Гермиона так сильно хлопает дверью, что сделать вид, что ее детский порыв – лишь вина гуляющего по альковам кусачего сквозняка, точно не выйдет. Она нервно прикусывает губу и душит в себе глупое желание вернуться и извиниться за свою несдержанность. Обрюзгший баронет в аляповатом берете с ближайшего портрета неодобрительно кривится и совсем не по-аристократически тычет в нее жирными пальцами.

В ответ на напыщенные поучения мертвеца о том, как следует себя вести девице ее происхождения, Грейнджер шипит, как кошка, совсем забывая, каково это – держать себя в руках.

 просто обожают резать картины голыми руками, как магглы-вандалы, если их жильцы забывают про чувство такта и суют свой нос, куда не просили, — гриффиндорка так сильно выделяет слово, из-за которого годами терпела нападки и унижения, что напор ее голоса превращается в нажим мелка, скрипящего по учебной доске.

Она с детства ненавидит этот звук, напоминающий одинокие годы в лондонской младшей школе, полные издевок.

Гермиона гордо вздергивает голову, отчего шею моментально простреливает ноющая боль. Дернув изо всех сил полы мантии, девушка несется по извилистым коридорам в бесплодной попытке обогнать свистящий ветер, истерично бьющийся об холодный камень, и целый хор не на шутку перепуганных живых портретов.

Очередной резкий поворот, и острые потоки воздуха почти сбивают с ног, заставляя все тело съежиться и покрыться гусиной кожей. Грейнджер сбавляет шаг, пытаясь отдышаться и понять, от чего или кого она так стремительно бежала. Обхватывает себя руками в попытках согреть окоченевшие конечности и рассеянно отмечает, что погода для октября просто отвратная: немилосердно холодная, ветреная и укрытая грозовыми облаками, как почерневшими шрамами. Гермиона не видела солнца с лета.

Будто после всего, что было пережито, мы больше не заслуживаем его.

Осознание возможных последствий своей глупой вспышки гнева на совещании обливает ушатом ледяной воды. Мучительно краснея, гриффиндорка встает посреди безлюдного крыла замка, как вкопанная, и протяжно стонет, зажмуриваясь.

Чья-то тяжелая мужская рука мягко опускается на плечо, из-за чего за секунду до вырвавшегося крика рука рефлекторно хватает палочку, а тело встает в боевую стойку. Лонгботтом, не готовый к такой яркой реакции, ойкает и отскакивает на пару шагов, поднимая руки вверх.

— Невилл, я… я… — Грейнджер смотрит на свою руку, сжимающую палочку до побелевших костяшек, так растерянно, будто та ей и вовсе не принадлежит. — Прости, пожалуйста. Не знаю, что на меня нашло, — конец предложения выходит изо рта гриффиндорки облачком пара и хриплым шепотом.

Гермиона снова закрывает глаза, в этот раз до пляшущих черных точек под веками.

— Эй, ну ты чего? Все в порядке?

Ласковый голос мягко обволакивает гулко бьющееся сердце, помогая ему вернуться в обычный ритм. На мелко подрагивающие плечи опускается слишком большая для исхудавшей Грейнджер утепленная межсезонная мантия.

Она совсем забыла поменять летнюю мантию на осенний комплект. Гермиона благодарно улыбается, укутываясь в черную ткань, пахнущую теплицами мадам Спраут, и наталкивается на обеспокоенный взгляд.

— По шкале от одного до десяти, где один – это Рон, играющий в шахматы со мной, а десять – это Рон, вспомнивший о С.О.В. за день до экзамена, насколько я была ужасна с 

? — обреченно спрашивает Гермиона, даже не надеясь на положительный ответ.

— Ну, ты, кажется, была в шаге от меня на зельях со Снейпом, — смеется Невилл, задумчиво чеша голову.

Гермиона с мученическим видом поднимает очи к потолку и мягко толкает друга в плечо, грустно хмыкая.

— Я подойду завтра до уроков и лично извинюсь перед мистером Грантом.

— И подумаешь о том, что из вашего сотрудничества могло бы что-то выйти? — робко предлагает парень, подстраиваясь под быстрый шаг подруги.

Совсем уж несмело добавляя:

— Гермиона, ты не можешь воспринимать в штыки каждое его предложение.

— Ты прав, Невилл. Я… не понимаю, почему так себя с ним веду.

Чистое вранье. Ей было прекрасно известно, в чем кроется причина, и это знание скребло ребра острым когтем Живоглота.

Пока они бесцельно идут вперед, Гермиона замечает, как мало студентов попадается на глаза. Никто не врезается им в плечи, бросая на ходу извинения, по коридорам не разносится какофония из смеха, визга и окриков. В воздухе не разлит запах свежих чернил, нос не морщится от химического душка «Простоблеска», излюбленного женской половиной замка лака для волос.

