Рейниру всегда поражало мастерство Деймона находить покой там, где царил беспощадный хаос…

Лучше этого он умел лишь разводить хаос среди такого покоя, при каком от скуки начинали зевать даже боги. Унылость и тоска не были ему ни друзьями, ни врагами. Это талант, вздыхал король, устало сжимая переносицу, когда ему в очередной раз доносили о выходках неугомонного братца. А маленькая Рейнира, сидящая рядом, то и дело по-детски хихикала в локоток, восхищённая нравом любимого дяди.

Сколько же лет минуло с тех пор? Уж и не счесть. Но то, что принц по-прежнему доводил короля до белого каления, оставалось неизменным. Изменилось же то, что теперь в его отсутствие этим увлекалась и принцесса.

— Отец поседеет, когда узнает, чем мы тут с тобой занимаемся.

Она тронула взлохмаченный чуб принца, откидывая пару прядок с его бровей. Тот, всё ещё не в себе, отчасти разморённый и вялый, в ответ только хрипло хмыкнул:

Когда он перехватил её ладонь, Рейнира захихикала:

— Тогда ты тоже… — К костяшкам тотчас прилила кровь, когда он осторожно поцеловал их. — И я.

Деймон кашлянул, возвращая осипший голос к норме. На скуле у него багровел след от замявшейся навлочки.

— Визерис поседел от наших грехов. А мы — от его благочестивости.

— И теперь его благочестивая жена таращится на меня за завтраком… А мне кусок в горло не лезет.

Отшвыривая продавленную подушку, Деймон размял плечи. После крепкого сна тело порядком затекло — задубело и отяжелело, как от тренировки, следующей за долгим перерывом. Поясницу ломило, а рассудка не покидал туман сновидений. Хотелось поскорее прогнать его — предаться физической нагрузке.

Деймон не без труда выпутался из-под одеяла и, привлекая к себе брыкающуюся Рейниру, навалился на неё целиком, вминая в перину, переплетая пальцы, завлекая в новый день. После совместной ночи она вся пропахла им — им и книгами, которыми они обложились ещё дотемна. Лохматая и немного заспанная, она в полудрёме жмурилась и то и дело потирала заломившиеся реснички. Едва заметные веснушки, усеявшие её вздёрнутый нос, задорно плясали, когда она морщилась, как от щекотки. Утро выдалось на удивление мирным и тихим.

Потягиваясь, Рейнира приобняла его. Постель, по вполне объяснимым причинам продавленная в определённых местах, сладко захрустела под ней, когда она двинулась, чтоб закинуть руку Деймону за шею. Тепло его тела убаюкивало её лучше любой колыбельной, но она не давала себе заснуть вновь — и через силу поддерживала беседу:

— Предлагаешь пропустить завтрак? — она улыбнулась. — А если слягу без сил? Отец впадёт в немилость.

— Его шлюха и так из тебя все соки выпьет, — раздвигая ей ноги, прошептал Деймон. — Чего терять?

Он медленно склонился к ней, опаляя дыханием щёку. Его прикосновения, горячие, страстные и чувственные, рождали в груди приятную истому, и Рейнира, со вчерашнего вечера разбалованная его вниманием, никак не успевала противостоять накатывающей на неё жажде. Волна за волной её накрывала безумная похоть, какой прежде, до Деймона, она никогда не знала. Стоило ему прикусить её мочку, стоило обжечь языком кожу вокруг мерцающей серёжки, мурашки вмиг облепили её, словно мокрый снег — странника. Он был главным объектом её алчбы, её силой и её слабостью. А слабой ей быть не позволялось… Особенно сейчас.

Не желая поддаваться, Рейнира тут же пихнула его. Но пихнула, наверное, несправедливо: всё-таки он был прав.

Не день, не месяц и даже не год прошли со дня отцовской свадьбы… а ей до сих пор чудилось, что не хватит, должно быть, и века, чтобы она привыкла новому порядку. Они с Алисентой знали друг друга с детства — знали и любили; но теперь ночь от ночи, утро от утра Рейнира наблюдала за тем, как её компаньонка всё меньше становилась похожа на себя, на милую леди Алисенту, и всё больше — на настоящую королеву, на холодную, смиренную и даже порой надменную женщину. Леди Алисента всегда казалась ей необычайной красавицей, но в 

 Алисенте Рейнира могла разглядеть разве что излишнюю бледность лица и обиженный поджатый рот.

Она ненавидела себя за это.

Ей ли было судить человека по внешности? Свою она вообще никогда не считала исключительной, хоть ей о том частенько и твердили льстивые лорды. Тонкие черты и по-валирийски золотистые волосы, безусловно, выделяли её из толпы, но мало ли в мире было валирийцев? Достаточно! И все уникальны, словно боги. Оттого в себе Рейнира любила иное: с детства она была гибка и без проблем находила своё место в обществе. Всё это исчезло, когда она увидела на месте матери другую женщину. Ту единственную, кому доверяла слёзы и грёзы.

Скоро семейные завтраки стали для неё мытарством, обеды — пленом, а ужины — казнью. На них отец чаще нормального перебирал с вином и принимался в красках описывать успехи долгожданного сына: как уверенно тот держал крохотный меч и как голосисто заливался, когда рядом раздавались хлопки драконьих крыльев. В такие минуты он, гордый папаша и обладатель 

 наследника, откидывался на спинку стула и претенциозно кивал, а королева тянула губы в улыбке, довольная своими трудами. Рейнира же бесшумно скребла вилкой по тарелке, дожидаясь, что кто-нибудь сменит тему. Больше всех повезло Деймону: на семейных застольях он просто не появлялся. Непонятно только почему.

