Пока захлебывающийся воздухом чокнутый хахаль Марго трясет его над свинарником, ярость медленно растет и распускается внутри Мэйсона, как грибовидное облако атомного взрыва. Но наружу прорывается только его смех. «Что у тебя, твоей сестры и меня есть общего?», хрипит преданный самоубийца в самое ухо, и Мэйсон не имеет ни малейшего понятия, но с жадным предвкушением ждет ответа на загадку. От улыбки сводит лицо. В следующий миг чужая рука сжимает его горло сильнее — «один психиатр!!!» — и резко тянет на себя, прежде чем швырнуть на пол.

Мэйсон не проводит на карачках и секунды, тут же поднимаясь и расправляя плечи. Вставая на ноги и разворачиваясь, он тянет руку к карману пальто — за ножом, но наемник сестры опережает его, не давая закончить движение, бескомпромиссно упирая дуло в лоб.

Пятно холода над глазами вызывает у Мэйсона не страх, а неожиданный для него самого восторг и разочарование: Марго удалось, Марго все-таки удалось его убить. Каким-то образом уже вновь овладевший собой хахаль с интересом наблюдает за тем, как он смеется, энергично размахивая руками над карманами пальто.

Мэйсон с ухмылкой смотрит ему прямо в глаза, будто они играют в гляделки, и ловит каждое слово, и готов согласно кивать без перерыва, хоть по тону своего покусителя и понимает, что тому нет дела до его реакции:

— Будь все так, как прописал доктор Лектер, тебя бы уже на пулю намотало, — в чужом голосе слышится удовлетворение, и Мэйсон не удерживается и едва заметно кивает, не разрывая зрительного контакта, пока его пальцы ложатся на пружинный механизм.

Все в частом дыхании, в напряженных крыльях носа человека напротив излучает решимость, и Мэйсон широко, зубасто улыбается, крепче сжимая рукоятку, готовясь испытать удачу. И вдруг палач с видимым сожалением отводит пистолет от его головы. Мэйсон хмурит брови. Пытливо вглядываясь в насыщенные тоскливой отрешенностью глаза, он готов поклясться — хахаль знает про нож в его кармане, хоть ни разу и не смотрел вниз.

— Это доктора Лектера тебе нужно свиньям скормить, — чужой совет звучит горько и устало, и на какую-то секунду Мэйсону кажется, что чуть не убивший его человек вот-вот опустит веки, приставит дуло к собственному лбу и спустит курок. Но ничего подобного он не делает и почему-то именно это удивляет Мэйсона больше всего произошедшего.

Покушавшийся отходит на другой край подиума, уверенно подставляя незащищенную спину. Вопросы продолжают накапливаться, и опершись на перила и подбоченившись, Мэйсон спрашивает:

— С чего бы доктор Лектер хотел меня убить?

— Ты здесь ни при чем. Это все обо мне, — просто отзывается хахаль. — Твое убийство было бы просто очередным перепрыгнутым обручем для меня. То, что ты не особенно приятный, все только подслащает.

Отчего-то Мэйсона задевает превосходство в его нескрываемой усмешке.

— Я себе нравлюсь, — замечает он в сторону.

— Ты только что украл женственность своей сестры.

— Она превратила свою матку в оружие! Нечего было размахивать ей как пушкой.

— Значит, то была самозащита? — резво отзывается заступник и угнетатель чести Марго.

— Чертовски верно, — припечатывает Мэйсон.

— И убой, — добавляет кивающий собеседник, как бы, между делом.

Мэйсон чувствует странную беспомощность, будто его снова отчитывает отец, но не дает себе пуститься в неуместные оправдания.

— Лекции об убое в моей собственной скотобойне будете мне читать?

— И не мечтаю. Ты можешь заставить меня исчезнуть одним своим подмигиванием, — заложив руки за спину, хахаль меряет шагами подиум. — Я слышал про, м-м-м, скандал с «бальзамированной говядиной».

— Что вы слышали? — Мэйсон тут же польщенно улыбается.

— Проверка одной из чикагских линий упаковки Вержеров на опасные условия показала, что некоторые из работников-стукачей были… переведены в продукт, — Мэйсону нравятся ухмылка и любопытство без тени страха в чужом голосе. Он кивает, довольный, что кто-то отметил иронию его задумки. — Непреднамеренно.