Очередное напоминание, больно жалящее в висок, – несмотря на все уговоры и публичные выступления Золотой троицы, ныне награжденных слишком тяжелыми и неуместными орденами Мерлина, в Хогвартс вернулось так, 

Слишком многие однажды в мае остались в Хогвартсе навсегда.

От мыслей, забирающихся дементорами в сердце, Грейнджер еще больше прибавляет шаг, пока все, что она видит, не становится смазанной кляксой. Нечеткой фотографией прошлого.

Это помогает сохранять себя вне пространства вещей, с которыми у нее не хватает смелости столкнуться лицом к лицу.

Библиотека, все семь лет сиявшая для главной заучки Хогвартса спасательным маяком, появляется прямо перед ее носом слишком неожиданно – Гермиона едва успевает затормозить. Она нервно улыбается и неуклюже снимает с себя мужскую мантию, обещая себе в следующий раз угостить Невилла сливочным пивом в Хогсмиде.

Как будто она ходит по выходным в Хогсмид, как обычная восьмикурсница на специально созданном курсе для детей-ветеранов.

Как будто хоть кто-то из этих осунувшихся призраков ходит в «Три метлы», не вздрагивая от своей тени.

— Ты знал, что это будет библиотека? — рассеянно спрашивает девушка, бросая плоский камушек в озеро с идеальной, противоестественной гладью тишины.

— Гермиона, это всегда библиотека, — смеется Невилл, но тут же, высоко подняв брови, охает, будто вспоминая что-то важное, и достает из кармана брюк потертую записную книжку.

Набухшую от количества исписанных страниц мелким почерком. Маггловскую.

— Я видел, как ты что-то постоянно в нее записываешь. Кажется, ты обронила ее, когда…

Девушка резко обрывает путанную речь друга, впиваясь пальцами в непримечательную вещицу так, будто перед ней оригинальное издание «Истории Хогвартса». Прижимает записную книжку прямо к сердцу, снова пустившемуся вскачь загнанной лошадью. Ладони вмиг становятся неприятно влажными, а гул в голове, утихший на полдня, возвращается с утроенной силой и заставляет прикрыть глаза.

Как она могла забыть ее?

Боже, ей срочно нужно заполнить сегодняшний день. Немедленно.

— Спасибо большое за книжку, и за мантию, и за то, что снова оправдывал меня перед Грантом, я… я только что вспомнила про одно эссе, которое срочно должна сдать к вечеру, — ложь такая неприкрытая и неумелая, что окрашивает язык, как мятный леденец.

Гермиона быстро обнимает застывшего Невилла и ускользает в библиотеку, не дожидаясь никакой реакции друга на ее слова. Она знает, какими глазами он провожает ее сгорбившийся силуэт с опущенными плечами.

Так смотрят на нее с мая Гарри, Рон, Джинни, Поппи, профессор Макгонагалл, иными словами, все, кто знают правду. Так смотрят на нее даже те, кому она скормила правдоподобную, тысячу раз отрепетированную ложь.

В их глазах беспокойство, тревога и горчащее на языке сожаление. Но все оно меркнет по сравнению с главной эмоцией, плескающейся на дне зрачков людей, которым небезразлична ее судьба – страхом за пропасть, полную неизвестности.

Потому что с Гермионой Джин Грейнджер что-то не так.

С ней случилось что-то глубоко неправильное даже по послевоенным меркам. Это заставляет ее руки трястись, это рождает беспричинные вспышки ярости, это вынуждает до педантичности, уходящей в почти одержимость, записывать каждый свой шаг и мысль в маггловский блокнот.

Один вопрос каждый день после обеда приковывает Гермиону к Запретной секции с выданным лично директором разрешением на круглосуточный поиск ответа, без которого всегда идеально собранная, рациональная, рассудительная Золотая девочка сходит с ума.

Ей нужен ответ, чтобы построить лестницу и спуститься в пропасть, чья темнота неизвестности душит каждую ночь.

Раньше время, проведенное в библиотеке, всегда проходило так скоротечно, будто ее обворовывали, лишая возможности в четвертый раз сверить идеально выполненное домашнее задание, превышающее на три дюйма рекомендуемый стандарт. Ее мальчики с мученическим видом слонялись у входа, моля Годрика, Мерлина и Моргану, чтобы она поскорее собрала свои горы смертельно скучных талмудов и отправилась с ними в Башню.

Где-то за пять портретов до Толстой дамы Гарри наглейшим образом выхватывал у нее сумку, чтобы она не вздумала просиживать всю ночь в Общей гостиной за очередной пыльной энциклопедией по рунам или арифмантике. Гермиона грозилась отправить в лучшего друга летучемышиный сглаз, если он сейчас же не вернет ей ее сокровища, а после они втроем, хохоча, бежали со всех ног в гриффиндорскую башню, потому что лестничные пролеты разносили рассерженное шипение миссис Норрис и брюзжание старика Филча.

