…видит, как ты плачешь и 

Обнюхивает вдоль твоего бедра, руки сжимают его шею. Его взгляд остается острым, как и всегда, хотя несколько волосков все еще скользят по его лбу и попадают в глаза — он не утруждает себя, не смахивает; они просто упадут обратно в следующие секунды.

Вместо этого он предпочитает смотреть на тебя — рот практически присосался к твоему клитору, широкие плечи блестят от пота. Он успел только стянуть с себя рубашку, прежде чем раздвинул твои ноги и практически 

 между ними; и все же, час спустя, когда ты уже сбилась со счета, киска была липкой, опухшей и слишком чувствительной, он даже 

Его язык остается на твоем клиторе, толкаясь взад и вперед, но, как он обычно делает, прижимается носом к твоему горлу и 

, как одержимый запахом чудак, которым он является.

Знакомый румянец смущения вьется и закручивается спиралью по всему телу, раскаленный докрасна и головокружительный. Не имеет значения, сколько раз он это делает — опускается ли он к изгибу твоей шеи, чтобы понюхать твои духи, или просовывает нос между твоих грудей, — это все равно заставляет твой желудок переворачиваться, а щеки гореть, а в горле застревает стон стыда.

Если бы ты только могла сказать ему, чтобы он прекратил — скажи ему, что 

это неловко, это странно

, это заставляет твой живот шевелиться, твой клитор пульсировать, а твою киску сжиматься — 

. Твой ум пуст, хорошо, радостно, пустота от всех забот и проблем, кроме той, что у вас между ног. Он знает это; вот почему он выглядит таким довольным собой, довольным лизать, сосать и нюхать так долго, как ему заблагорассудится.

—Ма-Майк-выдыхаешь ты.—хватит уже…

Он лишь только улыбается — улыбается так, что обещает еще много-много часов этого дразнения, пожирающего тебя ради его удовольствия и его желания, прежде чем ты получишь хоть малейший вкус оргазма.

Если бы ты только могла сказать ему, чтобы он остановился. В таком положении единственное, что ты можешь делать, — это надувать губы, рыдать и стараться, чтобы нижняя губа не дрожала, крепко сжимая кулаки.

Майк Закариас.

alisdas

печень трески

определение: дакрифилия относится к сексуальному удовольствию или возбуждению от того, что вы видите слезы или слышите звуки плача.
Кто плачет, и кто тот, кто получает удовольствие от наблюдения?

Shingeki no Kyojin

ОЖП/Эрен Йегер

ОЖП/Майк Захариус

ОЖП/Эрвин Смит

ОЖП/Леви Аккерман

ОЖП/Райнер Браун

ОЖП/Зик Йегер

ОЖП/Порко Галлиард

dacryphilia

ru-dacryphilia-alisdas-perevodchik-pechen-treski

…видит, как ты плачешь, и 

Он притворяется таким нежным, и в некотором смысле так оно и есть; нет никакой неискренности в том, как он проводит большим пальцем по твоей щеке, размазывая твои слезы; нет неискренности в мягкости его глаз или мягком смешке, приглушенном твоей шеей. Нет никакой неискренности в том, как его голос, баритон и гладкий, как он, путешествует по воздуху к твоим ушам: —Ты выглядишь красивее всего, когда плачешь, дорогая.

Но его бёдра - это совсем другая история: безжалостные и очень точные, вращающиеся и скрежещущие в этом чертовски 

 движении, головка его члена приподнимается вверх и прижимается к тому мягкому, губчатому месту внутри тебя, которое заставляет тебя сжиматься. Его 

 такие же — твой чувствительный клитор зажат между указательным и большим пальцами его правой руки, опухший и красный и подверженный большей части его поддразниваний.

Если можно назвать то, что он делает, 

, то на самом деле это не так. В начале занятий любовью всегда есть этап, когда он пытается быть нежным, пытается обращаться с тобой со всей заботой, которую, по его словам, ты заслуживаешь; мягкие прикосновения и более мягкие поцелуи, тонкие, как паутинка, следы его пальцев, бормочущие признания в любви на твоей коже… но все это рано или поздно забывается.

