Ботинки у Дельфин были старые, почти все в дырах и заплатках. Папа, конечно, чинил их много раз, но сквозь подошву всё равно просачивалась вода, и ступни будто бултыхались в болоте. Каждый шаг по осенней слякоти давался с трудом, и не только из-за сердца.

— Дорогая, ты взяла таблетки? — на французском спросила мама.

Чемодан в руке отца шкрябал по асфальту с дырами и выбоинами. Первое, чем встретил их город Солнечный, — дождём, дырами в дороге и потрёпанными временем вывесками на магазинах. Дельфин с любопытством оглядывалась, встречая стаи воробьёв и грачей, враждующих друг с другом на электропроводах.

Первое, чем их встретила Россия — бесконечной железной дорогой, как на фотокарточках отца. Дельфин любила эти фотокарточки, — на них небо, казалось, совсем было закопченным от смога стальных заводов и автомобилей. Когда она лежала в больнице и рассматривала эти фотокарточки, она запомнила свою липкую тревогу при взгляде на них, как на строгое лицо вождя в телевизоре — её пугала эта страна, казавшаяся острой и железной.

— Да, конечно, мама, — ответила она без интереса на вопрос, а потом продолжила, как и до, тараторить обо всём, что видела на своём пути: — Посмотри, этот грачик, кажется, влюбился, мам! Посмотри, магазин галантерейных товаров, словно из 19 века! Россия — чудесная страна, не правда ли?

Дельфин обожала рассказы отца о России. Когда-то в далёком детстве она любила рассказывать подругам, что её отец — не француз, а приехал с далёкой холодной страны, и просто обожала наблюдать, как глаза подруг наполнялись любопытством и — чуть-чуть ужасом. Когда он рассказывал ей в последние дни перед отъездом всё, что помнил, она уже в красках представляла себе и заводы, и огромные поля с кукурузой, и мороженое «Лакомка» — отец говорил, во всём Евросоюзе ни в одной стране нет подобного мороженого. Правда, звучал его голос грустно, и Дельфин не совсем понимала природу его грусти.

Она сама же старалась не грустить, потому что в этом совсем не было смысла. Она готовилась встретить все преграды на своём пути как приключения — или как испытания, со стойкостью солдата.

Эта страна совсем не была похожа на разноцветные рассказы отца — всё вокруг казалось серым. Дельфин ёжилась от ветра, стараясь представить какую-нибудь интересную историю взамен той, что предлагала жизнь. В один миг она представила, что за углом сейчас вдруг появится фургон с мороженным и воздушными шариками, а в следующий миг — что КГБ снова начнёт их допрашивать, и она храбро защитит отца и мать от их вопросов.

Сейчас папа лишь посмеивался над ней, а вот мама едва ли незаметно закатывала глаза и куталась лишь крепче в свою шубу, которую когда-то ей подарила жена одного из дипломатов, друзей её семьи.

В Солнечном французская болтовня притягивала внимание прохожих так же сильно, как на вокзале. На них оглядывались, на них пялились так, словно они сошли с обложки заграничного журнала, которыми тут втайне обмениливались местные (папа сказал, они так делали в молодости, если удавалось заполучить такой журнал).

Отец безрадостно хмыкнул. Он оглядывался также потерянно, как и мама, как будто за много лет его отсутствия родной дом изменился до неузнаваемости. Не узнавал он сеть проводов, куцые коротконогие квадратные здания-коробки со строгими советскими вывесками, и лишь слегка удивлёнными глазами ребёнка смотрел на город.

«Эмиграция — это когда ты ощущаешь себя перелётной птицей», — любил говорить он.

Дельфин, видя их усталость и растерянность, старалась отвлечь их своей болтовнёй, но в итоге мама, которая морщилась так, будто у неё болела голова, махнула на неё рукой:

— Дельфин, помолчи хоть минуту, пожалуйста.

Раздражённый тон заставил Дел сникнуть. Но она понимала, она всё понимала. Мама всё ещё была бледной, а отец всё ещё порой замолкал и смотрел в одну точку, словно никак не мог поверить.

Её болтовня не могла отвлечь от главного. Порой она чувствовала стыд за мысль, что вообще могла о таком подумать — будто бы она своей видимой радостью могла их вылечить.

Порой ей казалось, что всё, чем она интересовала сейчас родителей, — это выпила ли она таблетки. И то, как будто это была автоматическая функция, как на заводах, которые показывали по телевизору.

Дельфин сникла, и пространство вокруг стало таким же безрадостным, каким оно было на самом деле — серый мир вокруг французских мигрантов, которые пытались поймать такси в маленьком советском городке. Взгляд каждого проходимца казался оценивающим и острым. Дельфин ёжилась от них, как от ледяного ветра, заползающего под полы тёмно-коричневого пальто.

Наконец, стоя на перекрестке между двумя улицами, уходящими вдаль, они поймали такси.