Сейчас время превратилось из ускользающего сквозь пальцы песка в тягучую липкую тину. Покрасневшие, с лопнувшими сосудами глаза бесконечно внимательно читают строчку за строчкой, но все безрезультатно. Гермиона вот уже месяц истязает себя поисками, чьи рамки даже не обозначены. Она словно втянута в игру, чьи правила ей никто не удосужился рассказать.

Девушка отвлеченно обводит взглядом досконально изученные стеллажи, парты, пуфы с мягкой обивкой, но упорно отводит глаза от левого угла. С самого своего возвращения в святую святых учебных знаний Грейнджер ни разу не набралась смелости посмотреть в 

 сторону. Туда, где раньше был рабочий стол, занимаемый одной известной своей строгостью и неподкупной любовью к книгам волшебницей.

Мадам Пинс умерла второго мая тысяча девятьсот девяносто восьмого, героически отказавшись эвакуироваться и бросать место, которому посвятила всю свою жизнь. На нее наткнулась Луна.

Ее обезображенное тело преграждало вход в библиотеку – Ирма Пинс и после смерти продолжала защищать своих детей из пергамента и чернил.

Когда Гермиона впервые узнала об этом, ее блевало около часа.

Но сколько бы ты ни рыдал, стенал и трясся – боль никак не отхаркаешь, никак не избудешь. Она туберкулезной палочкой оплетает твои внутренности и, никого не спрашивая, берет время на раздумье – позволить ли тебе еще немного подышать или перекрыть кислород окончательно.

Должность мадам Пинс занял молодой и долговязый выпускник Когтеврана, вечно простуженный и сипящий. Наладить с новым библиотекарем отношения у Гермионы никак не выходит. Все, на что хватает сил – это сухой кивок в начале и конце дня. Джинни как-то сказала ей, что у нового хранителя книг сердце вдребезги разбивается от ее жестокости, а взгляд у чихающего и шмыгающего носом точь-в-точь щенячий.

Грейнджер на это только закатывает глаза: Джинни Уизли с самого первого дня, когда Рон и Гермиона объявили всем находящимся в Норе домочадцам, что они любят друг друга исключительно как брат и сестра, стала отчаянно искать достойную партию для самой блестящей ведьмы столетия.

Звание, раньше заставляющее ее краснеть и гордиться, сейчас отдает железом на языке. Жженой издевкой. За лето, самое худшее и страшное в ее короткой жизни, Гермиона потеряла сон, блеск непокорных волос и только появившиеся округлые женственные очертания фигуры. Но далеко не потеря здорового вида вселяла панику в девушку. Ее живой кошмар воплотился в потере контроля над главным, что было и есть в жизни гриффиндорки – ее разумом.

Как вообще раньше могло казаться, что главное 

пережить войну? Почему никто не задумывался, каково будет жить 

От мыслей, заставляющих ком в горле набухать, безжалостно сдавливая трахею, ее спасает ураган огненных волос, ворвавшийся в библиотеку со стуком, разбудившим подскочившего со стула библиотекаря.

Но Джинни Уизли не была солнцем – она была пламенем в его первозданном облике. Следы войны выщерблены на их поколении как телесными, так и невидимыми глазу шрамами, но осунувшийся вид, черные круги под глазами и угрюмость – самые частые спутники недавнего горя. Младшую из Уизли не затронуло ни одно из них.

Она несла свою боль тихо и незаметно, выступая опорой для всей семьи, а скорбь невероятным образом сделала возлюбленную Гарри почти неотразимой. Гермиона однажды прочла на летних каникулах про красоту, расцветающую в самый темный час, но списала все на излишнюю романтичность автора. С восхищением глядя на сверкающие глаза, идеально симметричные черты лица и самого насыщенного рыжего, почти красного цвета, волосы, до поясницы спускающиеся шелковым каскадом – Грейнджер готова извиниться перед давно умершим маггловским писателем за свои сомнения.

Джин была точно роза на кладбище.

— Гермиона Грейнджер, я надеюсь, вы заготовили для меня чертовски убедительное вранье, почему за неделю это четвертый раз, когда вы забываете отодрать свой тощий зад и доволочить его до Большого зала, чтобы впихнуть в себя хоть какую-то пищу! — Джиневра, а сейчас с ней говорила именно разгневанная версия Джинни, именуемая только Джиневрой и никак иначе, грозно уперлась руками в полированное дерево рабочего стола и наклонилась прямо к лицу притихшей, как мышка, Грейнджер.

