Слова эхом пульсируют в голове. Затем отдаляются, словно кто-то жмёт кнопку громкости на пульте от телевизора. Тишина. Слышен лишь шёпот воды, монотонно наплывающей на берег.

Веки тяжёлые, словно намертво слипшиеся. Кое-как их удаётся поднять. Рафаэль отрывает голову от холодного песка, смотрит перед собой. Никого. Чёрная клякса размером с футбольный мяч прыгает по серым пятнам побольше. Раф моргает. Ворон приобретает ясное очертание. Птица продолжает скакать по валунам у подножья скалы, посматривая в его сторону стеклянными глазами. Подбирается ближе, склоняет голову набок, ворчливо каркает что-то на птичьем.

— Пошла прочь, — разлепляет Рафаэль ссохшиеся губы и встаёт на ноги.

Проверяет саи на поясе — те при нём. Проводит языком по треснувшей корке в уголке рта, тянет шею до хруста позвонков. Влево — глухой хруст. Вправо — хруст.

Всё, можно начинать восхождение.

Почти отвесная скала уходит ввысь и упирается в свинцовое небо. Вершина не видна — там туман. Не виден и другой берег. Может, тот не существует и вовсе. Три метра по воде — и всё, дальше непроглядная серая пелена.

Но ему и не туда. Ему наверх.

Как с детства приходилось карабкаться, выгрызать трудом и упорством одобрение учителя, стремясь быть с братом на равных — так и сейчас, снова в гору, снова следуя по пятам за старшим, снова позади того, кого отец всегда ставил в пример.

Брат и сам как этот утёс посреди озера. Вечно особняком, никого не подпускает, снисходительной улыбкой безмолвно велит держаться подальше и не пытаться быть подле него.

В планы не посвящает, геройствует в одиночку.

Раф сжимает ладони в кулаки. Левое предплечье отдаёт покалывающей болью. Он глядит в просвет зелёной кожи между тканью налокотников и бинтами на запястье. Ветвистый рисунок ползёт вдоль вен, создавая узор. Чернота заметнее, чем в прошлый раз. Нужно торопиться.

Подъём ощущается как вечность. Пару раз он едва не срывается, но вовремя успевает вцепиться в горную породу и повиснуть на одной руке. Пальцы склизкие от пожухлого мха на уступах. Он старательно вытирает те об себя. Их не очистить. Ладони по-прежнему скользят по гладкой поверхности. Сцепление ни к чёрту. Когда под поломанными ногтями появляется кровь — Рафаэль забивает на попытки оттереть влажные ладони. Стиснув зубы, продолжает вытягивать руки, хвататься за выступы, просовывать пальцы в трещины, вслепую нащупывать ногой неровности, о которые можно опереться стопой.

Когда внизу больше не видать берега с чёрным песком и россыпью валунов — камень под рукой смещается, хрустит и отделяется от утёса. Раф успевает перекинуть вес на другую руку и подтянуть тело к скале. Пластрон стукается о твёрдую поверхность. Звук того, как булыжник достигает земли не слыхать, его заглушает вой морозного ветра у вершины. Рафаэль прислоняется к скале лбом, смотрит вниз. Грязно-серая пелена тумана клубится у подножья. Он втягивает носом затхлый воздух с примесью чего-то едва уловимого, будто лекарственного, и продолжает карабкаться.

Вскоре ладонь нащупывает ровную поверхность. Добрался! Рафаэль делает рывок и затаскивает уставшее тело на плато. Растягивается на карапаксе, позволив себе краткий миг отдыха. Тяжёлое небо переливается приглушёнными оттенками синего, будто готовится рухнуть на землю. Интересно, идёт ли здесь снег? Мертвецки холодно. Тело разгорячённое, но ледяной воздух касается кожи, кусает оголенные участки, забирает драгоценное тепло. Клубы пара вылетают изо рта при каждом выдохе.

Ладно — отдохнули и хватит. От восхождения левое предплечье заныло сильнее. Он сжал и разжал кулак. Мышцы напряглись, чёрные завитки последовали за натянутой по сухожилью кожей. Ну ничего. Он и одной рукой как-нибудь справится. Правда, в прошлый раз и двумя не особо удалось...

