Моника сидела на заправленной постели, её глаза тревожно метались по паркету. Её отчаянно терзала дрожь. Нет, ей нужно успокоиться! Своим поведением она делает только хуже! Франсуа запретил ей приезжать на электростанцию, а она изнемогает наедине с самой собой! Рассказать матери о приезде «кузины» равно обречь и бедную девушку, и саму Монику, да и всех их, французов, на верную погибель!

Арест Людвины произвёл на Монику гораздо большее впечатление, чем должен был. Даже ледяной ветер, воющий за окном, не сравнится с той бурей, которая сейчас заставляет её грудь вздрагивать от каждого шороха. Ах, бедная Людвина! Моника тяжело вздыхает, резко поднимаясь с кровати. Бедная Людвина! Какова была эта чёртова причина её приезда?

— А у неё есть пропуск?

— Я знаю не больше тебя…

Моника злобно прикусила губу. То, что госпожа Декок ни с того ни с сего появилась или была вынуждена появиться в Сен-Реми, не предзнаменовало ничего хорошего. Местные подпольщики до сих пор не выяснили, как у гестапо получилось задержать девушку прямо на платформе, едва та покинула поезд. И как смиренно и оттого почти сурово Людвина шла рядом с ними! Мадемуазель Тарваль задержала дыхание, когда опять представила этих трёх палачей, идущих за ангелом в пушистой шубке с маленькой сумочкой. И в этой сумочке, очевидно, лежат только пудреница, гребень и пара перчаток: у Людвины была дурная привычка морозить руки.

А что, если у мадемуазель из Бонвиля были свои планы, построенные специально, чтобы раздразнить маки? Доверие партизан становилось тоньше иссушенной соломинки. Борьба с оккупантами проходила всё лучше, но одна сторона была в преимуществе, проверяя документы всех пассажиров.       Моника облизнулась, её сердце стучало чуть громче. Когда она погрузилась в воспоминания событий этого дня, ей мерещилось, будто она слышит глубокий голос гестаповца. Этот благородный профиль в фуражке и острым подбородком кажется совершенно уродливым только потому, как он грубо хватает девушку за руку и подталкивает её идти. Монике даже припоминается, что он обратился к Людвине именно как «Людвина Декок». Значит она приехала чистая, без маски. Без псевдонима, без мнимой фамилии. Это не менее странно. Наоборот, Моника начинает нервничать ещё сильнее. Если у шпионки в чёрной шапочке нет стеснений и страха после Бонвиля, это может быть знаком того, что чёрная в ней не только шапочка, а ещё и душа… Намерения Людвины совершенно мутны, от них становится страшно.

Вполне возможно, что Моника и Франсуа напрасно создают драму из комедии. Хотя, в комедийной ленте обычно нет ареста. В таких фильмах зло не вершит над добром. Так бывает только в жизни…

Моника подошла к окну, от деревянной рамы веет холодом. Последнюю неделю на улицах предельно мало антикваров и художников, а витрины булочных давно убраны внутрь крохотных прилавков. Как замечательно, что её балкон выходит на подъезды соседей: видеть штаб дивизии ей совершенно не хотелось. Особенно сейчас, когда одна партизанка в роскошном наряде была в кровожадных лапах самих гестапо…

Девушка засмотрелась на светлый кирпич жилого дома напротив. Кашпо госпожи Готье пусты, мадам Леруа унесла уютные кресла в гостиную – вон, сквозь короткий тюль видны их оранжевые изголовья. Вот уже вторую зиму идёт эта кровожадная война, сколько всего успело перемениться… В декабре это ощущается кожей и глазами. Всё вокруг голое, уязвимое перед вьюгами, от которых нет пристанища даже за мощными Альпами.