— К слову, о завтраке… А где ты обычно трапезничаешь? — спросила его Рейнира неожиданно даже для самой себя.

Наметившись на поцелуй, он вновь пригнулся.

— Где ты трапезничаешь? — увернулась Рейнира. — Почему не с нами?

— Ты хочешь, чтобы я слушал, как Визерис чавкает вам на ухо? — раздражённый, он пропустил первую часть вопроса и едко всхрапнул. — Заманчиво, но, пожалуй, откажусь.

— Мы можем отзавтракать здесь. И тогда тебе не придётся никуда идти.

Он предпринял последнюю попытку добиться её расположения… и опять потерпел неудачу.

Рейнира насупилась, заворачиваясь в одеяло.

— Нельзя, — отрезала она.

И Деймон, не получив желанного, безынициативно отполз обратно — видимо, решил не тратить время на ерунду и хотя бы доспать.

Для кого-то язвительные насмешки были инструментом, сатирой, обличающей отрицательные стороны человеческой души. Деймон же сделал их своим языком любви. Рейнира лучше кого-либо ведала об истинном положении дел в их семье и ни на миг не беспокоилась о грубостях, которые он раз от разу изрыгал из своего грязного рта. На самом же деле он действительно скучал по брату — это было очевидно.

А потому она позволила себе поюлить:

— Ну же… — расталкивая его, заканючила она. — Деймон… Приходи! Ну пожалуйста… Приходи сегодня. Ты в кои-то веки позавтракаешь с семьёй, а я хоть разок передохну: тогда Алисента будет зыркать на тебя, а не на меня.

Ещё не до конца отошедший ото сна, Деймон пару секунд помолчал. И приподнялся.

Тонкая морщинка над его глазами запала в глубину плоти, обросла тенью и продлилась, придавая его образу мнительность и скептицизм. Сначала он щурился, из-под полузакрытых век взирал на Рейниру с недоверием… А потом сдался — по-хамски расхохотался и уткнулся лбом в её лоб.

— Вот же чертовка, — ухмыльнулся он. — Маленькая нахалка.

А она засмеялась ему в унисон.

Стоило ей податься вперёд, как он, не теряя момента, тут же её изловил. Её губы, позабывшие за ночь вкус воды, теперь были сухи, но при этом всё так же нежны и податливы, как и вчера, а яблочки щёк горели хитреньким румянцем. Когда её забиячливая натура, которая годами не давала передохнуть ни королю, ни бесконечным мамкам-нянькам, вздыбилась в последний раз и угомонилась, уступив поводья ласке и привязанности, Рейнира преисполнилась женской умильностью, и Деймон потерял самообладание. Он добился того, чего драконье естество требовало от него уже давненько.

Помнится, когда настал час женитьбы, Визерису досталась Эймма Аррен — ещё совсем юная, но по-валирийский прекрасная леди. Она была хрупка, неприкословна и не носила драконьей фамилии. Пусть она и не оседлала дракона, но солнце всё же искрилось в её пышных волосах золотом и серебром, а глаза отливали красотой цветущих фиалок. Нежная, женственная и тихая, она уважала своего мужа даже тогда, когда он вёл себя, как полный дурак, и никогда ни в чём ему не перечила. Навещая брата, Деймон упоённо созерцал, как она меняла прелестные платья и плела косы из уложенных прядей, а Визерис поднимал на пиру тосты в честь неё и благодарил за рождение здоровой дочери…

Всё это выглядело как мираж. Как тщетная попытка богов вразумить его, Деймона, наставить на путь истинный и донести до него некую правду: брак мог быть и таким. Счастливым. И Деймон даже пару раз почти поверил в это… А потом снова спешился у Рунного Камня и поймал на себе взор Бронзовой Суки, потной, перепачканной и со сплющившейся задницей от беспрерывного пребывания в седле. По локоть в дерьме, она обнималась с тушами зайцев и презрительно таращилась на него, на столичного жиголо, — таким он был для неё. Жалким и скучным южанином. Для неё вообще всё было скучным: и Королевская Гавань, и пиры, которые там закатывались, и драконы, и даже — действительно существующая — возможность однажды стать королевой. Эту заскорузлую бабу не интриговало ничего. Ничего, кроме бесконечных скачек по голым равнинам и редким залесьям полуострова. Атласные платья, присылаемые ей в дар от двора, ни разу не надевались, а приглашения на чужие рауты даже не рассматривались. Затворничество было для неё благословением, а охота — единственным весельем. Хуже жены было не сыскать.

Когда Деймон получил известие о её гибели, он будто второй раз женился. На свободе.

И теперь эта свобода ядовито хихикала, тычась крапчатым кончиком носа ему в щёку.

Белая, как молоко, шкодливая, как драконье дитя, но рассудительная, как престолонаследница, Рейнира не могла спокойно сидеть на месте. Вечно куда-то рвущаяся, она с интересом подхватывала каждую, даже самую безумную, затею Деймона, с всепоглощающим любопытством расспрашивала его о краях, в каких он бывал, и мечтала о том, как свет покорится им обоим. Взращенная в стенах дворца, она грезила, как в один день познает мир вокруг — и саму себя в придачу. Но если до мира она пока ещё не добралась, то с изучением себя уже стала справляться добротно.