— До пансиона Селигерской, — сказала мама на неуверенном русском, когда старый москвич приоткрыл водительскую дверь. Они положили чемоданы в багажник и отправились в путь, сквозь недружелюбные улочки города Солнечный.

— Как это вы к нам тут оказались? — весело спросил водитель, мужчина в кепи. Дельфин начало клонить в сон, когда она рассматривала мимо пролетающие пейзажи. Теперь веселье было на водителе. Чистая русская речь не казалась Дельфин чужеродной — отец с детства разговаривал с ней на русском, но вот сама она говорила с лёгким акцентом.

Отец рассказал ему что-то о революции, и мужчина замолк. «Да, по телевизору показывали, как у вас там было. А что эт вы, уехали-то из Родины? Родину любить надо».

«Были свои причины», — следовал расплывчатый ответ отца. Он умолчал о своём бунтарском прошлом — том, о котором обожала слушать Дельфин. Она любила представлять его сильным и смелым борцом против режима.

Они пролетали мимо узких улочек, мимо рыночной площади, наполненной галдежом и обилием разноцветных вывесок, мимо обелиска, посвященном вождю, мимо парка с красивыми белыми верандами и по мосту реки Кати — так гласил знак.

Дельфин всё казалось новым и интересным, и она жадно впитывала мелочи нового города. Правда воспринимала она себя скорее туристкой, нежели будущей жительницей. Для жизни здесь всё было слишком чужим, и она никак не могла свыкнуться с этой мыслью в голове, что теперь эта страна и этот город — её дом.

В отличие от Парижа, где на каждом шагу примостилось кафе, Солнечный казался гораздо более пустым. Вдалеке виднелась часовня и остро-шпилевая церковь с солнечным куполом, квадратные дома-сталинки с высокими стенами плотно стояли друг к другу. Рядом с ними строили совсем другие дома — «хрущёвки», так их называл отец. Говорил, план заселить всех бездомных вождь решил воплощать в жизнь. Дома глазели на Дельфин своими многочисленными окнами, провода нависали над городом как покрывало, и от этого становилось даже жутко.

Москвич мерно гудел, пока таксист ругался с другими водителями на дороге.

Пансион был на выезде из города. Дома становились всё реже, кварталы из разветвлённой квадратной сети превратились в одну длинную одинокую дорогу внутри густого леса.

Их встретила кованая ограда, за которой виднелся сад с огромными клёнами и дубами с цветной по-осеннему листвой — буйство красок заставило Дельфин задержать дыхание. Она ахнула, увидев пансион — огромное здание с тремя корпусами. «Музыкальный пансион им. Селигерской» — так гласила золоченая вывеска на ограде. Внутри у неё стало щекотно от волнения.

Поблагодарив водителя и оплатив поездку, отец вытащил чемодан Дельфин, и они отправились в пансион по гранитной дорожке.

Сердце у Дельфин предвкушающе ухало — со смесью тревоги, радости и грусти. Мама крепко держала её за руку, словно им уже предстояло проститься и расстаться, вот она и не хотела её отпускать так скоро.

Вдруг Дельфин остановилась и встала на месте, дёрнув мать за руку.

— Мама, я потеряла шарф! — вдруг воскликнула Дельфин, и сама того не желая, неожиданно разразилась слезами. Они просто потекли сами собой. Страх перед пансионом и жалость за шарф смешались в одно огромное чувство, которое стояло комом в горле.

— Как? Шарф? — точно так же воскликнула мама. Её лицо тоже исказила горесть и понимание. — Ничего, ничего, детка, пойдем…

Она тянула её за руку к пансиону, и Дельфин пришлось подчиниться. Пришлось всё-таки, превозмогая страх, пойти за ней, несмотря на то, как сильно всё сопротивлялось внутри.

Они открыли тяжёлые деревянные двери и вошли в холл пансиона. На входе их уже встречала директриса, госпожа Селигерская.

— Здравствуйте-здравствуйте, мы вас уже заждались! — сухая высокая женщина с бабеттой на голове приветливо улыбнулась, однако взгляд её при этом оставался прохладным и строгим. На лице у неё были презрительные морщинки возле рта, а спина идеально-прямой. — Пройдемте в кабинет, я вам всё расскажу. Добро пожаловать, Дельфин! — тон её при её имени звучал гораздо более дружелюбно. Все взрослые сейчас старались звучать дружелюбно, когда заговаривали с ней.

Холл — огромное пространство с мраморной плиткой на полу и бюстом вождя. Дельфин читала, что теперь в каждой школе, в каждом здании люди держат по голове вождя в Союзе. Портреты композиторов на стенах сопровождали весь их путь до кабинета директрисы.

Вдруг дорогу им перегородил толстый рыжий кот, вышедший, кажется, из трещины на стене.

— А это наш Адажио, — улыбнулась вдруг директриса, и улыбка её показалась настолько неожиданно светлой, что Дельфин улыбнулась вместе с ней. Она наклонилась, чтобы погладить кота. — Он живёт с нами.

