— Мне всегда нравились рыжие, — признается Рейнира, солнечные брызги сверкают в ее волосах, и Гвейн понимает, почему принцесса так полюбилась его сестре. — Это было вопросом времени, когда я бы заметила тебя.

Рейнира не подходит ни яркой зелени сада, ни мягкому дневному свету, струящемуся атласными лентами сквозь раскидистые ветви деревьев. Ей бы место у раскаленного жерла вулкана, либо у зажженного изумрудным огнем маяка в Староместе — мягкие черты лица, раскосый подбородок и пухлые губы не обманывают Гвейна, привыкшего в каждом спарринге оценивать опасность соперника.

Принцесса смотрит на него прямым взглядом, ничуть не стесняясь своего интереса. Гвейн чувствует, что, несмотря на обманчивую мягкость и плавность линий, внутри Рейнира полна жидкого раскаленного железа, которое однажды застынет на ее коже доспехами. Он прикасается губами к тыльной стороне ладони ее вытянутой руки — мимолетно и дразняще.

— Тем лучше для меня, принцесса, — говорит Гвейн своим медовым голосом, который так нравится девушкам из таверн, и улыбается самой очаровательной улыбкой, которая побуждает их остаться и пропустить кружку эля в его компании.

Рейнира не ведется на эти бесхитростные трюки — на ее лице не расцветает кокетливая улыбка, на щеках не появляется девичий румянец, который яркими пятнами выделился бы на бледной коже — но медленно опустив руку, она отвечает, и ее голос тоже сочится сладостью:

— Я была бы рада дольше видеть вас в столице, сир Гвейн.

Гвейну их общение напоминает игру, в которой он добровольно и с азартом, свойственным всем юношам, увидевшим прелестных девиц, согласился на роль мышки. Принцесса обернулась против него то ли кошкой, то ли драконом в человеческом обличье, и Гвейн не против ее внимания — чересчур частого для осторожного, но недостаточного для навязчивого — и их бесед. Он догадывается, что для Рейниры это один из способов потешить свое самолюбие за легкомысленным, ничего не обязывающим флиртом, потому что у Гвейна слишком низкое происхождение — сын второго сына — чтобы претендовать на принцессу в роли ее супруга.

Его отец и так добился многого, усердно служа двум королям, его сестра и так добилась многого, став верной подругой Рейниры Таргариен. Гвейн в их достижения не вписывается — и он, смирившись со своей судьбой, не видит смысла для обид. Семеро выбрали для него иной путь, и Гвейн предпочитает не впадать в уныние, а взять от своего будущего все возможные удовольствия.

— Сир Гвейн, — кивает ему Рейнира.

Гвейн, подошедший с целью сопроводить сестру к отцу, делает привычный поклон:

— Принцесса. Своим присутствием вы осветили мой день ярче солнца.

— Приятно это слышать, — губы Рейниры трогает улыбка.

Она прощается с Хайтауэрами и уходит стремительным уверенным шагом в другую часть замка — подошва ее туфель отскакивает гулким звуком от каменного пола.

— Ты же знаешь, — подбирает слова Алисента, пока они вдвоем смотрят на удаляющуюся спину принцессы. — Она все это… Не серьезно?

— Конечно, знаю, — отвечает Гвейн. — Красивый юноша тешит ее самолюбие своим вниманием.

Алисента мягко фыркает на слове «красивый», и Гвейн хочет возмутиться — он и правда красив! — но сестра задумчиво отвечает:

Алисента, в отличие от него, слишком серьезная и ответственная. Она постоянно сдерживается — благочестивая, примерная дочь — и Гвейну иногда хочется посоветовать ей перестать держать свои чувства под замком праведности и долга, дать волю всем запертым эмоциям.

— Ты думаешь, что я питаю ложные надежды?

— Ты мог неправильно понять ее намерения, — Алисента поводит плечами, будто сбрасывает невидимую шаль. — Нира… Рейнира иногда бывает жестокой, сама того не понимая.

— И я люблю ее, — вздыхает Алисента, словно любовь к принцессе для нее то еще испытание. — Но это не значит, что я не знаю ее. В сердце Рейниры есть место только для одного мужчины, и мы с тобой прекрасно знаем его имя.