Деймон ценил её любознательность. И поощрял эксперименты.

Более не отталкивая его, Рейнира запустила пальцы ему в волосы. Неаккуратно ероша затылок, она цепляла ноготками его кожу, а потом резко, вжимаясь в него и сразу же отдаляясь, возвращалась к подбородку. Направляемая не опытом, а желанием, она действовала по-своему сумбурно, немудрёно и неуклюже, но это лишь придавало ей дикости… И, что удивительно, даже возбуждало. Ни одна девственница с Шёлковой улицы не вела себя подобным образом — бестолково и разнузданно. А Деймон никогда бы не подумал, что неумелая любовница сможет настолько его завести.

Дело, верно, было вовсе не в умелости.

Он заправил локон ей за ухо. Серебро её волос тотчас рассыпалось под его касаниями, и он невольно прибалдел от того, какой ухоженной она была и как идеально подходила к своему прозвищу.

Нет. Королевство и понятия не имело, до чего же она в действительности была хороша. Драконья кровь, драконий норов — драконье наследие во всём его проявлении. И это не Визерис воспитал её такой, достойной оставленного Эйгоном Завоевателем престола… а он, Деймон! Тогда ещё сам — наследник. Так что она была 

Он не знал, сколько они так провалялись. Когда Рейнира отвечала ему с пылом, поцелуй становился всё жарче и насыщеннее, и Деймон понемногу начинал осознавать, что впредь уже не мог мыслить ни о чём, кроме того, как жадно и вожделенно она его принимала, как легко отдавалась ему и как страстно стремилась быть 

 частью. Вся в его власти, она принадлежала ему, она подчинялась ему. Ему — и никому более. Для неё он, принц и второй сын, был и король, и дракон, и Бог. А другого ему пока было и не нужно.

Отстраняясь, Рейнира иной раз ёрзала под ним, словно играя, и её светлые пряди змеями скользили по шелкам постели.

— Прекрати крутиться, — ворчал на неё он, боясь лишний раз шевельнуться, чтобы не выдрать ей клок.

Он то перекладывался поудобнее, то старался убрать её волосы наверх, но она точно целилась сделать всё наоборот — сделать всё ему назло.

— Тебе ведь это нравится, — гортанно хихикая, ехидничала она. А когда он опять гнулся к ней, уклонялась от поцелуев. — Да и мне уже пора идти.

— В самый раз. Я и так засиделась.

Чмокнув его куда-то в районе челюсти, она вознамерилась было встать, но Деймон вовремя сориентировался — и, вцепившись в её тонкое запястье, вмиг повалил обратно.

— Оставайся, — с откровенной претензией прорычал он.

Однако Рейнира настояла на своём:

— Нет, пусти! — Он попытался придавить её снова, и она лягнула его, как разъярённая кобыла. — А вдруг служанки прибегут?

— Не вдруг. Они определённо прибегут, но позже.

Занижая тон, он мало-помалу слетал на шёпот, пока у Рейниры окончательно не перехватило дух. Томное дыхание Деймона обволокло её скулы, шею и даже ум — помутившийся, ослабевший, порабощённый. Может, он был и прав, засомневалась она…

Но мысль о последствиях быстро заставила её протрезветь.

— Нет. Я ухожу. Не хватало ещё, чтоб Нура вновь принялась вещать о том, какая я невоспитанная… Или о том, что в моём возрасте недопустимо себя так вести и что мне стоит брать пример с королевы, — отринув наслаждение, Рейнира фыркнула. Она завозилась, подгоняемая дурными предчувствиями, и спонтанно подпрыгнула. — Пусть лучше меня сразу на Стену сошлют.

Обескураженный столь бесславным пожеланием, Деймон оторопел. Её язык порой был ядовитее, чем его собственный. Впрочем, надо полагать, он её тому и научил.

— Тебя не могут сослать на Стену, — с непомерной усталостью бросил он ей вслед. Но всё же неохотно повиновался.

Возмущённая ненавистной темой, Рейнира проигнорировала его и наскоро поднялась. Уголки её губ опустились так низко, что издалека она стала походить на высохший фрукт — печальная, надутая и уязвлённая.

Всё это мнилось ей несправедливым.

Насколько сильно она ненавидела сравнения с Алисентой, настолько же часто их сравнивали: их манеры, их походки и даже их вкусовые предпочтения. Пока королева меняла платья, принцесса росла и меняла мнения: от удобства она постепенно переходила к красоте, от красоты — к величественности, но в запросах своих по сей день не брезговала скромностью и не имела иных капризов, окромя приятной компании в лицах Сиракс и блудного дядюшки. Для всех вокруг она была неправильной, но для неё неправильной была как раз-таки всеобщая правильность.

Рейнира накинула домашние одеяния. Потрёпанные и даже кое-где замызганные от постоянной носки, они выделялись простотой и нисколько не соответствовали нынешней моде. Странноватые, окрашенные в жухло-салатовые цвета, они ничуть не подходили ей ни по статусу, ни по оттенку — придавали её лицу нездоровую бледность. И хоть ей тысячу раз было велено отправить их на покой, она всё так же усердно продолжала натягивать их на себя снова и снова. Сегодня, конечно же, тоже не стало исключением, и она очень была тому рада: никакие застёжки-завязки теперь не препятствовали её побегу. Без чужой помощи она быстро и легко собралась, готовая направиться к себе в покои.