— Законсервированы! И проданы под видом Li'l Ivy's Pure Leaf Lard, — как ребенок, чьими игрушками заинтересовался солидный взрослый, Мэйсон радостно идет своему собеседнику навстречу, позабыв об инциденте с оружием. — Повсеместный любимец пекарей. Мы не потеряли ни одного контракта.

— Вина не пристает к Вержерам, — Мэйсон беззаботно пожимает плечами — что есть, то есть.

— Если я убью Ганнибала Лектера, — облизнув губы, продолжает странный наемник, снова не обращаясь к Мэйсону, а думая вслух, — это пристанет ко мне.

Психиатры-заказчики, пациенты-убийцы, давняя месть, свежая месть, сестрицыны козни… Мэйсон потерял свою нить в клубке разворачивающегося сюжета, но это не значит, что он не хочет участвовать во всем дальнейшем, обещающим быть увлекательным. Особенно если его собственная роль может оказаться ключевой.

— Когда участь кого-то вроде вас соединяется с человеком моих ресурсов, это не иначе как само провидение.

Мэйсон обходит своего напряженного собеседника, встает рядом.

— Я лишь указываю на силки вокруг твоей шеи, — отзывается хахаль надменно. Мэйсон инстинктивно поправляет галстук. — Что ты будешь с ними делать — решать только тебе, — и отворачивается.

Они недолго стоят в молчании. Затем убийца бредет к лестнице, а Мэйсон с интересом следует за ним, держась чуть поодаль. Поклонник Марго как раз спустился с подиума вниз, когда в помещение с громким топотом вбегают запыхавшиеся сарды. Мэйсон приветствует их с такой радостью, будто те гости на его свадьбе, а не прошляпившие нарушителя охранники:

— Матео! Томмасо! Как замечательно, что вы появились. С небольшим запозданием, но зато дали нам шанс поговорить. Знакомьтесь, это мистер…?

— Грэм, — механически отвечает несостоявшийся убийца: он замер на месте и переводит взгляд с одного подступающего к нему вооруженного ножом головореза на другого. Мэйсон видит сзади, как его рука скользит к поле куртки, наверняка, скрывающей кобуру. — Не стоит, я сам найду выход…

— Мистеру Грэму, — перебивает Мэйсон, по-свойски приобнимая того за плечо, — нужно попробовать домашние кантуччи [1].

Грэм быстро поворачивает голову на фамильярный жест, но уже в следующую секунду брезгливость резко сходит с искажающегося мукой лица: он дергается, вскрикивает и валится с ног под электрический стрекот. Пущенные под ребра двадцать киловольт обеспечат ему болевой шок и потерю сознания на ближайшие полчаса. Мэйсон не глядя переступает через парализованное тело.

— Где вы, мать вашу, были?! Искали третьего поросенка? [2] И где… Карло, а вот и ты!..

— Pa-padrone, пожалуйста, простите. Он напал сзади…

— Если бы не моя дипломатия, извиняться тебе перед своими внуками за неоплаченный следующий семестр! — пожилой сард смотрит честно и скорбно, как провинившийся пес. — Смотри, что этот крестоносец Марго принес мне к ужину, — Мэйсон наклоняется к бессознательному Грэму, выдергивает пистолет из-под куртки, задирает оружие в воздух и обводит рукой, как нахваливающий товар продавец. — Какие кантуччи! Полный барабан!

Когда он наводит пистолет на Карло, тот лишь склоняет голову. Поцелившись в кротко молчащего телохранителя несколько секунд, Мэйсон морщится и сердито запихивает «Глок» себе в карман; раздраженным движением убирает волосы со лба, трет его. Сарды терпеливо ждут наказаний или приказов.

— Как я и сказал, — произносит Мэйсон, немного успокоившись. — мистеру Грэму стоит поужинать с нами. Capisce? [3]

Данный с выпученными глазами и поднятыми бровями знак к действию внушает сардам облегчение, — по-настоящему хозяин раздает слонов только в гневе — и Томмасо взваливает Грэма на себя и покидает ангар вслед за эскортирующим Мэйсона Карло. Матео убегает в кабинет Вержера-старшего, предугадывая желания Вержера-младшего.