Гвейн пожимает плечами — только слепой не заметил бы крепкую связь между принцессой и ее дядей — и ведет сестру в Башню десницы к их отцу.

Рейнира находит Гвейна перед турниром в честь рождения сына короля. В шатре, тщательно скрывшись от любопытных глаз, она дарит ему свою милость — венок едва уловимо пахнет сладким нектаром раскрывшихся цветов.

— Думаю, принц Деймон попросит милость у моей сестры, — говорит Гвейн, потому что о вражде его отца и брата короля не слышал только глухой.

Принцесса одета в праздничный наряд — красное платье вышито бахромой, валирийское ожерелье выделяется ярким росчерком на шее. Если Гвейн наклонится, то сможет рассмотреть замысловатый рисунок вен на ее ключицах.

— Деймон всегда делает то, что хочет, — отвечает Рейнира. Ее глаза подведены краской, и Гвейн цепляется за эту деталь. — А это он сделает назло мне и лорду деснице.

— Будто ты не делаешь то же самое сейчас, — проницательно замечает Гвейн.

Рейниры смотрит на него своим пронизывающим взглядом — не как красивые девицы на симпатичных юношей, совсем нет — словно видит насквозь именно его, а не сына десницы или брата лучшей подруги.

— Я делаю это лично, а не на публике, потому что ты мне симпатичен. И не только внешне, — в ее глазах вспыхивают знакомые огоньки.

— Будь осторожнее с такими словами, — советует Гвейн, не сдерживая улыбку. — Иначе я могу решить, что ты заявляешь на меня свои права.

Рейнира беззаботно хихикает, заставляет его дать слово быть осторожным и победить почти всех соперников — 

простите, сир, но моего дядю одолеть вы не сможете,

 — обещает внимательно наблюдать за каждым его боем со своего места в ложе.

И она смотрит — Гвейн чувствует взгляд принцессы подобно жукам, заползающим под металлические пластины его доспехов, — и, может, благодаря данному ей слову, он проигрывает принцу Деймону достойно, не упав лицом в грязь. Разве только зарабатывает парочку синяков и ушибов, думает, пока мейстер осматривает его, как подойдет на вечернем пиру к принцессе, и день кажется солнечным и хорошим, несмотря на задетую гордость…

А потом умирают королева и маленький, только родившийся наследник.

Гвейн сбегает поздним вечером в богорощу, потому что находиться в септе или в своих покоях он больше не может — смерть королевы крошится в груди стеклом, режет воспоминанием об умершей матери. Гвейн помнит, как молил Семерых вернуть ее — мягкие ладони, вечно пахнущие воском и благовониями, ласковый голос, уверяющий, что у Гвейна все всегда будет получаться, теплые, как подогретое молоко с медом, глаза — но получал в ответ только тишину пополам с едкой темнотой. И горькую правду.

Неведомый приходит ко всем, даже к Таргариенам.

В богороще Гвейн находит принцессу — он слышит ее еще до того, как видит у чардрева, медлит секунду, прежде чем подойти. Гвейн помнит, как тяжело было оказаться одному в своем горе, истекать невысказанной скорбью сквозь все сколы и раны на теле, не в силах найти утешение, которое бы бинтом замотало все то, что без чужой помощи исцелить не получалось.

Рейнира замечает его, но ничего не говорит. Она не стесняется ни своих слез, ни полных зудящей боли эмоций — судорожно всхлипывает и шмыгает носом. Никто не плачет красиво, и лицо принцессы краснеет, опухает, дорожки слез блестят каленым серебром на щеках и искусанных до крови губах. Гвейн не чувствует отвращения от ее заплаканного вида. По его мнению, лучше выплакаться, дать себе пережить горе шумно и ярко, чем закрыться и давить каждое неподобающее их положению чувство — отец так всегда делал, и стало ли ему от этого легче?

Гвейн садится в корнях чардрева, думает, что Рейнира сбежала из замка в поисках одиночества, но его сейчас не прогоняет. Ее худенькое тело, ставшее будто бы еще меньше под лунным светом, сотрясается от тихих рыданий, и Гвейну врезается в память осколком стекла, как похоже плакала сестра после смерти их матери — только тише, намного тише.

— Я сожалею о твоей утрате, — говорит Гвейн, потому что ему было нужно услышать такие слова в момент собственной скорби.

