Сегодня девочка, возраст 10 лет. Обнаружил ее сторож недалеко от озер Вествуд-Лейк. Фельдшер, доставивший тело, заявил мне, что предположительная причина смерти – венесекция, хотя откуда ему, фельдшеру, знать? Я лишь попросил его положить тело на мой стол как можно аккуратнее и удалиться.

При наружном осмотре трупа я выявил многочисленные кровоподтеки и ушибы по всему телу, больше всего – на ногах и в паховой области. Очевидно, девочка была избита еще при жизни, но травмы оказались недостаточно тяжелыми, чтобы явиться причиной смерти. На запястьях глубокие рваные порезы – по два поперечных на каждом, длина примерно 40 мм, ширина – 5 мм.

По итогам осмотра органокомплекса я не нашел никаких патологий: расположение органов анатомически правильное, деформаций и гематом тоже нет. Единственное, что бросается в глаза – практически полное отсутствие крови в сосудах, будто ее просто слили, как топливо из бензобака.

Фельдшер был прав, хотя для этого и не нужно быть семи пядей: смерть наступила от обширной кровопотери после вскрытия вен.

Говорят, единственным подозреваемым считается родной отец. Куда мы катимся, Господи? Наверное, ад нам покажется тихим курортом…

Доктор Аттикус завершил запись тремя смачными точками и вывел под датой номер – 2969. Ниже записи провел полоску клея и аккуратно приложил небольшой листок; в заглавии красовалось «Эпикриз». Сегодняшняя запись в салатовой тетрадке получилась обширнее, чем обычно – в последнее время д-р Аттикус ограничивался совсем короткими заметками, если случай не представлял для него особого интереса. Доктор принялся просматривать тетрадь, с сожалением отмечая, насколько обветшали обложка салатового цвета и те страницы, что находились в самом начале, насколько велики и подробны первые записи дневника – на начальных порах на описание единственного случая могло уходить по несколько страниц. Аттикус, будучи интерном, стремился скрупулезно отмечать всякие мелочи, полагая, что именно это поможет ему стать профессионалом.

Перелистывая страницы без особого интереса, доктор вдруг остановился на одной из них и почувствовал, как на лбу проявилась испарина – в верхнем углу значился обведённый красным номер 2910. С дрожью в голосе он прочитал имя:

Доктор повторил имя несколько раз, играясь интонациями, пытаясь распробовать его на вкус.

Доктор тревожно огляделся – вокруг не было никого, но казалось, будто шёпот доносится из каждого скрытого сумраком уголка кабинета, повторяя одно и то же раз за разом:

Он обхватил ладонями голову, сжав виски. Темнота и пустота комнаты были готовы вцепиться в него острыми когтями и безжалостно растерзать, как только он покинет свой спасительный островок света настольной лампы над письменным столом. Стены всего несколько минут назад казались более отдалёнными, а сейчас угрожающе нависали над ним бетонной толщей. Пространства вокруг стало так мало, что едва удавалось дышать, и доктору то и дело приходилось промокать лоб платком, чтобы пот не попадал в глаза.

Свет лампы падал на красные чернила, начавшие подсыхать на плотной бумаге, небольшую баночку рыбьего жира и фоторамку, в которой одно за другим менялись изображения – антология счастливой и беззаботной жизни, теперь казавшейся далёкой и безвозвратной, обернувшейся горьким воспоминанием.

Аттикус подбрасывает в воздух трёхлетнего малыша – сына Мэтти, сам улыбаясь словно ребенок.

Доктор и Минди, его жена, стоят на фоне морских волн и щурятся от солнца в зените.

Минди ведёт за руку 5-летнюю Мэри, которая старше Мэтти на три года.

Из темноты по деревянному полу по направлению к письменному столу медленно потекла струйка крови. Оттуда же на д-ра Аттикуса уставились два горящих хищных глаза. После секундного колебания доктор резко направил настольную лампу в густую темноту комнаты – это кошка Марси притащила кусок сырой печени из своей миски. В ответ на яркий свет кошка прищурилась и коротко мяукнула.

Доктор захлопнул тетрадь, даже не убедившись, высохли ли чернила. Негнущейся рукой он потянулся к телефону, но, поднеся трубку к уху, не услышал ничего, даже бездушных коротких гудков. Кабель доктор обнаружил на полу, а рядом с ним многочисленные неоплаченные счета и уведомления об отключении связи.

Схватив пальто со спинки стула, д-р Аттикус ринулся через сумрак к двери и пулей вылетел из кабинета. Быстрыми шагами преодолев гостиную, он вырвался в прохладный осенний вечер, мгновенно почувствовав холодные мелкие капли на лбу и губах.

Известный патологоанатом, доктор Аттикус больше не боится смерти. Куда страшнее другое — одиночество. Ведь именно оно заставляет доктора раз за разом проигрывать в голове ту самую пару чудовищных часов, которые разделили его жизнь на "до" и "после"...