Оставив позади зал для опоражнивания и очистки внутренностей, миновав конюшни, группа приходит к невзрачной лакированной двери, за которой ждет черный вход в просторное помещение, бывшее раньше загоном для больных лошадей, но из-за неблагоприятно размещенной системы отвода сточных вод нашедшее себе новое применение: стойла в нем снесены, и за исключением случаев вроде этого оно служит складом. За окнами еще не стемнело, но Карло врубает освещение, и свет двух мощных ламп под потолочными балками устремляется с обеих сторон к середине арочного проема — сцене.

Пока Томмасо сгружает Грэма на пол, кряхтя себе под нос, что stronzo [4] тяжелый как мешок с зерном, Карло выносит из угла кресло Мэйсона и пододвигает к нему тумбу для всего, что может потребоваться; кладет на нее металлический поднос, аптечный чемоданчик, на пол рядом ставит ведро. Вновь присоединившийся к остальным Матео прикрывает за собой дверь и бережно помещает рядом с подносом деревянную коробочку с эмблемой из шести складывающихся в треугольник мечей, тут же оставляя хрустальную пепельницу. Открывает коробку и отходит. Мэйсон выбирает одну из Montecristo Robustos Edicion Limitada, облизывает кончик и небрежно подставляет подрезанную торпеду под уже удерживаемую Матео наготове спичку. Пока сигара разгорается, Карло стелет на пол взятую с полок дешевую пластиковую скатерть для пикников — дерево быстро впитывает запах.

— Эй! — прикрикивает Мэйсон на склонившегося над Грэмом с ножом Томмасо. — Этот человек облапошил всю мою охрану. Не считаешь, что он заслуживает лучшего обхождения, чем обычный баран?

Сард, помедлив, убирает ловящее свет лезвием оружие и, сев на корточки, принимается расстегивать куртку Грэма вручную.

— Так-то, — сегодня «паттада» останутся без работы: практика срезать одежду с пленников, а получающиеся лохмотья использовать в качестве половых тряпок после процедур никак не подходит для мистера Грэма.

Расправившись с заевшей «молнией», Томмасо сдирает с Грэма куртку, раздраженным движением швыряет ее на пол и отфутболивает в сторону, чтобы не мешалась под ногами. Мэйсон подходит к скомканной тряпке, поднимает ее. От куртки распространяется тот же запах, что стоял в приюте для собак, где он отрабатывал свои часы общественных работ по решению суда. Игры с теми сиротами не стоили месяцев стрижки когтей и уборки вольеров. Мэйсон вяло перетряхивает одежду — из кармана выпадает складной нож.

На свету он оказывается тяжелым «Гербером» с толстым лезвием: острие выпуклой дугой спускается от рукоятки к направленному вверх кончику, гарантированно снижая вероятность проколов при свежевании — рыбацкий «ударник».

Мэйсон снимает перчатки, вместе с сигарой услужливо перенимаемые Матео, проводит ножом вдоль ногтя собственного большого пальца. Лезвие не соскакивает, врезается в пластину — хороший острый нож. Мэйсон терпеть не может тупые ножи — бесполезные, по его мнению, как незаряженные пистолеты. Для сравнения он достает свой небольшой «Киршо Лик», без которого уже полгода чувствует себя голым, как иные без сотового.

Разумеется, он мог бы купить что-нибудь инкрустированное драгоценными камнями, из дамасской стали с вытравленными на ней узорами, с золотой каймой-оправой карата эдак в двадцать четыре, с ручкой из пористой фебы, какими нарезают говядину из Кобе, и вообще мог бы позволить себе любой дизайн. Но облегченная «скрепка» с закругленной перламутровой рукояткой и вогнутым тонким лезвием из нержавейки с примесью серебра в его руке — это папин нож. Таких больше не делают. Узкий кончик хорошо подходит для глубокого прокалывания, а низкое брюшко оптимально для нарезки — конструкция в самый раз для его обычных развлечений, не говоря уже о том, что он просто устроен и легко чистится.