По её щекам закапали слёзы. Как странно лицезреть, как Моника разбита из-за Людвины. Ей стало стыдно, она стукнула по деревянной раме сжатым кулачком. Она поняла, что ей вовсе не жаль «кузину». По оливковым жилкам лилась ненависть к этой буржуазной особе. Людвина видела, как Моника тогда садилась в одну машину с Генрихом. Тот был в штатском пиджаке, но кто способен предугадать, что взбредёт в голову неизвестной девушке. Что приключится, если мадемуазель из Бонвиля какая-нибудь кукла фашистов? Она романтична, она действительно напоминает фею. Моника с детства не любила сказки, особенно про благородных принцесс… Её густые ресницы взмокли, нос покраснел.

Она с мольбой повернула голову, встречаясь с острым взглядом Жанны д’Арк на репродукции. Вот настоящая патриотка Франции! Вот так выглядят герои! Величавая, храбрейшая, она с укоризненностью устремила взор к хнычущей Монике. Девушка разревелась ещё пуще. «Давай же, плачь! Плачь как подобает плакать слабым рахитам! Настоящие герои не плачут, они не переживают за своих любимых! Их любимые – не немецкие офицеры!»

Если в благонадёжность Генриха Моника верила с искренним упорством, то в честности Людвины она сомневалась. Всё походило на длинную цепочку нескончаемого провала, где новое звено хуже предыдущего. С одной стороны Людвина, которая прибыла в Сен-Реми из Бонвиля по секретному заданию, с другой – Моника и Генрих. Непрерывная связь между ними стянула тугую петлю вокруг их шей.

Моника решительно утёрла слёзы грязным платком и, отбросив его на постель, вышла из комнаты. Она прошла в здание гостиницы. Вестибюль был тих и безлюден. Утром здесь мадемуазель Тарваль мыла пол, пока её мать потчевала беженцев из Реймса. Моника мурчащей лаской поднялась на второй этаж, куда по чистому ковру длинные ноги несли её к номеру Генриха. Она постучала в дверь и вздохнула, успокаивая колотящееся в груди сердце.

Генрих узнал Монику по трём звонким кулачкам в свою дверь. Так стучала только она. Он отпер и нахмурился.

— Что случилось, Моника? Вы плакали? Вы плакали!

В комнате Генриха всегда было свежо, но сейчас как никогда холодно. Когда барон взял ладони Моники в свои, он отчитал её, цокнув.

— У Вас ледяные пальцы, Моника! Я непременно отдам Вам свой мундир. Что с Вами?

Смотреть в эти карие глаза, полные беспокойства даже через призму непоколебимого офицера, было невыносимо. Моника сдержала слезу, сглотнув предательский ком. Она подняла голову.

— Я не знаю, почему пришла к Вам… Но я знаю, что могу довериться…

— Милая учительница, Вы можете просить у меня какой угодно помощи! – Генрих перебил её. — Наша поездка в Бонвиль усилила мой долг в покровительстве над Вами.

Бонвиль… Когда-нибудь Моника проклянёт этот город. До войны она любила бывать там.

— Я как раз пришла поговорить о Бонвиле…

— Вас тревожит акт террора маки? Уверяю… – барон запнулся и отвёл взгляд, — Я опять перебил Вас. Простите, Моника, мою невоспитанность.

— Ну что Вы! – горячие пальцы Генриха крепко сжали руки Моники. — Это совсем ничего. Я про Ваше нахальство.

Моника позволила себе лёгкую улыбку, мягко приподнимая уголки розовых губ, прежде чем её личико вновь сразила почти мученическая гримаса.

— Сегодня… Я не знаю, отчего я Вам это говорю. Сегодня была арестована моя кузина…

— Гестапо увели её прямо с перрона, даже не заглядывая в документы.

— Боже мой, – Генрих ненавязчиво потирал холодные руки Моники, — именно поэтому Вы так бледна! Вы, должно быть, очень переживаете за свою родственницу! Конечно, как же не переживать! Эти мерзавцы не имели права арестовывать её без проверки.

— Никакая она мне не родственница… – Моника видела морщинку между бровей Генриха.

