Ливень хлестал по крышам, стекая грязными потоками в трещины асфальта. В воздухе стоял запах мокрой земли, ржавчины и чего-то приторно-железистого… крови? Полицейские мигалки заливали узкий переулок синим светом, от которого тени на стенах казались еще более глубокими и зловещими. Лэйн стояла у желтой оградительной ленты, разглядывая мрачное здание перед собой — старый многоквартирный дом, один из тех, что давно должны были снести, но так и не тронули. В его окнах не горел свет, не горела жизнь, только в одной из квартир на четвертом этаже мелькали вспышки фотокамер криминалистов. Тяжелый день, тяжелый вздох.

Она поднялась по скользким ступенькам подъезда, не обращая внимания на потрескавшуюся штукатурку и грязные следы, оставленные чужими ботинками. В слабом свете тусклых ламп освещались стены, на которых едва различались пятна и надписи, оставленные кем-то давно. Запах плесени и сырости проникал в каждый угол. Но это был не тот аромат, что привлек ее внимание. Запах крови тянулся шлейфом с самого входа — резкий, удушающий, как удар в живот. Он проникал в нос, вонзался в горло, оставлял после себя першение и желание прокашляться.

Лэйн не могла избежать этого. Тело уже на автомате совершало шаги. Она добралась до двери и, не проронив ни слова, показала удостоверение копу, стоявшему возле входа. Никаких вопросов, только отрешенное движение руки, пропускающее внутрь. Полиция уже успела побывать здесь несколько раз, и каждый новый визит казался все менее важным и более раздражающим. Казалось, его совершенно не волнует, что произошло за этой дверью.

«Все те же стены, все тот же запах»,

 — промелькнуло в ее голове, когда она шагнула в коридор. Этот запущенный подъезд, с потрескавшимися стенами, затхлыми окнами и липкими дверными ручками, казался гробницей. Запах крови теперь был настолько хорошо ощущаемым. С каждым шагом вглубь квартиры он становился все тяжелее, омерзительнее.

— Мисс Лэйн, наконец-то.

Детектив Ллойд стоял у главной комнаты, опираясь на косяк. У него были уставшие красные глаза и трехдневная щетина. Высок, хорош собой, но с вечно помятым лицом и вечно измятым плащом. Он выглядел так, будто последний раз спал где-то неделю назад. Лэйн показалось, что он хотел добавить что-то еще, но, видимо, передумал и просто махнул рукой.

— Лучше увидеть это своими глазами.

Вонь стояла невыносимая. Не только кровь. Что-то еще — химическое, медицинское. Шаги эхом отдавались по старому ламинату, пока девушка пересекала коридор. Сердце не екало, дыхание было ровным, взгляд — расслабленным. Сколько она видела подобного? Не сосчитать. Но в данный момент внутри все-таки что-то тревожно сжалось — предчувствие.

Дверь в комнату была распахнута настежь. Внутри — полный бардак. Опрокинутый стол, разбитая лампа, следы борьбы. И кровь. Много крови. На диване — окровавленный халат. На нем значок: «Доктор Эдвард Лоусон. Психиатр».

Трое. Три тела, разбросанных по комнате, как тряпичные куклы с искаженными позами. Тела не лежали — они были брошены. Руки и ноги в неестественных положениях, головы — в разные стороны, глаза остекленели. Мужчина средних лет, возможно врач, лежал в углу прямо у стенки, как будто его тело не желало быть частью этой ужасной картины и в последний момент пыталось отползти. Но он не успел. Темные волосы растрепаны, белая рубашка измазана в крови, следы от удушения видны на шее. Зрачки были расширены.

Женщина лет пятидесяти, в деловом костюме. Она же находилась почти в центре комнаты. Тело будто согнулось в тугую дугу, а руки были вытянуты в стороны. Ткань ее костюма разорвана в нескольких местах, а застежка на жакете сорвалась. На ее лице застыло что-то похожее на гнев, но эта эмоция была приглушена ужасом, который оставил ее в состоянии перманентного шока. В глазах — те же самые расширенные до предела зрачки. В уголках губ осталась засохшая пена, как финальный след того, что она пережила перед смертью. Возможно, попыталась кричать, но не вышло.

И еще один, молодой парень не больше двадцати лет, валялся неподалеку. Голова прижата к полу так, что, казалось, его убили еще до того, как тело коснулось пола. Взгляд был устремлен на что-то за окном, навсегда уставший и беспомощный. Картина не из приятных.

Три тела. Три жизни, оборванные в одном месте. И единственное, что оставалось, — это застывшие в их стеклянных глазах расширенные зрачки.

— Передозировка, — прокомментировал кто-то из криминалистов. — Пичкали чем-то сильным. Сначала сопротивлялись, потом уже им было все равно. Все жертвы связаны с клиникой «Розенвуд», как обычно. Частная психиатрия, известная своими нестандартными методами.

Мужчина лениво перелистывал документы.

— Не будем о моем рабочем месте.

Но не тела привлекли внимание Лэйн. В самом центре комнаты, на грязном полу, сидел мужчина. Он был единственным живым существом среди всех этих мертвых тел, но его присутствие казалось не менее мрачным, чем они. Весь в черном, от кофты до обуви — ткани прилегали к его телу, будто поглощали свет, растворяясь в тени, которая обвивала его фигуру. Его руки покрывала кровь — она была не просто на пальцах, а размазанной по ладоням и запястьям. Лэйн заметила, что кровь не свежая, а засохшая, напоминающая старую, отпечатанную на коже темную корку. Его светлые волосы прилипли к лбу, словно он провел в этом месте слишком долго, прячась от чего-то или кого-то. Волосы не были длинными, но грязь и пот привнесли в его вид что-то животное и дикое. Его взгляд был тяжелым, но в то же время потрясающе спокойным. Никакого панического напряжения, никакой тревоги. Лэйн не могла не заметить, что он находился на мушке у троих спецназовцев. Они направляли оружие прямо на него. Но несмотря на это, он не дрожал, не пытался скрыться, не проявлял ни малейших признаков страха. Его спокойствие было почти пугающим.