Вернув «Киршо» обратно в карман, а «Гербер» уважительно отложив на тумбу подле аптечки, Мэйсон отбирает сигару у Матео чтобы жамкать её, скручивая с пальца папино кольцо с фамильным гербом — символ патриарха, которое откладывает на поднос. Одевая поданные хирургические перчатки, он вспоминает, как вчера натягивал такие же в операционной, дожидаясь, когда Марго проснется, чтобы сообщить ей о своей победе.

Глядя на нее, молча ревевшую на столе, Мэйсон спрашивал себя: на что она, его бедная дуреха, рассчитывала, когда вздумала поиграть в беглянку? В очередной раз спрятавшись за забором из каких-то своих вычислений, по-прежнему убежденная, что если думать о чем-то достаточно долго, то получится это обезвредить, она только снова доказала тезис папы, что живущий в своих калькуляциях не преуспеет, каким бы расчетливым умом он ни обладал. Ведь успех зависит от умения знать людей — с ними нужно работать, они все решают.

Взять того же Карло — выходец с настоящей Сардинии, не Коста Смеральда, ее гаваней и яхт-клубов, а голых, выжженных солнцем гор, помнящих, как предки нынешних богатых арабов с лужаек для гольфа похищали женщин и детей на черных фелуках. Его семья уже несколько поколений принадлежит к знаменитому клану гангстеров, практикующих классический сардинский бизнес: похищение ради выкупа, а он сам и некоторые из его людей еще и несут на себе часть ответственности за волну похищений, захлестнувшую Тоскану двадцать лет назад. Один раз, когда выкуп задерживался, они убили похищенного графа и избавились от тела, скормив его свиньям-людоедам, а узнав про это, папа понял, что ему в хозяйстве недостает персонала. И до сегодняшнего дня Карло не подводил ни папу, ни Мэйсона ни разу, потому что он — надежный человек.

А на кого Марго положилась? На такого же сумасшедшего, как она. Чего удивляться, сестра и себя-то не понимает, предпочитая искажать реальность до неузнаваемости, чтобы увеличить свое мученичество и дальше ненавидеть Мэйсона за то, что он каждый раз напоминает ей, что все ее комбинации и хитрости — пшик, а вот он сам никуда не денется, сколько бы Марго ни успокаивала себя многолетним планированием его убийства, как верующий успокаивает себя мыслью о сочувственном ухе Господа. Холодная, надменная, злая, так она никогда и не поймет, что оживает только в те моменты, когда Мэйсон делает ей больно.

Думает обо всем этом Мэйсон, наблюдая за фиксацией раздетого догола Грэма. Ему не нравилось, что тот держал руки за спиной в их беседе тет-а-тет, поэтому сейчас он велит обездвиживающим пленника, как скотину, подручным развести их в стороны. В вырезах подмышечных впадин Грэма обнаруживается густая, свисающая неопрятными клочьями шерсть — как собранные с расчески комья волос. Мэйсон укоризненно кривит губы: упрямство Марго пересилило даже ее гордость.

Пока Томмасо и Матео умело обвязывают ноги, перебрасывая петли одну за одной вокруг запястий и голеностопов Грэма, Карло следит за тем, чтобы стягивающие мышцы веревки не передавили кожу, а узлы избегали суставов. Мэйсон слышит недовольство сардов — да, можно было бы вовсе подвесить его за ногу, как кабана для обескровливания, или там же в ангаре припомнив выходку с пистолетом, заставить отсасывать у ствола, а потом просто застрелить из него. Но гримаса отвращения, скривившая самодовольную рожу хахаля сестры, когда Мэйсон коснулся его, слишком сильно напоминала непрекращающиеся попытки игнорирования его — пропущенные приветствия, неотвеченные вопросы — самой всей из себя неприступной Марго. И, как и ей, Мэйсон с радостью преподаст урок смирения мистеру Грэму, взяв на себя роль ветхозаветного бога, роль папы — ведь тот, кто не хочет играть с Мэйсоном, сам становится игрушкой.

