от вчерашних срочников, подписавших контракты, у него за плечами Афганистан и чистая ненависть.

Рома приходит к выводу, что чеченцы ничем не отличаются от пуштунов в своих зверствах, и убивать их становится ещё проще. Он стреляет без промаха, пинает пленных «чурок» без жалости — в голову, в живот, в пах, — и испытывает склизкое, противное удовольствие. Будто отыгрывается за что-то.

— Ты точно больной, — Гурьянов морщит кустистые брови и выкуривает махорку, пока Рома прочищает оружие растительным маслом — оружейного не выдали. В воздухе стоит духота — лето в Чечне жаркое, припекающее. Свариться можно. — Так даже животные не делают, Борз.

— Собаке — собачья смерть, — Рома безразлично жмёт плечами, а у Гурьянова между лопаток бежит противный холодок. — Эта тварь нашим пацанам яйца резала. Чё я, по головке его должен был погладить?

Он больше не Колик. Колик остался где-то там, где-то в далёком прошлом, где сгинул Домбыт. Теперь он Борз — чеченский волк, зверь опасный и сильный. Рома, что удивительно, на новое имя не обижается — понимает, что сейчас, небритый и чернявый, взаправду похож на боевика.

Рома и Гурьянов — Философ — курят одну на двоих. Воздух пахнет дождём.

— Плохо, — кривит губы в недовольстве Рома. — Дороги опять размоет — хуй проберёшься.

— Пластилиновая страна, — на выдохе изрекает Гурьянов. — Тут всегда так было, есть и будет…

— Не начинай, — Рома отмахивается от него, как от назойливой мухи, и поудобнее усаживается на деревянной чурке. — Тебя послушать — сдохнуть хочется.

Гурьянов хочет что-то ответить, но молчит. Рома терпеть не может это молчание — знает, что за ним всегда следует выворачивающий душу вопрос. И сдохнуть потом хочется не от философствования Гурьянова — должен же он позывной оправдать, ну, — а от сжирающей душу тоски.

— Ты давно письма получал?

Рома вспоминает гражданку со скрипом в сердце.

Гульфия Ильгизовна умерла в сентябре девяносто первого — сердце не выдержало происходящего. Тогда-то Рома отчётливо понял: семилетняя Динка, только-только ступившая на порог школы, теперь полностью зависит от него. Он не боялся и не тревожился: история повторялась.

Дарина, с которой удалось расписаться, неизменно была рядом. Никаких больших празднеств, никаких громких гуляний и пышных свадеб — тихо, спокойно, без пафоса.

Просто так было удобнее, просто брак открывал немало запертых до этого дверей. Да и Фатима, чего греха таить, настояла.

Рома тогда решил — бог с ней. Будет данью уважения.

Но перечитывать письмо, где аккуратным почерком было выведено «я беременна», оказалось… Странно. Рома помнит эту жгучую растерянность, опустившуюся в самый низ живота тяжёлым комом.

Гурьянов бросился поздравлять, остальные ребята тоже хлопали по плечам и предлагали достать припрятанный до лучших времён спирт — отметить, — а Рома не знал, что должен чувствовать по этому поводу. Окрыляющей радости не было — он не планировал становиться отцом, но и страха, как такового, тоже.

Война выжигает эмоциональность.

Рома помнил, как спрятал письмо в нагрудном кармане — потом ответит. Обязательно ответит.

— Нет, — на языке горчит. — Я и сам в ответ на предыдущее ещё ничё не написал.

— А правда, что в Афгане перед смертью учат улыбаться?

— Бред всё это, — Рома лениво перебирает пальцами гитарные струны и недовольно морщится: инструмент расстроен. — Стрелять там учат, по горам скакать, а улыбаться — нет.

В землянке, что солдаты занимают коллективно, холодно: дело идёт к осени. Рома, отставив гитару куда-то в сторону, приподнимается на локтях, оглядывается. Все ребята на месте. Сигарета тлеет в негнущихся пальцах. Под боком у Ромы сопит кот: худощавый и ободранный, одноглазый. Рома, зажав сигарету губами, гладит четвероногого соседа по макушке — довольное мурчание разносится, кажется, по всей Чечне. Громкое. Рома ложится на спину.

— Трактором будет, — вдруг выдаёт Гурьянов. В голосе у него сотни оттенков довольства, и Рома незаметно улыбается уголками губ, слыша поддерживающие возгласы с разных сторон. — Вон как мурчит.

— Прям как я, когда сытый, — усмехается кто-то из бойцов. Рома не улавливает кто конкретно: глаза слипаются.

— Или я, когда до бабы дорвался.

— Матвеев, не трави душу!

Роме до страшного смешно. Юмор глупый, пошлый, отвратительный, но другого он не знает и по-другому не умеет. Да и служба, если признаваться, не блещет яркими событиями. В бинокль Ведено рассматривать — вот и всё развлечение. Гурьянов, правда, находит что-то в жалостливых завываниях — призывах муллы на молитву. Что конкретно — Рома не спрашивает.