Он тянется ее утешить, осторожно касается рукой колена сквозь плотную ткань темной юбки, не сразу понимает, как неуместно это выглядит со стороны, разжимает хватку пальцев. Но Рейнира не дает прикосновению угаснуть, кладет свою руку поверх его руки, впивается ногтями, сжимает так крепко, что становится больно — но не больнее ушибов после прошедшего турнира.

Гвейн позволяет ей это, отмечает, что пальцы у принцессы не кровоточат и ногти не сорваны до мяса, даже заусенцев нет. Это хорошо, ему хватает попыток отучить сестру от подобных самоповреждений.

— Мне правда жаль, — повторяет Гвейн.

Рейнира начинает плакать громче, освобождая через слезы и всхлипы свое внутреннее горе и отчаяние, — перестает себя сдерживать в его присутствии — и Гвейн молчаливым утешением остается рядом.

После этого многое меняется — король назначает своей наследницей единственную дочь, и Рейнира, получившая целый ворох новых обязанностей, подолгу пропадает в библиотеке или у мейстеров. Под ее глазами черными красками рисуются тени, губы реже изгибаются в приветливой улыбке, но привычная дерзость, почти перетекающая в наглость, которая так нравится Гвейну, все еще шлейфом окружает ее сущность.

Видятся они теперь реже, но Гвейна это не беспокоит — он занят новой должностью, на которую его назначил отец. Хорошо еще, что Отто Хайтауэр не заводит с ним разговоры о женитьбе, позволяя совершенствоваться в фехтовании и проводить вечера в таверне с приятелями, празднуя прошедшие хорошие дни — зато на Алисенту отец смотрит взглядом торговца, ищущего, как бы выгоднее продать свой самый лучший товар.

— Я выйду за того, кто устроит моего отца, — тихо говорит сестра, когда они совершают вечернюю, вошедшую в привычку, прогулку по одному из королевских садов. После долгой разлуки они стараются чаще видеться, наверстывая отнятые расстоянием и временем годы. — Это мой долг.

Из них двоих похожа — внутренне — на отца именно Алисента. Это Гвейн насмешливый и жизнерадостный, весь в их почившую матушку, способную при жизни одним своим добрым словом вызвать улыбку у скупого на эмоции мужа.

— Твой долг быть счастливой, — возражает ее жертвенным словам Гвейн. — Если тебе не понравится избранник отца, я вызову его на дуэль. А если не получится победить, то сбегу вместе с тобой.

— В Вольные города есть торты? — улыбается Алисента, точно вспоминает рассказанную кем-то шутку.

— Торты не обещаю, — заражается ее хорошим настроением Гвейн, галантно предлагает локоть, который Алисента с удовольствием принимает. — Но кружку эля и тарелку рагу я смогу найти.

Алисента смеется, и ее искренний смех вышивает кружево на сердце Гвейна.

Он не каждый вечер уходит в таверны, чтобы не прослыть гулякой и не натыкаться на суровые взгляды отца — это к Алисенте Отто Хайтауэр в своей специфической манере милосерден — но сегодня хороший день, и Гвейн собирается его закончить такими же хорошими вечером и ночью.

Он представляет кисловатый вкус эля на языке, пока идет по знакомому пути. Около Красного замка сталкивается с мальчишкой, чье лицо скрыто под капюшоном, уже хочет бросить: «Смотри, куда идешь», и забыть это не стоящее внимания недоразумение, как мальчик говорит ему ужасно знакомым голосом:

— Добрый вечер, сир Гвейн.

Гвейн мигом подбирается.

Теперь, внимательно рассматривая ее, Гвейн видит прямую осанку, которую не в силах скрыть даже длинный плащ, расслабленную позу и выглядывающую из-под капюшона улыбку. Простолюдины не стоят в темном переулке так, будто им принадлежит весь мир.

— Направляешься в таверну? — спрашивает Рейнира. Надо реже ходить в эти места, раз слухи о его похождениях дошли до ушей принцессы.

— Может быть, — Гвейн не видит смысла отрицать очевидное. — А что здесь делаешь ты? Девушкам опасно находиться в такое время на улицах города.