Тем временем между челюстей Грэма залегает перекладина удил: Мэйсон почесывает его под подбородком, словно теленка после установки усмирительного кольца — ногти скребут топорщащуюся на бороде щетину, — а на его горле Матео плотно застегивает опоясанный двойным пунктиром швов ошейник. Он великоват Грэму, но не настолько, как Марго — у того крепкая шея, пусть и не дотягивающая до габаритов неаполитанского мастифа Карло — рядом с болтающимся на ремне крепежным кольцом для поводка сидит пряжка с потертой гравировкой «Чезаре».

Отойдя на пару шагов, Мэйсон легко затягивается сигарой, осматривает результаты работы сардов, профессионально оценивая тело пленника. В терминах скотовода: мускулатура Грэма развита удовлетворительно. Такое мясо не запятнаешь синяками, крепко сжав, как это вечно происходит, когда Мэйсон проводит время с сестрой. Грудь, спина и поясница достаточно широкие, кости скелета нигде не выступают, но формы туловища несколько угловатые, бедра подтянуты, а лопатки выделяются. На вид жировой прослойки не так уж и много, но Мэйсон не был бы собой, отказавшись проверить.

Оставшись удовлетворенным, он отдает сигару обратно Матео и кивает Карло. Тот плещет Грэму в лицо минералкой. Очнувшийся пленник моментально покрывается гусиной кожей — вода ледяная, а на улице ноябрь. Он щурится от яркого света ламп и на секунду Мэйсону кажется, что за веками его подопечного черные щели, пустые провалы вместо белков.

— Buonasera! — Мэйсон широко распахивает руки, словно для объятия. — Вот вы и снова с нами.

Подойдя к Грэму с ласковой улыбкой, он жестко гладит того по лбу, по волосам, с которых капает и льется:

— Пока вы были не здесь, я пытался вспомнить, где слышал про вас, мистер Грэм… Грэм, Грэм, Грэм-Грэм-Грэм, — все еще заторможенный Грэм мотает головой, пытаясь сбросить его руку.

Мэйсон сначала давит сильнее, а затем дергает на себя, сграбастав в пятерню узел из нескольких слипшихся прядей. Практически универсальный метод усмирения Марго оказывается эффективным и сейчас.

— Ах, да!.. Мертвые студентки Уилла Грэма! — Мэйсон произносит это будто конферансье, представляющий кабаре-ансамбль. — И я вспомнил, как говорил себе: «этот парень совсем не похож на маньяка», когда рассматривал ваши фотографии с процесса. Камера любит вас, я бы ни за что не заподозрил убийцу, глядя на них. А вот реальность оказалась вам совсем не к лицу: сегодня вы не только выглядели как псих — вы повели себя как псих. Угрожать мне. На моей свинарне, — Мэйсон восхищен и сильнее дергает Уилла за волосы. Тот жмурится и шумно втягивает носом воздух от резкого движения. — Я думал, отдать ли вас мясникам, чтобы те сварили следующей группе детишек бульон на ваших костях или сделали зельц примирения для моей дорогой сестры. Или просто скормить вас своим свиньям целиком, как сразу и собирался. Муки выбора! Или… я мог бы послать вас доктору Лектеру под видом бурвака, чтобы он завтра пообедал стейком из вашей шеи.

Грэм ничем не выдает страх, и Мэйсон продолжает давить в то же место:

— Хоть вы и уверяли, что я должен скормить его свиньям, пока доктор Лектер нравится мне живым: у него хороший вкус и смешное пришепетывание. Он, может быть, и о-очень своеобразный психиатр, но с ним намного интереснее, чем с теми, к которым меня направлял штат. Честно говоря, вы тоже показались мне интересным, но непохоже, чтобы вы дорожили своей жизнью, Уилл. Вы выебали мою сестру. Или она вас выебала. Суть в том, что мне пришлось испортить отношения с Марго из-за ваших с ней скачек без седла. И она будет дуться на меня еще очень долго. Мне нравится делить веселье с кем-нибудь, а теперь мне не к кому обратиться. Понимаете? С этим нужно что-то делать. Вы, конечно, не похожи на человека, который умеет веселиться, — Мэйсон пропихивает пару пальцев под ошейник, тянет на себя, подчиняя себе мгновенно хрипнущее дыхание Грэма. — Но это не проблема. Я умею.