Мама хмыкнула, отец разразился басовитым смешком.

В кабинете у директрисы было полным-полно горшком с цветами. Они стояли на столе, на подоконнике, на шкафе — длинные ветви свисали по дверцам.

В пансионе было холодно, и директриса Селигерская кутала пальцы в рукава своей шерстяной кофты. Дельфин же уткнулась носом в воротник пальто.

— Ну что же, можете пока присесть, — сказала она, сама садясь за свой стол, на котором было в аккуратном порядке разложены какие-то бумаги. Бетховен своим острым взглядом пялился на Дельфин со стены. — Я знаю, что случилось. Сожалею о вашей утрате и о том, что Джеральдина не сможет к нам сейчас присоединиться. Мы готовили два места…

При упоминании сестры материно лицо едва заметно исказилось, а отец кашлянул, принимая неловкое соболезнование. Дельфин же смотрела в одну точку.

Это должен был быть радостный день, но ему не суждено было таковым стать.

— Партия сделает всё, чтобы Дельфин получила качественное музыкальное образование. Далее, как мы уже с вами обсуждали, возможна консерватория и путь в Союз музыкантов — я видела, как играет Дельфин, это вполне возможно. Все наши ученики туда попадают.

Она тараторила что-то ещё, но едва ли Дельфин её слышала.

Вдруг сквозь стеклянную стену она увидела проходящего парня. Темноволосый и высокий, с красным галстуком пионера, он остановился, чтобы взглянуть на неё голубыми, почти васильковыми глазами. Лицо у него было безумно красивым — с острыми чертами лица и невероятными светлыми глазами, он вдруг показался ей почти ангелом в данный момент. Она смотрела на него, пока он не усмехнулся. Краска тут же бросилась в лицо Дельфин, и она отвернулась.

А они всё болтали, болтали, болтали.

— Можете попрощаться, и я проведу тебя, Дельфин, до твоей спальни, и покажу тут всё, — сказала в конце концов директриса.

Едва они вышли в холл, Дельфин снова почувствовала этот комок смешанных чувств в горле. Она увидит родителей лишь через год. Они будут жить в далёкой от Солнечного Москве — отец нашёл там работу, и это казалось совсем странным, прощаться с ними так надолго.

— Ну что же, девочка моя, бывай, — улыбнулась сквозь слёзы мама, пока обнимала её. — Будь, главное, осторожна. Учись хорошо, пиши нам телеграммы и звони обязательно!

Дельфин не говорила, что понимала: она — напоминание, и всем будет легче, если её не будет. Но мама, отводя взгляд, и так безмолвно кричала об этом. Как и неловкое объятие отца — быстрое и скомканное, словно ему уже не терпелось покинуть её и бежать скорее, скорее в Москву.

Дельфин взяла свой чемодан. Помахала на прощание.

И начала подниматься по лестнице в крыло девочек.

— Сегодня у нас концерт — проверяем, насколько хорошо дети летом выполняли домашнее задание. Всё-таки за лето ученикам нельзя терять навыки, — говорила директриса, помогая ей с чемоданом на лестнице. Здесь в лестничных пролетах тоже стояли высокие горшки с цветами.

Дельфин не просила помощи, но она всё же была благодарна директрисе — её нога вряд ли бы с этим справилась. Она уже на третьей ступеньки начала задыхаться, чувствуя боль в колене.

Далее — длинный коридор из учебного корпуса в жилой. Вереница пронумерованных дверей. Директриса отвела её к номеру 15, снова спустившись по лестнице.

— На первом этаже у нас третьекурсники, самые старшие ученики. Ты будешь с Машей Дергуновой. Думаю, потом девочки тебе покажут лучше устройство пансиона — инструменты, где можно тренироваться, библиотеку и так далее. Обживайся, Дельфин, и иди в учебный корпус, в актовый зал на концерт.

В комнате стояло две кровати. Одна половина была обжита — на прикроватном столике примостились книги и нотные сборники. На кровати лежало белое праздничное платье.

Вдруг в комнату зашла девочка — темноволосая, худая и высокая. У неё были изящные черты лица и слегка надменный взгляд, которым она смерила Дельфин и её старое платье в горошек. Она едва заметно подёрнула бровь.

— Здравствуйте, Анна Михайловна, — поздоровалась она с директрисой. Дельфин же робко стояла рядом с ней, не зная, что сказать. «Привет, я твоя соседка?». К счастью, директриса представила её за неё:

— Познакомься, Маша, это Дельфин, твоя новая соседка. Она прибыла из Франции к нам.

— Привет, — небрежно бросила девочка. Она схватила платье и убежала.

— Мне тоже необходимо быть на концерте? — уточнила Дельфин. После такого приёма всё у неё внутри упало, и она подумала, что с радостью бы осталась в комнате. При мысли о знакомстве с будущими сокурсниками у неё засосало под ложечкой.

