Сначала я научился слышать. Потом, когда они разобрались с датчиками камер, я научился видеть. Я должен был веселить детей.

Меня разрабатывали вместе с другим, таким же, как и я. Это я понял из разговоров этих сердитых людей, водивших хороводы вокруг моего стола.

Когда моё «зрение», наконец-то, восстановилось, я смог считывать зрительную информацию. Первым делом я рассмотрел людей, стоящих вокруг меня. Это была пара мужчин в халатах, в руках их были железные палки, которыми они что-то подкручивали во мне. Я ничего не чувствовал — разве что слышать эти скрежещущие звуки было немного забавно. Один из них смазывал детали и суставы моих конечностей, а кто-то уже оттирал мою «руку-лапу», выпачканную в машинном масле.

В комнате, где я находился, было довольно темно: всё было заставлено коробками. Я не мог разглядеть ни одного окна, только искусственное освещение — маленькая лампа. Когда я поднял голову, чтобы рассмотреть её, камеры побелели — мне, похоже, пока ещё нельзя смотреть на яркий свет. За дверью слышались громкие детские голоса, весёлая музыка и механический голос кого-то такого же, как и я. Я ещё не видел этого, но я уже ЗНАЛ это.

Сразу выйти мне не дали. Меня оставили в этой маленькой комнате, и мне оставалось только жадно ловить доносящиеся из-за стен звуки. Что-то пыталось заставить меня подняться и направиться туда, откуда доносились детские голоса. Словно это было целью моего существования.

Дверь тихо скрипнула, и в комнату вошёл мужчина в полицейской форме. Похоже, охранник. Пройдя мимо стола, на котором меня оставили, он стал что-то искать в ящиках, раскидывая всё по сторонам. Я осторожно поднял руку и пододвинул одну из коробок, пытаясь привлечь его внимание.

— А-а, вот и наш новенький. Они ещё не назвали тебя?

У меня не было голосовых данных, да и имея их, вряд ли я смог бы ему ответить. Может, потом эти люди дадут мне имя, и я тоже буду там, где шум и веселье.

— Ты ведь понимаешь меня? О, я знаю, что ты понимаешь меня. И Он тоже понимает.

Я медленно моргнул, давая ему понять, что уже различаю человеческую речь, и способен обрабатывать информацию. Более того, я действительно способен ПОНЯТЬ, что он говорит.

И я способен понять — то, что он говорил было неправильным.

Он подошёл ближе и наклонился, наверное, чтобы разглядеть меня, а я тем временем смог разглядеть его. Впервые я вижу человека так близко. И впервые человек заговорил со мной.

Я хорошо запомнил пурпурную ленту на его фуражке.

— Да уж. Ну и игрушки они делают. Увидел бы я нечто подобное в детстве, травму на всю жизнь бы получил.

Я не совсем понял, о чём он говорил, но мне стало неприятно. Я вовсе не собирался никого травмировать! Немного покопавшись в данных я обнаружил, что у меня в системе имеется множество инструкций на тему того, что делать, если какой-нибудь ребёнок получит травму. Человек, найдя то, что искал, направился к выходу. Уже около двери он обернулся, и включил фонарь, направляя его на меня, отчего камеры мгновенно теряли чёткость изображения:

Не знаю точно, сколько я ещё просидел в комнате. Там было ужасно темно, и я никак не мог понять — ночь на улице или день. Постепенно голоса за дверью стихли, а здание погрузилось в темноту. Лишь изредка я слышал чьи-то громкие шаги и свист. Охранник?

Предположительно, на следующий день, когда за дверью снова стали шуметь и веселиться дети, в комнату вошли те люди в халатах, которых я увидел впервые очнувшись. Вместе с ними в помещение вошел вчерашний человек с пурпурной лентой. Он заинтересовал меня больше всех остальных, так как он первый заговорил со мной, первый понял, что я ПОНИМАЮ его. Но в этот раз он просто встал у стены, сложив руки на груди, и молча наблюдал за всем происходящим. Он выглядел уже не таким дружелюбным как вчера.