Гермиона, не найдя способа лучше затушить гнев своей взрывоопасной подруги, заговорщицким шепотом протягивает пальмовую ветвь:

— Я готовилась защищать твою честь. Мистер-щенячьи-глазки не отрывает взгляд от твоей далеко 

 пятой точки с момента, как ты ворвалась сюда все крушить и ломать. — Джинни в одно мгновение разворачивается, прожигая дыру на месте стремительно пунцовеющего паренька, а Гермиона, окончательно расслабившись, облокачивается на спинку стула, глотая смешок.

— Ладно, твоя взяла. Сегодня я смилостивлюсь над тобой, а этого сопливого книжного червя мы вычеркиваем из списка потенциальных кандидатов на твое сердце.

— Ты создала целый список?!

— Целых три, — гордо провозглашает Уизли, — а теперь живо собирайся, я стащила тебе немного жареной рыбы, которую ты любишь, но мои согревающие чары скоро закончатся, и, — на следующих словах голос Джинни становится тише и ломче, — я думала, мы можем сходить вместе в совятню до ее закрытия и отправить мое письмо Гарри.

Гермиона изо всех сил старается скрыть сочувствие в глазах: это примерно пятое письмо Джинни за неделю, оставшееся без ответа. Грейнджер клятвенно обещает при встрече с лучшим другом дать такую затрещину Гарри, что тому снова потребуется ее фирменное репаро на его очки.

Ей тоже невыносимо тяжело находиться в Хогвартсе без мальчишек, но с ней Гарри ведет регулярную переписку по 

 с помощью зачарованных дневников, а Джинни остается только впиваться невидящим взглядом в пустоту, видя, что в ворохе перьев, проносящихся по Большому Залу с корреспонденцией каждый завтрак, обед и ужин, нет белых крыльев Букли.

После битвы за Хогвартс в Гарри что-то погасло. Гермионе стало казаться, что Мальчик-который-выжил-и-победил никогда не планировал уцелеть после финальной битвы, будто судьба действительно семнадцать лет нашептывала ему то, что его жизнь оборвется зеленым лучом в возрасте, когда первая щетина на щеках никогда не успеет превратиться в бороду мужчины.

Гарри был готов умереть за них с Роном, за Джинни, за трагически погибших родителей, за Хогвартс, за весь магический мир. Но милый Гарри оказался катастрофически не готов жить.

В первый же месяц после победы герой и спаситель магической Британии занял совершенно вопиющий и несправедливый по отношению к другим претендентам пост в Министерстве. Чтобы получить такое звание, другим бы пришлось годами карабкаться по карьерной лестнице, терпя нелепые поручения и несносное начальство, но к июню у Гарри Поттера был заветный пропуск-удостоверение на первый этаж места, где творилась история. Крики, с которыми сопровождались их многочисленные ссоры по данному поводу, могли запросто сравниться с легендарными громовещателями от Молли Уизли.

Гермиона была зла, разочарована и напугана – видеть пустоту в изумрудных глазах, все семь лет знакомства переливавшихся добротой, поддержкой и честностью – такого удара войны она не смогла вынести.

Спустя полтора месяца, когда оказалось, что вся суть должности Мальчика-который-победил заключается в том, чтобы особенно внушительно и эффектно позировать у фонтана Магического Братства в Атриуме и стоически соглашаться на излишне драматичные ремарки Риты Скитер, без устали выпускающей новые репортажи о том, как живется главной личности магической Британии, Гарри не выдержал.

Он заперся в кабинете у Кингсли и до самого вечера ни от спасителя Британии, ни от Министра магии не было ни слуху ни духу. Гермиона в это время бесцельно слонялась по Косому переулку, предлагая свою помощь волонтерам, расчищавшим завалы. Гарри аппарировал прямо к ней, и они вместе сбежали в маггловский Лондон, чтобы шляться по темным улицам и сдавленно рыдать друг дружке в плечо по очереди, без страха быть узнанными.

В конце концов Бруствер помог другу с попаданием в Аврорат. Гарри занял самую низовую позицию – что-то среднее между мальчиком на побегушках и мальчиком для битья у матерого аврора, прикрепленного к делу о выживших Пожирателях.

У Тадеуса Харра, вышеупомянутого аврора, оказался целый список вещей, которые он на дух не переносил. В эту совершенную невыносимость входили суетливые женщины (возможно, жизнь как-то сводила его с Молли Уизли), сопливая бурда, которую аристократишки любят лакать и считать за настоящий алкоголь, люди с вечно улыбающейся рожей и благородные герои-спасители на белом гиппогрифе.