Он посмотрел на них, словно сидел не в комнате с тремя мертвыми телами и солдатами, а где-то совершенно в другом месте, где все это не имело значения. И только когда его взгляд перешел на Лэйн, его лицо слегка изменилось. Не было паники, не было ужаса от того, что его могли арестовать или убить прямо здесь. Вместо этого на его губах появилась слабая, едва заметная улыбка — какая-то странная игра, которая не подходила ни к ситуации, ни к его текущему состоянию и положению. Он улыбался, но не как тот, кто рад встрече. Это была не улыбка человека, которому приятно видеть другого. Это было что-то совсем другое. Он словно узнал ее. Улыбка стала немного шире, чуть более уверенной, но Лэйн точно знала: она никогда не встречала этого человека раньше. И все же в его взгляде было что-то знакомое, что-то, что заставляло ее чувствовать странную связь, которой не должно быть. Это не был случайный взгляд. Он смотрел на нее, как будто знал давно, знал изнутри и, возможно, даже знал, что она — тот человек, который может понять его. Но в этой комнате, среди трупов и ужасных событий, Лэйн была уверена в одном — она абсолютно не имела представления, кто этот человек. И это смущало ее.

Секунды тянулись, и Лэйн не могла отвести глаз от его лица. С каждым мгновением его улыбка становилась все более явной и нервной. Хотя она и пыталась сосредоточиться, ей не удавалось избавиться от чувства, что он не боялся. Этот мужчина сидел в окружении солдат, с оружием, направленным прямо в его грудь, но он оставался абсолютно спокоен. Он не сделал ни одного движения, лишь слегка наклонил голову в ее сторону, как бы присматриваясь, но не с намерением напасть, а скорее как человек, изучающий что-то. Лэйн почувствовала это. Ее сердце забилось быстрее. Он знал что-то такое, что пока было вне ее понимания.

— Вы слышите их голоса? — вопрос, явно адресованный ей.

Очередной обезбашенный маньяк, что при виде психиатра строил из себя психически больного, лишь бы только за решеткой не оказаться. Хотелось думать, что так и есть.

Внезапно, когда тишина стала почти невыносимой, он рассмеялся. Смех был негромким, приглушенным, но в нем слышалось что-то жуткое. Не было ни радости, ни облегчения. Это смех, наполненный чем-то гораздо более глубоким. Он не пытался скрыть своей необъяснимой радости. Напротив, плечи подрагивали — не от страха, а от восторга, как будто все это — часть какого-то долгожданного спектакля, который только что начался.

Лэйн замерла. Это было не просто странно, это абсолютно не вязалось с тем, что она видела. Как он мог смеяться в такой ситуации? Он сидел среди крови и тел, под прицелом, а он — смеялся? Его смех был манипулятивным. Он не боялся их. Он не боялся последствий. Он чувствовал нечто большее, какое-то пугающее удовлетворение, которое не имело ничего общего с нормальным человеческим восприятием произошедшего. И тогда ее взгляд невольно скользнул по стене. Кровавые подтеки, которые оставались после предыдущих ужасных событий, образовывали плутовскую карту, просачиваясь по старой штукатурке. Но среди этого хаоса, среди сгустков крови и грязных пятен, была выведена надпись. Неровные, торопливые мазки, будто кто-то писал, не заботясь о четности и аккуратности, как если бы времени не было. Пальцем.

«Пациент Авель. Лечение завершено».

Тот самый момент, когда разум требовал отстраниться, но сердце отказывалось верить тому, что видело. Слова написаны так, что нельзя не заметить — они были не просто рандомной фразой, а посланием, знаком, который оставил тот, кто не остался доволен завершением какого-то процесса.

Авель. Лэйн выдохнула. Это имя было знакомо, но сразу не приходило в голову. Это имя… одного из пациентов в клинике, по слухам одного из самых странных и загадочных. Как легенда. Но если это действительно было о нем… Ее мысли прервал еще один, более зловещий, смех этого мужчины. Он снова посмотрел на нее. И улыбка его стала шире, почти издевательской.

— Лечение завершено, Лэйн. — Его голос был спокойным, но в нем проскользнула странная усмешка. — Ты так долго шла сюда, не правда ли?

Узкий серый коридор тянулся, как протяжный вой умирающего зверя, сжимая пространство все больше и больше, пока оно не казалось готовым поглотить любого, кто осмелится пройти по нему. Тусклые желтые лампы, подвешенные под самым потолком, дрожали и мигали, отбрасывая нечеткие, рваные тени, которые метались по стенам, словно призраки забытых судеб. Свет здесь был не спасением, а насмешкой — он не разгонял темноту, а только подчеркивал ее глубину. Топот тяжелых ботинок нарушал тишину, гулко разливаясь по длинному проходу. Каждый шаг отдавался приглушенным эхом, скользя вдоль бетонных стен, заползая в решетчатые дверные проемы камер. Глухой методичный звук, будто медленный отсчет чего-то неотвратимого. Заключенные, затаив дыхание, вслушивались в этот звук, цепляясь за него, словно он мог сказать им, кто идет — очередной сломленный, очередной пойманный, очередной разгневанный. Шаги были ленивыми, но уверенными, без тревоги, без намека на страх или сожаление. Они звучали так, как звучат шаги человека, который привык ходить туда, где другие не хотели задерживаться. Тот, кто не боялся клетки. Тот, кто шел не как пленник, а как хозяин.

Из-за решеток выглядывали любопытные лица — бледные, испуганные, измученные заключением. Одни с оживленным интересом, другие с боязливой осторожностью, но все они жадно ловили взглядом нового узника. В этом месте давно не происходило ничего по-настоящему интересного, и любой глоток чужой трагедии становился развлечением. Здесь все привыкли к разным появлениям. К тем, кто входил сломленным еще до того, как дверь камеры захлопывалась за спиной. К тем, кто приходил сюда с молитвами, шепотом умоляя о чуде — тщетно, безнадежно. И к тем, кто кричал, брызгая слюной в лицо конвоям, уверяя, что их просто подставили. Они были громкими, но именно они замолкали 

Но сегодня все было иначе.

Сегодня здесь появился человек, который не соответствовал обычным ролям в этих стенах. Не растерянный, не сломленный, не отчаянно пытающийся что-то доказать. Он продолжал идти небрежно, не оглядываясь, не пугаясь запертых темниц. Его взгляд скользил по заключенным с таким же интересом, с каким они смотрели на него, но в его глазах не было ни страха, ни злобы. Только презрительный прищур и кривая насмешливая ухмылка. Как будто он забавлялся всей этой ситуацией. Как будто решетки был нужны не для того, чтобы удержать его, а чтобы защитить всех остальных от 

 И заключенные почувствовали это. Они не знали его лично, но его имя уже проникло в эти стены. Они слышали шепотки охранников еще с утра, слышали, как его имя передавалось из уст в уста.