Люди в перчатках щёлкали пальцами перед моими камерами, привлекая моё внимание, видимо желая проверить, умею ли я фокусировать «взгляд» на движущихся предметах. Я послушно вертел головой, следя за их руками. Затем они воспроизвели детский смех, чуть поодаль от меня, и я тут же двинулся на голос. К сожалению, я не далеко ушел и едва не свалился. Меня сразу же усадили обратно на стол.

— Кажется, что-то с центром тяжести. Он заваливается. Он не сможет ходить.

— Да, это из-за того, что эндоскелет сдвигается только вперёд. Это быстро можно исправить.

Человек обошёл меня сзади, и стал что-то покручивать у меня в «спине». Костюм раскрылся, обнажая стержень эндоскелета, который был сдвинут вперёд.

И снова программа услужливо подкинула мне информацию. Похоже, что мною могут управлять люди. Хорошо. Я смогу веселить людей, когда меня, наконец, закончат.

— Ну-ка, Джим, попробуй залезть.

Внутри меня сидел человек. Ощущение было довольно странным. Я тут же осознал, что одна ошибка — и он может пострадать, или даже умереть. Это было бы ужасно. Я попробовал поднять руку, но устройство больше мне не подчинялось. Видимо, меня сняли с «автопилота». Человек внутри сделал несколько шагов вперёд, повертел корпусом:

— Неудобно. И пяти минут не просидишь. Всё давит жутко, тяжело очень, да и к тому же вперёд тянет. Как думаешь, долго исправлять будем? — грубый голос исходил откуда-то изнутри. Я будто слышал голос внутри себя. А поскольку датчики тоже находились внутри, звук был очень чётким. Совсем не таким, как если бы этот человек говорил, стоя рядом со мной.

Другой человек, в очках, повертел в руках гаечный ключ: «Где-то около недели, потом можно и к детям выпускать.»

За всем этим внимательно наблюдал охранник с пурпурной лентой на фуражке. Его взгляд напрягал. Он мне не нравился. Мне было страшно. Я впервые почувствовал страх.

Я захотел, чтобы он ушёл.

До начала: Я хочу, чтобы ты ушёл.

Mortemir

Ленивый_Дайкон

«Я всё ещё здесь»

Нам, игрокам, «Пурпурный парень» предстаёт как кровожадный убийца с первых же мини-игр. Но есть тот, кто верит ему. Тот, кто до последнего видел в нём своего друга. Тот, кто был предан.

Five Nights at Freddy's

Спрингтрап

I'm still here

ru-im-still-here-mortemir-beta-lenivyi-daikon

Они назвали меня «Спринг Бонни». Это показалось мне довольно забавным. Что они имели в виду? Мою окраску – то, как ярко и по-весеннему я был выкрашен, или то, что я был сделан из винтов и пружин? «Весенний Бонни» или «Пружинный Бонни»?

Впервые я вышел из своей маленькой комнатки. Рядом, наблюдая за мной, шли все те же люди в халатах и говорили что-то о моих эндоскелете и программе. Сначала они решили запустить тест «автопилота», а затем уже проверить и управление человеком.

Я решил осмотреться, внести в свою программу каждую мелочь, каждую деталь этой, как оказалось, пиццерии.

В зеркале, которое висело в коридоре, я увидел себя: длинные уши, одно из которых согнуто, видимо, для придания образу реалистичности; ярко-жёлтая окраска, хотя я предполагал, что она должна быть светло-зелёной; глаза были белыми - белый зрачок в чёрном кругу.  Теперь я понял, что так мне удалось разглядеть человека с пурпурной лентой.

Ах, этот человек. Его слова мелькали перед глазами, как бегущая строка.

«Увидел бы я нечто подобное в детстве, травму на всю жизнь бы получил.»

Не такой уж я и пугающий. Я был уверен, что понравлюсь детям и их родителям.

Кстати, этот человек был куда более пугающим, чем я. Его вчерашний взгляд был мне очень неприятен. С тех пор он мне казался не таким уж и дружелюбным. Хорошо, что я редко сталкиваюсь с охранниками.

И вот, наконец, я увидел сцену с тяжёлым красным занавесом. На сцене уже был один аниматроник, ростом, примерно, с меня, да и окраска наша была схожей.