Идею приставить к нему необученного желторотого юнца с идиотским шрамом на лбу из последней категории он воспринял не радужно. И судя по аккуратным и выверенным предложениям в зачарованном дневнике, к которым лучший друг никогда не был склонен, рассказывающим, что старший аврор больше лает, чем кусает, ведьма даже боится думать о том, насколько все плохо.

Гарри никогда ни на что не жалуется – у него просто неисчерпаемые резервуары терпения.

Сердце Джинни болит и волнуется за своего парня не меньше, чем Гермионино. Наверное, поэтому хватка рыжей подруги на сгибе локтя такая стальная, что рука начинает затекать. Уизли беспечно щебечет о том, как вычитала в «Ведьмополитене» оригинальный способ заставить своего молодого человека думать больше о своей половинке, нежели чем о работе.

За такими незатейливыми разговорами девушки проводят большую часть пути до совятни, естественно и натренировано отводя взгляды от тех частей замка, которые еще не успели отстроить. Разве что чуть-чуть перегибают с неискренним смехом, когда боковое зрение режется о белые мемориалы погибших, стихийно разбросанные по замку – они строились на местах, где в Последнюю битву умерли в количестве от пятнадцати.

Очередное прагматично-циничное решение Министерства.

Заходя в ветхое помещение, по которому плевками проносится ветер, приносящий пожухлые листья, Гермиона удивляется, обнаружив, что в такой поздний час они с Джинни не единственные посетители совятни.

Совсем рядом со стариной Эрролом, посыльным рыжего семейства, стоит миниатюрная девушка в зеленом галстуке, с сияющими глазами перечитывающая письмо с сургучной печатью. Ее лицо отдаленно знакомо Гермионе, но она никак не может вспомнить, как зовут эту счастливо улыбающуюся девушку.

, Гринграсс, — отчаянно делая вид, что кашляет, произносит Джинни, но ее громкое желание осведомить подругу выводит из задумчивости рассекреченную личность.

Младшая сестра самой известной змеиной суки их курса, Дафны Гринграсс, на удивление мила и зажата. Она несмело улыбается им с Джинни и как будто что-то вспомнив, решительно подходит к Грейнджер, робко протягивая руку для знакомства.

— Гермиона, привет! Я, как ты уже поняла, Астория, — неловко смеется слизеринка. — Не сочти за наглость, но я на этой неделе случайно застала ваш жаркий спор с твоими сокурсниками по поводу собраний со Смотрителем. На самом деле, мне кажется, что твоя идея с обязательным углубленным курсом Маггловедения для старших курсов просто замечательная. Ей просто не хватает пары корректировок, — на последних словах младшая Гринграсс стыдливо опускает глаза в пол; ее голос предательски начинает дрожать, и конец она озвучивает скороговоркой, вылетая из совятни, будто на невидимом Нимбусе:

— А еще я могла бы вести уроки у слизеринцев и когтевранцев, чтобы у тебя было меньше нагрузки и недопонимания с некоторыми ребятами. Ты, в общем, подумай!

Тишина между оставшимися наедине гриффиндорками стоит оглушительная, но внезапно прерывается уханьем Эррола, случайно врезавшимся в столб.

— Мне это не приснилось? Чистокровная слизеринка, обрученная с самим Малфоем, пищит от восторга, желая преподавать женишку и его дружкам Маггловедение? — ошарашенно спрашивает Джинни.

— Ей же на вид не больше шестнадцати. Как она может быть обручена с Малфоем, который сейчас находится под домашним арестом? — о чем-то крепко задумавшись, невпопад спрашивает магглорожденная ведьма.

Джинни, тщательно прикрепляя увесистую охапку писем к лапке Эррола, с наслаждением пересказывает совсем свежую сплетню:

— Ты что, совсем ничего не слышала? Тебе нужно хоть иногда выбираться из библиотеки. Об этом за ужином жужжали даже призраки – вину хорька смягчили из-за 

 и ваших с Гарри показаний на суде

К тому же, Гринграссы какого-то гриндилоу не отменили помолвку, тем самым буквально спасая задницу Малфоя. Хотя неудивительно: мне Фэй Данбар сказала, что ей подружка с Пуффендуя сказала, что эта младшая Гринграсс сохнет по белобрысому с первого курса, если вообще не с пеленок. Наверное, от него письмо и читала, когда мы пришли. Ждет не дождется приезда в замок своего ненаглядного.

— Он планирует возвращаться в Хогвартс?

— Не уверена, что его пустят. Сначала он предстанет перед всем преподавательским составом и Смотрителем, после чего они вынесут решение. Но в любом случае: неужели хорек совсем выжил из ума и не понимает, что его здесь сразу убьют? Никто не будет учиться, спать и есть бок о бок с тем, у кого эта мерзость на плече, — Уизли зябло перетряхивает плечами, будто пытается смахнуть с себя пауков.