— Боюсь, тогда я совсем не понимаю, почему Вы так обеспокоены тем, что её задержали…

Генрих прикусил язык, когда его настигло осознание. Его черты против его воли заострились. Людвина! Она видела их вместе в Бонвиле! Полная стати кошка легко зажимается в угол, если она встретит бродячих псов. Девушка полная молодости и красоты вряд ли выдержит пытки в сырых подвалах гестапо. Она точно скажет что-нибудь про Монику. Её заставят. Миллер уже точит зуб на Монику, а значит недалёк и крах Генриха. А это означало конец его разведки… Моника виновато вздёрнула брови:

— Я… Да, я должна сказать Вам правду. Людвина Декок не моя кузина. Да… Её зовут Людвина Декок. Сюда она приехала без какого либо прозвища. Это меня очень пугает…

— У неё есть псевдонимы?

— Разумеется, но я их не знаю. Я точно знаю, что её зовут Людвина Декок. Теперь Вы тоже это знаете. Я вам верю…

Пальцы Моники сжали пальцы Генриха в ответ. Она мгновенье наблюдала, как в нём кипит жажда справедливости и как он строит план операции. Отрезвившись, но всё ещё в похмелье своих мыслей, барон поднёс её руку к своему лицу. Его губы мягко коснулись её костяшек, взгляд стал теплее.

— Я обещаю сделать всё, что в моих силах. Я Вас понял, Моника. Вы можете не беспокоиться о ситуации в Бонвиле.

— Генрих… – Моника не хотела уходить, ей было просто страшно. — Обещайте беречь себя…

Ах, глупенькая учительница! Опять она не держит себя в руках! Но у Генриха появилась решимость.

Моника с тяжёлым сердцем покинула номер барона. Обычно его компания бодрит её, но не в этот раз… Как только девушка остановилась у стойки, болтая с мадам Тарваль, Генрих позвал к себе Курта. Денщик только вернулся с бензоколонки, его форма немного отдаёт топливным шлейфом.

— Да, герр обер-лейтенант?

— Спасибо, Курт. – Генрих протянул ему купюру. — Через четверть часа отвези меня к Миллеру и купи хорошего коньяка. Две бутылки.

— Есть, герр лейтенант!

Ровно в восемь часов вечера Курт вернулся в «Темпль» с пакетом. Резиденция Миллера находилась в километрах десяти южнее гостиницы и штаба дивизии. Часовые позволили автомобилю спокойно припарковаться за воротами – они доверяли лицу фон Гольдринга.

— Оставайся в машине, Курт. Подремай, если угодно. Тебя не тронут, – Генрих почти по-братски пихнул денщика в плечо, собираясь выйти из авто.

— Есть, герр лейтенант! – Курт хихикнул. — Стойте, а коньяк?

Генрих присел на место, глянул на заднее сиденье. Почесав нос, он ответил:

— Мы пошлём адъютанта. Не испугайся, когда часовой постучит в стекло.

На плащ Генриха успела лечь тонкая пудра снежинок. В доме Миллера был штиль, и присутствие хозяина отслеживалось лишь по громкому, пьяному смеху. И, судя по незнакомому голосу, здесь гости.

— Мой славный Генрих! Разрешите представить — обер-лейтенант Заугель. Вернулся из отпуска. Я рассказывал Вам о нём.

— Добрый вечер, господин Заугель! Мне повезло наконец-то повстречать Вас. Миллер очень радушно отзывался о Вас.

Белокурый гестаповец смущённо наморщил длинный, худой нос, блаженно улыбаясь. Его щёки залились краской. Этот малый выглядел почти как ангел, однако острый выдающийся подбородок делал его лицо целиком, скажем, неприятным.

— Что привело Вас в мою обитель, барон фон Гольдринг? Вы только не подумайте, я абсолютно счастлив нашему ночному рандеву! – глаза Миллера блестели хмелем.