Раф ещё раз полной грудью вдыхает гнилостный запах, едва не давится от отвратного смрада, медленно выдыхает и поднимается.

В прошлый раз он едва не выблевал содержимое желудка, когда разглядел плато в деталях. Теперь же решает не вглядываться в тут и там расставленные по периметру остроконечные столбы. Тела людей насажены на колья, заточенное дерево торчит из почерневших от запёкшейся крови животов, спин, ключиц. Лохмотья одежды воинов развеваются по ветру. Легкие порывы раскачивают остатки волос на обтянутых кожей черепах.

Рафаэль отводит взгляд от приоткрытого в немом крике рта у ближайшего мертвеца и глядит вдаль. Усмотрев в тумане очертание небольшой возвышенности, он идёт в её сторону.

Приходится ступать осторожно. Чем ближе к цели, тем больше под ногами костей, воткнутых в голую землю мечей, обломков топоров и давно разложившихся тел. Инстинктивно хочется издавать как можно меньше шума, хоть Раф и понимает — к этой твари незамеченным не подобраться.

Когда небольшой холм выступает из серой пелены, из его недр доносится рычание. Поток воздуха выходит из чернеющего проёма, стелется по земле, касается голых ног сизой дымкой. Рафаэль замедляет движение, тянется к саям на поясе, сжимает оружие. Кожаная обмотка рукоятей знакомо ложится в руки, плотно прилегает к перемазанным кровью и землёй ладоням. Знакомое с детства оружие действует успокаивающе, и сердце уже перестаёт грохотать под пластроном с такой чрезмерной силой. Раф тяжело сглатывает вязкую слюну в пересохшем горле. Внимательно наблюдая за чернеющей дырой, продвигается вперёд, навстречу утробному рычанию, доносившемуся из глубины пещеры.

Тьма уплотняется, становится осязаемой, обретает форму. В источающем смерть провале формируется гигантский силуэт. Неспешной поступью зверь выходит наружу.

В густом мареве сверкают глаза — четыре красных разреза без видимой радужки и зрачков. Сизая шерсть сплетается с окутывающей существо чернотой. Когти зарываются в пропитанную кровью землю, огромные лапы ступают по мертвецам — недвижимым грудам костей, местами обтянутым кожей. Перетекающими движениями существо приближается.

Раф подавляет желание попятиться, отступить перед воплощением чуждой обыденному миру сущности. Тварь жаждет сожрать любого, кто слабее её. Завихрения потусторонней силы заставляют колени мелко дрожать. Инстинкты твердят спрятать голову в панцирь, упасть на пластрон и надеяться, что клыки не прокусят костную броню. 

. Поэтому он удерживает взгляд, принимает стойку и сильнее стискивает рукояти.

Когда существо оказывается в десяти шагах, он срывается и летит вперёд. Зверь предупреждающе скалит зубы, прижимает тело к земле и прыгает. Раф наступает на раскрошенный череп, сгибает колено, с удвоенной силой отскакивает в сторону и оказывается сбоку. Разворачивает прижатый к груди сай параллельно земле и метит между выступающих рёбер. Неудача. Существо отшатывается, клинок даже не касается лоснящейся шерсти. Клыки размером с предплечье метят в шею. Раф поспешно смещается назад. В случае оплошности из этих челюстей ему не выбраться. Как только те достигнут цели и вцепятся в плоть — ему конец.

Надежда на то, что существо не бессмертно и его можно убить, толкает нападать снова и снова. Зверь в разы крупнее, но даже при таких внушительных размерах двигается резво, молниеносно реагируя на каждое действие. Гигантскими прыжками вмиг сокращает расстояние, почти задевает когтями ногу — лишь в последний момент её удаётся увести из-под удара. После первой почти удачной атаки Раф только и может, что отступать. Зубы клацают в опасной близости, едва не вцепляются в руку. Он еле уклоняется.