Он удерживает Уилла в таком положении еще несколько мгновений, чтобы тот, сомлевший после разряда тока, непременно запечатлел собственную дезориентацию, усиленную тошнотой — из-за загнанных глубоко в рот удил языку только и остается встать на дыбы, подтянувшись к глотке. В подчинении чужой воли тело всегда прекрасный союзник.

Отпустив ремень, Мэйсон отходит к тумбе, жестом разрешая Томмасо у себя за спиной надеть Грэму повязку на глаза — как лошади перед оглушением. Это необходимое условие: он сторонится неприкрытого страха, превращающего человека в животное, слишком жалкое для мало–мальски увлекательных игр. Будто эротичное белье против наготы — слабость, просвечивающая сквозь трещины чужого самоконтроля, будоражит и приглашает Мэйсона, в отличие от внушающего неприязнь примитивного ничтожества. И он рассчитывает на то, что Уилл Грэм обеспечит ему веселое времяпрепровождение, подменяя Марго сегодня вечером.

Мэйсон выталкивает щеками густые кувыркающиеся завихрения дыма, — кисло-соленые, с легким привкусом сухофруктов, — дожидаясь, когда сарды закончат протирать тело Грэма проспиртованными тампонами, как шкуру буренки, перед введением седативного. За завесой из мелькающих рук и спин он усматривает на Уилле след от ножевого ранения — тонкий розовый кабель, прорвавшийся на поверхность кожи бедра, и оставленную пулей лунку на левом бицепсе. Мэйсон причмокивает губами и размазывает по ним удерживающееся на языке душистое тепло.

Он единовластный хозяин Марго, если закрыть глаза на ту зарубцевавшуюся ссадину на правой лодыжке, оставшуюся от падения с лошади в детском возрасте. Много лет ему казалось, что сестра упала специально, чтобы получить что-то, что не будет принадлежать ему — толстый мазок чужой кисти на ее теле, вследствие чего Мэйсона и посетила занимательная идея порезать ее, оставить на ней свою собственную метку на всю жизнь. Они тогда были подростками, Марго сопротивлялась, а он еще не владел ножом так, как сейчас, поэтому сбегающий от лопатки, сворачивающий к желобку позвоночника шрам получился кривой линией из нескольких неаккуратно наложенных друг на друга порезов. Но чуть позже, потренировавшись, он подарил ей другой рубец, на этот раз безупречный, за плечом, чтобы Марго чаще вспоминала, кому принадлежит, переодеваясь перед зеркалом.

Матео, первым закончившему с протиранием, Мэйсон велит поискать две свечи, а как только те попадают на поднос, говорит зажечь одну из них. Пока темнеющий фитиль собирает шапочку огня с фосфорной головки, ладонями укрытой от сквозняка, Мэйсон, от которого не ускользнуло, как Грэм неосознанно дернулся на шипящий звук, когда спичка в руках сарда загорелась, решает, что ему не нравится господствующая в помещении тишина. Она будет отвлекать от творческого процесса.

— Карло. Нам нужна музыка.

Допотопный, напоминающий голову насекомого магнитофон обнаруживается во время обыска нижних полок в одной коробке с дисками: Мэйсон ликующе потирает руки, узнав, что тот работает на батарейках. Одно из преимуществ игр на складе — с большой вероятностью необходимое найдется под рукой.

— То, как вы выключили ту марокканскую дорожку, наводит на мысль, что вы не ценитель, Уилл, — говорит Мэйсон, перебирая пластмассовые упаковки в выцветших обложках. — Я понимаю: только настоящие гении могут в полном смысле слова проникнуться гармонией шума. Что скажете насчет хиндустани?

Он поворачивается, выдерживает короткую паузу, как если бы в самом деле ожидал от обездвиженного, безголосого сейчас Грэма ответа на вопрос. А потом торжественно объявляет:

— Молчание — знак согласия. Вы не пожалеете, — и вставляет выбранный диск в дисковод.

