Порез тянется от плеча до середины лопатки – косая бордовая линия среди бледных засечек шрамов. Нож задел по касательной – ничего серьёзного, пустяк. В армии бывало хуже. Ещё паршивее случалось потом – когда чёртовы небеса рухнули на грешную землю, а та разверзлась прямо под ногами восьми миллиардов душ.

Точь-в-точь Судный день. «И соберутся пред Ним все народы; и отделит одних от других, как пастырь отделяет овец от козлов; и поставит овец по правую Свою сторону, а козлов – по левую...»

Только вот и здесь схалтурили: никто не удосужился разделить человечество на нечестивцев и праведников. Никто не проследил за ходом 

долгожданного псевдосудебного процесса

. За взмахами карающего меча. Ангелы не спускались, чтобы нести высшую волю, – они срывались вниз, как подбитые выстрелами птицы, и белоснежные крылья их были сломаны; демоны не уводили в Ад грешников – они бежали к ненавистным им смертным, едва находя силы в израненных телах.

Природа буйствовала, обрушаясь катаклизмами на людей, посчитав, видимо, тех паразитами. Жалости она не знала. Пока целые города уходили под воду, проваливались в разломы, сгорали в пожарах, Небеса занимали лишь собственные противоречия. Ожидаемое 

. Всё-таки по образу и подобию создавались, а генетическая предрасположенность – штука серьёзная.

Ещё меньше жалости обнаружилось у тех, кто появился после. По миру смертоносной волной неслись крылатые твари, выползающие из недр, следом тянулись толпы заражённых, но спустя время – в сравнении – и они начали восприниматься карикатурным аксессуаром к апокалипсису – банальностью, без которой не соблюлись бы каноны жанра.

Самые страшные чудовища испокон веков носили человеческую шкуру.

 Поводов убедиться всегда хватало по самое горло.

Дмитрий криво усмехается своему отражению и опускает в воду футболку – хозяйка дома вручила, прежде чем отвести его сюда. Усмешка множится в десятке запылённых зеркал. В помещении до сих пор чувствуется дух былой роскоши – сродни тому неуловимому, что не так давно витал в старинных заброшенных усадьбах. Это кажется мужчине забавным. Хрупок уютный человеческий мирок. Деньги по щелчку превращаются в мусор; картинами великих художников без стыда топят печки выжившие; на бортике бассейна, где попивали шампанское миллионеры, сидит немытый обросший военный. Грязные сапоги, к слову, брошены рядом: очистить их он планирует после купания. В том же бассейне, чьи стены выложены безумно дорогой мозаикой.

Дмитрий спускает ноги в воду. От холода сводит челюсть. Кусок мыла, с боем раздобытый у Анны, тут же норовит уйти на дно. Мужчина ловит его с громким плеском под сдержанно-лаконичное: «Твою мать». От движения корочка на ране растрескивается, и по спине тёплым ручейком уже струится кровь. В отражении неровная дорожка на коже напоминает разрыв. Того и гляди проклюнется крыло. Или костяной нарост как у заражённых. В последнее верилось больше: приземлённо это всё же, иронично даже. Неприлично часто за три года ему выпадал второй шанс, чтобы всерьёз верить, будто Смерть не загибает пальцы. Он тоже ведёт счёт: задолжал ей пока что три.

Жаль, люди – не кошки. Жизнь у них одна, и та насквозь прогнившая. Ей не расплатишься. Не принимают почему-то – точно в банкомат просроченную кредитку суёшь.

Он прижимает футболку к плечу. В окно, посередине рассечённое трещиной, видны руины города. После катаклизма в высотках, наверное, ещё несколько дней не гасили фонари и свечи: надеялись, что кто-нибудь откликнется на сигналы о помощи. На власть полагались. Традиционно. И она 

не подвела: с первыми признаками надвигающегося бедствия загрузилась в самолёты, чтобы обосноваться во 

 безопасных местах. Постоянно безопасных к тому моменту на планете попросту не осталось.