— Да, тебе не помешает познакомиться с будущими соучениками. А потом мы и тебя посвятим в пионеры, но будет это чуть позже. Всё, обживайся.

И улетела, забирая с собой запах терпких духов — кажется, мама говорила, что тут все пользуются духами, которые называются «Красная Москва». И что они якобы на всю страну, другие в Союз не завозят.

«И это тут мы будем жить, Миша!»

Дельфин аккуратно разложила вещи в шкаф. Разложила книги точно так же на прикроватный столик.

Сентябрь за стеклом казался красным, как те духи.

Деревянные полы скрипели под хромающей походкой Дельфин — не в такт, неравномерно, оттого и дисгармонично.

На подоконниках в коридоре стояли подсолнухи — как они ещё выжили в такой холод? Дельфин погладила пальцем один, прежде чем пойти дальше.

По пути ей не встретилось ни одного ученика — кажется, она опаздывает на концерт.

Она еле подавила желание постучаться в двери актового зала, находящегося в учебном корпусе. До него было добраться не так–то просто — она прошла мимо несколько пустых классов, пока не услышала за одной из дверей игру на фортепиано. Кажется, Гайдн.

Она хотела незаметно протиснуться в двери, не привлекая к себе лишнего внимания, однако у неё не вышло. Стоило ей открыть дверь и впустить в темноту каплю света из коридора, как головы учеников, сидящих в зале, сразу обернулись к ней. Она встретила сотни голов и красных галстуков. Покраснев, она закрыла дверь и быстро уселась на ближайшее место на последних рядах.

Играли Баха, Бетховена, Листа. Она хлопала вместе со всеми, пока одна из учениц объявляла всё новых и новых учащихся.

Уровень игры был соответствующим лучшему обучающему музыке заведению в Союзе — произведения игрались сложные. Они были на одном с Дельфин уровне, это она поняла сразу.

Едва концерт закончился, все начали выходить в коридор. Отправились в столовую, на праздничный ужин, как объявила в микрофон директриса. Дельфин едва не потерялась в потоке щебечущих учеников. Многие смотрели на неё с любопытством. И оглядывали её старомодное платье. Она заметила, что девочки здесь были одеты празднично и модно — укороченные платья, воздушные платья. Ей хотелось провалиться на месте.

В столовой длинные накрытые различными закусками столы без стульев уже ждали учеников. Кажется, всё было приготовлено к дискотеке — огромные магнитолы стояли на полу. А в самом огромном зале стоял полумрак. Всё было украшено бумажными осенними листьями. На стене была прикреплена самодельная надпись: «С новым учебным годом!»

— Наслаждайтесь дискотекой, — сказала директриса, и Дельфин снова захотелось провалиться.

Едва директриса вышла, как она вдруг оказалась внутри кружка, где каждый с интересом её рассматривал, как диковинную зверушку. Дельфин неосознанно сжалась в комок. Перед глазами встала пелена, и она как испуганный зверек оглядывалась, даже не видя лиц стоящих перед ней.

— Знакомьтесь, ребят, это моя новая соседка, Дельфин её зовут, — знакомый голос говорил с интонацией, которую Дельфин не могла никак различить. Кажется, в ней звучала насмешка? Нет, не может быть. Она была здесь слишком мало, чтобы заслужить какие-то насмешки.

— Дельфин? Рыбка значит, — вдруг хохотнул какой-то парень. Дельфин так растерялась, что не могла и слова вставить в общий гомон.

— Она из Франции, — ещё более многозначительно сказала Маша.

— А лягушек ела? — спросил со смехом кто-то.

— И чего к нам-то приехала? Не сиделось у себя дома-то?

— Я… — начала было Дельфин. Вдруг она увидела того ангела, который проходил мимо директорского кабинета, и совсем умолкла. Его красивые глаза не отрываясь глядели на неё. Сердце её вдруг пропустило удар — ей почему-то показалось, что сейчас он должен её спасти от неуместных вопросов, и она даже не знала, почему так подумала.

И он вдруг действительно подал голос — низкий и мелодичный, словно звучащий переливами музыки:

— Успокойтесь, не видите, девочке плохо от ваших нападок?

В его тоне звучало что-то такое же, как и в тоне Маши, но Дельфин этого не разобрала. Она благодарно смотрела на него. Вдруг кто-то хихикнул.

— Ладно, ребят, пойдемте танцевать!

Он отвёл взгляд, отказываясь дальше смотреть на неё, и они ушли.

У Дани с самого утра не задался день. Приходилось проверять у младшекурсников их пьесы (Селигерская заставила), да ещё и от Маши утром был концерт — похлеще того, к которому они готовились всё лето. Сегодня она придралась к его взгляду — якобы, смотрел он с каким-то недружелюбием. Ему просто было нечего ответить на это, только оправдаться вскользь и лениво болящей головой.

Она и вправду у него болела. От бесконечно-повторяемых адажио, от подсолнухов и от криков первокурсников, которые паниковали от концерта.