Уповать на то, что зверь выдохнется быстрее, не приходится. В мутных глазах нет проблеска свойственных живым существам чувств. Тварь с таким взглядом не способна испытывать голод, изнурение от тяжелой битвы, страх поражения. Однако если зверю можно причинить боль — значит его можно и убить. Остаётся лишь малое — достать до тела чудовища и проверить, так ли это.

Когда тварь подаётся вперёд и отрывает от земли переднюю конечность, Рафаэль отталкивается от попавшего под ноги валуна, подныривает под занесённую для удара лапу и метит в незащищенное горло. Сталь погружается в шерсть, кажется, ещё чуть-чуть и остриё наконец коснётся кожи, прорежет плоть... но мощный удар приходится на карапакс, задевает предплечье, рассекая когтями кожу до мяса.

Из груди вырывается вскрик. Боль пронзает поврежденную руку. Когда существо надавливает, Рафаэль заваливается набок.

Огромная морда пса склоняется, разевая испещренную зубами пасть. Его кусают поперёк панциря. Давление сжимает внутренние органы, клыки дырявят пластрон и карапакс. Раф кричит. Его отрывают от земли и как игрушечный мячик, отданный добродушной собаке, мотают из стороны в сторону.

Хватка челюстей ослабевает, его отшвыривают. Но вместо того, чтобы упасть, он продолжает лететь. Нет — падать. Его швырнули за край плато.

Рафаэль падает с вершины утёса, пока не влетает в землю, врастая в песок растрескавшимся панцирем, становясь с черной пылью, создающей рельеф берега, единым.

— Раф, мы ждали, что ты спустишься к ужину. Мог бы заранее сказать, что не придёшь. Майки тогда бы принёс тарелку к вам, наверх. А то сейчас еда уже осты... — обеспокоенный голос обрывается, раздаётся вскрик. — О, господи, Раф!

Торопливые шаги стучат по полу, приближаются. Почему так громко?..

Под головой — холодная плитка. К ней приятно прижиматься раскалывающимся лбом. Но его дёргают за руку, приводят в вертикальное положение, заставляя сесть и прислониться панцирем к стене. Чьи-то пальцы впиваются до боли в плечи и встряхивают. Голова мотается на шее из стороны в сторону. Словно болванчик. Кажется, его сейчас стошнит.

— Нет-нет-нет, пожалуйста, скажи, что это не то, что я думаю! Где ты взял это? Раф? Раф, посмотри на меня! — верещит почти надрывно голос. Донни... кажется, это он. Раф бы рад следовать указанию, лишь бы только брат заткнулся и оставил в покое. Громко. Для его трещащей по швам башки — очень громко. Раф просит говорить тише, однако изо рта раздаётся лишь нечленораздельное мычание. — Майки! — орёт тот надрывно под ухом, и, кажется, даже всхлипывает. — Майки! Быстрее сюда!

К голосу брата прибавляется ещё один, и теперь они уже вдвоём надрывно кричат рядом, отчаянно повторяя его имя. Рафаэль открывает рот, собираясь рявкнуть на шумных родственников, но в результате сгибается пополам и блюёт на выложенный плиткой пол ванной комнаты. Тело тяжёлое, мышцы лишь обтягивают кости, силы в них нет. Он едва не валится вперёд, Донни вовремя успевает придержать за плечи. Рядом, судя по всхлипам, по лицу размазывает сопли Микеланджело.

На дне шприца, валяющегося на полу, скопились остатки крови.

Левое предплечье болит до самого локтя.

Рафаэль взбешён. Донателло нашёл тайник и уничтожил всё, что было. Ну ничего — у него есть ещё несколько. Так и знал, не стоит держать всё в одной куче.

Братья вьются под ногами, сидят у ванны, на соседнем табурете дольше обычного. Молчат. Видимо, не хотят, чтобы Эйприл с Кейси знали. Без разницы. Пусть знают. Сегодня ночью он ускользнёт из дома, пойдёт в амбар.

Пусть Дон термометром регулирует температуру воды и подаёт через капельницу по вене питательный раствор. У Рафаэля другие методы борьбы за жизнь брата.