Алые ручейки просачиваются в воду. Дмитрий морщится. Наложить бы какую повязку. Заметит Анна – легко он не отделается. Она переживала и прежде – удивляться нечему. Работа у него не канцелярская, рисков предостаточно. При посторонних, разумеется, скрывала – сказывалось многолетнее влияние Донован. Мелькнёт обычно в чёрных зрачках что-то нечитаемое – и тут же гаснет, не успев разгореться. Теперь же смотрит так, что ком поперёк горла в два счёта встаёт и на языке против воли вертится раздражённое: «Ну, Аня? Говори как есть!» Но она молчит. Изнутри кусает щёки, губы поджимает – и молчит. После Роткова что-то в ней непоправимо надломилось.

Проклятый город вывернул наизнанку. Поставил свои метки. На некоторых буквально. Не забудешь. Не срежешь. До мяса клеймо прожгло. Смерть Амира, пропажа Ника и Ноа, катакомбы… В дополнение – бо́льших проблем им же не доставало для полного счастья – сектанты, свихнувшиеся монахи и почему-то не вымершие под огнём Февральской революции аристократы с их неуместными дворянскими замашками и надуманными причинами творить какую-то не укладывающуюся в голове хрень. Нет, увиденное в Роткове не шокировало. Привыкли уже, что мир окончательно и бесповоротно свихнулся. Напугал разве что масштаб. Чужая одержимость пробрала до дрожи: в каком уме, взращенном тысячелетиями эволюции, способна зародиться вера, будто расчленение себе подобных – жертвоприношение, как ни жонглируй терминами, – поможет спастись?

Гуманистические идеалы катились к дьяволу, а те, ради кого они провозглашались, давали им пинка.

Дмитрий опускает руку. На предплечье неровным полукругом выделяется след от укуса. Его личное клеймо. Нестираемое напоминание: не успел, не смог, не справился. Подвёл. И грызёт где-то внутри, царапает остренькими коготочками: «Да-да, подвёл. А сколько раз такое случалось в прошлом?.. А сколько ещё случится?.. Расслабься, генерал: лучше всего тебе удаются провалы…»

Сквозь сжатые зубы вырывается выдох. В зеркальной глади отражается побитый пёс в обличье человека.

С рвущимся сквозь эти самые сжатые зубы криком.

Потому что, чёрт возьми, 

. Из плоти и крови. Программку не переписать, прошивку не обновить, функции не отключить – вот и приходится мириться со стандартными недостатками. Наедине с собой.

При других он генерал. У генералов руки не трясутся и асфиксии не случается. Не могут они мешкать. Им не позволено колебаться. Слишком многое обычно стоит на кону, чтобы проявлять перед кем-либо слабость. Давать повод усомниться.

Один укус и пара предательств почву из-под ног не выбивают.

И клятый Ротков сгинул. Нечего вспоминать.

— Тебе помочь, генерал?

Он не оборачивается – сразу, ещё, должно быть, от лестницы, услышал шаги. Осторожные, чуть ли не крадущиеся.

У неё узнаваемая походка.

Вне зависимости от места и времени старается не выделяться. Хотя «старается» – слово неправильное, смысл извращает. В её существе заложено со стенами сливаться. Быть тенью, не способной ожить; наброском, который никогда не превратится в полноценный рисунок. Пустым сосудом с такой же трещиной, что тянется по стеклу напротив и однажды обязательно – неминуемо – приведёт к его разрушению.

Под подошвой сапог хрустят осколки. Он наблюдает в зеркала.

— Не справляюсь, по-твоему, лаборант?

Она несколько секунд молчит — раздумывает над ответом. Сама ведь наверняка не знает, зачем забрела в пустующую часть здания и почему, застав постороннего, не поспешила убраться, пока не заметил.

Иррационального в них обоих с избытком.