На концерте у него три раза съехали на тон ниже аккорды в Этюде, и раздражение после этого надолго в нём поселилось.

— Не, ну правда она странная? — всё спрашивала Маша, подглядывая за новенькой, которая беспомощно озиралась. — Как её из Франции примут в пионеры, не понимаю… А что, если родители её шпионы?

— Тогда бы их сюда не пустили, — закатил глаза Даня. Иногда она очевидных вещей не знает или просто притворяется.

Глава 1. О потерянных шарфах, коте Адажио и подсолнухах на подоконнике

лебрин

Его сердце реагировало на неё как на электрошок - аритмией.
Её же, бракованное - валялось мёртвым в мусорке какой-то больницы Парижа.

//музыкальный пансион, хромая девочка и идеальный мальчик-холодное-лезвие-ножа, который больше никогда не будет прежним, потому что – «любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке» 
(«так поражает молния, так поражает финский нож»)

Ориджиналы

Аритмия

Дельфин снилось, кажется, что она была во Франции. Ей снилась её больничная палата — приходила мама, и они почему-то долго не могли найти место для цветов, которые ей притащили одноклассники. И всё искали нужную вазу. «Эта не подходит», — говорила мама, а Дельфин уже впадала в отчаяние.

«Тебе всё не так!», — в конце концов, закричала она.

«Джеральдина бы просто поставила их в стаканчик и не переживала о всякой ерунде».

Последнее, что она помнит перед пробуждением — исказившееся от боли размытое лицо матери. Такое же узкое и скуластое, какое она видела в зеркале.

Она не сразу поняла, что находится она в пансионе, и что сегодня будет её первый учебный день. По расписанию у неё стояло сольфеджио, история музыки и специальность у директрисы.

Едва она открыла глаза, как сразу вспомнила весь вчерашний день — и танец, и странное знакомство с ребятами. Казалось, это всё часть сна, этого не может быть на самом деле. Потому что представляла она себе это иначе.

Она прочла много книг в больнице — это были истории о девочках, которые попадали в волшебные страны. Прочла даже пару детективов. После них она любила представлять себя частью какой-то истории, персонажем, и почему-то казалось, что её история в пансионе начнется совсем иначе. Представлялось ей, что она обязательно влюбится, найдет себе одну подругу на всю жизнь, и они будут поверять друг другу тайны, шептаться на уроках. Что они будут с ребятами репетировать оркестром, и что все они обязательно будут дружными и примут её в свой коллектив. Оказалось же, что над ней посмеялись в её первый день.

Маша уже собиралась перед зеркалом — закалывала длинную тёмную косу в ободок на голове. Дельфин растерянно встала перед ней, не зная, как начать разговор. Но казалось, она обязательно должна его начать.

— Э-э, а на каком этаже у нас кабинет?

— На третьем, — невыразительно пробурчала Маша. Она совсем не горела желанием с ней разговаривать, а Дельфин не стала настаивать. Она лишь покраснела от неловкости за свой ненужный вопрос.

Она краснела в коридоре, когда девочки вышли из комнат и отправились в учебный корпус — всеобщая суета и сумятица заставили её потеряться. На них всех, кроме первокурсниц, были красные галстуки и одинаковые тёмные школьные платья.

Дельфин тихонько приветствовала подсолнухи на подоконниках, украдкой прикасаясь к ним.

Девочки обсуждали домашние задания, смеялись над чем-то. С мальчиками они встретились уже возле классов — те стояли перед дверьми, тоже что-то обсуждая и над чем-то смеясь. Дельфин растерянно встала перед ними, не зная, к какому классу примкнуть. Какой-то парень задел её плечом, протискиваясь мимо по коридору, и крикнул ей, даже не оборачиваясь:

Она опешила, не зная, что ответить. Оказавшись во всеобщей толкучке, она потерялась ещё больше, а нужные слова всё никак не находились. Это напоминало те дороги, которые вызывали в ней сумятицу и страх — в огромных городах на шумных улицах постоянно толпятся люди, постоянно идет огромный поток автомобилей, поток звуков, слов, обрывков диалогов, которых она боялась, выходя из своей тихой больницы. За несколько лет нахождения в них она совсем разучилась быть в мире, и сейчас, оказавшись в месте, полном жизни, ей показалось, что она выброшена на обочину. Как будто и не выходила из больницы.

В итоге она взглядом нашла Машу. Она стояла в той вчерашней компании, которая окружила Дельфин вчера. Едва прозвенел звонок, она пошла за ними в класс.

— Всем здравствуйте, — зашла вслед за ними старушенция — видимо, учительница. На ней был тёплый кардиган, а седые волосы были заплетены в тонкий пучок у неё на голове. Она строго осматривала учеников сквозь толстые линзы очков, и глаза её в этих линзах казались совсем огромными. Дельфин нашла место на задней парте, чтобы не выделяться. — Присаживайтесь на свои места, пожалуйста.