Пора было возвратиться, чтобы слуги помогли ей нарядиться перед трапезой… и не обвиняли её потом во всех смертных грехах.

Торопясь, она засеменила прочь, но на пороге подзадержалась. И обернулась.

Деймон лежал на животе, подпирая голову кулаком, и с осуждением глядел на неё исподлобья. Рейнира ждала, что он вот-вот выдаст очередную колкость, но он был нем и безразличен.

— Буду ждать тебя на завтраке, — прямо, уже без заигрываний или намёка, оповестила его она.

И, не дождавшись даже кивка, неторопливо удалилась.

Когда двери за ней затворились, Деймон перевернулся на спину. Вперив взор в потолок, он, не верящий в абсурдность происходящего, мысленно обругал весь мир.

Мыслям тем суждено было облечься и в слова:

— Пусть они будут прокляты, эти служанки.

Сначала всё было хорошо: разговоры о былом перекликались с разговорами о насущном. Стол полнился вкусной едой, диалоги — добрыми шутками, а ответные реакции — улыбками. Алисента большую часть времени не раскрывала рта и тихо жевала, а её муж, король, был столь увлечён беседами, что ни разу не заикнулся о стремлении сбагрить дочь замуж. День начался лучше некуда.

А потом кончился первый графин с вином, и Рейнира пожалела о том, что, вообще, затеяла этот сбор.

Битый час она провела в попытке отвлечь отца от Деймона, а Деймона — от алкоголя. Семейная идиллия дарила ей чувство умиротворения — безмятежности и морального отдыха, с которым она успела распрощаться после рождения брата, — но у них с Деймоном всё-таки имелись планы, и она не хотела, чтоб он пропил их, пуская слюни на пару с Его Величеством.

Завтрак подзатянулся. Братья общались как впервые: с горячностью и с задором, — так, будто судьба грозилась опять разделить их на неведомый срок. И чем дальше это общение продвигалось, тем меньше Рейнира ему благоволила.

— Скачкам — быть! — внезапно объявил её отец, когда речь зашла о предстоящих мероприятиях, и расплылся в широком оскале. — Вчера я отдал указ. Думаю, скоро начнут оборудовать стадион и рассылать лордам письма… Да, пора-пора. Пусть господа пока готовят своих лучших скакунов, чтоб опосля не скупиться на ставки.

— Ты сам-то уже приготовил коня?

Низенькая служанка, до сей поры не поднимавшая подбородка, устремилась к нему, чтобы плеснуть вина вновь, но Рейнира тут же на неё зыркнула — многозначительно и красноречиво. Та вздрогнула. И всё поняла.

Притворившись, что второй кувшин тоже неведомым образом лишился содержимого, она в одночасье удалилась. Дверь беззвучно затворилась за ней.

Рейнира расправила плечи. Ощутив на себе благодарственный взгляд Алисенты, она отвернулась. Ей лучше кого-либо было известно о том, до чего же невыносимым мог становиться король, когда выпивал. Должно быть, с годами в этом убедилась и его жена.

Визерис склонился, указывая вилкой на брата.

— Ждёшь моего провала? Нет, в этом году я не доставлю тебе такого удовольствия и ограничусь ставкой… — Кусок салата, болтавшийся на острие, затанцевал, угрожая в любую секунду шмякнуться на поверхность стола. — Что же до тебя? Я полагал, что ты захочешь принять участие. Разве тебе не нравится такое? Азарт, дух соревнований…

Глава 1. Драконы в колыбели

Ree-chan

Деймона Таргариена считали пройдохой и мерзавцем. Но все также знали, что для своей племянницы он был главным и по-настоящему бессовестным подпевалой.

Мартин Джордж «Пламя и Кровь»

Дом Дракона

Алисента Хайтауэр/Визерис I Таргариен

Деймон Таргариен/Рейнира Таргариен

Отто Хайтауэр

Драконья колыбель

У неё до сих пор периодически дрожали пальцы, но, по крайней мере, она уже не раздирала их в кровь, как раньше. Волновало её отнюдь не это.

Поступала ли она верно?.. Вероятно. Всё-таки она имела право на прощение — имела право на семью, на собственные интересы и на интересы своих детей. Алисента понимала, что причинила боль Рейнире… Но ведь Рейнира причинила ей гораздо больше боли, когда отказалась признавать её и её малышей даже спустя годы. Это было несправедливо. Это было нечестно.

Разве она хотела этого? Разве она просила об этом?.. Нет. Она никогда никого ни о чём не просила. Но когда 

 отказать. Как и любая другая дочь…

Расчувствовавшись, она сунула шаль в дорожную сумку чуть агрессивнее, чем планировала. Саквояж изнурённо захрустел, когда всё его содержимое перевернулось, принимая в себя — должно быть, сотую — вещь якобы первой необходимости, и едва не свалился со стола. Одна из служанок, семенящих рядом, рефлекторно вздрогнула, подхватив его у края.

— Ваше Величество?.. — заикнулась та, но Алисента тут же её прервала:

— Не забудь положить оловянного дракона, Дженна. Эйгон всегда плачет в дороге, когда его нет рядом. Обойдёмся сегодня без истерик.

Было ли это насмешкой судьбы, или же все Таргариены и впрямь отличались не только странными традициями, но и врождённой примитивностью, Алисента не знала. Однако игрушка, к которой так привязался её сын, когда-то верой и правдой служила его старшей сестре, пока не была променяна на настоящего дракона. Скорее всего, когда Эйгон подрастёт, история повторится и в этом.