Глубокий порез

Глава 1

На пороге д-р Гарфинкель увидел Аттикуса, жалкого, продрогшего и промокшего до нитки. Тот спрятал руки глубоко в карманы ветхого пальто и виновато переминался с ноги на ногу.

            - Можно войти? Прости, я хотел позвонить, но… – Доктор натянуто изобразил улыбку, изо всех сил стараясь не выглядеть человеком, у которого нет другого выхода, - Телефон отключили.

            Д-р Гарфинкель, высокий и статный мужчина с лысым затылком, любитель плотных водолазок чёрного цвета, плеснул бренди из графина в стакан и протянул сидящему на диване Аттикусу. Тот принял стакан и мгновенно осушил наполовину.

            - Что случилось, Руфус? – Гарфинкель опустился на софу напротив гостя, - Ты просто как снег на голову.

            Вторым глотком Аттикус допил до дна:

            - Ничего… Я не знаю, - Аттикус поднял испуганные глаза на собеседника, - Будто что-то происходит. Ужасное. Будто кто-то смотрит за мной. Всё время.

            Гарфинкель наполнил стакан снова:

            - Это всё из-за того случая? С той девушкой? Напомни мне…

            - Анита Валенски, - выдохнул Аттикус.

            Гарфинкель кивнул:

            - Газеты писали об этом. Много. На нас с тобой вылили уйму дерьма, но ты не хуже меня знаешь, что не виноват, верно? Никто не виноват.

            Аттикус лишь молча уставился в свой стакан.

            - Что Минди думает об этом, Руфус? Она должна тебе помочь.

            - Её сейчас нет. Вот уже как пару недель. Она уехала вместе с детьми к больной матери в Санта-Моника.

            - Она оставила тебя в такой момент?

            Аттикус не стал отвечать на вопрос, а Гарфинкель возмущённо насупился:

            - Ты можешь остаться здесь сегодня, моя Полли до сих пор на биржевых семинарах в Сиднее. Завтра отправимся на работу вместе. Думаю, тебе сейчас быть одному смерти подобно - я не понимаю, как Минди могла допустить это. Хочешь переночевать у меня?

            - Хорошо, - Гарфинкель встал и дружески положил руку на плечо Аттикусу, - Если ты не против, ляжешь здесь, в гостиной. Я принесу тебе одеяло и простынь.

Он удалился, предварительно поставив на столик рядом с Аттикусом едва начатую бутылку бренди.

Глава 2

Гарфинкель разбудил Аттикуса в восемь утра, отправил в душевую, после чего напоил крепким молотым кофе. В больничный комплекс, при котором был расположен морг, добирались вместе на автомобиле Гарфинкеля. В начале пути Гарфинкель напряженно обронил нелепую шутку о том, как это важно - пристёгиваться, чтобы не попасть к нему на приём, потом, поняв, что произнёс глупость, остаток пути молчал. Аттикус отрешённо смотрел в окно, совестливо мучаясь из-за вчерашнего нежданного визита (

 – запомнил он и повторял все время про себя), и не горел желанием зачинать беседу.

Зайдя в ординаторскую, Аттикус и Гарфинкель обнаружили там Годарта – одного из младших интернов. Тот сидел расслабленно, закинув одну ногу на подлокотник кожаного дивана, и ел крошечной пластмассовой вилочкой лапшу быстрого приготовления. В круглых линзах огромных очков отражалось изображение с телеэкрана.

            - Что нового по ящику, Годарт? – громогласно спросил Гарфинкель, рассчитывая, что интерн встрепенётся и сменит хамскую позу, чего не произошло. Годарт лишь повернулся к вошедшим – лицо уродливое, всё в подростковых угрях, громадные передние зубы торчат изо рта, сальные русые волосы спускаются до подбородка:

            - Привет, док. Люди умирают, люди исчезают - в общем, делают всё, чтобы мы не остались без работы, - Интерн усмехнулся, обнажив зубы, к которым пристала приправа от лапши, - Привет, чудик!

            Последнее приветствие адресовалось Аттикусу и было произнесено едва слышно, однако и этого хватило, чтобы Гарфинкель побагровел от ярости.

            - Что ты сказал? ЧУДИК??? Какой он тебе чудик, ты, недоумок малолетний! – Гарфинкель выбил контейнер с лапшой из рук интерна, - И сядь нормально, наконец! – Только после этих слов Гарфинкель заметил, что изумлённый взгляд интерна был устремлён в сторону Аттикуса, и обернулся.

            Побелевший и дрожащий всем телом Аттикус держал перед собой ладонь, с которой комьями стекала густая коричневая грязь.

Глава 3

            Аттикуса на грани срыва отпоили виски, после чего тот перестал судорожно дрожать и несколько успокоился. Гарфинкель, завидев в инциденте злой умысел, настоял на том, чтобы обо всем было сообщено заведующему отделением профессору Готтлибу, несмотря на то, что сам Аттикус предпринимал слабые попытки воспрепятствовать этому.