В пристройку возле загородного дома едва проникает лунный свет. Раф спотыкается о садовые инструменты, когда заходит внутрь. Достаёт че-фон, светит экраном. Обходит стороной фургон, ставит сумку на деревянный настил.

В первую очередь зажигает свечи. Не только чтобы видеть лучше. Просто так надо. Для чего именно — Раф не понимает. Так делал Мастер Сплинер, так делал Лео — значит, так надо. Они разбираются во всей этой хрени лучше него. Раф же во время медитаций, как и Майки, досыпал ночь. Всё, чему он тогда научился, так это спать сидя, держать спину ровной, не заваливаться на бок и не храпеть. Донни также относился к спиритическим практикам со скепсисом. Но указания мастера выполнял — закрывал глаза и строил сосредоточенное лицо. Правда, периодически начинал бубнить цифры. Видимо зря время не терял, даже на тренировках думал о новых проектах.

Только Лео относился к медитации серьёзно. Даже свободное от занятий время часто проводил где-то там, внутри головы. Или может, наоборот, бродил бестелесным духом по просторам вселенной. Раф особо не интересовался, что такого брат нашёл в многочасовом сидении на одном месте. Просто понял — это не его. Как бы он ни хотел, но попасть куда-то туда, за грань, по своей воле он не в силах.

Поэтому Раф достаёт из сумки то, что ему в этом поможет.

Садится на пол, раскладывает содержимое. Обматывает ладонь синей полоской ткани. Раз он сейчас не возле ванны, рядом — пусть хотя бы так. Близость к чему-то вещественному, важному для лидера, выступает связующей нитью, проводником. Повязка необходима. Старшему она пока ни к чему. Утром он вернёт её на место, положит возле ванны на тумбу.

Пальцы двигаются неуверенно, за пару раз не привыкли. Немного подрагивают.

Жгут перетягивает плечо. Чиркает зажигалка. Поршень поднимается. Укол в предплечье. Не попал. Ещё укол. Белая жидкость смешивается с кровью, по игле уходит под кожу.

Рафаэль ослабляет жгут. Откидывает голову, прислоняя затылок к стене. Трёт отдающее тянущей болью предплечье, смотрит на потолочные балки. Параллельные блоки дерева приближаются, нависают, готовятся рухнуть всей тяжестью ему на голову. Чтобы не видеть, как его раздавливают, Рафаэль опускает взгляд. Держать глаза открытыми уже не просто.

Тень у фургона. Подрагивающие огни свечей выхватывают синюю ткань на родном лице.

— Хули смотришь? — скалится он и вытягивает ноги. Так удобнее. — Не одобряешь, да? Ты мне потом ещё спасибо скажешь, когда я твою задницу с того света вытащу.

Тень молчит. Рафаэль закрывает глаза и слышит тихое:

В этот раз тварь накидывается сразу, как только он оказывается на плато. Вырывается из пещеры, в пару прыжков оказывается рядом. Первое время даже кажется, что уж сегодня он сможет ей навалять. Несколько раз успевает увернуться от когтей, попутно выжидая подходящего момента, когда можно будет сократить расстояние и пронзить четырёхглазой псине голову. Победа не кажется такой недостижимой, как ранее.

А потом существо молниеносно прыгает вперёд и валит его на землю. Рафаэль впечатывается лицом в рыхлую почву, когда тяжелая лапа зверя надавливает на карапакс. Пробует подняться, когти существа скребут панцирь, один находит брешь в костной броне и зарывается под подвижные щитки на боках. Раф рычит от боли. Зверь рычит от желания эту боль причинять.

Получается завести руку за спину и всадить сай в лапу. Тварь скалится, слюна капает на затылок. Раф пробует вытащить клинок и всадить лезвие ещё раз, только выше.

Но зубы впиваются в руку, дырявят плоть, добираются до кости. Тварь резко дергает головой в сторону. Раф слышит, как рвутся мышцы, как смещаются и вытягиваются суставы, как его раздирают надвое. Хруст, рёв, сводящая с ума боль. Он всё ещё чувствует в ладони рукоять сая. Даже когда получается сквозь ослепляющую боль углядеть то, что осталось от руки. Из обрубка неравномерным потоком хлещет кровь, пульсирующе вырывается из тела, пропитывает землю, делая её чёрной и вязкой.