— Хорошо, Ваше Величество. А Вы посидите, пожалуйста, мы всё сделаем надлежащим образом. Не перегружайтесь. Мейстер предупреждал, что Вам нужен покой.

Дженна поклонилась и, следуя за другими девушками, в привычном темпе понеслась упаковывать туалеты госпожи и её детей. Алисента осталась одна.

Полные энергии и трудолюбия, служанки засуетились и закружились. Стесняясь поднимать голос при королеве, они шёпотом переругивались, когда не сходились во мнениях, и всё метались, метались, метались… Все они были ещё юны, все ещё не знали тягот семейной жизни и издалека напоминали крестьянских детей, которых матери впервые привели в септу, — как и было велено, они послушно соблюдали тишину, но, по-природному шкодливые, раз от разу стреляли глазками в сторону блестяшек и красочных диковин, каких не встречали прежде. Резвые, не держащие осанок и не имеющие идеальных причёсок, они, повзрослевшие дети из септы, теперь порхали по королевской опочивальне с той же свободой, с какой порхали птицы у облаков…

Наблюдая за не-леди, Алисента неосознанно поджимала губы. Чужое присутствие чаще нормального стало взращивать в ней горесть — тоску, обиду… и даже, на удивление, зависть.

Зависть к оборванкам, к простолюдинкам…

Подумать только, как низко она пала! Впрочем, как было не пасть, когда её чело венчала корона, а выслуживаться пред двором ей, с этой короной, приходилось так, как не приходилось ни единой служанке? Да и чем, в сущности, она отличалась от них, от этих девушек, подневольных и безропотных? Тем ли, что отдавала приказы таким, как они? Тем ли, что рядилась в нарядные платья и получала бесконечные комплименты от таких, как они? Или же дело было в том, что они, такие же молодые, 

, к вечеру непременно отпашут свои смены и наконец позволят себе вдохнуть полной грудью? В том, что скоро они, скинув с плеч груз обязанностей, пустятся с задором в пляс? В то время как Алисента продолжит чахнуть в одиночестве… Шёлк станет ей извечным компаньоном, а золото — женской отрадой. Ведь королевские смены, в отличие от всех прочих, не заканчивались никогда.

Алисенте было известно о том, чего от неё ждали. О том, чего все будут ждать от неё до тех пор, пока её чрево в один день не высохнет, словно почва, усопшая в жаркое лето. Это было очевидно. Поэтому она, позабыв расстройства, смиренно свеяла грудь и, расслабленная, откинулась на спинку кресла — принялась отдыхать, как и требовал мейстер. Как требовал новый титул.

Сборы продвигались стремительно. В нескромном количестве вещей никто из участников поездки не нуждался. Алисента предполагала, что Рейнира и вовсе не намеревалась брать с собой ничего, помимо боевого настроя и острого ножичка для наживы, а потому повелела докинуть в сумку накидку и для неё. Принцесса, быть может, побрезгует её заботой, но пусть хотя бы убедится в благости её намерений — больше всего на свете Алисента мечтала вновь обзавестись близкой подругой. Для королевы эта задача оказалась более сложной, чем для обычной леди. Практически непосильной. С королевой жаждали дружить все: примерные жёны, строгие матери, старые свахи и заскучавшие интриганки… но не ровесницы. Ровесницы побаивались её. Для них она была уже не девушкой и даже не женщиной — она была фигурой на игральной доске, и ребячливым леди не дозволялось занимать её, столь величавую и важную, всякими глупостями. Потому-то они чаще тянулись к принцессе — столь же значимой персоне, но менее зрелой, менее 

 для них. Ах если б они знали, насколько та действительно была опасна…

Но они не знали. Никто не знал.

Лишь ей, Алисенте, Рейнира показывала своё сокровище, свою драгоценную драконицу. Лишь ей предлагала подняться вместе в небо. Лишь ей открывала душу и протягивала ладонь.

Алисента заёрзала, опять окунувшись в лживые слухи.

Принц и принцесса. Дядя и племянница. Деймон и Рейнира… Разве нормально было то, что они проводили все свои дни и ночи рука об руку? Нормально ли было то, что принцесса снова и снова променивала общество светских дам на общество… дяди? Нормально ли было то, что им она заменяла себе и отца, и мать, и подруг? У Алисенты, например, был брат — и они очень дорожили друг другом. Но он никогда не перешёптывался с ней на раутах и уж тем более не отваживал от неё потенциальных поклонников. Принц же недавно высмеял кандидатуры почти всех мужчин, которых Алисента подыскала для Рейниры.

— Россыпь кретинов, один хуже другого, — всхрапнул он, презрительно отбрасывая короткий список имён. — Я знаком с каждым из них и могу с уверенностью сказать, что этих лордов едва ли стоит звать мужами. Никто из них не годится принцессе в супруги: они её недостойны.

Алисента, доселе безоговорочно уверенная в том, что её претенденты были весьма хороши собой, возжелала тогда оскорблённо выпалить:

— А кто же достоин? Кто же тот 

 мужчина, что нужен Рейнире? Уж не Вы ли?

Но вовремя сцепила зубы.

Хотя её мысли наверняка бы порадовали внезапного гостя: как и в тот час, сегодня в её обитель вновь нагрянул отец. Весь в тёмных тонах, он как тень проскользнул в детский угол и, кивнув дочери, молча увлёкся внуками.