— Справляешься. Но решать проблему с кем-то эффективнее, чем мучиться в одиночестве.

Смешок он не сдерживает. В утверждении ни грамма искренности. Сказали бы Анна или Грэг – поверил бы.

Только не Лэйн. Не та Лэйн, что до последнего держит важные детали под замком, действует вопреки приказам и здравому смыслу, молча прыгает в огонь ради подтверждения 

 правоты, потому что не доверяет 

(и ей никто не доверяет)

Она не глухая и не глупая. Однако опускается на бортик бассейна рядом с Дмитрием.

За футболкой тянется настойчиво. Тонкое запястье браслетом оплетает ссадина: неудачно зацепилась за разрыв в сетке, когда карабкались вверх. Он ловит себя на желании прижаться к стёртой до крови коже губами. Под рёбрами замирает вдох.

Футболку она всё-таки забирает. Он и не замечал, насколько холодная из-за воды ткань. Может оттого, что прежде на плече не лежала тёплая ладонь.

Контраст усиливает ощущения – факт известный.

— Кто тебя ранил? – нарушает тишину девушка.

— Отродье с платформы.

Он не планирует скрывать. Лэйн не из тех, кто будет брюзжать над ухом и суетливо хлопать крыльями. Предсказуемый вопрос – элементарный ответ. О большем не попросит. Под кожу пальцами не полезет.

— Я не видела поблизости ни одного, – возражает она.

Улицу заливает красный свет. Из-за него всё представляется каким-то нереальным: и небо, и силуэты разрушенных высоток, и комната с зеркалами, где теперь видно двоих.

— Плохо смотрела, лаборант. «Неудовлетворительно» тебе за внимательность.

Она давит на порез сильнее 

(ни разу не специально)

отражения не обманывают

 – ловит его сдавленный стон и садится вплотную – так, что дыхание щекочет шею. Конечно

Он разворачивается к ней, отодвигаясь. Вместо пары сантиметров между ними набираются десятки.

— Что ты имеешь в виду?

— Если те люди на платформе отродья, то мы – кто?

Вопрос звучит отрешённо. Со схожей интонацией уточняют погоду, глядя на грязно-серые грозовые облака.

Дмитрий достаёт из кармана брюк пачку сигарет. Закуривает. Никотин немного ослабляет узел в голове. Очередная характеристика их маленького живучего лаборанта: изображать – заинтересованность, сочувствие, увлечённость, дружелюбие, влюблённость – она приспособилась блестяще. Вязалось бы это с пустотой в кромешно-чёрных зрачках.

Притвориться не равно почувствовать.

Он выдыхает струйку дыма. Девушка следит молча. Почти хищно.

— Все мы отродья, Лэйн. В той или иной степени.

— Значит, ты считаешь, что мир недостоин спасения, генерал?

Она смотрит на него не моргая. На миг — всего на миг — ему мерещится, что в тёмных глазах загорается инфернальное пламя, а уголки губ ползут вверх в снисходительной полуулыбке. Однако наваждение быстро рассеивается. На коленях возле бассейна стоит его привычная Лэйн — красивая, как мраморная статуя в соборе.

В сердце ледяной иглой — до сведенных мышц, до дрогнувшего дыхания — входит иррациональное 

Недокуренную сигарету она неаккуратно вытягивает у него из пальцев. Пепел сыплется на брюки. Дмитрию в общем-то наплевать.

Затягивается лаборант тоже по-особенному, характерно – без наслаждения, без желания, не из привычки, что медленно пожирает тебя изнутри, подобно злокачественному новообразованию. Просто… никак.

И есть в этом что-то невероятно привлекательное.

— Возможно, – произносит Дмитрий, принимая у неё сигарету. Остаётся на пару затяжек. Короткое губительное удовольствие. – Возможно, людям стоило сгинуть. Воздух бы очистился, планете полегчало. Но мы как-то выкарабкались. До сих пор держимся наплаву, несмотря на сместившиеся полюса, падающую луну и много-много других захватывающих аттракционов. Уже из-за этого я готов поверить, что мир достоин. Хотя бы за упрямство. Я готов попытаться.