Оторванная конечность валяется неподалеку. Ладонь раскрыта. Неподвижные пальцы едва касаются клинка.

Горячее дыхание у горла. Мгновением позже зубы вгрызаются в плечо, дырявят костные пластины, добираются до мяса. Кровь застилает глаза, но сквозь бурую пелену видно вход в пещеру. Он всего в паре метров.

В следующий раз — обязательно.

Под головой — прохудившаяся подушка. Пахнет лекарствами, но не так, как в ванной. Раф морщится от осточертевшего за два месяца аромата. Он и раньше его не любил, теперь-то и подавно. Когда пахнет спиртом, дезинфицирующим раствором, йодом и прочим — значит, Раф облажался. Не уследил и теперь кто-то ранен. Не так плохо если ранен он сам. Гораздо хуже, когда гора таблеток на прикроватной тумбе не по его душу.

Раф открывает глаза. Штукатурка на потолке потрескавшаяся, деревянная балка проходит ровно посередине. В углу — паутина. К счастью, того, кто её сплёл, не видно.

Он пробует поднять руку — левую. Что-то мешает поднести потяжелевшую конечность к лицу. Раф с трудом поворачивает голову. Тонкая трубочка тянется вдоль вен. Рядом с кроватью — капельница.

И Донателло тоже рядом. Сутулой фигурой тонет в кресле, накрытом полосатым пледом. Глаза закрыты, от глубокого дыхания приподнимается пластрон. Спит.

Всё. Пора покидать эту комнату с больничным запахом и идти в другую. Там тоже будет пахнуть лекарствами, но не так. Ведь те лекарства — не для него.

Донни не спал. Распахнул глаза сразу, как только кровать скрипнула от попытки Рафа подняться — попытки, потому что голова закружилась до тошноты. Пришлось откинуться на простыню, плотно сжать веки и надеяться, что подкатывающий к горлу ком вернётся обратно в желудок.

Как только комната прекращает вращаться, Раф отвечает:

— Хочу встать, — голос как хрип. — Мне к Лео надо.

— К Лео ему надо, — брат трёт покрасневшие глаза и горько усмехается. — Только посмотрите на него! Какой альтруизм! Какая забота о семье и близких! О других печётся, о себе не думает — истинный герой, не иначе! А на деле, стоит только отвернуться — бежит от реальности в свой безоблачный мир, оставляя нас с Майки со всем разбираться самим.

— Дон, — Раф обеспокоенно смотрит на брата, подмечая, как подёргивающимися движениями приподнимаются и опускаются худощавые плечи. — Иди спать. Я в норме.

— В норме? — он убирает ладонь от лица. Фиолетовая повязка болтается на шее. Лихорадочно поблёскивающие глаза ярким пятном выделяются на осунувшемся лице. — Хочешь сказать, когда я нашёл тебя на полу ванной ты был в норме? Или когда Кейси тащил твоё бездыханное тело из амбара в дом — ты тоже был в норме? А может сейчас, с почерневшей от заражения крови рукой, ты в норме? Ты понятия не имел, как та дрянь, которую ты себе колол, будет взаимодействовать с нашим организмом! Ты в курсе, что будь ты человеком, доза могла бы стать летальной? Я не знаю, где ты взял это и почему продолжаешь губить себя. Ты нам нужен сейчас! Тогда почему? Почему, Раф?  — он роняет голову в раскрытые ладони, шепчет сквозь прижатые ко рту пальцы еле слышно, будто не верит в произносимые слова. — Может, ты так и хочешь оставить нас одних, а сам... а самому...

Необходимо объясниться. Сказать, что брат неправ, убедить не беспокоиться. Но Раф устал. Язык еле шевелится, мысли текут вяло, смешиваясь, перебивая друг друга и затухая в момент, когда только что выстроенная в голове фраза готова слететь с языка. Раф как выброшенная на берег рыба открывает и закрывает рот, не издавая и звука. Только смотрит, как сотрясаются плечи, и слушает, как сквозь безмолвный плач прорывается отрывистое дыхание.