По классу прошлись смешливые шепотки — дети ещё не успели обменяться впечатлениями после каникул. Дельфин же суетливо мяла пальцами подол платья. Ей казалось, вокруг неё слишком много шума, слишком много течений, в которых она терялась.

Снова вспомнилась больница.

— Так, — учительница ударила указкой по столу. — Прошу всех соблюдать тишину! Вы же лучший пансион страны, должны держать марку! А не вести себя, как полусумасшедшее зверьё! Уже старший курс, как никак!

Вдруг Дельфин услышала знакомый голос — мелодичный, низкий, красивый.

— Илона Витальевна, ну ведь вы не знаете, что мы обсуждаем — может, сюиту Баха?

— Нахальным мальчишкам тоже советую помолчать, — холодно ответила учительница на выпад мальчика. Дельфин обернулась, чтобы встретить его взгляд — прямой, васильковый, без капли трусости. Он звучал смело и слегка насмешливо — так, как вчера разговаривал с ребятами. — У вас заключительный курс. Вождь приедет смотреть ваши выступления. У вас совсем не должно быть ветра в голове, а вы как первокурсники. Не того я ожидала от вас, совсем не того. Кодекс пионера для кого писали?

Спустя несколько минут класс погрузился в тишину — строгие увещевания Илоны Витальевны подействовали. И возможно, слова о вожде. Дельфин заметила, что как только здесь заговаривают о вожде, в комнате словно меняется температура воздуха — становится тише, становится холоднее.

— Ребята, насколько я знаю, у нас новая ученица, — сказала Илона Витальевна, посмотрев в журнал. — Курская Дельфин. Вставай, расскажи нам немного о себе.

Дельфин оторопела. Она встала, не зная, что говорить. Слова застряли в глотке льдинками.

— Ну что же ты молчишь? Расскажи о себе, — нетерпеливо сказала учительница. А Дельфин едва ли видела что-то перед глазами — она слышала, как однокурсники перешёптываются, как смеются над ней, не могущей сказать ни слова.

— Ну раз уж ты у нас такая молчунья, можешь хотя бы пьесу с листа считать вместе с дирижированием? — спросила в итоге Илона Витальевна. Дельфин кивнула.

Её вызвали к инструменту, на котором уже стояли ноты.

Спеть было несложно — она спела. Она с детства знала, что у неё абсолютный слух. Это единственное, что шло впротивовес бракованному сердцу.

Она чувствовала себя Русалочкой, лишённой голоса и человеческих слов, но имеющей только звуки и мелодии.

— А что, вполне прилично! Учитесь, дети, — похвалила её Илона Витальевна, и она неловко улыбнулась.

Стыд за отсутствующую самопрезентацию всё ещё сковывал её тело — когда она шла к своему месту, казалось, что все глаза направлены на неё.

И он тоже. Тоже смотрел. Глядя на неё, он ткнул в плечо ручкой сидящего впереди парня, и они вместе о чем-то посмеялись. У него была красивая улыбка — только и подумала Дельфин, прежде чем сесть на своё место и уткнуться в тетрадь, снова в привычном уже ей одиночестве.

Она не знала, что ей рассказать о себе. Разом в голове перематывались картинки её прошлого — детство вместе с Джеральдиной, больница, отец, рассказывающий о России. Революция. Снова больница. Больница.

«Всем привет, я Дельфин и всю свою жизнь я провела во Франции».

Нет, совсем не такого ждали от неё новые одноклассники.

А всё, что она могла рассказать о Франции — это то, насколько она устала от больничной еды. И что музыка в больнице совсем не сочинялась. Без Джеральдины тоже.

— Ну что ж, сегодня повторяем септаккорды, а потом приступим к чтению с листа, — в конце концов, сказала Илона Витальевна, и продолжился урок. Дети разом замолчали, будто у них что-то перещёлкнулось в голове. Это удивило Дельфин. Прежняя живость быстро сменилась тишиной и ударами указки под гармонический соль минор.

Дельфин не знала, как проходит обучение в больших заведениях — когда вы вместе обучаетесь, обсуждаете уроки, помогаете друг другу. Для неё пансион был новинкой. Она училась музыке дома — мама нанимала для них с Джеральдиной учителей, и они приходили к ним на дом.

В свой первый день она чувствовала себя пугливой ланью — дёргалась от каждого движения, от каждого слова, обращённого к ней. Всё проходило словно во сне — во сне она двигалась по коридору за однокурсниками молчаливой тенью, во сне она слушала биографию Баха на истории музыки. С ней почти не разговаривали, больше её не просили рассказать о себе, и она была этому благодарна.

После двух уроков, сольфеджио и истории музыки, следовал завтрак — хлеб с маслом, манная каша и чай. На завтраке она тоже сидела одна, краем уха прислушиваясь к разговорам. Ребята обсуждали учителей, свои домашние задания, и друг друга — она не знала этих людей, не знала их совместных шуток, да и слова не все расслышала и не все понимала.