— С таким благородным рыцарем, как ты, нет, — отвечает Рейнира, и полуулыбка на ее лице выглядит намного лучше усталой задумчивости или тени печали, преследующей принцессу с момента смерти королевы. — Так что отведи меня в ту же таверну, куда сам ходишь… Посмотрю, что там интересного.

Гвейн знает, что уговорить упрямую принцессу вернуться в замок не получится — если Рейнире что-то взбрело в голову, она уже от своей идеи, какой сумасбродной та не была, не откажется. И ведь стояла здесь невесть сколько времени, будто кого-то ждала… Может, его?

Гвейн принимает новые правила их игры, ведет Рейниру в одну из самых благопристойных — если такое слово можно применить к таким местам — таверн столицы. По дороге расспрашивает и узнает, что принцесса выбралась из Красного Замка по тайным ходам, которые ей показал дядя, и что наряд ей выбрал тоже он. Они хотели вместе погулять по ночному городу, но неосторожно сказанные слова об умершем принце Бейлоне и последующее изгнание Деймона испортили их планы.

— Но тебе я тоже вверяюсь, — честно отвечает Рейнира, и то драгоценное доверие, которым она щедро одаривает его, вызывает улыбку на лице.

Ночь в богороще что-то меняет между ними, строит новые мосты — натягивает веревки, рубит бревна и пилит доски — шутки и невинный флирт наполняются теплом и доверием, сквозящим в каждом обращенном друг к другу слове, и оно походит на солнечные лучи, преломляющиеся в мозаичном стекле.

Гвейн не ее меч и щит — эту роль забрал себе сир Кристон — и Гвейн не ее опора — для этого у Рейниры есть Деймон — Гвейн, скорее, утешение, подобно Алисенте, и это неплохо. Для него самого принцесса несерьезное увлечение — потому что Гвейн видит четкие границы любых возможных отношений между ними. Он не дурак.

В таверне Рейнира предусмотрительно не снимает капюшон, не рискуя обнажить свои заметные светлые волосы, пьет то, что ей приносит Гвейн, заливисто и звонко смеется, преображая затхлость этого места — даже заляпанная в пятнах неизвестного происхождения поверхность стола и спертый воздух вдруг перестают иметь значение. Гвейн смотрит на нее, как завороженный.

Рейнира с пьяным румянцем на щеках тянет его на улицу, не отпускает руку и втягивает в веселящуюся толпу, танцует, умудряясь удерживать грозящийся свалиться с головы капюшон. Она необузданная, пахнущая самой жизнью и выделяющаяся даже в этих лохмотьях, словно ураган или смерч, пламя, способное за день погубить целый лес, выжечь его до золы и разлетевшегося по ветру пепла.

— О чем думаешь? — спрашивает Рейнира.

Гвейн должен ответить: «О тебе», ведь так он обычно говорит трактирным девкам, а они широко ему улыбаются и позволяют утянуть себя на колени. Гвейн уверен, что Рейнира рассмеется от его прямолинейного флирта, но он, засмотревшись на ее расширенные зрачки, почти полностью заполнившие собой фиалковый цвет, говорит иное:

— Думаю, как буду провожать тебя до замка, когда ты в таком состоянии.

Рейнира все-таки смеется — внутри Гвейна зарождается что-то сладкое и горячее, как подогретое вино с пряностями, — и требовательно тянет его на себя. Гвейн ей подчиняется — как не подчиниться принцессе?

В ночном полумраке глаза Рейниры кажутся темнее — отсветы звезд на иссиня-черном полотне неба, размазанный по холсту уголь вперемешку с забродившим ягодным соком. Это ужасно красиво, и сама Рейнира тоже так ужасно красива, что выпившее сознание Гвейна не знает, с чем ее сравнивать, потому что Дева тут не подходит — принцесса больше, чем невинность и завернутая в белую парчу непорочность — если бы она была так чиста, то не позволила бы себе сюда прийти.

Не позволила бы себе его поцеловать.

Поцелуй выходит мокрым и неумелым — Гвейн догадывается, что у принцессы мало опыта — но дрожью отдает в позвоночнике. Не только от осознания того, что он целуется с наследной принцессой, у которой горячие губы, отдающие тем кислым дерьмовым элем из таверны, — в животе все сжимается и пульсирует, скручивается в бурлящую пылкую настойчивость.