— Спасти всех? – спрашивает она шёпотом.

Тлеющий огонёк рисует в зрачках блики. На поверхности. Как в зеркале. Глубоко ему не пробиться, не разогнать могильную тьму.

— Попытаться, – повторяет он эхом.

— Всех не спасёшь, генерал, – отзывается Лэйн, и выражение лица у неё точь-в-точь что у святой с иконы. – Некоторые не заслуживают даже попытки.

— Я в боги не мечу, чтобы делёжкой заниматься: тут у нас непревзойдённый белый, здесь паршивый чёрный. Нетолерантно получается. Как в старом анекдоте об умных и красивых.

— Апокалипсис не исправляет идеалистов?

— Тридцать с хвостом лет дрессировки быстро не выветриваются.

 скребётся под сердцем. –

 И не такое забывается, если нужда зовёт…»

Лэйн усмехается, вглядываясь в воду. Луна рисует на глади алую полоску, словно сама кровь теряет.

— Мама записала меня в бассейн и заставляла ходить. Я ненавидела занятия, – вдруг признаётся девушка и медленно расшнуровывает сапоги. Длинные, облегающие. Крючок за крючком.

Дмитрию привычно держать порывы в узде: сдержанность развита не хуже, чем мускулы.  Во рту, правда, предательски пересыхает.

— Постоянно прогуливала, – продолжает она. – Вместо обеда тратила деньги на шоколад тренеру, чтобы он не выдал меня родителям. Они бы не захотели понять.

Один сапог. Затем второй. По чёрным колготкам от середины голени до края юбки протягивается стрелка. Генерал не может не думать, насколько приятен наощупь шершавый капрон и с каким соблазнительным треском он рвётся, обнажая стройные тёплые ноги.

Взгляд он всё же отводит. Сминает сигарету и берёт вторую.

, перед ним. Воплощение ломки. Ожившая потребность. Беспощадная. Сдержанная. Раздражающе упрямая. Паразитирующая в его сознании, точно неизвестная науке болезнь.

Поселилась в душе́, и ничем её не вытравить. Не избавиться от непреодолимой тяги.

— Не умеешь плавать, лаборант? – уточняет он, пряча хрипоту за щелчками зажигалки. Бросает после четырёх попыток, когда слышит плеск.

Лэйн уходит под воду стремительно, скрывается с макушкой. И спустя два натужных вздоха её по-прежнему не видно среди тёмных обломков колонн.

Прыгает за ней он раньше, чем до мозга доходит осознание.

Выныривают вместе: его глаза горят бешенством, в её стынет вызов.

 Ожидала. Рассчитывала.

 Вот наживка, генерал: глотай, давись, позволь крючку зацепиться под рёбрами! Ей и усилий прилагать не надо: глупая рыбка клюёт покорно. Скоро без сопротивления даст вспороть себе брюхо, отделить кости, выбросить органы в мусорку. И поделом.

До одури хочется встряхнуть действующую на нервы девчонку, закричать в дьявольски красивое, бледное лицо.

Но приводить в чувства здесь необходимо другого.

Того, кто в который раз без всякой задней мысли проглатывает клятый крючок.

— Я умею плавать, генерал, – признаётся она, и зубы её стучат от холода. – Боюсь лишь утонуть.

— Иногда я жалею, что не даю тебе захлебнуться, – рычит он, подталкивая её к широкой ступени. Вода достаёт до пояса.

— И я иногда жалею, – вторит Лэйн, – что в Роткове в твоём пистолете не оказалось пули.

Она приставляет к его лбу сложенные пальцы и произносит тихое, отрывистое: «Бах!» Дмитрий не подыгрывает – притягивает её быстрым, резким движением и целует так же – напористо, грубо, почти зло.