— А я… Приеду — женюсь.

Рома хочет пошутить — обидно и «по-чёрному», но под взглядом Гурьянова молчит. Трактор тычется в руку, требуя ласки, и Рома не может отказать. Не тогда, когда обманчивое расслабление струится по венам. За рёбрами стучит спокойно. Рома передаёт гитару одному из парней — позывной у него забавный — Маугли — и вслушивается в тихий, но складный напев.

Письмо, сложенное в нагрудный карман, тяготит грудину. Рома не находит ни сил, ни желания черкать ответ сейчас. Гурьянов смотрит на него с проникновенной льдистостью голубых глаз.

Рома боится смерти и где-то на подкорке сознания старается принять её. Рома видит смерть в зрачках напротив.

— Если при выходе из Ведено подохну — моим передай сам.

Гурьянов зовёт его долбоёбом — с чувством, с тактом и расстановкой, — но обещает передать.

Гурьянов предпочитает думать, что Рома накликал смерть сам: всё получается так, как он и говорил — шальная пуля достигает тогда, когда им приходится покидать Ведено. Дыра в затылке не оставляет возможности для первой помощи — Рома падает ничком.

Гурьянов пытается не винить себя в смерти близкого товарища, но не получается: у Дарины — её же так зовут, да? — в глазах отчаянное смирение.

— Может, попьёте чай? — и голос осипший, тихий.

Гурьянову хочется сквозь землю от стыда — за то, что живой — провалиться, но вместо этого он садится на стул: обрубок ноги ноет фантомной болью, а костыли натирают подмышки. Дарина суетится, ставит чайник на плиту и на короткое мгновение заботы о ближнем чувствует себя живой.

Гурьянову неловко и некомфортно, но он не позволяет себе вмешаться: если это помогает ей пережить потерю — пусть.

— Моё письмо… — она наконец садится напротив, и Гурьянов чувствует на себе цепкость её взгляда. Сбежать хочется. — Он прочитал? Последнее.

— Конечно. Он всё читал, — слабая улыбка разрезает рот до ушей — рана. — Но ответ отправить не успел.

Гурьянов хочет её уберечь. Гурьянов делает выбор — ложь во благо, — но последствий не встречает.

Ссылка на исходную публикацию - https://ficbook.net/readfic/01909103-a3ca-7cb2-8882-e6ca1fb959eb

obsequium

tovarischNatascha

Слово пацана. Кровь на асфальте

Рома

Сделать выбор

ru-sdelat-vybor-obsequium-beta-tovarischnatascha

«Слово Пацана: Кровь на асфальте» – хитовый российский сериал, повествующий о молодёжных преступных группировках в Казани под конец восьмидесятых. Скромный мальчик Андрей случайным образом вливается в банду «универсамовских» после знакомства с Маратом Суворовым. Андрея зовут «Пальто», он теперь пацан, а все вокруг – враги. Вот и остались из близких у него только маленькая сестра Юля, лежащая в психбольнице мама и его универсамовские пацаны. 
Криминальная драма о подростках быстро покорила сердца молодых зрителей. Особенно полюбились зрителям колоритные персонажи, большинство из которых пусть и являются малолетними преступниками, всё равно непроизвольно вызывают у зрителей симпатию. Будь то вернувшийся из Афганистана брат Марата по прозвищу Вова «Адидас», трагически убитый Ералаш или вечно спорящие между собой Зима и Турбо. Про последнего даже написали неимоверно популярный в фэндоме фанфик «Щелчок». Образы антагонистов в лице подлого, зато безумно харизматичного, Кощея, или пытающегося жить по правильным понятиям Жёлтого по-настоящему зацепили зрителей. Фэндом начал разрастаться феноменально быстро, и уже, кажется, не осталось никого, кто не посмотрел бы сериал. 
Фанфики по «Слову Пацана» часто позволяют взглянуть на альтернативный ход сюжета истории. Многие из них, как тот же «Щелчок», являются вполне обособленными произведениями, чуть ли не полноценными законченными книгами. К примеру, что если бы банда Жёлтого так и не поймала бы бедную Айгуль? Она осталась бы жива, продолжила бы отношения с Маратом, и её первый секс был бы по любви, не по принуждению. И раз уж мы заговорили про любовные взаимоотношения, стоит вспомнить участковую Ирину и Андрея. Мальчишка серьёзно влюбился во взрослую женщину, и пусть она гораздо старше его, почему бы не попробовать добиться руки и сердца любимой дамы? Впрочем, у наших главных героев может появиться и новый любовный интерес в лице ОЖП. Или новой причиной ссоры между Маратом и Пальто станет главная героиня фанфика в формате Т/И. 
Лучшие ФФ по «Слову Пацана» вы всегда можете читать на «Взахлёб». У нас есть работы на любой вкус, включая даже порно-фанфики яой с 18+ содержанием. На «Взахлёб» вы можете поделиться своей реакцией касательно только что прочитанного драббла, обсудить своё мнение с автором и даже попросить его написать продолжение. 

Сделать выбор

Комментарии (0)