не-начало

Heathliffheart

АлексМи

Стертые воспоминания о том, что стало с Гермионой Грейнджер после плена в Малфой-мэноре, вынуждают ее отчаянно искать дорогу в украденное прошлое. Нестираемые воспоминания о последних месяцах войны заставляют Пэнси Паркинсон устроить ад на земле такого же масштаба, как и бушующий в ее душе.

Роулинг Джоан «Гарри Поттер»

Гарри Поттер

Драко Малфой/Гермиона Грейнджер

Гарри Поттер/Пэнси Паркинсон

Блейз Забини/Джинни Уизли

Гарри Поттер/Джинни Уизли

Где земля встречает море

ru-gde-zemlya-vstrechaet-more-heathliffheart-beta-aleksmi

Гарри сидит в пыльной каморке, углы которой едва освещены слабым люмосом, и, не мигая, смотрит на страницы зачарованного дневника.

Если смотреть так достаточно долго, то резь в глазах поможет сфокусироваться.

Сделать вдох. Сделать выдох. Опустить виноватые плечи.

Здесь нет никого, кроме его сгорбленной спины и серебристой паутинки на потолке. Харр отдал ему эту каморку в самом конце отдела в наказание, даже не догадываясь, как привычно Гарри находиться в пыли и тесноте. Совсем как в детстве, где его хоть и не любили, но убить ежесекундно точно не пытались, в отличие от практически каждого вдоха с одиннадцати лет.

Иногда он ужасно скучает по своему чулану под лестницей. В нем было сильно проще.

Проще, чем выносить все эти взгляды. Взгляды за утренним инструктажем, за обеденным перерывом, взгляды – поверх чертовых чашек кофе, которые он подносами носит наставнику. Харр любит кофе настолько крепкий, чтобы ложка могла стоять.

Гарри не любит кофе. Герм не любит эспрессо, только всякую сладко-молочную бурду. Рон приемлет только зеленый чай. Что любила Джинни?

Как так вышло, что он все еще жив?

Гарри вновь всматривается в неровные строчки. Смотрит, пока глаза не начинают слезиться.

Гермиона умудрилась впихнуть в одно лаконичное предложение просьбу теплее одеваться, почаще надевать связанный ею кособокий шарф, зубодробяще скучную тему эссе по продвинутым зельям и, наконец, совершенно незначительную ремарку про два приступа за день.

Лампочка на потолке с противным свистом лопается, погружая все в беспроглядную тьму, жирной кляксой скрадывающую силуэты. Гарри больше не обременяет себя даже люмосом, продолжая безжизненно смотреть на страницу зачарованного дневника в абсолютной темноте.

Нужно лучше себя контролировать.

Стихийные выбросы магии в его возрасте уже мало кто сочтет допустимыми. Гермионе становится хуже с каждым днем. Это бессмысленно отрицать: он может позволить такую роскошь ей, но точно не себе. Один раз он уже не спас сестру, второго раза не случится вовсе.

Руки слепо шарят по столу, пока не натыкаются на заколку со стертой краской, сиротливо жмущуюся к молочной кипе бумаг и отчетов. Гарри морщится. Ей это не понравится. Она так устала часами сидеть в больницах – не помогают даже дурацкие шутки Рона.

Крутя заколку в руках, Гарри мысленно подсчитывает, в который раз чиновники шестого уровня из отдела магического транспорта вынуждены закрывать глаза на превышение лимита несогласованных портключей заграницу.

Как будто это помогает.

Они с Роном таскают ее даже по именитым частным целителям, поколениями работавшим сугубо на семьи священных двадцати восьми. Безрезультатно.

Вернуть утраченные воспоминания без риска повредить рассудок возможно смог бы лишь тот, кто так грубо отнял их. И это лучшая гипотеза лучшей магклиники на континенте.

Уголки рта Гермионы при улыбке опускаются все ниже с каждым прогнозом, с каждым обследованием ее худая ладошка, успокаивающе сжимающая его плечо, все больше бледнеет и дрожит.

Иногда, когда Гарри не снится зеленый луч, выжигающий его – такие же зеленые – глаза или бьющий молотом по груди мамин последний крик, ему снится Гермиона, скорчившаяся на сером мраморе с нависшей над ней Беллатрисой.

Он осторожно подхватывает ее на руки и держит так бережно, будто она рассыплется прямо на его руках пеплом, песком: она залита кровью с головы до пят и хнычет от боли так, что даже сквозь сон Гарри понимает, что плачет сам.

Рон что-то кричит, искажаясь в лице, но он ничего не может с собой поделать: ему отказали и слух, и восприятие действительности разом. Гарри может только продолжать вглядываться в синеющие губы, в тускнеющие карие глаза. Чувствовать, как все в Гермионе – с головы до пят – пропитано черной липкой скверной проклятия такого темного, что шрам на лбу вибрирует и сочится гнойно-багровым.