Некоторые попятились назад, исчезая в тени своей камеры. Другие, наоборот, потянулись ближе, чтобы увидеть его лицо, чтобы хоть раз взглянуть на того, о ком говорили как о живой «легенде».

И никто не произнес ни слова. Потому что, когда зверь заходил в клетку сам, окружающим оставалось только ждать, когда он решит ее 

Он скользнул взглядом по заключенным, высунувшимся из своих камер, не скрывая презрения. Эти люди — мелкие воришки, наркоманы, жалкая уличная шваль. Те, кто считал себя хищниками, пока не сталкивались с тем, кто по-настоящему осознавал, что значит быть опасным. Пустая бравада, дешевые понты, гнилая смелость, которая улетучивалась при первом же реальном страхе попасть за решетку. Он видел таких сотни. Он ставил таких на место одним взглядом, ломал их уверенность так легко, будто щелкал пальцами, а потом наблюдал, как они скулят и просят пощады, забыв о своей надменности.

Но сегодня ему было не до них. Сегодня он был не 

Каин даже не замедлил шаг, даже не потрудился зафиксировать хоть одно из этих лиц в памяти. Они были мусором, белым шумом, фоном для его спектакля. Он не собирался здесь задерживаться.

Охранник, не глядя ему в глаза, резким движением снял с него наручники и торопливо захлопнул решетку. Грохот железа раскатился по коридору, как удар грома в закрытом помещении, пронзив воздух, заставив даже стены сжаться. В камерах на мгновение воцарилась гробовая тишина, все хотели услышать его имя от конвоя и убедиться, что это правда он. Некоторые вздрогнули, отшатнулись вглубь, инстинктивно реагируя на подобный звук. Другие замерли, наблюдая, как он стоял у решетки, не торопясь двигаться, не реагируя на запертую дверь. Каин поморщился, медленно потирая затекшие запястья. Ему уже наскучило это представление.

— Располагайтесь, Каин Монтгомери, — выдавил конвойный, но в голосе не было ни сарказма, ни привычной тюремной бравады. Только желание убраться отсюда как можно быстрее. И он действительно сбежал. Быстро, почти споткнувшись, как будто его пятки жгло само присутствие этого человека за решеткой.

Тюрьма приняла его. Но вопрос был в другом. Кто здесь на самом деле 

Жизнь Лэйн нельзя было назвать хорошей, яркой и наполненной приключениями. Все самое захватывающее — то, что люди потом вспоминают с теплой ностальгией или со смехом в компании друзей, — прошло мимо нее. Она не задерживалась на вечеринках в универе, не прогуливала занятия, не бросала все ради внезапных поездок в неизвестность, не любила так, что готова была сброситься с крыши вместе с этим человеком, если он попросит. Вместо этого она всегда выбирала учебу, книги, тихие вечера за конспектами. Почему? Лэйн сама не могла ответить на этот вопрос. Прилежная ученица, ответственная дочь, надежная подруга. Она делала все правильно, так, как от нее ожидали. Всегда разумная, собранная, сдержанная, и, казалось, уже с рождения знала, чем займется в будущем. Но, в отличие от других, кто следовал по чьему-то сценарию, это было ее собственное, сознательное решение.

С самого детства ее притягивали, манили человеческие мысли, тени в сознании, трещины в психике. Может, у нее тоже не все в порядке? Кто знал. Она наблюдала за людьми, пыталась понять их мотивы, распутывала их внутренние узлы. Пока другие дети мечтали стать космонавтами или парикмахерами, Лэйн хотела разбираться в том, что делает людей такими, какими они по итогу были. Она пошла в медицину, когда могла выбрать что-то попроще. В итоге выбор пал на психиатрию, когда могла стать обычным терапевтом. Она всегда выбирала самых сложных пациентов, тех, от кого шарахались даже опытные специалисты. Чтобы хоть что-то смогла почувствовать, чтобы хотя бы что-то могла рассказать подруге за чашечкой кофе. Ее всегда тянуло туда, где тонкая грань между разумом и безумием становилась совсем незаметной.

Питер «Паяц» Риверс был больше, чем просто убийцей. Он был режиссером, художником, сценографом своей собственной кровавой постановки. Каждое его преступление становилось не просто жестоким актом насилия — это был спектакль, продуманный до мелочей. Жертвы появлялись в неожиданных местах: женщина, сидящая за накрытым столом в заброшенном ресторане, с застывшей на губах улыбкой, из-за которой ее лицо походило на театральную маску. Мужчина, подвешенный на нитях, словно марионетка, с размалеванным лицом и рваным костюмом, точно сошедший со сцены гротескного представления. Каждое тело — картина, исполненная с пугающей тщательностью.

Когда Лэйн впервые вошла в камеру, он уже ждал ее. Он сидел небрежно, чуть откинувшись назад, сложив длинные пальцы на коленке.

— О, доктор Морваин. — Голос казался спокойным, слегка веселым, словно он действительно рад был ее видеть, словно не он обвинялся в жестоких представлениях, а она не его психиатр на ближайшие три месяца. — Какое удовольствие наконец встретиться.

Лэйн медленно села напротив, не сводя с него взгляда. Глаза. Она привыкла к пустому, сломанному взгляду психопатов. Но его глаза не были пустыми. Они изучали ее — внимательно, терпеливо, с интересом, который был почти осязаемым.

— Вам известно, Питер, зачем я здесь? — спокойно спросила она.

— О, я мог бы сказать «да», но что в этом интересного? Разве не лучше оставить легкую интригу?

Он говорил загадками, играл с ней, словно с новой игрушкой. Цитировал пьесы, вырывал строки из Шекспира и Брехта, переплетал их со своими мыслями так, что было трудно понять, где слова великих драматургов, а где его собственные.

— Весь мир — театр, а люди в нем — актеры, — протянул он однажды, склонив голову набок. — Но кто пишет сценарий, доктор Морваин?