Праздно, разум мутный и приятно туманный, ты вспоминаешь то, что он однажды сказал — в порыве страсти, не меньше, хотя и не такой любовной и интимной, как 

 страсть. Что-то о дьяволах и необходимом зле и хороших людях, делающих плохие вещи - ты не можешь вспомнить, не здесь, не с его членом на глубине восьми дюймов в тебе, и твое дыхание сокращается и 

так близко, так, так близко—

Очевидно, он хотел сказать, что он такой же дьявол, как и любой другой человек в его положении. В это и легко, и трудно поверить, когда он вот так часами горбится над тобой, прислужник твоего альтера — если, конечно, киска представляет собой альтер; если его сердце и душа (поврежденные, как он утверждает) представляют собой подношения.

—Еще один, — обещает он, горячее и тяжёлое, тебе в ухо, обещание, которое он давал дважды- 

—уже последние несколько часов. Ты бы назвала его ненасытным, если бы не проливала слезы в своем желании к большему. —Дай мне еще один. Это все, что я хочу.

(Это еще одно обещание, которое он нарушает — на самом деле это 

. Он заставляет тебя еще раз смазать его, прежде чем кончить в тебя; даже тогда, после этого, он проставляет рот над твоей киской и заставляет тебя кончить ему в рот, прежде чем он насытится, удовлетворится. Хотя, по правде говоря, ты не уверена, что он знает значение этого слова.)

Может, он и дьявол, но любимое средство Эрвина — это оргазмы, а его любимая тема — это ты.

Эрвин Смит.

—Ой. Хватит крокодиловых слез. — Его рука легонько касается твоей щеки на мгновение щиплет, глаза слезятся еще сильнее, горло сжимается, а киска сжимается вокруг него. Звук, который он издает, звучит так, будто его выбили из него, и если бы вы были любым другим человеком, вы бы подумали, что он ненавидит вас с тем, как он смотрит на вас сверху вниз-серые глаза сузились, а губы на мгновение скривились.

—Конечно, тебе бы это понравилось.

Он из тех, кто говорит. Он не хочет, чтобы ты была для его здоровья –

 означает: широко распахнутые и заплаканные глаза, набитая членом, большой палец одной руки неумолимо давит на твой клитор, а пальцы другой 

 сжимают соски. Время от времени убирая руку с твоей груди, чтобы легонько шлепнуть тебя по лицу под видом того, чтобы 

заставить сконцентрироваться.

О нет, Леви Аккерман, несмотря на свою дурную славу и известность, получает удовольствие, видя, как твои щеки блестят от слез, глаза краснеют от слез, губы надуты и дрожат. Получает удовольствие от того, что твоя хорошенькая киска сжимает его, как тиски, липкие стенки пульсируют и пульсируют вокруг него, пока ты не оставляешь красивое белое кольцо крема на его члене с каждым толчком; получает удовольствие от дыхания, криков и всхлипываний его имени -потому что это звучит приятно, не так ли?

. — Руки царапают его грудь, а ресницы мокрые и распухшие, слипаются друг с другом.

— думает Леви, пытаясь перевести дыхание. 

Вот и все. Это то, что он любит слышать.

—Еще немного, — ворчит он, 

 на мгновение, что твои глаза закрыты, потому что румянец, разливающийся по его щекам, и открытый рот не для тебя.

В каком-то смысле ему неловко признавать, что кто-то может оказать на него такое глубокое воздействие. Легче общаться через прикосновение, будь то взъерошенные волосы или его голова на твоих ногах — не так просто, когда речь заходит об этом.

Значит, он в этом не признается. Никогда. Он будет вдавливать в тебя, пока твои глаза не наполнятся слезами, будет возбуждать тебя, пока ты не заплачешь, 

 о том, в чем ты даже не уверена, что справишься. Он позволит своему животу приятно скручиваться, когда ты шмыгаешь носом и бормочешь его имя, глаза остекленевшие; он кончит, прижавшись бедрами к твоим, и твое имя на его языке, сладкое сладкое—

И все это время он будет притворяться — для твоего же блага, чем для своего, — что он не такой ужасный, кошмарный, 

Леви Аккерман.

Он болезненно снисходителен — глаза весело сверкают при каждом повороте бедер, при каждом

сдавленном шуме, который застревает в груди. Он делает это для себя так же, как и для тебя; думает, что это, в некотором роде, забавно, видеть, как ты вздрагиваешь от удовольствия, горло рвется от вздохов и криков, глаза щурятся от каждого грубого, наполненного мучительным трением простыни о твой клитор.