Устройство начинает тошнить выкриками и завываниями, из-за причуд техники подвергающимися дополнительному искажению. Сарды морщатся как один, Мэйсон улыбается. Скрежет тампура и монотонное сипение бамбуковой флейты его совершенно не угнетают. Наоборот, он находит в этом потустороннем индийском экстазе особый, заряжающий энергией шарм. Мэйсон даже начинает притоптывать в такт извергающейся из магнитофона чувственной галиматье и пародировать традиционные танцы, однако равнодушный вид пленника быстро заставляет его собраться с мыслями. Перестав крутить кистями и подвиливать задницей, он смеется похожим на застрявший в горле кашель смехом, и наклоняется к подносу со свечами.

— До изобретения пороха и огнестрельного оружия все, что было у человечества — это нож. Поэтому с ним придумано так много игр, — говорит Мэйсон, погружая лезвие в мягкое восковое тело незажженной свечи, и делает в ней несколько разрезов по всей длине лезвия: это позволит дольше прибегать к большому давлению без риска нанести порез. — Вы когда-нибудь играли в мамблити-пег [5], Уилл? У меня никогда не было возможности. Времени, друзей, а Марго… Сестры вообще ничего не понимают в оружии, скажу я вам. Впрочем, в вашей компании я осознал, что уже не смогу до конца насладиться прелестью детских игр. Поэтому та игра, в которую мы с вами сыграем, мое собственное изобретение.

Мэйсон вплотную подходит к распятому Грэму, приближает нож к его лицу, словно цирюльник; оценивает контраст между румяной от холода и напряжения щекой, расписанной темными штрихами щетины и наслаивающимися на кожу серыми пятнами теней, постепенно наливающимися глубиной, складывающимися в четкий контур — в конце концов придавленный ярко горящим лезвием.

Грэм никак не реагирует на прикосновение, дышит спокойно, будто вовсе не оставлен в шатре из шумов наедине с голосом садиста и касаниями его оружия. Мэйсона это неподдельное безразличие порядком раздражает. А интригует еще сильнее. Он ведет лезвие вверх, вдоль изгиба скулы, держа острие поблизости от глазницы Уилла, но внимательно следя за тем, чтобы оно не оказалось прижато к глазу слишком тесно. Остановив нож у внешнего кончика брови, Мэйсон рассматривает собравшиеся над ним, серебрящиеся на коже линии от стекшей воды. Убирает мокрые волосы со лба Грэма, заботливо, как сердобольная сиделка. Заводит несколько топорщащихся у висков прядей за ухо. А затем самым кончиком острия приподнимает мочку.

Уилл не выдерживает и судорожно отворачивает голову, уклоняясь от прикосновения, вместо уха подставляя незащищенную шею. Мэйсон с готовностью подносит к ней лезвие, чтобы Грэм кожей чувствовал холод металла, и шепчет, обдавая ушную раковину теплым, с ароматом сигарного дыма дыханием:

— Свинье перерезают горло очень аккуратно, чтобы не повредить гортань, иначе кровь попадет в легкие и она может задохнуться, — и сопровождает свои слова поглаживаниями режущей кромкой по натянутой мышце.

Его кисть расслаблено плавает в воздухе, но при этом нож лежит в руке крепко, как дирижерская палочка — Мэйсон не порежет, даже если Грэм изо всех сил дернется ему навстречу.

— По-настоящему высший класс проявляют те, кто перерезают только яремную вену, не трогая сонную артерию — тогда отток крови медленнее, но гарантируется полное обескровливание мяса.

В песне появляется вокал: тоненький, совсем детский женский голос нудно стенающий не то при смерти, не то в оргазме — о сыне, отправленном в шахту, или проданной, как козе, дочери. Славься, Рама-Кришна-Аллах!

Мэйсон ждет несколько секунд, и касается горла пальцами, проверяя: под подушечками в латексе быстро и ритмично вздрагивает артерия. Закрыв глаза, он наслаждается против воли учащенным пульсом Уилла, как часовщик, слушающий безупречный ход механизма. Это куда интимнее механического проникновения под кожу. Грэм сипло вдыхает, когда Мэйсон делится с ним голосом прониковенным, почти как у викария:

Ссылка на исходную публикацию - https://ficbook.net/readfic/4538033

Часть 1

Lykaon

То, что доктор не прописывал.

Урок смирения

Содержание

Часть 1

Комментарии (0)