Иногда ему снится секунда до водоворота аппарации с дикой воронкой запахов и звуков, где Гарри распознает взгляд, окутавший его последним объятием. Так на него смотрел Сириус за мгновение до того, как его поглотила Арка Смерти. Так ему улыбался Седрик Диггори, заходящий в лабиринт. Так ему что-то шептала рыжеволосая женщина из самых сокровенных снов с глазами цвета, каждый день отражающегося в зеркале на его лице.

Иногда спасителю всего мира снится, как их выбрасывает на песчаный берег у Ракушки, а руки Избранного пусты. На коленях лишь окровавленный кусочек девичьей майки.

Почему за то, что его не смогли убить в младенчестве, расплачиваются все, кроме него?

Приглушенный стук в дверь раздается молнией в темноте комнаты. Гарри вскакивает, зажимая в руке палочку, и пытается успокоить сердце, больно колотящееся в груди.

— Мистер Поттер, вы должны это видеть! Весь отдел на ушах, патрульные нашли кого-то у остановки «Ночного рыцаря»!

Белокурая секретарша с именем, которое так томно и с придыханием упомянутый мистер Поттер никак не может запомнить, переминается с ноги на ногу, заламывает в нетерпении руки.

— Кого нашли? — нервно касаясь шрама, Гарри в один прыжок пересекает каморку и равняется с ведьмой.

Список пропавших в их дни просто бесконечен. Чудо, когда кто-то находится. Но Сидни (Сэди?) счастливой не выглядит.

— Какую-то девочку. Совсем юную. Она…

Сидни-или-Сэди не заканчивает – губы в красной помаде слишком дрожат.

Что-то в Гарри болезненно цепенеет в узнавании, и он снитчем вылетает в коридоры. В Аврорате целое столпотворение. Кабинеты гудят, ему в спину бомбардой летит всхлип девчонки-новобранца, пуффендуйки с его потока. Одному из патрульных плохо, его выворачивает прямо в мусорное ведро.

Авроры живой волной облепляют допросную, у которой скалой возвышается Тадеус Харр, выглядящий так, будто готов зарядить непростительное в любого приблизившегося хотя бы на шаг.

Гарри за все месяцы работы с ним 

 не видел такого выражения лица у наставника.

Поттер тяжело сглатывает и каким-то образом понимает, что он ждал его, своего мальчика для битья. Понимает чутьем, родившимся в Отделе Тайн на пятом курсе.

Чутьем на плохое и исключительно плохое.

Харр кладет руку ему на плечо, ощущающуюся как гиря. Наклоняется к самому уху так, чтобы волнующееся море мантий расслышало только неясный шепот.

— Ты знаешь девчонку примерно своего возраста с именем Пэнси? — хрипло спрашивает аврор.

Свернувшаяся вокруг позвоночника Нагайна вдруг поднимает свою голову, сонно щурясь Гарри.

Тадеус недолго разглядывает его и еще тише добавляет:

— С глазами, как у тебя.

Шрам над взлохмаченными черными волосами просыпается ноющей болью. Перед глазами мелькает серебряно-зеленый галстук и черное каре, взметнувшаяся рука, выдавшая его Волдеморту.

Сил хватает только на слабый кивок. Это все, что нужно старшему аврору. Он рывком заталкивает его в допросную.

Силенцио на небольшой комнате стоит такой силы, что весь людской шум умирает за мгновение. Здесь слышно только, как пульс шумит шквальным морем в ушах и как громко Гарри сглатывает. Слюна вязко обволакивает горло – он почти давится.

Переливающиеся зелено-фиолетовые чешуйки крестража обжигающим льдом ползут вверх по позвоночнику – к шее.

Они с Харром стоят перед огромным стеклом в пол, скрывающим их от второй части комнаты, где есть только серые стены, серые стулья и серый железный стол, блокирующий любое проявление магии в двух волшебниках, сидящих за ним.

Он знает, что увидеть или услышать их со старшим аврором, будучи в той части допросной, просто невозможно.

В ушные раковины, щекоча, заползает раздвоенный язык. Тихое шипение пузырится на коже.

К ним с Харром спиной сидит мужчина в темно-синей мантии патрульного. Он ведет плечами так, будто ему не по себе.

Тадеус сжимает руки в кулаки до побелевших костяшек. Он рычит и поглядывает на дверь, ведущую во вторую половину комнаты.

Гарри остается стоять, как парализованный. Потом сгибается пополам. Сгибается, потому что Нагайна тугими кольцами обвивается вокруг торса. Она сжимает его, душит, шипит. Кончик темно-изумрудного хвоста подрагивает в экстазе.