— Герр Миллер, я привык видеться с друзьями каждый день, а Вас не было на обедах в казино уже третьи сутки!

— Ах, меня совсем замучила работа, барон, я одичал в подвалах и кабинетах! Нет сил даже пройтись!

— Что же, раз мы не совершим променад, то точно выпьем за наше здоровье!

— У нас кончился коньяк, – печально вбросил Заугель, подпирая щеку ладонью.

— Я как раз привёз с собой две бутылки.

— Мой Бог, Генрих, да Вы наш спаситель! А где же они?

— В машине, герр Миллер. Послать адъютанта?

— Нет нужды, – Ганс вздохнул. — Пусть наша встреча будет совершенно интимна. С недавних пор Заугель стал моим адъютантом, пусть сбегает. Мороз отрезвит его.

Обер-лейтенант лениво потянулся, его сладкое ворчанье отдалялось, когда он громко топал вниз по лестнице. Миллер с кряхтением встал с кресла.

— Пройдёмте в столовую, Генрих. Я не считаю Заугеля хуже Вас, но он мой адъютант, и мы можем выпить даже на допросе. Поскольку наш круг приятно увеличился, пройдём в столовую.

Руководитель СС провёл Генриха в смежную с кабинетом комнату, которая служила столовой в те дни, когда Миллер задерживался в гестапо. Заугель вернулся с красным лицом и пакетом коньяка. Спустя какой-то час тарелка с закуской окончательно опустела, от лимона с сахаром вязало во рту, а первая бутылка от барона была пуста. Генрих, как всегда, только пригубливал, но даже на него начала давить скука.

— Не хотите развлечься, барон? – неожиданно нарушил тишину Миллер.

— Сегодня герр Заугель задержал с товарищами одну красотку. Француженка хотела проскочить без пропуска. Она здесь.

— Хм, странно! Тут есть какая-то красотка, а вы мне её не показываете!

Заугель вздохнул и, пошатываясь, открыл дверь нараспашку, напряженно шевеля языком перед дежурным:

— Приведите Людвину Декок!

Генрих остерегался, что в его глазах засияло возбуждение, поэтому он страстно обсасывал лимонную дольку. Он нарочно опрокинул локтем рюмку и заполз под стол, смачно выругавшись. Только желторотые студенты и солдафоны пьют из рюмок! Когда Миллер тоже попытался поднять рюмку, он пьяно расхохотался, а затем раскашлялся:

— Папское брюхо, у меня перед глазами всё плывёт!

Когда все трое со стонами и вздохами уселись, автоматчик ввёл под руку Людвину Декок. Девушка выглядела хрупкой куклой – на ней была одна разодранная сорочка, волосы сплелись в колтуны, а от левого плеча через бледную грудь тянулась кровавая рана. Увидев Заугеля, она была готова залезть на стену от страха. Людвина прижалась к холодным обоям, её волосы встали дыбом на гусиной бледной коже. Всё её тело напряглось, но шоколадные глаза на удивление казались умиротворёнными.

Заугель попытался встать, но опасно пошатнулся, и Генрих любезно усадил его на стул, придерживая лейтенанта за бёдра. Он пьяно жестикулировал на свободные места, глядя на Людвину.

— Мада-а-ам может присесть… Я пригласил Вас не на допрос, а… а на Ваши поминки… Как восхитительно присутствовать на собственных поминках, правда, мадам?

Арестованная не шелохнулась, мускулы её лица мёртво держались неподвижными. Она только невинно моргнула.

— Вы не желаете присесть? – Заугель издал нечленообразный звук, напоминающий икоту. — Вы жестоки!

Адъютант Миллера вновь встал. В этот раз устойчиво, Генрих уже не помогал ему. Он сделал пару шагов, но его унесло вправо и он со всей силы впечатался локтем об угол серванта. Заугель пискляво завыл. Миллер почти возмущённо закудахтал.