Лэйн в его руках дрожит: холод иглами проникает под кожу, сковывает, мешает – и, тем не менее, отвечает она без промедления. Ногтями впивается в плечи, ведёт, оставляя неровные следы… и губы – её тёплые, покрытые коркой губы – впиваются в его с упоительной жадностью. Глубже, теснее.

До замершего в груди дыхания. До болезненной жажды продолжать, несмотря на нехватку кислорода.

Бок о бок ходят алчность с вожделением – два смертных греха, две верные путёвки в Ад. Благо в нём пусто. Не перед кем каяться. И не к чему.

Он отрывается, чтобы усадить её на бортик. Фактически глаза в глаза. Ловит разочарованный стон – и всё равно позволяет себе задержаться в полушаге чуть дольше. Чрезмерно велик соблазн зафиксировать момент в памяти. Сохранить в ней не полубессознательную от смертельной мерзлоты Лэйн из туннеля в «Сибири» – эту Лэйн, взъерошенную, распалённую, прожигающую его голодным взглядом. Мокрая футболка липнет к тяжело вздымающейся груди, ложится складками, заставляя поверить, что перед ним скульптура Микеланджело. Только соски целомудренно скрыты за волосами.

Часть 1

Кай Вайленгил

Kathrin Stein

Вот она, Лэйн, перед ним. Воплощение ломки. Ожившая потребность. Беспощадная. Сдержанная. Раздражающе упрямая. Паразитирующая в его сознании, точно неизвестная науке болезнь.

Клуб Романтики: Секрет небес: Реквием

Дмитрий/Лэйн

Все мы отродья

ru-vse-my-otrodya-kai-vailengil-gamma-kathrin-stein

На форумах поклонников «Клуба Романтики» сломано много копий по поводу того, какая из интерактивных историй – самая захватывающая. Однако почти все фанаты вносят в свои личные топ-3 «Секрет Небес» за авторством писателя Алисы (она же – Элис). История девушки Вики, которая после смерти пытается разобраться в своих чувствах, встречает знойного красавца Люцифера и вычисляет имя своего убийцы, впечатлила читателей своей продуманностью и реалистичностью. Как и любая хорошая история, эта породила множество фанфиков и теорий на форумах поклонников.
Мы отделили зёрна от плевел и опубликовали в нашем фэндоме только лучшие фанфики «Секрета Небес». Читайте наши ФФ, и вы узнаете, как сложились бы отношения Вики и Дино при появлении сильного ОЖП, а также какую сторону в итоге выберет полукровка Мальбонте. У нас есть произведения и по 2-ой части этой интерактивной истории – с участием Астарота, Эрагона и всех всадников Апокалипсиса, включая одиозного Голода. Особо впечатлительных предупреждаем сразу: часть наших историй имеет возрастное ограничение 18+ и может быть ну очень горячей! 

От оригинальной книги Брэма Стокера душа прямо-таки уходит в пятки. Однако «Клуб Романтики» сумел превратить ужастик о кровожадном графе из Трансильвании в сентиментальную интерактивную историю. «Дракула. История Любви» вполне себе вписывается в современный тренд, который показывает, что вампиры могут не только рычать и сосать кровь, но и ухаживать за девушками – причём куда красивее простых смертных.
Читая наши фанфики по «Дракуле История Любви», вы отправитесь назад во времени в Османскую империю XV века вместе с реставратором Лайей, чтобы разобраться, кто же такой этот загадочный филантроп Влад и почему шесть веков назад он выглядел так же неотразимо, как сейчас. В нашем каталоге вас ждут ФФ с ОЖП и ОМП, а также кроссоверы с другими фэндомами. Однако призываем вас быть осторожными: персонажи историй настолько очаровательны, что прощаться с ними вам будет очень тяжело!

Все мы отродья

Содержание

Часть 1

Комментарии (0)