Разве что вместо длинных вытянутых ушей у него были маленькие и круглые. Медведь.

Я подошёл к нему вплотную, но он даже не обернулся. Из него доносилась какая-то очень старая британская песня про снег и детей, лепящих разные фигуры. Когда он закончил петь и убрал микрофон, дети вокруг засмеялись. Мне тоже захотелось вызвать у них такой смех. Я захотел, чтобы они смотрели на меня, чтобы они улыбались. Но я не знал, что сделать. У меня не было голоса, чтобы спеть, я не знал, как развлечь их. Я растерялся. Люди, которые создали меня, стояли поодаль, и, кажется, смеялись. Ну хоть кого-то мне удалось позабавить. Они находили смешными мою растерянность и желание осчастливить кого-то.

Наконец, малыши обратили своё внимание на меня. Обступив меня со всех сторон совсем маленькие дети пытались привлечь мое внимание, а те, что постарше, спрашивали у взрослых, кто я и как давно я здесь. Я сделал пару шагов вперёд, и дети расступились. Кажется, я напугал их.

И снова в голове этот дурацкий «фиолетовый человек» со своим замечанием.

На помощь мне пришёл второй аниматроник. Механическим голосом он произнёс «Время играть!» и воспроизвёл мелодию – это была песенка о Лондонском мосте.

Дети взялись за руки и стали прыгать вокруг меня. Я не должен беспомощно стоять, поэтому я начал хлопать в ладоши. Детей это ещё больше развеселило, и они начали кричать что-то. Чтобы поддержать эту весёлую атмосферу, я стал пританцовывать, переваливаясь с одной стороны на другую.  Единственное, что я слышал во всём этом счастливом вихре, так это бесконечно повторяющееся «Спринг Бонни! Спринг Бонни! Спринг Бонни!».

Отрезвил меня серьёзный взгляд взрослых, стоявших поодаль. Я что-то сделал не так?  Я перестарался?

На сцену поднялась женщина, стоявшая до этого рядом с остальными, взяла микрофон и заговорила:

– Итак, я вижу, вы уже познакомились с вашим новым другом? Он вам нравится?

Она направила микрофон в сторону публики, и дети громко закричали «Да», вскидывая руки вверх. На лице женщины была фальшивая, натянутая улыбка. А в глазах – страх и растерянность.

– Я вижу, что он вам очень понравился, но поскольку он у нас совсем недавно, мы ещё не всё ему показали и рассказали. Вы позволите забрать его ненадолго?

Дети заметно погрустнели. Но меня это только обрадовало. Это означало, что я им понравился! Они не хотят, чтобы я уходил! Почему, почему им нужно забирать меня, когда я только вышел, когда я только осваиваюсь?

– Вот и хорошо, – это она сказала уже уходя со сцены. Мне пришлось проследовать за ней. Она обернулась на меня, и в её взгляде была паника. Да что с ней не так?

– Тащите его в безопасную, немедленно, – полный мужчина средних лет нервно потирал руки. Другой, в очках, тот, что говорил о недельном сроке моей починки, схватил меня и пошёл по направлению к той комнате, в которой я находился до сегодняшнего дня. Это смотрелось глупо, так как моя ладонь была намного больше его ладони. Я бы и сам мог дойти. Но я не стал бунтоваться или вырываться. Кажется, эти люди и так были чем-то недовольны.

– О, вы что тут дела… – осмотрев нашу компанию, «Пурпурный человек», как я решил его называть, тут же осёкся и спустился со стола, за которым всего пару секунд назад сидел и мирно попивал кофе.

– Мы создали чудовище! Монстра! – женщина села на его место и закрыла лицо руками.

– Что произошло? Кто-то пострадал? – охранник поставил пластиковый стакан с кофе на пыльный, заставленный хламом стол.

– Нет, – человек в очках выглядел самым спокойным. Его выдавали только сильно трясущиеся руки. – Он стал действовать… не по программе. Хотя, что тебе объяснять.

Охранник нахмурился. Ему было неприятно, так как его сочли недостаточно компетентным и не стали посвящать в детали.

– Но у него та же программа, что и у «Фредди»? Может, сохранилось что-то?