Питер «Паяц» был уверен, что его признают невменяемым. Он строил из себя сумасшедшего на допросах, говорил путаные, бессмысленные вещи, раскачивался на стуле и пялился на следователей пустым взглядом, едва сдерживая улыбку. Он играл по всем правилам. Но Лэйн не дала ему шанса. Она наблюдала за ним внимательно, терпеливо, с холодным профессионализмом. Она слушала его слова, отделяя правду от бреда, изучала движения, анализировала взгляд. И она поняла — Питер не был безумцем. Он был убийцей. Хитрым, расчетливым, искусным манипулятором. Лэйн заключила в своем отчете: вменяемый. Суд принял ее мнение. Питера осудили как полностью ответственного за свои преступления.

В тот день, пока судья зачитывал приговор, он впервые по-настоящему разозлился. Когда охранники повели его из зала, он резко обернулся, глядя прямо на Лэйн.

— Ты ошиблась, — прошипел он, его лицо исказилось в злобной усмешке. — Я не виноват. Это был не я…

Ребекка Солтон, «Мать». Когда Лэйн впервые увидела ее, та сидела в углу камеры, медленно покачиваясь взад-вперед, напевала колыбельную и водила пальцами по стене, будто гладя невидимое дитя. Ее голос был тихим, почти ласковым, но от него бежали мурашки. Ребекка была невысокой женщиной с приятными чертами лица, но в ее глазах царила пустота — в них не виделось ни страха, ни боли, ни вины. В ней не было той отчаянной ярости, с которой Лэйн привыкла сталкиваться. Она не сожалела.

— Доктор, вы любите детей? — спросила она однажды, когда Лэйн только вошла в камеру.

— Люблю, — осторожно ответила Лэйн.

Ребекка кивнула, будто отмечая что-то в своих мыслях.

— Я тоже. Очень. Я спасала их.

Она убила троих своих собственных детей, а затем еще пятерых, похищенных из разных семей.

— Испорченные дети вырастают в испорченных взрослых, доктор. — Ее голос был поучающим, как у заботливой матери. — Природа иногда ошибается. Я просто… исправляла ошибки.

Она говорила об этом без капли сомнения, будто речь шла о засохших цветах, которые нужно вырвать из клумбы. Она отвечала на все вопросы четко, по делу, ничего не скрывала. Но стоило Лэйн заговорить о детях, как все менялось. Ребекка шептала колыбельные, тихо раскачиваясь из стороны в сторону. Она гладила воздух, как будто кто-то был у нее на руках.

— Спи, моя радость, усни… — напевала она.

Ее лицо в эти моменты озарялось умиротворением, как у любящей матери, баюкающей младенца. Но в следующую секунду она могла спокойно, с легкой улыбкой рассказать, как в теплой ванне медленно погружала их головы под воду, шепча им последние слова любви. И в ее голосе не было ни сожаления, ни боли.

Лэйн не любила слово «безумие». Оно было слишком расплывчатым, слишком удобным для тех, кто хотел объяснить необъяснимое. Но, глядя на Ребекку Солтон, она понимала: та жила в другом мире. Она не испытывала ни раскаяния, ни страха, ни даже удовольствия от содеянного. Она действительно верила, что поступала правильно. В ее картине мира убийство было актом заботы, исправлением ошибок природы. Шизоаффективное расстройство с выраженными бредовыми идеями. Лэйн записала это в заключении после долгих бесед, тестов, наблюдений. Ребекка не осознавала своей вины. Более того, если бы у неё был шанс, она сделала бы это снова. Когда судья зачитал решение о ее невменяемости, Лэйн поймала взгляд. Ребекка улыбалась.

— Вы спасли меня, доктор, — прошептала она, когда охранники увели ее в сторону.

Лэйн никогда не была уверена, что именно эта женщина имела в виду.

Новость о ее смерти пришла неожиданно. В отчете было все стандартно: самоповешение в палате, сделанное из простыни, отсутствие признаков борьбы. Обычный конец для пациентов, у которых вдруг исчезает смысл существования. Но когда Лэйн посмотрела на фото с места происшествия, ее будто ударили под дых. Ребекка оставила после себя послание — аккуратно написанное пальцем на голой стене:

«Испорченные дети вырастают испорченными взрослыми».

Лэйн снова вспомнила ее улыбку в тот день в зале суда. «Вы спасли меня, доктор». Лэйн думала, что спасла ее от тюрьмы. А Ребекка имела в виду другое. Она всегда верила, что исправляет ошибки природы. И в конце концов исправила себя.

Гарри Доу, «Пустой». Тихий, застенчивый. Он смотрел на Лэйн с невинным любопытством, будто она была в его жизни чем-то новым, удивительным. Он всегда вел себя так вежливо, бесконечно спокойно, будто его не касалось происходящее. Он не спорил, не сопротивлялся. Когда его задержали, он просто стоял над телом брата, держа в руках его теплое, но уже безжизненное запястье. Он позволил надеть на себя наручники, сел в машину, не задавая ни единого вопроса. На допросах его голос всегда был ровным, уверенным. Он не отрицал своих преступлений — но и не признавал их осознанно. Он описывал их так же просто, как кто-то рассказывал о погоде:

— Я смотрел на них… и думал, каково это — если их не будет.

— И что ты почувствовал? — спрашивала Лэйн.

Он никогда не злился, не раскаивался, не боялся. Он просто не понимал. Когда следователи пытались выяснить мотив, он лишь смущенно моргал.

— Они просто… были. А потом — нет.

Эти слова Лэйн запомнила. Неоспоримое отсутствие эмоций. Он не видел разницы между до и после. Лэйн долго изучала Гарри, бесконечно пересматривала записи, протоколы допросов, снимки тел. Она искала детали, за которые можно было бы зацепиться, которые могли бы объяснить его природу. Но ничего не было. Ни травматичного прошлого, ни патологической жестокости, ни желания власти. Гарри убивал не из злобы, не из страха, не из удовольствия. Он просто делал это. После последней беседы она наконец записала заключение: «Диссоциативное расстройство идентичности исключено. Психоз отсутствует. Социальное расстройство личности — вероятно, но недостаточно выражено для полной картины». Финальный диагноз был почти пугающе прост: «Шизотипическое расстройство. Тяжелая степень эмоционального дефицита. Полное отсутствие эмпатии».

Гарри не понимал смысла чужих эмоций. Он мог повторять слова о раскаянии, но не чувствовал его. Он мог улыбаться, но не испытывал радости. Он был пустым. Когда суд огласил вердикт о принудительном лечении, Гарри лишь слегка наклонил голову — как человек, услышавший что-то безразличное ему. Он принял это так же, как принимал все остальное. Без страха. Без удивления. Без единой эмоции.