            Готтлиб пригласил к себе всех троих.

            Лицо заведующего всегда представлялось Аттикусу несколько нелепым. Оно казалось каким-то неестественно круглым и гладким, причем нос, рот и глаза были плотно собраны в самом его центре. Глаза едва не налезали на переносицу, из-за чего профессор предпочитал носить не очки, а пенсне.

            - Итак, доктор Аттикус, что же вы обнаружили в карманах своего халата? – произнёс Готтлиб слабым и тонким, почти женским голосом.

            - Грязь, тина, какая-то мелкая трава – вот что! Полные карманы этого дерьма, - зло ответил за друга Гарфинкель.

            Готтлиб перевёл взгляд на Гарфинкеля, поняв, что состояние Аттикуса не располагает того к общению:

            - И вы предполагаете, что это кто-то из наших сотрудников решил так подшутить? И кто же, если не секрет?

            - Я почти уверен, что это кто-то из интернов, - Гарфинкель взглянул на Годарта таким испепеляющим взглядом, что тому стало понятно – если бы не Аттикус, сидящий между ними, ему бы здорово досталось. Годарт поёжился и шумно выдохнул, - Халат висел здесь лишь эти выходные. Они дежурили - больше некому. Возможно, они сговорились. Все знают, как нахально эти сукины дети относятся к доктору Аттикусу.

            - Но я не понимаю, - Готтлиб откинулся в кресле, собираясь с мыслями, - Все это очень странно, конечно. В карманах халата доктора Аттикуса грязь. Это неприятно, но как такой случай может навредить доктору Аттикусу и, как вы говорите, его психическому состоянию? Вы говорите, доктор Аттикус был на грани срыва, но в конце концов это всего лишь грязь. Вот чего я не понимаю.

            - Я вам объясню, - по сравнению с Готтлибом, склонным выражаться витиевато и водянисто, Гарфинкель говорил как солдат, - Мы все помним, тот случай…

            - Вы, очевидно, имеете в виду Аниту Валенски…

            - Именно её. Все это произошло совсем недавно. Сколько времени прошло – три месяца? Четыре? Такое быстро не забывается, профессор Готтлиб! Доктор Аттикус всё ещё не оправился до конца, поэтому любая подобная шутка может выбить его из колеи и привести к самым плачевным последствиям. Я настоятельно прошу вас: разберитесь в этой ситуации и накажите виновного, чтобы ничего подобного больше не повторилось! – Гарфинкель снова метнул яростный взгляд на Годарта.

            - А что, собственно, 

 можете пояснить относительно этой ситуации? – Готтлиб перевёл взгляд на Аттикуса.

            - Я… не знаю, кто это сделал, - пробормотал Аттикус, уставившись в пол, - Наверное, не надо… никого наказывать, - Аттикус почувствовал на себе тяжёлый взгляд Гарфинкеля, но глаза не поднял.

            Готтлиб с минуту подумал, потом сказал:

            - Вот что могу сказать: вы, доктор Аттикус, отправляйтесь домой – сегодня можете взять внеплановый выходной. Вам гарантирую, что приложу всевозможные усилия для того, чтобы узнать, кто над вами так неудачно подшутил. Доктор Гарфинкель, проводите своего коллегу. А вот вы, Годарт, останьтесь пока. Я не могу бездоказательно обвинить вас в случившемся, но тем не менее должен донести до вас, что считаю ваше отношение к такому заслуженному профессионалу, как доктор Аттикус, чрезмерно вольготным, если не сказать более, нахальным и дерзким. Я считаю, что…

            Дальнейших слов Аттикус не слышал - он покинул кабинет заведующего и в сопровождении Гарфинкеля направился в ординаторскую, чтобы собраться домой.

Глава 4

            Несмотря на все протесты доктора Аттикуса и его заверения в превосходном самочувствии, Гарфинкель проявил крайнюю заботу и лично довёз друга до дома. Поинтересовавшись, не нуждается ли Аттикус в чём-нибудь (тот ответил отрицательно), Гарфинкель взял с друга слово, что тот обязательно позвонит, если будет плохо себя чувствовать, и отправился обратно в больничный комплекс. Аттикус подумал, что, должно быть, Гарфинкель забыл или вовсе пропустил мимо ушей его слова об отключении телефонной линии, но не сказал об этом, решив не беспокоить коллегу более.

            Марси, нежно мурлыча, встретила Аттикуса у самых дверей, потёрлась об ногу, распушив хвост. Печень она доела, но изрядно запачкала кровью полы на кухне рядом с миской и в кабинете доктора. Задумав уборку, Аттикус набрал воды, однако усталость свалила его с ног – доктор прилёг отдохнуть всего на несколько минут, но в результате проспал до вечера. 