—Не убегай от этого, -бормочет он, ухмыляясь этой дерьмовой ухмылкой, которая почти заставляет тебя закатывать глаза. 

, ты подчеркиваешь, потому что ты уверенна, что потеряла контроль около 10 минут назад — примерно в то время, когда он перестал играть и начал вращать бедрами так, как он знает, что может. Его руки прилипли к твоей заднице, останавливая тебя от того, чтобы извиваться и брыкаться, как ты инстинктивно делала. —Эй, эй, эй. Ну же. — так легко слушать, да?

Эрен иногда становится таким, в основном, когда чувствует, что ему нужно что-то доказать. Несколько лет назад он нашел бы ближайшего желающего участвовать в драке и отправился в город, не добившись ничего, кроме синяков на костяшках пальцев, разбитой кожи и синяка под глазом. Теперь, после многих ругательств и упреков, он начал вкладывать свою энергию во что-то гораздо более конструктивное.

Хотя ты не думаешь, что в том, как он ломает тебя, волосок за волоском, клетка за клеткой — не удовлетворен, не готов, 

, пока он не заставит тебя уткнуться головой в подушки, а твое лицо все заплаканное и грязное, всхлипывающее и заплаканное, не знающее, где верх, а где низ.

Когда начинаются первые слезы, когда он начинает дуться, он знает, что ты начинаешь уклоняться от него — вот почему он предпочитает, чтобы ты лежала на животе, чтобы он мог оседлать твои ноги, обхватить твои округлые бедра и притянуть тебя к себе так сильно, как он хочет. У тебя есть стоп — слово — у тебя есть предел, и ты их 

, — и все же, сколько бы ты ни плакала, ты никогда не находишь в себе сил сказать его.

Он знает почему. Не извращайся, он тоже плачет.

Не так, как ты; рыдания от избытка и недостаточности, болезненных уголов удовольствия между ног — его слезы очищения. Когда его плечи сгибаются под тяжестью мира, а голова затуманена тем и этим, и ответственностью, и наследием, и жизнью, 

, столькими потерями и болью, и все это на 

. Его голова оказывается на твоей груди, или на плече, или на шее, слезы капают на твою кожу, и ты принимаешь его без жалоб.

Ты проводишь пальцами по его волосам, прижимаешься губами к его щеке и 

, говоришь, что все в порядке, что никуда не уйдешь, 

что любишь его, любишь, любишь.

Эрен Йегер.

Рот разинут, как будто он не может поверить ни во что из этого: скулящие всхлипы; вздохи его имени; твои влажные, слипшиеся ресницы и твои полные слез глаза, уставившиеся на него, как будто он в одиночку повесил звезды в небе. Ты прекрасна. Ты — ты 

 чем красива, но Райнер никогда не был хорош в поэзии, он все еще красноречив рядом с тобой, даже больше, когда его рука зажата у тебя между ног — он обменивает свои сонеты и сонаты на то, чтобы наклониться вперед и поцеловать тебя, все неряшливо и грязно, и больше укусов, чем чего — либо еще.

Это не первый раз, когда он так с тобой, и, конечно, не последний, но это, должно быть, говорит 

, что каждый раз кажется первым. Это то, как ты дрожишь, когда он оттягивает твои трусики в сторону, как твое дыхание становится прерывистым и дрожащим, когда он впервые касается своими пальцами

твоих липких губ. То, как, отказав тебе в оргазме или дав вам слишком много, ты начинаешь всхлипывать, рыдать и 

 — в основном его имя. Иногда это бессвязное бормотание, но в основном это его имя.

(Это то, чем он очень гордится.)

—Милая, — говорит он, бормочет, проталкивая пальцы внутрь, наружу. Ты такая 

, течёшь на его ладонь и заставляешь краснеть его щеки. Он чувствует каждый дюйм твоей киски, как будто; мягкие, шелковистые стенки; толстые бедра, мягкие и ватные, зажатые в его руки; то единственное губчатое маленькое пятнышко, которого он достигает, когда поворачивает кончики пальцев в нужном месте — месте, которое заставляет тебя возбуждаться, и метаться, как драгоценная маленькая принцесса, которой ты являешься. «Ты…»

—Близко, — выдыхаешь ты, —

б-близко, так близко, п-почти.