И были те, кого нельзя разложить по категориям. Люди, которые смеялись, плакали, умоляли и угрожали, рассказывая истории, где границы между правдой и ложью стирались напрочь. Их невозможно было даже слушать.

Лэйн сидела в своем кабинете, рассеянно постукивая кончиком ручки по краю стола. Глухие удары разносились в тишине, отдаваясь в висках мерным эхом. В воздухе витал слабый аромат кофе — горький, чуть выветрившийся. Чашка давно остыла, а она даже не притронулась к ней. Мысли путались, возвращая ее к событиям сегодняшнего утра. К запаху крови. Густому, металлическому, прочно въевшемуся в стены и пол, пропитавшему воздух. Лэйн чувствовала его даже сейчас, будто он прилип к ее коже, пропитал одежду. К мертвым телам. Их было трое. Разбросанные по комнате, словно сломанные куклы. Расширенные зрачки, пена в уголках губ. Мефедрон? Или что-то более изощренное? Она видела сотни трупов за свою карьеру, но эти… пугали особенно.

Мужчина. Он сидел посреди этого хаоса, вымазанный кровью и ужасом, словно зритель, наслаждающийся постановкой, которую сам же и придумал. Ладони — в крови, волосы липли ко лбу, но он был спокоен. Слишком спокоен. На губах — улыбка. И этот взгляд. Когда их глаза встретились, Лэйн почувствовала что-то странное. Не страх. Не отвращение. Будто он ее узнал. Но она была уверена — раньше они не встречались. Тогда почему?

«Пациент Авель. Лечение завершено»

 — эти слова все еще стояли перед глазами, будто выжженные на сетчатке. Лэйн моргнула, но они не исчезли. Грубые, неровные буквы, написанные кровью — не просто надпись, а послание. Кому? Она не знала, что это значило. Пока. Лэйн медленно прикрыла глаза и глубоко вдохнула, пытаясь прогнать тревожные мысли. Все это — просто очередное громкое преступление. Очередной психопат с комплексом бога. Она видела таких раньше. Они убивали, а затем смаковали свой поступок, надеясь, что их запомнят, что их имена будут звучать в заголовках. Тогда почему этот случай ощущался иначе? Она отказалась от его дела. Удивила коллег, потому что редко оставалась в стороне, особенно с такими делами. Впервые за долгое время она позволила себе не влезать глубже, не разбираться, не анализировать. Но что-то в этом деле вызывало липкий, неприятный холод под кожей. Ощущение, будто она стоит на краю пропасти, заглядывает вниз — и тьма внизу смотрит на нее в ответ. И что пугало сильнее всего — что-то в этом деле влекло ее обратно. Лэйн прижала пальцы к вискам, пытаясь разобраться в мыслях. Почему она не могла выбросить из головы этот взгляд? Его улыбку? Чертову надпись на стене? Она знала, что должна отпустить эту ситуацию. Должна забыть, как страшный сон. Но с каждым новым вздохом понимала — она уже втягивалась.

— Доктор Морваин, вас вызывает мистер Грейсон, — заглянула в ее кабинет ассистентка.

Лэйн на секунду замерла, снова сжимая в пальцах ручку. Глухой стук секундной стрелки на настенных часах вдруг показался слишком громким. Вот и все. Приговор вынесен. Она знала, о чем пойдет речь. Еще днем в коридорах клиники ходили слухи — сдавленные шепоты, напряженные взгляды, обрывки фраз, которые обходили ее стороной. Как будто все вокруг уже знали, и только она до последнего пыталась не слышать. И теперь слухи окончательно подтвердились. Она не хотела этого дела. Впервые за долгие годы работы с опасными пациентами, с людьми, которых общество давно списало со счетов, ее пробрал страх. Не отвращение. Не профессиональное предчувствие возможных трудностей. А настоящий, липкий, инстинктивный страх, который пробирался под кожу и тихо шептал: «Не делай этого». Она работала с психопатами, серийными убийцами, людьми, для которых чужая жизнь не значила ничего. Она выслушивала их рассказы, смотрела в глаза монстрам и знала, что большинство из них не были ни загадочными, ни гениальными, ни демоническими. Они просто были сломаны, запутались в собственном сознании.

Но Монтгомери… Лэйн не знала, что именно в нем тревожило ее так сильно. То, что он не сломлен? Такое бывало. То, что он не боится? Многие из них не боялись. То, что он играет? Все они играли в свою собственную игру. Тогда что? Она вдруг поняла, что ее пальцы побелели от напряжения — все еще сжимала в руке ручку. Выдохнув, Лэйн разжала пальцы, отпуская чуть не треснувший от напряжения предмет. Она знала, что у нее нет выбора. Она кивнула ассистентке и поднялась, выпрямляя спину.

— Спасибо, Лили, — бросила она и направилась в кабинет заведующего, чувствуя на себе любопытные взгляды коллег.

Лэйн тихо открыла дверь, входя в кабинет Грейсона. Запах бумаги, пыли и старого кофе сразу ударил в нос. Комната, в которой обычно проводились важные собрания, больше напоминала склад — стопки бумаг, разбросанные по столу, валялись на подоконниках и даже на полу. Вдоль стен стояли потрепанные полки, заполненные устаревшими тетрадями и документами. Похоже, заведующего это не особо заботило, как и остальное. Он всегда был поглощен работой, но не в том смысле, что действительно что-то делал, а, скорее, создавал видимость бурной деятельности. Его офис напоминал архив, где среди бесконечных папок и отчетов терялась даже сама мысль о порядке.

Лучи тусклого дневного света через пыльные окна не могли пробиться сквозь этот бардак. На его рабочем столе не было ни одного свободного места. Бумаги, папки, переплетенные журналы — они заполняли каждую щель. Старый мужик, которого она знала с самого начала своей карьеры, сидел в кресле с полуопущенными веками. Его руки, с излишне кривыми пальцами, орудовали над какой-то записной книжкой. Когда Лэйн вошла, он даже не поднял глаз, продолжая ковыряться в своих бумагах, не замечая ее присутствия.

— Проходите, Лэйн, присаживайтесь.