Вечер доктор скоротал в гостиной за просмотром ток-шоу и местных криминальных сводок, поглаживая серую шёрстку Марси, свернувшейся на коленях. По ТВ как обычно ничего примечательного, если не считать таковым сообщение об исчезновении двух подростков с окраины города. Аттикус с презрением подумал, что СМИ готовы раздуть слона из любого подросткового бунта, лишь бы заполнить эфирное время. Случай Аниты Валенски собрал множество журналистов, однако газеты пестрели громкими заголовками только первое время - интерес быстро утих после того, как стало известно, что клиника не станет давать никаких комментариев и сохранит всю информацию в конфиденциальности. Имя Аниты Валенски на памяти доктора Аттикуса было упомянуто по местному ТВ всего однажды и то лишь в бегущей строке внизу экрана.

            Ближе к ночи Аттикус выключил телевизор, переложил спящую Марси с ног на диван и отправился из гостиной в свой кабинет. Из верхнего ящика письменного стола он аккуратно достал толстую тетрадку в салатовой обложке. Затем доктор взял шариковую ручку, перелистал страницы до последней записи, после которой проставил номер 2970, и, уставившись на пустой лист, в бессилии тихо заплакал.

Глава 5

            Все, кто был знаком с состоянием и ситуацией доктора Аттикуса (включая профессора Готтлиба), вовсе не ожидали его появления на рабочем месте на следующий день. Гораздо более вероятными им казались телефонный звонок и признание Аттикуса в плохом самочувствии. Тем более они были удивлены, когда доктор явился на рабочее место в добром здравии и даже более – в хорошем настроении. Традиционно хмурый и замкнутый Аттикус в это утро сиял улыбкой, был энергичен и весел, непринужденно общался даже с враждебно настроенными по отношению к нему интернами. Готтлиб с облегчением выдохнул, решив, что теперь одной проблемой меньше и необходимость разбираться в случае с грязью уступила в распорядке дня место более важным вещам. Разговаривать с Аттикусом он не стал, только дал распоряжение предоставить доктору свежий халат.

            Внимание на нетипичное состояние Аттикуса обратил и Гарфинкель. Пригласив друга в свой кабинет, он спросил:

            - Что-то случилось? Минди вернулась? – Гарфинкель почему-то решил, что душевный подъём Аттикуса связан с его семьей.

            - Нет, Минди всё ещё нет.

            - Что тогда?

            - Ничего, - Аттикус и в благом расположении духа не отличался многословностью.

            Не сумев добиться от Аттикуса причины положительной перемены, Гарфинкель насторожился и предложил подвезти друга домой, от чего Аттикус вежливо отказался, оставив Гарфинкеля в недоумении и тревоге.

            Вечером после работы Аттикус снова закрылся в своем кабинете и погрузил его в темноту, оставив единственным источником света настольную лампу. Справа от себя он поставил большую чашку чёрного кофе, как делал всегда, когда рассчитывал, что застанет ночь за письменным столом. Затем Аттикус достал из верхнего ящика тетрадь в салатовой обложке и, не листая, открыл её на последней заполненной странице. Число 2970, прописанное ещё вчера, он обвёл синей ручкой, которую тут же отложил, взяв красную. Склонился над листом, готовый перенести на бумагу все слова, роящиеся в голове, словно ядовитые осы, как вдруг из темного угла кабинета раздалось тихое ядовитое шипение. Аттикус прислушался – жуткий звук повторился, потом снова. 

Сердце доктора забилось, словно молот, о грудную клетку, на лбу выступил холодный пот. Тяжело сглотнув и задержав дыхание, он одним резким движением направил свет настольной лампы на дальний угол кабинета. Хищные глаза блеснули и скрылись за креслом, откуда снова послышалось шипение. Аттикус шумно выдохнул:

Марси… Это всего лишь Марси…

Но как же она попала сюда?

Аттикус вышел из-за стола, пересёк кабинет и заглянул за кресло. Маленькое животное устремило гневный взгляд точно на него и, приоткрыв пасть, глухо зашипело.

Вот что это был за звук

Доктор чуть отодвинул кресло и взял кошку на руки, заметив, что животное ведёт себя странно: как только он дотронулся до Марси, кошка боязливо прижала уши. И всё же никакого сопротивления Марси Аттикусу не оказала – напротив, прижалась сильнее, и доктор почувствовал, как дрожит её тщедушное тельце. Даже на руках она продолжала шипеть.

            Успокоив, как мог, Аттикус выпустил кошку из кабинета в гостиную, наблюдая, как она испуганно убегает, пытаясь держаться как можно ближе к стене, потом снова запер дверь. Вернувшись за стол, он было потянулся к чашке кофе, но вдруг оцепенел.

            Салатовая тетрадка оказалась открытой на странице, где синей ручкой был выведен этот страшный для доктора номер.

И ниже имя, от которого бросало в холод. 

Но ведь Аттикус помнил, точно помнил, что оставил тетрадь тут, открытую на последней странице, помнил, как обвёл номер до того, как проклятая кошка отвлекла его. Что это – сумасшествие, паранойя? Или здесь правда кто-то есть? А если здесь кто-то есть, что он пытается ему сказать?