А когда ты кончаешь — ну, это его любимая часть. Ты почти всегда пытаешься прикрыть лицо, слишком потрясённая всем этим, чтобы смотреть ему в лицо; и, в свою очередь, он почти всегда сжимает твои запястья одной рукой, чтобы наблюдать за тобой, наблюдать, как твое лицо искажается, и эти прекрасные гребаные слезы, наконец, начинают течь по твоим щекам.

Ты делаешь то же самое для него — потому что он тоже быстро теряет хладнокровие. Он не хочет этого делать, но когда ты над ним — делаешь это бедрами (это движение вперед и назад, ты знаешь, о чем он говорит) и смотришь на него с таким выражением в глазах—

 заводит этот чертов взгляд. Он не знает, как это объяснить — все, что он знает, это то, что он чувствует. Как будто он чего-то стоит. Как будто он 

Прежде чем он понимает, что происходит, его глаза щиплет. У него сдавливает горло. Его нижняя губа дрожит. Пальцы, сжимающие твои бедра, вдавливаются в кожу, и он пытается откинуть голову, пытается отвлечь тебя от внезапной влаги, собирающейся под глазами и стекающей по лицу, — но ты видишь это, ты видишь его, и твои пальцы хватают его за подбородок и тянут назад, чтобы посмотреть на тебя.

—Райнер, ты тяжело дышишь, —Перестань 

Он никто, если не твой покорный слуга — и поэтому он позволяет тебе ездить на нем, позволяет себе потерять все критические мысли в пульсирующих стенках твоего влагалища, в подпрыгиваниях твоих грудей, в 

шепоте любви к тебе, Райнер

, в жаре и полноте твоих бедер и твоей задницы в его руках, в… —

Райнер Браун.

..... видит, как ты плачешь и 

Он подлый. Вы знаете это, он знает это — ни один из вас никого не обманывает, иначе говоря. Он будет слишком сильно щипать тебя за щеки и шлепать по заднице, пока она не онемеет; он мимоходом будет дергать тебя за волосы, просто чтобы заставить тебя рычать, держать вещи над тобой и вне твоей досягаемости, просто чтобы заставить тебя позвать его—

—Папочка, — повторяет Зик, четко выговаривая каждый слог. Он убирает руку с твоей задницы, и ты напрягаешься — между вами повисла тяжелая и предвкушающая тишина, прежде чем—

 Его ладонь снова соприкасается с кожей твоей задницы, мужчина одобрительно мурлычет, когда плоть содрогается от удара.

 трудно. У него всегда такой низкий, жужжащий голос; что-то, что заставляет его звучать совершенно 

, как будто он не кончает от того, что он глубоко в твоём животе, как будто он не просто 

 от того, что ты сосала его пальцы всего несколько мгновений назад. —Два слога. Конечно, ты же еще не совсем глупая?

 Ты кричишь, голос дрожит от комка в горле. —Нет, так что… так что перестань говорить, что я такая!

Твоя нижняя губа дрожит, глаза большие и стеклянные, и Зик даже не 

 тебя, не с того места, где он сидел около твоих бёдер, на 9 с небольшим дюймов глубоко в твоем влагалище. Боже, как бы он хотел… нет ничего лучше, чем видеть тебя такой. То, как поджимаются твои губы — глупая попытка удержаться слезы, на самом деле — то, как ты смотришь на него, недоверчиво и хмуро, как будто ты даже не можешь 

 поставить твою дерзкую задницу на место.

—Ну же, хихикает он. — Нет смысла отрицать это.

Дело не в том, что Зику не нравится, когда ты плачешь, или что он накажет тебя, или 

 в этом роде — совсем наоборот. Ему это нравится. Он 

 это. Он хочет, чтобы ты отдала свое благополучие в его руки, позволила ему разобрать тебя на части, пока ты не будешь корчиться, плакать и бормотать, а затем он хочет быть тем, кто снова соберет тебя вместе. Что-то в уязвимости всего этого; простой факт, что ты доверяешь ему этого достаточно, чтобы позволить себе сделать это с тобой.