До неё только начинало доходить, что она иностранка в новой стране, в пансионе, в котором учатся дети Советского союза. Хотелось оглянуться на стены, всё ещё украшенные бумажными кленовыми листьями, на накрытые столы, чтобы убедиться воочию: здесь было также разноцветно и пёстро, как и в саду вокруг пансиона. Повсюду слышались разные имена из разных стран, которых она до и не слышала никогда.

Она сгибала салфетку в лебедя — как они когда-то делали с Джеральдиной.

Специальности её будет обучать сама директриса Селигерская. Ей было очень интересно послушать игру Дельфин воочию — так она писала в письмах к маме.

Её кабинет был полон цветов. Всё те же подсолнухи на подоконниках. Сквозь окно виднелась огромная яблоня с опадающими жёлтыми листьями, уже коснувшиеся Земли. Яблоня была до того высокой, что доставала толстыми курчавыми ветками аж до окна второго этажа.

Дельфин аккуратно постучалась и, озираясь, вошла после того, как услышала тихое «Входи».

— Ну что же, садись за инструмент, Дельфин, не стесняйся, — сказала она.

И Дельфин села. Она показала ей несколько пьес — руки почти не слушались и постоянно соскальзывали с октав и аккордов. Не получалось после долгого перерыва в занятиях вернуться к прежней беглости.

Директриса молчала. Как и сама Дельфин — уставившись в одну точку, она просто смотрела в надпись на фортепиано «Красный октябрь», а листья на улице всё спадали с яблони и спадали.

Она хотела извиниться за свою неумелую игру, но не знала, как правильно сказать то, что было у неё в душе.

— Дельфин, я, конечно, понимаю, — аккуратно начала директриса после долгого молчания. — Вряд ли после… инцидента у тебя были силы и возможность заниматься, но, честно говоря, это совсем не тот уровень, на который я надеялась и который мне обрисовали твои родители и учителя.

— Я знаю, madame, — от волнения она перешла на родной язык и зачастила. — Я знаю, я нагоню, обязательно нагоню.

— Вряд ли у тебя получится соревноваться с нашими учениками, если ты не будешь заниматься, — её морщинки вокруг рта обозначились сильнее. В глазах было полно печали. Дельфин тут же, как птичка, спрятала свой. Щёки горели. — Сегодня мы посвятим тебя в пионеры, и ты дашь клятву, что будешь помогать ребятам, и они станут тебе верными товарищами в этом нелегком пути — освоении музыки, а ведь это очищает душу. Так что я очень надеюсь на твою добросовестность, иначе нам придётся попрощаться очень быстро.

— Да, конечно, madame, — потухше сказала Дельфин.

И сложила свои многострадальные пальцы в замочек.

Она всё лето учила клятву, которую ей нужно было повторять на посвящении. Папа говорил, он тоже в юности давал клятву в школе. Они помогали ветеранам после войны, старались хорошо учиться и присягали Вождю на верность. Он подарил ей свой галстук, сказав, что больше он ему не понадобится.

Посвящение проходило в актовом зале. Первокурсники, стоявшие на сцене рядом с ней, взволнованно переглядывались — они с радостью и испугом ждали новый галстук и новый статус в лице пионера. На неё смотрели слегка надменно и удивлённо.

«А она что, из Франции, тоже станет пионером? Немыслимо!»

Дельфин сама не могла никак в это поверить — ей казалось, это происходит не с ней. Всё хотелось схватиться по привычке за руку матери, но мать в далёкой Москве, разбирает наверняка свой чемодан и ругается с папой.

Хотелось схватиться за сердце. Постоянно, постоянно болело.

Директриса говорила в микрофон — об общем мире Союза, о том, как важно сохранять единство в трудные времена. До Дельфин всё доносилось словно сквозь сон.

— Дорогие ребята, сегодня в наших рядах будет пополнение. Первокурсники примут присягу, как и наша новая ученица, Дельфин Курская. Повторяйте клятву за мной.

— Клянусь сердцем любить товарищей, как самого себя…

— Клянусь оберегать и защищать своих товарищей в беде и здравии…

Торжественность момента зримо висела в воздухе.

Очередь дошла и до неё, и она, ломая язык, на чужом наречии клялась любить совсем чужую ей страну.

— Я, Курская Дельфин, вступая в ряды Всесоюзной Пионерской Организации имени Владимира Ильича Ленина, перед лицом своих товарищей торжественно обещаю: горячо любить свою Родину. Жить, учиться и бороться, как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая партия. Всегда соблюдать законы пионеров Советского Союза.

Не чувствуя слов, онемевшим ртом продолжала произносить такие чужие ей слова, и не видя перед собой никого, смотрела в толпу одноклассников, и все лица перед ней становились размытыми.

Вдруг она почувствовала, что сердце у неё прихватило.

Ей показалось, в толпе незнакомых ребят она увидела знакомое лицо — то, которое смотрит на неё из зеркала каждый день.