 ничего не говорит, просто дышит в затылок с той стороны, где располагается дверь на балкон. 

Медленным движением Аттикус повернул голову, чтобы взглянуть, кто находится за его спиной, готовый ко всему – ярко-алым глазам, выделяющимся двумя яростными огоньками в густой темноте, массивному, но едва заметному силуэту, острой стали, проникающей под лопатку. Но за спиной никого не было.

Это не убедило доктора в безопасности.

            - Кто здесь? – сдавленным голосом произнёс он, - Предупреждаю: я вооружён, - В правой руке Аттикус зажал канцелярские ножницы, хотя и отчётливо понимал, насколько смехотворно выглядит, - Это вы, Анита?

            В воздухе висела гробовая тишина. Если в кабинете кто-то и был, то он явно не стремился вступать в беседу.

Они хотят, чтобы я прочитал. Прочитал это ещё раз, - 

Доктор осторожно опустился в кресло, оглядываясь вокруг, потом перевёл глаза на страницы, наполненные синим текстом. Каждая буква записи, каждая цифра хищно вцеплялась в глаза, обнажая мелкие острые зубки, искусно спрятанные в пересечениях линий. Аттикус знал этот текст наизусть и часто думал, как многое здесь стоило исправить, но никогда ничего не менял.

Глава 6

То, что произошло вчера, я уверен, оставит отпечаток на всей моей последующей жизни. Если жизнь будет возможна после такого кошмара…

С самого утра вчерашнего дня и по сей час на улице ужасный холод. Термометр показывал –30° по Фаренгейту, когда я выходил на работу вчера – сейчас уже, наверное, -40°, но это не играет большой роли. Я сидел в ординаторской и желал поскорее вернуться домой, чтобы согреться и выпить чёрного кофе. 

Всё изменила авария у въезда в город на трассе, ведущей в Вествуд. Подробности мне рассказал фельдшер. На заледенелой дороге столкнулись сразу четыре автомобиля. Меньше всех повезло молодой девушке. Именно в ее крошечный автомобиль врезался шедший по встречной полосе на летней резине джип. Водитель не справился с управлением – мощный Чероки долго вилял по дороге, пока не нашел подходящую мишень. Оба автомобиля вынесло с трассы – миниатюрное авто одним боком столкнулось с деревом, а с другой стороны оказалось смято громадным джипом. Тело девушки прочно зажало в металлических тисках между дверцей и бампером Чероки. Возможно, ее удалось бы спасти (на тот момент я еще не знал, от кого ее нужно спасать), но следом в заднюю часть джипа въехали еще два автомобиля, из-за чего бампер сжал тело настолько сильно, что внутренности девушки, по моему экспертному предположению, должны были просто разорваться.

Имя девушки я узнал позже - Анита Валенски. Она оказалась не единственной пострадавшей – два авто, врезавшиеся в джип сзади, были битком. В них находились семейные пары с детьми – я знал это, поскольку все они вскоре должны были оказаться на моём столе. В ужасной аварии выжил только водитель джипа, хотя ему, похоже, придется непросто: его жизнь спасла подушка безопасности, но он ехал непристегнутым. Подушка едва не сломала ему шею – водитель отделался одним позвонком, но велик риск, что остаток жизни ему придется провести в инвалидном кресле.

Готтлиб настоял на немедленной вивисекции. Мне выпала именно Анита, остальных вскрывать должен был мой сменщик. Учитывая обстоятельства аварии, я понимал, что работа простой не будет. Мне вызвался ассистировать штатный патогистолог, доктор Гарфинкель, и я был рад его поддержке, как никогда…

Глава 7

Резкий грохот среди полной тишины заставил Аттикуса подпрыгнуть на месте. Короткий, похожий на выстрел. Он донёсся из-за запертой двери кабинета, но доктору показалось, будто кто-то выстрелил ему прямо в спину. Обливаясь холодным потом, он медленно обернулся, уже готовый уткнуться лбом в холодное дуло револьвера, но взгляд его упёрся лишь в густую темноту.

Снова достав ножницы, Аттикус осторожно преодолел расстояние до двери и, отперев её, выглянул в тёмный коридор. Здесь он тоже никого не увидел, зато услышал…

Едва различимый шум, благодаря которому, даже находясь в другой комнате, понимаешь, включен телевизор или нет. Крадучись с ножницами наготове, Аттикус прошёл в гостиную. 

По экрану телевизора летали «снежинки» – фон, когда канал не настроен. Динамики издавали глухое шипение – точно то же, что доктор слышал в кабинете. 

Пульт лежал на подлокотнике дивана, где доктор его и оставил.

Оставил или не оставил?

Ты вообще смотрел сегодня телевизор? ...

Мерцающий черно-белыми точками экран освещал лишь небольшое пространство перед собой – остальная часть просторной гостиной утонула в сумраке. Рука Аттикуса автоматически потянулась к включателю, но он её быстро одёрнул.