Все еще. Если он не будет вести себя немного сердито, ты просто будешь действовать чаще. Так что он должен делать вид, по крайней мере, когда ты ведешь себя 

 дерзко. Шлепок тут и там, ехидный комментарий или два.

—Эй, теперь, — говорит Зик — его голос беззаботный и беспечный, но не ошибись: контроль принадлежит ему, он всегда был таким. Он двигает бедрами, самое 

, совсем малейшее, но тупая, шелковистая головка его члена прижимается к самой губчатой, самой

 части тебя. Ты стонешь, как маленькая возлюбленная, пальцы сжимают простыни так сильно, что 

, и он клянется, что твоя киска сжимает его, как будто 

 его. —Кажется, я просил тебя кое-что сделать.

(Теперь пусть будет известно, что Зик 

 твои пределы. И ты тоже. Это причина, по которой у тебя есть стоп — слова, причина, по которой ты пользуешься системой стоп — сигналов, причина, по которой сейчас Зик двигается вперед, накрахмаленная, отглаженная ткань, его пуговицы скользят по твоей обнаженной спине, когда он наклоняется ближе, чтобы взглянуть на твое лицо.

, он размышляет, наблюдая за выражением твоего лица. Твои брови нахмурены, а глаза сузились, раздражение и наглость явно занимают главное место. 

Никакой искренней печали. Просто хорошенькая, надутые губы на хорошеньком, угрюмом личике

Тогда не о чем беспокоиться. И все же — и не говори об этом людям — он ничего не может с собой поделать. Он наклоняется ближе, достаточно близко, чтобы ты могли почувствовать, как его борода царапает вашу кожу, и нежно прижимается носом к вашему лицу. Он даже быстро и небрежно чмокает тебя в щеку — что-то настолько нехарактерно мягкое, что заставляет тебя сжаться вокруг него, тихо суетясь про себя.)

—Только не говори мне, что ты 

 плачешь, — говорит Зик, смеясь. —Жалко. И все потому, что я попросил тебя сказать одно-единственное слово?

Ты снова хнычешь, и Зик — против своей воли — ловит себя на том, что невольно улыбается.

Зик Йегер.

У него репутация подстрекателя, язвы, того, кто сложив руки на груди, злится, пыхтит и закатывает глаза только потому, что может. Начинает драку, 

 драку, хмурый, тот, к кому ты идёшь, когда хочешь услышать что-то пессимистически реалистичное. Он не хочет говорить, что все так притворственно, потому что это не так, но он гораздо более эмоционален, чем показывает. Гораздо мягче. Он чувствует все глубоко, 

, и это проявляется как непостоянство, гнев и раздражение — но здесь, в твоей постели, в 

—О, детка, — воркуешь ты — и перестаешь подпрыгивать у него на коленях, чтобы надуться, обхватив его острый подбородок мягкой рукой. Его глаза покраснели, нос и щёки тоже порозовели, губы дрожат в попытке сдержать крики, застрявшие в горле. Он думает, что его руки были приклеены к твоим бедрам в течение нескольких часов, но время начало бежать, скользить и искажаться так, как 

на самом деле не должно

. —Ты плачешь, мой милый мальчик.

Ты единственная, кому он позволяет так дразнить себя — он имеет в виду, когда он уязвим. Когда он кропотливо снимает каждый защитный слой, который он создал, и лежит голый, чтобы ты любила, чувствовала и 

 — потому что он позволяет тебе использовать его, Боже милостивый, он позволит тебе использовать его, если это означает, что ты возьмешь его член в руку, возьмешь все это в себя и будешь задыхаться, как он. Он позволит тебе использовать его, если ты будешь нежно целовать его, называть своим красавчиком и ездить на нем так, словно от этого зависит твоя жизнь.

— Не могу… ничего не могу с собой поделать, — говорит он, слегка шмыгая носом, но пытается проморгать жжение в глазах и комок в горле. В этот момент Порко не слишком уверен, вызваны ли слезы ощущением того, как ты сжимаешь его член, или внезапным осознанием того, что он действительно, 

 любит тебя. —Это так хорошо.