Он постоянно так делал, когда выпадала свободная минутка. Маленького Эйгона, его долгожданного принца, перворождённого мальчика, он обожал и баловал… Но особой любовью всё же одаривал именно Хелейну — любовью нежной, всепрощающей и искренней. Такой любовью, какую человек его темперамента мог найти только в дочери или во внучке. Алисента бессознательно косилась на них в такие моменты… и не понимала, почему на месте Хелейны никогда не бывала сама.

А может, всё же бывала? Может, она этого просто не помнила?..

Ей очень хотелось в это верить.

Когда саквояж был наглухо запечатан, а королева и её малыши — тепло закутаны перед поездкой в промозглый лес, слуги в кои-то веки угомонились.

— Ваше Величество всё устраивает? — делая последние штрихи, уточняли они. — Нигде ли не жмёт? Нравится ли платье? Впору ли пришлась пелерина?

Алисента, рассматривая своё отражение, не успевала отвечать на вопросы.

— Превосходно, — снова решал за неё отец. — Государыня выглядит величественно. Как и должна.

И она, как всегда, соглашалась:

— Всё чудесно, благодарю.

Облачённая в чёрное и красное, она стояла недвижимо и грозно, как палач после казни. Кольца, серьги, ожерелья — её украшения блестели холодной сталью, и её иной раз тянуло дёрнуть их посильнее, сорвать с себя, обнажить ещё хоть раз ту невинность, какой она обладала прежде… Ту самую бережёную невинность, с какой в мир приходили все дети и какую у неё отняли её собственные. Такой она себя ощущала. Такой она когда-то была.

Отныне она носила у себя на груди дракона. Страшного, вздорного, могущественного. Огонь и кровь обволакивали её от макушки до пят, и она горела, размазывая по рукам и ногам алые кляксы. Сколько бы лун ни минуло, сколько бы сов ни прокричали во тьме, она не могла привыкнуть к этим цветам. Если бы пять лет назад ей сказали, что скоро они буду принадлежать ей, а не королеве Эймме, она бы весело рассмеялась и отмахнулась — быть такого не могло! Они ведь были не её! Всё здесь было не её… Но у жизни имелись на неё свои планы. У всех имелись на неё планы. У всех, кроме неё самой.

Утренние лучи обливали её сквозь окно, будто в намерении приободрить. День выдался донельзя погожий, донельзя спокойный и благоприятный: за окном господствовал штиль, на небе не пестрело ни тучки, а дети с самого утра были здоровы и некрикливы. Создавалось впечатление, что всё это было неспроста, и Алисента, сама того не замечая, испытывала некий мандраж.

Что, если ей выпал шанс вернуть всё обратно? Боги не могли взирать на неё без боли — они проверяли её, они посылали ей препятствия, но не из стремления навредить, а из необходимости укрепить её, оценить её честность и праведность. Она не сомневалась: на этот раз она их не подведёт. Она обязательно обратит войну в мир, развеет бурю ссор и не позволит политике затмить узы, которые были столь необходимы её семье.

Когда последняя ниточка была завязала в узелок, сборы скоротечно завершились. Взбудораженная предстоящим приключением, Алисента в тот же миг выслала девушек прочь, и те, заодно прихватив маленьких господ, взгромоздили на себя её багаж. С десяток каблучков застучали вдоль по коридору — вещи скопом отправились в карету. Комната, объёмная и холодная, опустела.

Королева перевела дух.

— Вашему Величеству будет полезно сменить обстановку.

Отец вразвалочку приблизился к ней. На свету Алисента увидела, каким уставшим он был. Уставшим и гордым. Она стала его главной заслугой, и он не переставал себе об этом напоминать.

— Отец, тебя что-то тревожит? — всё ещё немного не в себе, она тронула его локоть. — Ты утомился. Может, поедешь с нами? Свежий воздух придаст тебе сил.

— Тебе силы нужнее, чем мне, дочь моя. Быть королевой непросто, — точно отбросив навязчивые думы, он иступленно проморгался и аккуратно сжал её запястье. — Я в порядке, но мой долг не дремлет. Как и наши недруги. Пообещай, что будешь осторожна. Не спустишь глаз с детей и не подойдёшь к животным.

— Недруги?.. — Алисента нахмурилась. Его слова поставили её в тупик. — Это же семейная поездка… О чём мне беспокоиться? Я буду не одна.

Отец замолчал, и его грузные брови опустились ещё ниже, чем обычно. Хотя казалось, что ниже было уже некуда.

Трудно было не заметить, как с годами потяжелело его лицо, — забота о государстве высасывала из него все бодрость, счастье и способность находить радость в мелочах. Не перегружайся, не калечь себя, умоляла его про себя Алисента, но не располагала смелостью произнести того вслух — он бы счёл её глупой и беззаботной. Трудолюбивый и внимательный, он медленно чах, озабоченный порядком в королевстве, и всё реже позволял себе придаваться простым человеческим усладам. Мнимое наследие, которое он с такой жаждой тщился выгрызть у короля ради Эйгона, постепенно истощало его. Алисента боялась, как бы это стремление однажды не погубило его.

Явно порассуждав о чём-то, он подал голос не сразу:

— Следи за ними, — не изменяя себе, наказал ей он. — Поглядывай по сторонам, подмечай каждую мелочь и помни: случайности не случайны.