Ее мышцы напряглись, когда она услышала его непринужденный тон. Лэйн всегда бесила эта чересчур фамильярная манера общения. Она привыкла к уважению, особенно со стороны людей, чья репутация зависела от ее мнения, но Грейсон, как всегда, считал себя непререкаемым авторитетом. Его излишняя уверенность в собственных силах и абсолютная нелюбовь к порядку гнали из нее всякое желание сидеть тут и слушать очередные пустые рассуждения. Она чуть приподняла брови, пытаясь не поддаться раздражению, и села напротив него. Взгляд упал на стопку бумаг, которая занимала его стол, и она вдруг осознала, как эти старые документы, уже давно тут лежавшие и никому не нужные, символизируют его как человека.

— Я слушаю, мистер Грейсон, — ровно ответила Лэйн, стараясь скрыть недовольство в голосе.

Он наконец отложил блокнот в сторону и поднял голову. Это был первый звоночек, так как она давно привыкла видеть его спрятанным за этим мракобесием, что называлось отчетами. Однако в его взгляде не появилось привычного спокойствия. Он был насторожен, как будто долго размышлял, перед тем как заговорить. Грейсон взял папку, одну из самых ярких на его столе, с коричневым покрытием, и с едва сдерживаемой злостью швырнул ее перед ней. Лэйн замерла, ее взгляд упал на корешок папки. Заголовок едва виднелся, но она знала, что в ней было.

Он выдержал паузу, а затем произнес:

— Поздравляю, у вас новый пациент.

Лэйн быстро открыла папку и прошла взглядом по первым строчкам. Этого пациента она совершенно точно не хотела иметь в своем списке. Но выбора не было. Глаза скользили по строчкам, пока пальцы невольно сжимали листы чуть сильнее, чем нужно.

Prologue: Insanire

evanity

Карина Фоксина

Клуб Романтики: Секрет небес: Реквием

Лэйн/Каин

Анна/Грег

Дмитрий

Ян

Анхея

Anima Lacerata

ru-anima-lacerata-evanity-beta-karina-foksina

Лэйн никогда не любила утро. Оно всегда приносило с собой неприятные сюрпризы: тревожные звонки, экстренные вызовы, пациентов, которых уже невозможно было спасти. Сегодняшнее утро не стало исключением. Она стояла на месте преступления, чувствуя, как прохладный воздух неприятно холодит кожу. Старалась дышать неглубоко — пахло смертью. Этот запах невозможно было спутать ни с чем: тяжелый, металлический, пронзительный, он цеплялся за горло, оставляя горький привкус. Кровь уже потемнела, впиталась в светлый ламинат, но в воздухе еще держался ее густой, тошнотворный аромат. Лэйн медленно перевела взгляд на тела — или, скорее, на то, что от них осталось. Мерцающий свет ламп выхватывал из темноты искаженные в немом крике лица. Глубокие порезы рассекали плоть, оставляя рваные, словно разорванные когтями, края. На стенах — бурые разводы, похожие на хаотичные мазки неумелого художника, только краска здесь была не масляной, а человеческой. Лэйн сглотнула, ощущая, как внутри поднимается волна отвращения. Она видела немало ужасов за свою практику, но это… Это было не убийство, а жестокий, продуманный акт насилия. Слишком много гнева. Слишком много удовольствия в этом хаосе. Рядом стоял детектив Ллойд, мрачно наблюдая за работой криминалистов. Его лицо оставалось бесстрастным, но Лэйн знала — его тоже передергивало от этого зрелища.

Голос детектива вырвал ее из оцепенения. Она моргнула, возвращаясь в реальность. Детектив Ллойд смотрел на нее с легким раздражением, потирая переносицу. Его внешний вид ничуть не поменялся, такой же помятый.

— Да, прости, — коротко ответила Лэйн, выпрямляясь.

— Жертвы, — негромко произнес он, не отрывая взгляда от покрытых кровью тел. — Двое мужчин, одна женщина. Один из них, предположительно, был жив, когда убийца начал с нее.

Лэйн сжала пальцы в кулак.

— Это был не просто приступ ярости, — сказала она медленно, глядя на зияющую пустоту глазницы одной из жертв. — Он знал, что делает. Ему нравилось. Как и в прошлые разы.

Лэйн перевела взгляд на надпись на стене.

— Жертвы знали убийцу, — наконец произнесла она, скрестив руки на груди. — Не было борьбы, значит, доверяли.

— Или не успели среагировать.

— Лэйн, его только слепой и глухой не знает.

Голос Ллойда был ровным, но в нем скользило что-то едва заметное — может, усталость, а может, скрытое раздражение. Он жестом указал на трупы, лежащие на полу, и медленно выдохнул дым сигареты.

— Доверяли ему? Вряд ли. Но вот тряслись в страхе, ждали своей участи — это точно.

Он перелистнул несколько страниц папки, лениво пробегая глазами по тексту.

— Предположим, что они устроили здесь свое убежище. Думали, что смогут избежать своей судьбы, спрятаться. Видимо, кто-то считал иначе.

Лэйн медленно провела ладонью по виску, ощущая, как неприятное напряжение отдает в затылок.

— Ты уже знаешь, кто первый и единственный подозреваемый? — Ллойд захлопнул папку и взглянул на нее поверх сигаретного дыма.

Она знала. Конечно знала. Ее пальцы сжались в кулак.

— Каин Монтгомери, — тихо произнесла она, как будто это имя могло оставить ожог на языке.

Ллойд кивнул, зажимая сигарету между зубами.

Его голос звучал почти удовлетворенно, но Лэйн не купилась. Они оба знали, что это временно. Каин уже не раз исчезал, оставляя за собой только кровь и пугающие догадки. Кровь ее коллег по цеху. Как иронично, что психиатра ему назначили из «Розенвуда». Ведь все убитые им люди либо работали в этом месте до сих пор либо были бывшими работниками.

— Ты ведь его психиатр, да?

Лэйн сжала губы в тонкую линию.

— Была. Больше нет, — ответила автоматически, чувствуя, как пальцы непроизвольно сжимают рукав пальто.

Ллойд нахмурился, затянулся, выдохнул в сторону и бросил на нее быстрый, испытующий взгляд. Лэйн почувствовала, как внутри все сжимается. Она хотела отказаться. Хотела сказать, что не собирается заходить в этот чертов лабиринт, в котором Каин прятался за своими загадками и тайнами. Но уже поздно. Подписанные бумаги, печати, соглашения. Она согласилась. Потому что ей не оставили выбора.

Он сунул сигарету в уголок губ, снова открыл папку и нашел нужную страницу.