— Да чего Вы с ней возитесь, герр лейтенант! – эсэсовец поправил распахнутый китель, вставая. — За шкирку и в обрыв!

— В обрыв! Да, в обрыв! – скулил Заугель.

Миллер, дожёвывая закуску, зашагал к Людвине. К сожалению, его походка действительно была уверенной. Генриху пришлось сдерживать себя и не снимать маску пьяного, когда Ганс схватил девушку за волосы. Арестованная даже не пикнула, но герр генерал резко ударил её головой о стену. Звук был очень болезненным, что Заугель тихонько промычал, а Генрих дёрнулся, скрывая шок и учащённый пульс. Щеки Людвины взмокли от слёз. Ганс, не стесняясь девушки, достал сигару и грязно засквернословил в попытках зажечь её. Он затянулся ею всего лишь один раз, скорее из жадности, прежде чем потушить её о щёку Людвины. Девушка зашипела, как зашипел окурок о нежную кожу. Миллер пометил обе щёки арестованной. Он пьяно рассмеялся.

— Я люблю малюток с ямочками на щёчках! Теперь у Людвины самая красивая улыбка!

Когда девушка, сидящая на полу, оскалилась, Миллер без стыда пнул её в живот. С губ Людвины сорвался рваный стон. Генриху подурнело от того, каким хриплым звучал её голос. Бедняжку сегодня точно пытали… Ганс исчез в своём кабинете. Он подал Заугелю реестр, где пьяный адъютант дрожащим почерком подписал: «Приговор приведён в исполнение».

Генрих и Миллер вышли из столовой, оставляя Заугеля наедине с девушкой.

— Ганс, – Генрих зашептал, — разрешите мне заняться приговором красавицы. Из всего уважения к Вам и обер-лейтенанту, но, мне кажется, он немного… э… не в силах…

Миллер весело фыркнул и открыл дверь. Увидев храпящего у серванта Заугеля, он присвистнул и так же резко закрыл дверь.

— Нда… Так что, аха! Понравилась тебе эта крошка, святой Антоний? Ну что же, забирай! Только постарайся завершить дело до рассвета!

— О, разумеется, – Генрих симулировал хмельную хрипотцу.

— А знаешь что..? Я поеду с тобой! Что ты на меня так смотришь, ревнуешь, а? – Миллер расхохотался, потискав Генриха за грудь. — Я ведь тоже солдат и мужчина, и меня тоже интересуют молодые, пусть и преступные, девушки!

Генрих понимал, что попал впросак: отделаться от Миллера почти невозможно. Ему нужно быстро придумать способ от него избавиться.

— Со мной приехал денщик… – щёки Генриха вспыхнули.

Ганс взял Генриха за предплечье, вторую руку покоил на своем животе. Глянув на закрытую дверь, он шепнул:

— Тем хуже или лучше для девушки. Не всякая выдержит…

— Собирайтесь, – обрубил Генрих. — Берите всё что нужно. И девушку. Надеюсь, мы обойдёмся без автоматчика?

Джен

Фанфики

Жестокие

Спасение жизни

Альтернативная реальность

Упоминание курения

Fix-it

Ангст

Пропущенная сцена

Кровь / Травмы

Франция

1940-е годы

Манипуляции

Алкоголь

Насилие

Рейтинг за насилие и/или жестокость

Приезд Людвины, а тем более причина её ареста остаются загадкой для Моники. Её бросает в дрожь от застывшей перед глазами картины: гестаповцы уводят девушку в пушистой шубе и шапочке, только ступившую на перрон. Франсуа правильно сказал: «Купи журнал в киоске, не гляди на неё слишком часто». Если бы Моника действительно встретила её, как подобает встречать «кузин», она бы точно упала в обморок от страха. Провокация или предательство?! Что подстегнуло мадемуазель Декок приехать сюда?

Сюрприз из Бонвиля

Содержание

…

Комментарии (0)