 кинулось на тебя, как только свет загорится? Так ты хотя бы даёшь ему спрятаться.

Делай вид, что ни о чем не догадываешься. Может быть, 

При свете экрана он обнаружил источник своего беспокойства. Небольшая игрушка-сувенир – стеклянная пирамидка, которую Минди привезла из турне по Египту. По виду совершенно обыденная вещица, но, если на неё направить источник света, она начинает переливаться цветами радуги от основания, которое сияет красным, и до верхушки, принимающей фиолетовый оттенок. Внутри пирамидка не полая и поэтому имеет внушительный вес. Сувенир раньше стоял на полке чуть выше телевизора, а сейчас там сидела кошка, испуганно вглядываясь Аттикусу прямо в глаза.

Когда же ты прекратишь пугать меня, Марси? – 

подумал Аттикус не без доли облегчения.

Доктор подобрал увесистый сувенир, подумав, что в качестве оружия для самообороны он ничуть не уступает канцелярским ножницам. Попытался погладить кошку, но та, поджав уши, спрыгнула с полки и спряталась под диван.

Аттикус взял с подлокотника пульт и выключил телевизор, однако сам оказался не рад тому, что сделал – гостиная погрузилась в полный сумрак. Ощущение опасности и беззащитности вернулось - Аттикус двигался наощупь, возвращаясь в кабинет, заранее замахнувшись пирамидкой для удара острым концом. Он касался стены, но был готов в любой момент почувствовать под рукой что-то…

Скользкую и гладкую кожу, всю в чешуе?

Каждый новый образ порождал всё больше страха. Но кульминации ужас достиг, когда из кабинета раздался телефонный звонок.

Аттикус не сразу понял, что это 

 – резкий звон настиг доктора уже почти возле двери, заставив отпрянуть и сжать пирамидку в руке до кровавых отметин. Когда звонок раздался второй раз, Аттикус пришёл в себя и ринулся в кабинет. Он сорвал трубку так, что едва не повалил аппарат на пол.

В трубке он услышал сплошь всхлипы и стоны.

Рыдания, разрывающие сердце…

- Минди, это ты? – Потом вскричал, что есть силы, - Ответь, молю тебя!

Прижавшись к стене, он скользнул вниз и сел, уткнувшись лицом в колени:

- Минди прости ради Бога прости меня если ты ещё можешь если ты можешь простить меня прости я никогда так никого не просил Боже Минди умоляю скажи что всё хорошо скажи что всё хорошо, - последнее слово доктор растянул, а потом взревел и зарыдал во весь голос, не отрывая трубки от уха.

Глава 8

Когда утром Гарфинкель выходил на работу, дверь его дома столкнулась с неожиданным препятствием. Выглянув через щель, Гарфинкель увидел лежащего на боку Аттикуса.

Гарфинкель осторожно протиснул своё массивное тело на улицу и, присев рядом с Аттикусом, прислонил два пальца к яремной вене на его шее. Пульс был.

Гарфинкель похлопал друга по щеке:   

         - Руфус! Руфус, что с тобой стряслось?            

Аттикус приоткрыл красные слезящиеся глаза и тут же зажмурил их от яркого утреннего солнца. Он открыл было рот, чтобы что-то ответить, но так и не смог вымолвить ни слова.

            - Поднимайся, я отвезу тебя домой!            

К счастью, Гарфинкель обладал куда более атлетичным телосложением, чем его друг, потому как Аттикуса пришлось нести до авто едва ли не волоком. Вдобавок Гарфинкель был вынужден подавлять отвращение из-за запаха, который распространяла одежда Аттикуса – смесь рвоты, пота и чего-то еще более мерзкого.            

Скрепя сердце Гарфинкель усадил друга на переднее сидение своего авто, пристегнул ремнём. С досадой подумал, как дорого обойдётся химчистка, но быстро отбросил эту мысль, решив, что слишком цинично об этом рассуждать.            

В автомобиле Аттикус довольно быстро пришёл в себя – почти сразу после того, как Гарфинкель отъехал от дома. Взгляд Аттикуса обрел осмысленность, а сам доктор больше не засыпал, хотя его веки опускались и поднимались с такой тяжестью, что становилось понятно: головная боль, которую он испытывал, была поистине нестерпимой.            

Аттикус долго молчал, потом пробормотал:

            - Прости…            

Гарфинкель едва сдержался, чтобы не указать другу на то место, куда ему стоит засунуть извинения. В гневе он что есть силы ударил ладонью по клаксону:

            - Знаешь, Руфус, было бы здорово, если бы ты каким-нибудь образом, пусть даже самым непостижимым образом, попытался объяснить мне всё, что с тобой происходит! Я хочу помочь тебе! Я, мать твою, хочу помочь тебе!!!

            - Да не знаю я, что происходит!!! – внезапно вскричал Аттикус, испачкав слюнями лобовое стекло. Успокоившись, тихо зашмыгал носом, - Я так хочу сам знать…            

Гарфинкель от столь неожиданной реакции обычно тихого и флегматичного друга вцепился в руль так, что костяшки пальцев побелели. Расслабиться удалось не сразу, однако Гарфинкель изо всех сил пытался скрыть волнение.