Что бы она сказала, видя всё это?

И Дельфин закрыла глаза.

Пионерский салют она отдавала с закрытыми глазами — лишь бы из них не полились слёзы.

Глава 2. Об уроках сольфеджио и новых галстуках

Дни текли дождём, скатывающимся огромными каплями по стеклу. В первую неделю уроки были не слишком сложными — Дельфин тихо садилась в классе, тихо слушала, и на неё не особенно обращали внимания, чему она была несказанно рада.

Пансион жил своей тихой жизнью — сплетни текли по трубам, на внешних стенах писались надписи, кто где был, а в саду, на веранде, прятались девочки, обсуждая мальчиков. Жизнь будто протекала мимо неё, как свежий ручей в лесу. А она и была рада ходить тенью по холодным каменным стенам.

Осень тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года была холодная, осыпалась льдинками на языке и утренним инеем по траве.

— Здравствуйте, ребята, — он вошёл в класс — грузный и улыбчивый. Норик Сергеевич. Учитель ансамблирования.

Ещё в начале года директриса сказала о том, что им необходимо научиться играть в оркестре, слаженно и правильно, слушая друг друга. Только так они овладеют игрой полностью, научившись слушать соседа и самые мелкие компоненты музыки.

Дельфин знала, что на третьем курсе ансамбль был уже сложившийся, и ей нужно было как-то влиться.

Огромный зал вмещал в себя много света — сквозь огромные стёкла холодное осеннее солнце пускало свои лучи и бросало солнечных зайчиков по стенам. Ребята сидели в полной тишине и с прямыми спинами. На этот раз в классе был не только класс фортепиано, но и остальные классы — струнные, ударные. Дельфин удивилась такому огромному количеству лиц.

— Ну что же, Мендельсона будем разучивать? Или концерт Рахманинова? — спросил улыбающийся учитель.

— Рахманинова, Рахманинова, — заголосили ребята.

— Что ж, открывайте тогда страницу тридцать два, — Норик Сергеевич, мужчина средних лет в твидовом пиджаке, взял в руки палочку для дирижирования и радостно ею поиграл в пальцах — так ловко, что Дельфин засмотрелась. — Сейчас определим, кто какую партию играет.

Ей досталась партия фортепиано в малой октаве.

— Что же вы расхлябанные такие, — с непонятным акцентом раздражённо вдруг выпалил он, когда они читали с листа концерт. — Вы слушать друг друга будете или нет?

— Я не могу, он не попадает по нотам, — сказала вдруг капризным тоном Маша, намекая на игру сидящего рядом с ней парня, который играл на виолончели. — Это совсем невозможно.

— Если каждый будет обвинять товарища, тогда понятное дело, ничего у вас не получится, — безапелляционно добавил Норик Сергеевич, экспрессивно размахивая руками. — У вас и низы звучат как Реквием Моцартовский, что за аллегро? Это модерато, а не аллегро! Гляжу в книгу, вижу фигу, называется!

— У меня не получается партия с альтерацией, — заныл вдруг кто-то на задних рядах. Дельфин теперь знала, что тот парень, с которым она танцевала, — Даня Иванов, и сейчас она обернулась, чтобы посмотреть, как он закатил глаза. Он всегда выглядел так, будто знал чуть больше окружающих — на скуластом лице всегда была написана скука и пренебрежение. От того Дельфин чувствовала, как слегка боится его. Здесь у многих, особенно у её соседки, всегда было такое лицо.

— А потому что летом играть надо! Тогда и чтение с листа даваться будет лучше, — покачал головой Норик Сергеевич. Его доброе лицо нахмурилось всеми его морщинками. — Если узнаю, что вместе не репетировали до следующего урока, каждому лично уши оторву.

При этом звучал он скорее шутливо, чем угрожающе. И ученики рассмеялись.

— Слушайте своё сердце, пока играете. И не впускайте в него злости на товарища, обиды. Тогда и товарищ играть будет лучше.

Дельфин не знала, как ей слушать сердце, которое ей не принадлежит. Она не слышала его совсем.

Но она улыбнулась вместе со всеми, чувствуя, как улыбка зарождается где-то в животе.

— Эй, француженка! Ты не могла бы мне случайно одолжить ноты Рахманинова! Я тебе верну завтра, перепишу и верну, правда! — вдруг остановили её в коридоре, едва они выходили с группового урока.

— А… а, да, конечно, — и отдала ноты мальчику со струнного факультета, решив проигнорировать смешки, которые слышала за своей спиной.

Спустя секунду её обступили её одноклассники-клавишники, в числе которых и была её соседка.

— Ты что сейчас сделала? Предательница! Ты предала наш факультет!

Аритмия

Содержание

Глава 1. О потерянных шарфах, коте Адажио и подсолнухах на подоконнике

Глава 2. Об уроках сольфеджио и новых галстуках

Глава 3. О бракованных сердцах, истории музыки и разговорах в стиральной комнате

Комментарии (0)