Рейнира требовательная даже в своей неопытности, наглая и нетерпеливая, по-королевски жадная и ненасытная.

Она отрывается от него с влажным звуком, улыбка не сходит с ее губ, достигает глаз, и Гвейну кажется, что принцесса одним движением этого пухлого рта разрушает всю его высокую башню самообладания.

— Я в таком состоянии могу не только дойти до замка, — с озорством в голосе говорит Рейнира, хватает его за руку, и есть в ней что-то… Гвейн не может объяснить, что.

Он понимает, почему Коль так горд быть ее верным защитником, а Алисента проводит столько времени вместе.

Рейнира сонно зевает, когда они идут обратно в Красный Замок, опирается на его руку и устало переставляет ноги. Гвейн, привыкший к ночам в тавернах, держится лучше, следит настороженно за окружающими их людьми — в Королевской Гавани опасность может скрываться за каждым углом. Он концентрируется на этом, стараясь не думать о том, что недавно произошло.

Гвейн для Рейниры — развлечение, новый волнующий опыт. Вряд ли она может легко найти мужчину, который будет держать рот на замке после их прогулки и поцелуя. Кроме того, Гвейн сын второго сына, он и лордом Хайтауэром никогда не станет, что уж говорить о возможной партии для принцессы.

Гвейн не злится — таков порядок вещей. Для него Рейнира тоже в каком-то смысле опыт, потому что не каждый может похвастаться, что целовался с наследной принцессой в прохладной темноте ночи, пусть Гвейн и не собирается пустословить и распускать слухи (отец научил его силе слов).

— Если бы нас увидели, — бормочет Рейнира, когда они приближаются к замку. Гвейн огибает знакомые улочки, чтобы не попасться Золотым Плащам. Принцессе не нужны слухи. — Тебе бы пришлось взять меня в жены, чтобы спасти мою честь.

— Или чтобы спасти мою, — шутливо отвечает Гвейн.

Рейнира издает смешок, но смазывает его, сладко зевая. Она тянет Гвейна за собой к тайным ходам.

— Так ты сможешь попасть к себе, минуя стражников, — объясняет Рейнира, устало трет ладонями глаза. — Я бы хотела, чтобы эти ходы сохранились в тайне.

— Никому не скажу, клянусь своей честью.

Рейнира удовлетворенно кивает. Гвейн быстро понимает принцип ходов и находит дорогу до своих покоев.

— Спокойной ночи, — прощается Рейнира. — Спасибо, что развлек меня сегодня.

— Всегда рад служить, — улыбается Гвейн, потому что внутри от такой сонной, утомленно-расслабленной принцессы что-то трогательно сжимается.

Он засыпает, как только голова касается подушки, и ни один сон не посещает его — только губы чуть щиплет, точно огонь, коснувшийся их сегодня, напоминает о себе.

Гвейн любит и одновременно не любит, когда отец вызывает его к себе. Скорее, второе — потому что, кроме слабого луча радости от родительского внимания, Гвейн чувствует себя мышью в Цитадели перед любопытными взглядами мейстеров. Словно он проект, на который потрачено огромное количество сил и времени.

Так что Гвейн смиренно сидит на стуле, старается не ссутулиться и ждет, когда отец допишет письмо. Он пришел сразу после переданного слугой послания, но отец, привыкший к его вечным опозданиям, ждал его позже и не закончил свои важные государственные дела.

Наконец, Отто Хайтауэр кладет перо в чернильницу.

Между ними повисает недолгое молчание.

— Я хотел поговорить о замужестве твоей сестры, — Гвейн мгновенно подбирается, чувствует, как внутри все оборачивается камнем. — Я уже выбрал Алисенте партию, способную ее возвысить, но недавно передумал, — отец делает паузу, потому что их семье свойственен драматизм. — Из-за твоих действий.

— Из-за моих действий? — переспрашивает Гвейн.

Часть 1

Powodzenia

— Мне всегда нравились рыжие, — признается Рейнира, солнечные брызги сверкают в ее волосах, и Гвейн понимает, почему принцесса так полюбилась его сестре. — Это было вопросом времени, когда я бы заметила тебя. // или ау, где Гвейн прибывает в Королевскую Гавань за несколько месяцев до турнира в честь рождения принца Бейлона и там же остается.

Вопрос времени

Комментарии (0)