Гарри не может отвести глаз. Он не хочет этого видеть.

Напротив него – через зачарованное стекло – на кончике стула сидит ведьма.

У нее волосы до плеч: за багровой коркой засохшей крови и буро-серыми разводами грязи слабо угадывается черный. Волосы спутаны, топорщатся во все стороны и слипшимися сосульками падают на впалые щеки, за которыми трафаретом видны лицевые кости.

Тусклый черный на бледном, мертвецки матовом, а поверх – ало-розовый по всему лицу. Порезы разных форм: свежие цвета первых лучей заката залазят на багровые, фиолетовые, темно-синие, под цвет ткани, накинутой на голые костлявые плечи.

У второго патрульного, согнувшегося над мусорным ведром в коридоре, не было мантии

Тонко сжатые губы изрезаны и искусаны – темно-красная корка на них прикрывает болезненную белизну Мунго.

Она руками придерживает тяжелую, соскальзывающую с тела форму авроров.

Ладони, прижатые к мантии, оставляют темные пятна. Правая кисть разбухла, на левой лунной вспышкой сияет кость.

На ней были цепи, которые были сняты с мясом.

Над ключицами рассыпаны странно округлые бледно-серые веснушки. Как будто прижигали окурками маггловских сигарет.

Она вся – от макушки до выглядывающих из-под стола голых ступней – в крови.

Кроме крови и мантии младшего аврора – на ней больше ничего.

Глаза чуть прикрыты: мутно-зеленый смотрит мертво, в никуда.

К ней, кажется, обращается патрульный, но она сидит неподвижно, как маггловская статуя. Как живой труп.

Имя выходит на сдавленном полушепоте, выбивающем зубы. Горло дрожит, комкая последний слог. Белая офисная рубашка на нем идет рябью, словно воздушный змей в изгибе ветра.

Он произносит имя, и вторая часть комнаты внезапно приходит в движение. Пэнси дергается всем телом – мантия слетает обсидиановым пологом на пол. Она выпрямляет плечи, выдвигая грудную клетку вперед.

В обнажившейся женской груди нет никакой мягкости: всего лишь резкий плоский треугольник с торчащими бледными сосками, а между ними, там, где кольцо ребер почти замыкается…

Он должен был умереть в тот день.

Нагайна шипит, соглашаясь.

…вырезан череп, оплетенный змеей.

Он сочится темной, загустевшей кровью из сотни порезов, бабочками слетевшимися на черный цветок.

Взгляд смотрящих в ничто глаз фокусируется. Болотная мутность испаряется, оставляя яркость летней листвы.

Она смотрит так, будто стекла между ними нет. Смотрит ему в глаза. Ведет плечами, показывая ему вырезанную на ней Метку отчаянно, почти смело, почти как урожденная гриффиндорка. Кривит губы, растягивая их так, что они снова начинают кровоточить.

Гарри теряет равновесие, ноги слабеют – ярость взгляда неожиданно бьет под дых.

— Мерлин милостивый, помоги нам всем, — шепчет Харр, наконец отмирая.

В ту ночь Гарри не видит привычных снов, но все равно – сквозь сон – плачет.

Ему снится ангел, разодравший в падении крылья в клочья.

Окровавленный ангел с глазами цвета возмездия. С глазами, как у него самого.

Ссылка на исходную публикацию - https://ficbook.net/readfic/12097021

не-конец

Джоан Роулинг – лучший пример непоколебимой веры в собственный талант. Если бы после многочисленных отказов издательств она сдалась, мы бы не узнали историю о мальчике, который выжил. Книга про Гарри Поттера принесла автору состояние более миллиарда долларов. А нам подарила разнообразные компьютерные игры, мерч и игрушки.
Прихватите волшебную палочку и отправляйтесь в захватывающий магический мир при помощи наших фанфиков по Гарри Поттеру. Узнайте у самой Гермионы Грейнджер, сколько раз нужно рассечь воздух палочкой, чтобы перо взлетело? А может, вас интересует не магия, а продвинутая химия? Профессор Северус Снейп готов обучить вас зельеварению – и не только. Станьте попаданцем и испытайте с персонажами все самые яркие чувства: любовь и ненависть, дружбу и вражду. Узнайте тайны самого Темного Лорда, отправившись назад во времени, в прошлое Тома Реддла. Получите карту мародеров от близнецов Уизли и исследуйте все запретные места Хогвартса. Не обходите вниманием и горячие новинки: законченные произведения в жанрах «слэш», «фем-флэш» и «омегаверс» с весьма пикантными сценами. Будьте с нашим фэндомом: у нас круто, ведь читать фанфики по Гарри Поттеру из нашего сборника можно совершенно бесплатно.

Где земля встречает море

Содержание

не-начало

не-конец

Комментарии (0)