— Теперь это Ваша обязанность, государыня. Если не хотите сделать это для себя, то сделайте это для принца Эйгона, пока у Вашего сына, принца, не отняли то, что принадлежит ему по праву.

Алисента отрешённо отшатнулась. Впервые за долгое время её потянуло впиться ногтями в кожу, но она удержалась.

Хоть она и не удивилась подобной просьбе от отца, однако лишь теперь она осознала, для чего он вчера поведал ей о планах Рейниры и Деймона на охоту. Она также осознала, что тяготили отца вовсе не дела и даже не мнимые недруги, о которых он не прекращал ей твердить, а невозможность ехать со всеми: коли надзиратель сядет за стол с подозреваемыми, то надзирать ему будет уже не за кем. Без него же, вероятно, те расслабятся и допустят ошибки…

Или не допустят. Ведь без преступления не бывало и преступников.

Алисента терпеть не могла слухи, за которые он столь отчаянно цеплялся. Почему он так зациклился на них? Из-за многолетней вражды с Деймоном? Это же нелепо! С выходками принца давно пора было смириться — и все смирились. Как смирились и с тем, что в делах непочётных Рейнира была его главным протеже. Странные ли между ними установились отношения? Безусловно. Но в грязь, о которой шептались некоторые бессовестные, Алисента не верила. И гоняться за подтверждениями этой мерзости она ни в коем случае не собиралась. Она ведь была королева, а не шпион — и вести себя ей пристало по-королевски.

— Я не поверю в гнусные слухи до тех пор, пока не увижу подтверждение своими глазами, — выпутавшись из хватки отца, забормотала она.

Она никогда не спорила с ним… Но бесконечно потакать ему тоже больше не могла.

Спорить дальше, однако, и не пришлось. Отец лишь с понимаем кивнул:

А Алисента опешила от его сговорчивости.

— Не заставляй меня искать намёки там, где их нет, — тихо-тихо, перебарывая себя, повторила она.

На что отец вновь дал своё одобрение:

— Само собой. Я лишь прошу тебя быть внимательной и не смотреть на происходящее сквозь пальцы. Принц Деймон опасен — и не только для репутации принцессы. Намного хуже то, что он настраивает её против тебя и против Эйгона. Пока он здесь, всем нам не будет покоя.

— Но ведь здесь его дом… И он не был груб с Эйгоном. Даже подержал его как-то…

— Однако он никогда не признает его как наследника.

— Отчего? Рейниру же он признал…

— Признал оттого, что она в его руках, — отец шагнул к ней, покачивая головой так, будто вёл беседу с недальновидным ребёнком. — Деймон заполучит Рейниру и вернётся к трону. Зачем ему Эйгон? У Эйгона право перворождённого сына, у Эйгона имя Завоевателя… Сами боги послали его королю в награду за мирное правление! Это Деймону и претит. И пока он пребывает в столице, разум государя будет затуманен. Это необходимо исправить — чем раньше пелена спадёт с очей Его Величества, тем лучше, — он едва заметно ухмыльнулся. — Для этого Деймону необходимо лишь быть самим собой.

Алисента нервно сглотнула.

С каждым приведённым аргументом убеждения отца чудились ей всё более весомыми, но сердце твердило иное: как же так? Деймон ведь любил Рейниру! Так любил, что порой забывался, как тогда, со списком… Разве он мог навредить ей? Сколько раз король вздыхал о том, что они были ровно две половинки одного целого? Неужто в этом и состоял коварный план принца — приручить её, опорочить, а потом привязать к себе? Вывернуть всё так, что никто, кроме него, впредь не захочет её, а она сама не захочет никого, кроме него?..

— Деймон не идеален, мне об этом известно. И он бессовестный лжец, — задрожала Алисента. Холод разобрал её изнутри. — Но если он утянет за собой Рейниру…

— Не утянет. Король любит свою дочь, как бы там ни было. Не тревожься за Рейниру, ей ничего не угрожает, — пригибаясь, он поцеловал её в лоб, как делал раньше, когда она не могла решиться на что-то. — Её самая большая угроза — это Деймон. Помни об этом.

— Далековато добираться.

— Близко, если вплавь. Гораздо дольше будет объезжать, как хотел Визерис.

— У подножья. Но там мы не приземлимся, пешком опять-таки получится быстрее.

Рейнира прищурилась, всматриваясь в удаляющиеся просторы леса. Верхушки деревьев вонзались в облака, как иглы в разворошённую игольницу, и постепенно редели — видимо, там, где огибали воду. Птицы кричали, рыская мимо них в надежде нарваться на мошек, и всё вокруг дышало природным покоем.

Но не драконы. Драконы и покой были несовместимы.

Сиракс, обычно послушная и неразговорчивая, вдруг громко взвизгнула и, распахивая крылья, в беспорядке заметалась — Караксес прищемил ей хвост. От её топота цветы, обжившие местную полянку, тут же перемололись в грязь, попрощавшись со своей красотой.

— Тише, тише… — зашептала Рейнира, кинувшись поглаживать драконицу по шершавой мордочке. — Он ведь не нарочно…

Караксес, лязгая клыками, зарычал, будто в подтверждение. Вышло, правда, совсем наоборот — довольно грозно, немилосердно. Драконья песнь прокатилась по маленькой лужайке, сотрясая каждую травинку и каждую букашку. От покоя не осталось ни следа.

Деймон понял, что задерживаться было нельзя, — опасно.