— Ты не понимаешь, — удаётся произнести.

Донателло подрывается с кресла, одним шагом преодолевает расстояние до кровати, падает на пол, на колени. Вцепляется в его здоровую руку и говорит надрывно, перемежая шёпот со всхлипами:

— Раф, зачем же ты бросился в крайность? Разве не видишь — это тебя убивает. Что я Лео скажу, когда он очнётся? А о Майки подумал? А об отце? Каково ему будет? Нам всем тяжело. Отчаиваться нельзя! Лео пойдёт на поправку, вот увидишь. Худшее позади, он проснётся... обязательно проснётся! — чужие пальцы стискивают руку, дрожат. — Я сделаю всё для этого — всё что могу.

— Вот именно. Ты делаешь — я нет. Только просиживаю задницу на табурете. Я так не могу, Донни. Мне нужно ему помочь, нужно добраться до брата и спасти.

— Добраться? — брат в непонимании распахивает глаза. Раф смотрит, как между надбровных дуг пролегает хмурая складка.

— Да. Побороть тварь, которая удерживает душу, и вернуть ту в тело. Тогда Лео проснётся.

Донателло выпускает руку, отшатывается. В карих глазах с покрасневшей сеточкой сосудов недоверие.

— И ты туда же... — в голосе неподдельная обида. — Я ожидал услышать эту абсолютно ненаучную белиберду от Мастера Сплинтера, но никак не от тебя. Что за бред.

— Думай как хочешь, — Раф устало прикрывает глаза. Спорить нет сил. — Я знаю, что делаю.

— Знает он, ага. Видели.

— И не собираюсь, — он фыркает. Хороший знак, значит приходит в норму и верит объяснению. — Сказать, как выглядят твои саморазрушительные потуги со стороны? Точнее — как оно на самом деле, без прикрас и попыток оправдать действия благородной целью? Ты боишься. Тебя пугает собственная беспомощность, пугает ситуация, в которой мы очутились. Видимого врага нет, поэтому ты решил его себе придумать. В тот момент, когда нам просто нужно ждать, ты рвёшься в бой с невидимой сущностью. Но, Раф... сражение происходит здесь и сейчас, а не в выдуманном мире. Наше поле битвы — забота о Лео, пока он в коме. Битва со страхами не доглядеть, не сделать всё, что требуется. А не сражение с высшими силами, которые якобы удерживают его душу.

Рафаэль отворачивается к стене. Накатывает разочарование — надежда на то, что брат способен понять, угасла.

— Донни, я посплю, хорошо?

— Пообещай... пообещай, что больше не притронешься к этой дряни. Если Лео... и отец... Мы не можем потерять ещё и тебя, — уткнувшись лбом в угол кровати, он надрывно повторяет: — 

...пожалуйста, Раф, пожалуйста, пожалуйста, умоляю...

— Иди спать. Никуда я не денусь.

Донателло шумно, со всхлипом, выдыхает и кивает.

Раф думает о том, что под половицей на чердаке он спрятал заначку особенно тщательно. Скорее всего, её не нашли.

Обустраивая быт на новом месте, они первым делом принялись вычищать дом от пыли, изъеденной термитами мебели, дохлых крыс и прочего. Кто-то занимался уборкой для того, чтобы ослабленный организм больного не подцепил стороннюю заразу. Раф же просто искал чем занять руки и как переключиться с мысли завести фургон и рвануть в оккупированный пришельцами Нью-Йорк. Тогда-то, наводя порядок на чердаке, Раф и нашёл за отстающей от стены панелью объёмный свёрток. Внутри оказались пакеты с белым порошком. Он не впервые видел наркотики, в Нью-Йорке пару раз им приходилось натыкаться на барыг в переулках. Решение, что делать с находкой, возникло мгновенно — спрятать и не показывать остальным.

Часть 1

Anna8bell

Ettele

Саморазрушение — не такая высокая цена за спасение брата.

Вера по венам

Содержание

Часть 1

Комментарии (0)