            - Я читал тетрадку, Эван. Про Аниту Валенски и тот случай.

            -  О, Господи! - Гарфинкель закатил глаза, - Ты её так и не выбросил? Так? Ты её не выбросил до сих пор, эту грёбаную тетрадь???

            - Я читал тетрадку, а потом что-то напугало меня. Я не мог там оставаться. На всю ночь.

Гарфинкель остановился прямо возле крыльца дома Аттикуса:

            - Поступаем так, Руфус: я сегодня сообщаю Готтлибу, что ты болен, не в состоянии работать. И это правда. Для Готтлиба это не станет трагедией, потому что, я зуб даю, он спит и видит, как бы найти предлог, чтобы вышвырнуть тебя на улицу. Это жестоко, Руфус, но, если ты так и не сможешь привести себя в порядок, ты останешься без работы – это совершенно точно. А если ты не выбросишь свою дрянную тетрадь, если ты постоянно будешь напоминать себе о том дерьме, которое случилось, 

 – и я не смогу помочь тебе, как ни захочу. Вечером после работы я заеду за тобой – переночуешь у меня, тем более, что Полли до сих пор нет. Заодно я покажу тебе, что никакие монстры не хотят тебя напугать. Условились?            

            - Идём, я провожу тебя.            

Гарфинкелю по пути до крыльца снова пришлось приобнять друга, потому как тот всё ещё едва мог передвигать ноги. Дверь оказалась не заперта и даже толком не закрыта – виднелась небольшая щель.            

Едва Гарфинкель шагнул в прихожую, как на него нахлынула волна зловония.

            - Фу, Господи, чем тут так несёт, Руфус? – обернулся он к стоявшему позади Аттикусу.            

Тот отрешённо пожал плечами. Гарфинкель бегло осмотрел кухню, гостиную, детскую, но не нашёл источник запаха. Толкнул дверь кабинета Аттикуса, но та не поддалась. Она была заперта.

            - Ты запер кабинет, Руфус? Кабинет запер, а дом – нет? – Гарфинкель вернулся в прихожую, но Аттикуса не нашёл. 

Тот лежал на диване в гостиной и, похоже, уже крепко спал.

Глава 9

Аттикус очнулся ото сна из-за жуткого зловония, неспособный понять, источал ли этот запах он сам или нечто другое. 

Часы на тумбочке в гостиной показывали чуть за полдень. Доктор огляделся вокруг и с трудом начал припоминать события сегодняшнего утра. Гарфинкель, автомобиль, разговор – всё было как во сне.

О чём можно сказать, будто оно точно было?

Вокруг мухи. Огромное количество мух…

Как тогда… Когда грязь оказалась в моём кармане… Тогда тоже были мухи…

- Гарфинкель обещал прийти сегодня, - 

с досадой подумал Аттикус. Стыд за то, что произошло, снова навалился на него, - 

Я всё исправлю. Всё будет иначе. Сегодня он поймёт, что всё это было недоразумением. Я не могу потерять работу.

Аттикус ощущал, как в его больной голове роятся совершенно разные мысли, и многие из них никоим образом не связаны между собой. Мозг походил на больной зуб, пульсирующий тупо и, кажется, почти незаметно, но попробуй тут подумать о чём-то другом.

Сплетение гниющих нервов…

Пульпит передней лобной доли…

Доктор, умоляю, положите мышьяк на мой вскрытый череп…

Аттикус поднялся с дивана с твёрдым намерением отыскать источник зловония, которое становилось невыносимым. Он был почти уверен, что начать поиски стоит с кабинета. Держась за стену, Аттикус подошёл к двери и запустил руку в карман кофты, пытаясь найти ключ, но нащупал другой предмет. Достав из кармана, он поднял его на уровень глаз, чтобы рассмотреть получше.

Переливается цветами радуги на свету…

Пульт на подлокотнике…

Он всегда был там, не правда ли?

События предыдущего дня медленно воскресали в памяти Аттикуса. Нащупав в кармане ключ, он отпер дверь.

Количество мух внутри было невероятным. Казалось, они сидели везде – многие облюбовали чашку с несвежим чёрным кофе, другие тут же бросились на Аттикуса, который довольно тщетно пытался от них отмахиваться. По тому, что запах стал совершенно нестерпимым, доктор понял, что близок к источнику.

Аттикус подошёл к письменному столу и увидел, что салатовая тетрадка открыта на той странице, где он прекратил чтение. На рассказе об Аните Валенски. Он положил пирамидку на стол и осмотрелся.

Ничего необычного. Вроде.

А дверь на балкон – разве ты её вчера открывал? 