— Пойдём, пока они не раздавили друг друга. Здесь слишком тесно для них обоих, — он похлопал Караксеса по боку.

И тот, почуяв вкус приволья, тотчас ринулся в свободный полёт. Сиракс поступила таким же образом.

Они нечасто делали это без надзора. В основном драконы коротали свой век в Логове — там они просыпались, там засыпали и делили меж собой пищу. Мало кому из них удавалось вдоволь порассекать горизонт на закате или же банально поохотиться — казалось бы, столь обыкновенное дело для хищника… да недоступное. На Драконьем Камне, посреди морей и каменьев, в безопасном для людей месте, им порой позволяли вить гнёзда снаружи. Но это было не более, чем жалкой подачкой под видом человеческой справедливости.

Взвившись ввысь, прекрасные создания пустились в пляс — заперекликивались, зарезвились, закружились, подыгрывая друг другу, ровно флиртующая парочка на пиру. Им не нужна была музыка для танца, как не нужны были наряды: в своём естественном обличии они чувствовали себя величественно и непоколебимо. Их пёстрые чешуйки сверкали под солнцем, как витражное стекло, и греховен был тот, кто посмел бы отвести взор от столь волшебного зрелища. Воздушные владыки, они пронзительно ревели, заявляя права на территорию и друг на друга.

Глядя на них, Рейнира видела себя с Деймоном и никак не верила, что могло быть по-другому. Клин мурашек носился по её телу, вышибая из груди вздохи восторга, и лишь тепло чужой руки по-прежнему держало её здесь, на земле, во власти людей и тех, кому тоже не повезло родиться бескрылыми. Горная прохлада понемногу остужала пыл. Гнев, семейная обездоленность и обиды, которые из года в год крепли, тоже потихоньку смирнели, и Рейнира с головой погружалась в атмосферу загородного умиротворения.

Сколько себя помнила, она была любительницей раутов — шумных, людных, скандальных. «Наша Жемчужина наверняка разобьёт немало сердец, когда подрастёт», — смеялась над ней, малышкой, Нура, сама ещё молодая и полная жизни. Она много улыбалась, рассуждая о будущем своей госпожи, и невзначай поучала ту, пока никого не было рядом. Но истина её слов открылась Рейнире позже — не на пирах, когда её начали осыпать приглашениями юные лорды, и даже не тогда, когда они, малолетние подлецы, заводили с ней беседы с намерением сорвать с её уст поцелуй. Нет, всё было иначе — по-настоящему оценить своё влияние на мужчин она сумела только после того, как отец получил первое письмо, самым наглым образом вопрошающее её руку и сердце. Рейнира узнала об этом недавно. Как оказалось, ей едва исполнилось четырнадцать, когда он разорвал меченый пергамент и швырнул клочки в камин.

Глава 2. Бессовестный лжец

— Грести. Давай меняться.

Рейнира резко нагнулась к веслу.

— Сдурела? — озадаченный подобным заявлением, Деймон отпрянул. — Сиди и наслаждайся видом, 

— Ты поможешь, если не будешь лезть.

— Это потому, что я женщина?

— Это потому, что ты без перчаток, — с лёгкой ухмылкой на губах он покачал головой — вот, дескать, напасть. — А я не хочу потом выковыривать занозы из твоих прелестных пальчиков.

Рейнира насупилась. Для неё было очевидно, что Деймон снова слукавил.

Ну какие ещё занозы? Какие занозы? Он и сам вон был без перчаток — и ничего! Выдумал же какую-то околесицу… Не доверял? Пусть так и сказал бы! Неприятная правда всё равно всегда будет лучше плохого вранья.

Она покосилась на него с некой обидой.

Её порядком раздражало, когда он так её опекал. «Ты уже не ребёнок», — невзначай напоминал он. Невзначай дотрагивался, невзначай дразнил, невзначай подталкивал на то, на что бы она сама никогда не решилась… а после ограничивал её, как самое настоящее дитя. Прерывал на половине шага, останавливал на половине фразы… Он будто бы делал это нарочно — так, играючи, чтобы позлить её, чтобы поиздеваться. И ему это удавалось: облекая мысль в речь, он был с ней по-обыденному столь колок, столь язвителен и ядовит, что порой хотелось провалиться под землю, причём немедленно. Однако потом он замолкал и передавал слово телу. И до чего же иначе оно изъяснялось! Прикосновения Деймона были нежными, ласковыми — чувственными. Рейнира ни на миг не сомневалась: она была желанна. Желанна как женщина — и никак иначе.

Невольно она вспомнила обо всём: о сладости утра, о пыле ночи, о поцелуях, которые до сих пор горели у неё на губах… Она даже закрыла глаза, боясь того, что могла ощутить или, наоборот, 

 ощутить. Но когда она вновь распахнула веки, то поняла, что всё это было не более, чем шалостью воображения; Деймон безучастно сидел напротив, а его локти по-прежнему чертили круги. Узенькая шлюпка скользила вперёд свободно и беспрепятственно.

Рейнира наполнила лёгкие воздухом.

Как-то сразу полегчало.

Драконья колыбель

Содержание

Глава 1. Драконы в колыбели

Глава 2. Бессовестный лжец

Глава 3. Маленькая зелёная подружка

Глава 4. Семья

Глава 5. Кто шепчет о правде, тот вопит обо лжи

Глава 6. Потерять — обрести

Глава 7. Намерения Деймона Таргариена

Комментарии (0)