— Тогда почему мне сообщили, что ты снова назначена его психиатром?

— Это… было не мое решение.

Она провела языком по пересохшим губам, отводя взгляд. Лэйн почувствовала, как внутри что-то сжалось. Глухо и болезненно. Она уже давно научилась контролировать свои эмоции, но сейчас — сейчас было иначе.

Детектив тихо усмехнулся, вынимая сигарету изо рта и стряхивая пепел прямо на пол.

— Конечно, не твое, — протянул он, и в голосе его слышалась легкая издевка. — Ты сама не своя была после вчерашнего. Анна жаловалась, что ты не поднимала трубку весь вечер.

Лэйн стиснула зубы, но не ответила. Ллойд нахмурился, внимательно вглядываясь в ее лицо, словно пытаясь понять, что у нее на уме. Потом вздохнул, потер переносицу и, опершись о стену, заговорил снова:

— Хочешь совет, Лэйн? Не принимай близко к сердцу. Каин — просто очередной твой пациент. И ты это знаешь. Рядом с тобой всегда будет охрана, он ничего тебе не сделает.

Она вздрогнула, но быстро взяла себя в руки.

— Я знаю, — ответила спокойным голосом, но даже ей самой он показался натянутым.

Дмитрий пристально смотрел на нее, будто взвешивал что-то. Потом, пожав плечами, вновь закурил.

— Тогда, черт возьми, будь осторожна, — произнес он, выпуская густое облако дыма. — Потому что тот, кто заходит слишком далеко, редко возвращается обратно. Не хочу, чтобы к этому делу прибавился еще один доктор из клиники «Розенвунд».

— Дмитрий. — Ее голос звучал спокойно, но внутри все сжималось от дурного предчувствия. — Что ты можешь рассказать про прошлые убийства? Те, что касаются врачей из моей клиники.

Детектив взглянул на нее из-под густых нахмуренных бровей, выдохнул дым сигареты и выкинул ее в сторону.

— Ты ведь знаешь, что эти дела засекречены? — протянул он, но, увидев ее твердый взгляд, усмехнулся. — Конечно знаешь.

Ллойд пролистал папку. Глаза его скользили по строчкам, и выражение лица становилось все мрачнее.

— Первым был доктор Марлоу. Кардиохирург, вел сложные случаи. Его нашли в собственной машине… — он на секунду замолчал, словно подбирая слова, — тело обгорело, а следов бензина или каких-либо ускорителей горения не нашли. Просто… электрический разряд. Как если бы его посадили на стул для казни. Потом доктор Вейл, психолог, — продолжил детектив, сжимая папку чуть крепче. — Она умерла от передозировки. Токсикологи насчитали в ее крови столько несовместимых препаратов, что удивились, как она вообще продержалась так долго. Кто-то буквально напичкал ее лекарствами.

Лэйн закрыла глаза на секунду, прежде чем задать следующий вопрос:

Ллойд отрицательно покачал головой, переворачивая страницу.

— Доктор Хайнеманн. Нейрохирург. Его нашли в подвале собственного дома, запертым в абсолютной темноте. Камеры зафиксировали, что он провел там трое суток перед смертью. Без еды, без воды, без единого луча света.

— Доктор Рейнхарт. Он работал в психиатрии, твой… коллега. — Дмитрий поджал губы, но все же продолжил: — Труп нашли в его кабинете, а рот… рот был вспорот от уха до уха.

Лэйн почувствовала, как ее собственное лицо становится мертвенно-бледным.

— Ну, и еще трое. Про них ты знаешь. Ты понимаешь, к чему я веду, да, Морваин?

Ллойд прищурился, а Лэйн молчала. Она не знала, что страшнее — то, что он хотел сказать, или то, что она уже начала понимать сама. Лэйн снова перевела взгляд на простыню. Под ней угадывались очертания тела. Очередная жертва. Таких было уже шестеро за последние два месяца, и всех связывало одно — так называемые 

. Лэйн знала, что убийцу ищут не только копы. Среди тех, кто хотел докопаться до истины, были люди гораздо опаснее, чем Ллойд. И теперь, кажется, ее имя тоже оказалось в этом списке.

Она глубоко вздохнула.

— Думаешь, я следующая? — тихо спросила она, впервые озвучивая свою догадку вслух.

Ллойд не сразу ответил.

— Думаю, ты имеешь к этому всему какой-то личный интерес, — сказал он, подбирая слова. — А когда копаешься в грязи, рано или поздно в ней увязнешь.

— Лэйн, просто пообещай.

Лэйн сидела на жестком металлическом стуле в комнате для свиданий, ее взгляд был устремлен в затуманенное окно, через которое просачивались тусклые лучи, едва освещая бетонные стены. В этой удушающей, неприятной тишине ей становилось трудно сосредоточиться. Комната была с облупленными стенами, запах сырости ощущался в воздухе, а из-под одной из плит, расположенной рядом с дверью, вытекала вода. Лэйн усмехнулась про себя, заметив, как в углу медленно разрастается маленький островок плесени.

Пальцы мелко дрожали — Лэйн не могла сказать, от холода или от осознания того, кто с минуты на минуту войдет в кабинет. Репутация Каина Монтгомери бежала впереди него, оставляя за собой смертельный шлейф. Она пыталась удержаться на грани профессионального спокойствия, но в голове всплывали газетные заголовки: череда жестоких убийств врачей клиники 

, тела, найденные с искалеченными лицами. Пока не доказали, что во всех убийствах был виноват именно он, но не нужно быть великим детективом, чтобы смочь сложить дважды два. Это точно был он.

Дверь с лязгом отворилась, и в кабинет шагнул охранник, ведя за собой мужчину. Высокого, худощавого, сдержанного в каждом своем движении. Светлые волосы падали на лоб в небрежном беспорядке, скрывая часть лица, но это не мешало уловить выражение, которое он даже не пытался скрыть — ленивую, почти насмешливую ухмылку.

Лэйн встретилась с ним взглядом — холодным, тяжелым, пугающе спокойным для человека, чьи руки были по локоть в крови. Его глаза цеплялись за нее, изучая, не моргая, и в этом взгляде не было ни страха, ни раскаяния. Только интерес. Конвойный, до этого лишь формально сопровождавший заключенного, внезапно напрягся. Хрупкая молодая девушка будет вести сессию? Он задержался у стула, на который должен был усадить Каина. Затем, вопреки стандартной процедуре, достал из пояса наручники и резко защелкнул их на запястьях преступника.