Твои губы изгибаются в улыбке, слишком дьявольской для твоего лица — но это ты. Это все ты. Независимо от того, лежишь ли ты на нем, вращая бедрами и прижимая его руки к свей груди, или под ним, шепча его имя и умоляя, ты уже давно довела до совершенства идеальный маленький ангельский фронт. Широко раскрытые глаза и блестящие, искусанные губы, мягкие стоны его имени — все это легко отбросить в сторону и обменять на самодовольные ухмылки и стратегически расположенные засосы. Рука на его сердце.

Жжение в его глазах возвращается с новой силой, и твои бедра ускоряются. Тепло в животе нарастает; растет, растет и растет, пока пальцы на ногах не скручиваются, а сердце не застревает в горле, и он не просто 

 об этом сейчас; нет, он это знает. Он любит тебя, он любит тебя, он 

 любит тебя, он сделает для тебя все, что угодно, если ты просто… просто—

—Если ты хочешь кончить, — ты тяжело дышишь, ухмыляясь, и он знает, что выглядит как дурак — знает, что смотрит на тебя с открытым ртом и широко раскрытыми глазами, —ты знаешь, что должна сделать, дорогая.

Как он мог забыть? Это его любимая часть. Он берет два пальца, подносит их ко рту; обмазывает их липкой, вязкой слюной, прежде чем попытается поднести их к тебе. А потом он протягивает руку между вами обоими и проводит прямо по твоему маленькому клитору, прямо по своему любимому маленькому бутону — и эффект мгновенный. Твоя киска сжимается вокруг него, и твой голос дрожит, тонкий, пронзительный и 

, такой же отчаянный, как и его собственные стоны; твоя рука на его груди дрожит, и твои глаза прикрыты.

— Ты такой… Боже, Порко… ты такой 

! У тебя такой голос, словно ты сама готова расплакаться. Ты продолжаешь водить большим пальцем по его скуле, размазывая слезы, которые капают из его глаз по коже, твой рот приоткрыт в небольшом «о». Как будто видеть его с затуманенными глазами и рыдающим-это самая сексуальная вещь, которую ты когда— либо видела, 

Потому что ты сжимаешься вокруг него, дыхание застревает в горле, звуки становятся все более и более хнычущими, пока… 

. Это откровение, вот что это такое. Липкие стенки напрягаясь и расслабляясь, пульсируют и массируют его член, как будто это все, что он когда — либо должен был делать — бедра Порко приподнимаются, и прежде чем он это осознает, он тоже кончает. И тоже плачет. Открыто. Выкрики твоего имени и бессмысленные бредни — он понятия не имеет, что говорит, только то, что он наполняет тебя, и ты такая теплая, такая 

, его разум затуманен, и ничто другое не имеет значения, кроме того, что здесь и сейчас.

Ты падаешь ему на грудь, тяжело дыша, и Порко думает — 

 — что, как и каждый раз, когда вы вместе ложитесь в постель, он никогда не будет прежним. Что он сказал раньше?

Ах, да: рука на его шее и на сердце.

Ссылка на исходную публикацию - https://ficbook.net/readfic/10663892

Порко Галлиард.

Много ли вы знаете манг, по которым делались театральные постановки и ставились мюзиклы? Думаю, можно назвать только одно произведение аниме, удостоенное такой чести. Речь, конечно же, о знаменитой «Атаке Титанов» («Attack on Titan» или просто АОТ) за авторством Хаджиме Исаямы. «Атаку Титанов» называют «Игрой Престолов от мира аниме» – не только по причине схожести концепции, но и из-за заоблачного уровня культовости. Тираж произведения с момента начала выпуска и по нынешнее время превысил 100 миллионов экземпляров по всему миру, а режиссёр известного ужастика «Оно» Андрес Мускетти держит где-то в своём столе сценарий на полноценную голливудскую экранизацию.
Мы предлагаем вам присоединиться к фэндому, чтобы увидеть мир AOT так, как его видят другие поклонники. Вы можете читать фанфики «Атака Титанов» в формате Т/И, будто попали в эту завораживающую вселенную и сражаетесь против гигантов бок о бок с Леви, Эреном, Эрвином, Энни, Микасой, Армином и Райнером. У нас найдете ФФ с ОМП, ОЖП и даже с ограничением 18+. Кроме того, вы можете ознакомиться с реакциями других читателей, чтобы не тратить время на метод «проб и ошибок» и сразу найти фанфики, которые окажутся по вкусу.