Нет? А сейчас она открыта…

Аттикус не сразу заметил, что дверь на застеклённый балкон, которым он пользовался крайне редко, была настежь. Отмахиваясь от насекомых, он заглянул в проём и похолодел от ужаса. Тошнотный ком поднялся вверх по пищеводу.

Марси, хрупкая кошка, лежала на спине, а лапки её были прочно прибиты гвоздями к деревянному полу балкона. Крошечное тельце распилено вдоль едва ли не пополам – разрез тянулся от шейки и до самого низа живота. Часть внутренностей краснела внутри распахнутой грудной клетки, остальные были разбросаны по балкону. Пасть распахнулась в судорожном предсмертном вопле, зрачки увеличились до предела. Скальп был срезан - он вместе с ушками лежал чуть поодаль, а из открытого мозга кошки торчал скальпель.

Аттикус не удержался, и его вырвало. Пустой, голодный желудок смог исторгнуть только воду. Тем не менее, во рту оставалась невыносимая горечь, от которой хотелось блевать снова. Пробравшись обратно в кабинет, Аттикус упал в кресло за письменный стол и в отчаянии схватился за больную голову. Глаза его встретились с текстом салатовой тетрадки.

Выброси это, если хочешь прийти в себя. Так сказал Гарфинкель…

Не могу. Гарфинкель - не чертов Заратустра, он не знает, что эта тетрадь значит для меня.

Аттикус схватил кофейную чашку и с криком швырнул в стену, желая избавиться хоть от малой части назойливых насекомых. Фаянсовая чашечка разлетелась на кусочки, оставив на стене коричневую кляксу в стиле Роршаха.

Прочти это до конца, иначе они не оставят тебя. Они Уничтожат Тебя…

Читай сейчас! Вечером ты не сможешь, потому что они придут и сделают это снова…

Аттикус схватил тетрадь в руки и, отыскав то место, где прервался вчера, погрузился в текст.

Глава 10

…Мне вызвался ассистировать постоянный патогистолог, д-р Гарфинкель, и я был рад его поддержке, как никогда. 

Первое, о чем я подумал, увидев ее на столе: Боже, как она красива! Кудрявые белокурые волосы падали на худые плечи, а глаза казались просто огромными. Остаток румянца виднелся на пухлых щеках. Ее прекрасный облик не портили даже чудовищного вида травмы, нанесенные, прежде всего, конечностям: правая рука в области локтя была вовсе вывернута под углом в 90 градусов к телу – я хорошо запомнил это, потому что долго прикидывал, как лучше подойти, чтобы рука не мешала. Я провел наружный осмотр трупа, отметил отсутствие пролежней, трупных пятен и открытых язв – д-р Гарфинкель все фиксировал - и приступил к секции. 

После того как я сделал разрез, случилось нечто, показавшееся мне странным: в районе солнечного сплетения потекла струйку крови. Я тут же обратил на это внимание Гарфинкеля, но он лишь отмахнулся, отметив, что я, наверное, задел сосуд, а такое бывает сплошь и рядом.

Что-то внутри меня отторгло слова Гарфинкеля, как привередливый организм отвергает чужую кровь. Как оказалось, я был прав. Когда я начал отсепаровывать кожу, то увидел, что внутренние органы в полном порядке, и это никак не соотносилось с показаниями фельдшера и тем, 

я ожидал увидеть. Я заметил, что и Гарфинкель выглядел озабоченным.

Это случилось, когда я перекусил костотомом первый хрящ. Она распахнула глаза и пронзительно завизжала, пытаясь отбиться от меня единственной здоровой рукой. Обомлев, я выронил костотом. Вокруг все затихло, будто громкость этого кошмарного фильма резко понизили до нуля, в глазах потемнело – я погрузился в совершеннейший вакуум, воздух проникал в меня только короткими судорожными толчками. Где-то вдали я слышал крики Гарфинкеля, который звал меня по имени, но я не мог пошевелиться или ответить. Больше всего я мечтал упасть в обморок, чтобы очнуться, когда все это уже закончится (и лучше всего узнать, что это был лишь кошмар), но сознание будто назло не оставляло меня. 

Я видел, как при помощи здоровой руки она поднялась и села, продолжая беззвучно, словно умелая актриса немого кино, исторгать из себя истошные вопли, как из ее распоротого живота вывалился клубок кишок, а мертвая искалеченная рука торчала, словно сухая коряга.

Оторопь спала с меня почти сразу после того, как она перестала кричать. Она замолчала довольно резко, огляделась вокруг, остановив на долю секунды мутный взгляд на мне, потом опустила голову и взглянула на свое тело: освежеванные ребра и внутренности, которые лежали клубком между ее бедер. Она подняла на меня гневные глаза и произнесла слова, которые я точно никогда не забуду:

Где мой ребенок? Где мой сын?

Продолжая повторять эти фразы словно мантру, она, опираясь на руку, встала с прозекторского стола и направилась ко мне - кишки из ее брюха вывалились и волочились вослед, оставляя на полу кровавые борозды.

Глубокий порез

Содержание

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Комментарии (2)