— На всякий случай, — пробормотал он, будто оправдываясь перед самим собой.

Каин склонил голову, не сопротивляясь, но ухмылка на его губах стала шире.

— Мисс Морваин, если что, я за дверью. Не смей ее трогать, Монтгомери, иначе получишь дубинкой между ног.

Охранник явно был обеспокоен сложившейся ситуацией. Он замешкался, бросая тревожные взгляды то на Лэйн, то на заключенного, не спеша выходить за дверь. В его глазах читалось напряжение, граничащее с откровенным страхом. Он знал, кто сидел перед ней. Знал, что этот человек не просто преступник — он хищник, привыкший разрывать тех, кто попадался ему в когти.

— Все в порядке, — ответила она спокойно, хотя внутри все сжималось от страха.

Охранник не двигался. Его рука продолжала сжимать наручники, словно это могло удержать Каина, если тот решит наброситься на нее.

— Это плохая идея, — пробормотал он.

Каин вдруг тихо рассмеялся, заставляя мужчину вздрогнуть.

— Вы же не думаете, что я ее съем? — протянул он, слегка наклоняясь вперед.

Охранник сжал челюсти, глядя на него так, будто именно этого он и боялся. Он все еще не двигался, не хотел уходить, и Каин явно получал от его реакции удовольствие.

— Я буду звать на помощь, если понадобится, — твердо отчеканила Лэйн, хотя сама не знала, кого пыталась убедить — его или себя.

Мужчина еще секунду поколебался, затем шагнул к двери.

— Если что — кричите, — бросил он, прежде чем выйти, запирая их внутри.

За дверью послышался тяжелый вдох. Охранник стоял за ней, выжидая, готовый вмешаться в любой момент. Но Каин лишь усмехнулся, перевел на Лэйн внимательный взгляд и чуть склонил голову набок, словно изучая ее заново.

Каин раскинулся на стуле, запрокинул голову назад и прикрыл глаза, словно вся эта встреча была для него невыносимой скукой. На его запястьях все еще поблескивали следы засохшей крови, но, кажется, он даже не замечал этого. Одну ногу он небрежно закинул на другую, развалившись на стуле так, словно находился не в комнате для допросов, а у себя дома.

Лэйн сложила руки на столе, скрывая напряжение за привычной маской спокойствия.

— Добрый день, мистер Монтгомери. Меня зовут Лэйн Морваин, я ваш психиатр. Надеюсь, мы сможем…

— Мне, кажется, обещали Грейса, — перебил он, не размыкая глаз.

Его голос был вкрадчивым, растягивал слова так, будто он смаковал сам звук своего голоса. Затем он все же удостоил ее взглядом — тяжелым, пристальным, изучающим. Лэйн встретилась с ним и вздрогнула. В нем было что-то, от чего становилось неуютно. Словно за этой насмешливой маской скрывалась тьма — куда глубже, чем казалось на первый взгляд.

Она выпрямилась, чуть приподняв подбородок, добавляя твердости своему голосу:

— Давайте не будем играть в бессмысленные игры, Каин. Чем быстрее мы начнем, тем быстрее закончим.

— О, доктор, — протянул он, склонив голову набок, — мне кажется, мы с вами тут задержимся.

Каин поднял на нее испытующий взгляд. В его глазах не было ни злости, ни раздражения — лишь мрачная, затягивающая глубина, от которой становилось неуютно. Лэйн чувствовала, как ее собственное тело реагирует раньше разума: по спине пробежал ледяной холодок, мышцы напряглись, будто перед чем-то неизбежным. Она раздраженно сжала пальцы в замок, выпрямила плечи, не позволяя себе показать даже капельку слабости.

— Я ваш психиатр, — ровно сказала она. — И я здесь, чтобы оценить ваше состояние.

Каин хмыкнул, лениво откинувшись на спинку стула.

— Лэйн, вам не кажется, что вы заблудились? Вас, наверное, ждут в палате невменяемые, напичканные таблетками.

— Мистер Монтгомери, — Лэйн стиснула зубы, изо всех сил сохраняя нейтральный тон, — давайте сразу обговорим правила. Я здесь не по своей прихоти и, уж поверьте, не ради удовольствия. Это моя работа. И позвольте мне ее выполнить. Я считаю ваше поведение неприемлемым.

Каин чуть склонил голову набок, прищурился, будто оценивая ее.

— А я считаю неприемлемым, что мое состояние будет оценивать школьница. Где Грейс?

Лэйн ровно выдохнула, скользнув взглядом по папке с его делом, словно раздумывая, какие еще сюрпризы ее ожидают.

— Доктор Грейс отказался курировать вас, — сказала она спокойно. — С этого момента вашим психиатром назначена я.

Каин чуть заметно приподнял брови, но больше никак не выдал эмоций. Его лицо оставалось безмятежно-насмешливым, будто происходящее его вовсе не касалось.

— Ах да. — Он кивнул, словно только сейчас вспомнил что-то несущественное. — Бедняга Грейс… Беспокоится, его постигнет участь коллеги? Хайнеманн, кажется. Его нашли в собственном подвале. Или нет? Его ведь не нашли вовсе?

1. Primus Patientis

Знакомый голос прорезал сонную пелену, будто вытягивая ее из вязкого, тягучего небытия. Сознание прояснялось медленно, сопротивляясь, будто не желая возвращаться в реальность. Она резко подняла голову, и на мгновение мир вокруг поплыл, распадаясь на размазанные силуэты и тусклый свет. В голове еще мелькали обрывки тревожных мыслей: отчеты, улики, темные коридоры изолятора, гулкие шаги, чья-то кривоватая ухмылка, пристальный, слишком внимательный взгляд… Лэйн моргнула несколько раз, тяжело сглатывая, словно пытаясь вытеснить из себя остатки беспокойных мыслей. Перед глазами наконец прояснилось, и она сфокусировалась на знакомом лице Анны, склонившейся над ней с усмешкой.

— Лэйн, ты, кажется, уже на ходу спишь, — заметила Анна, усаживаясь напротив и скрещивая руки на груди.

Anima Lacerata

Содержание

Prologue: Insanire

1. Primus Patientis

2. Clamor in Tenebris

3. Pars I: Scintillae sub cute

3. Pars II: Scintillae sub cute

Комментарии (0)