Полный человек с бородой, что приказал увести меня сюда, тихо заговорил: «По-хорошему, надо бы снять его и оставить тут. Но деньги потрачены, а ошибок в программе нет. У нас нет причин оставлять его здесь.»

Рыжая женщина перебила его, наконец прекратив держаться за голову:

– То есть, ты предлагаешь ЕГО отпустить к детям? Он непредсказуем!

– Маргарет, тише. Ещё ведь ничего не произошло. Может, и правда что-то осталось от программы «Фредди»? Мы ведь загрузили несколько основных функций. Ну конечно! Программа просто стала выполнять их, двигаясь по той же траектории, что и «Голден Фредди»! Успокойся, мы обязательно разберёмся, что к чему. Снова проверим всю программу. Идём.

Мужчина вывел Маргарет из комнаты. Остальные проследовали за ними. В итоге, в помещении остались только я и «Пурпурный человек».

– Парень, ну и кашу ты заварил.

Теперь, когда все ушли, я мог дать себе немного свободы. Я повернул голову на голос и уставился прямо на этого человека. Ничем не примечательная внешность: тёмные волосы, выбивающиеся из-под фуражки, на которой красовалась яркая, почти светящаяся пурпурная лента, что так привлекала моё внимание. Похоже, моей программе нравится всё яркое. Неудивительно.

– «Спринг Бонни» значит? Интересное название. Ты у нас разносторонний, да?

Человек засмеялся. Его смех отличался от детского смеха. Нет, не тембром, не громкостью, а тем, что смех не вызывал у меня положительной реакции. Скорее, наоборот - мне было неприятно.

– Ты у нас, значит, как и «Фредди», управляемый. Ну-ка, давай посмотрим.

Он взял со стола «ключ» и повернул его несколько раз у меня в спине. Чёрт, а я даже и остановить его никак не могу, не могу приказать ему остановиться. Почему все эти люди ушли? Можно ли ему вообще что-то разбирать во мне или прикасаться ко мне?

Охранник влез внутрь, стал крутить руками, проверяя всё ли он может контролировать. Походил по комнате, наклонился вперёд и назад, и, похоже, счёл меня достаточно комфортным:

– Совсем не то, что тот. Уже намного лучше.

Походив ещё немного, он вылез из меня и вернул всё, как было. И вовремя. Потому что в следующую минуту дверь открылась, и вошёл тот мужчина в очках.

– Я? Да вот, с ним разговариваю. Жалко только, что ответить он не может.

Мужчина в очках чуть смягчил тон и больше не казался таким грозным:

– Мы пока не планируем записывать для него что-либо, если только заложим какие-нибудь мелодии в программу, чтобы совсем тихо не было. А теперь поведём его обратно на сцену. Сегодня мы планировали протестировать программу полностью, но немного растерялись… Хорошо, что нашлось объяснение. Маргарет слишком мнительна.

Закончив, мужчина тут же вышел, рассчитывая, что я последую за ним. Охранник фыркнул и тоже направился к выходу:

– Больно важно мне это знать, придурок.

Меня позабавила вся эта ситуация. Я вышел вместе с ним, захлопнув за собой дверь.

Остаток дня я провёл на публике с детьми. Прошло всё хорошо, только вот, когда я поднял ребёнка на руки, его мать буквально выхватила его из моих рук. Малыш разревелся и сказал, что хочет обратно. Тогда она отпустила его.  А вот мне в этот момент захотелось уйти обратно в эту комнатку, чтобы никто меня и не видел вовсе.

Когда день подошел к концу, и последний посетитель покинул пиццерию, «Фредди», так звали второго аниматроника, двинулся к сцене. Кажется, там его место, и он собирался отключить программу. Я, не зная, что делать дальше, пошёл за ним, но путь мне перегородил охранник. В темноте я не сразу узнал его и подумал, что это кто-то другой, кого я ещё не видел. Но когда в окне отразился свет от проезжавшей машины, камеры распознали яркую пурпурную ленту на фуражке.

– Э, нет, парень, тебе не сюда. Серьёзные дядьки сказали вернуть тебя в безопасную комнату. Пошли.

Насвистывая забавную мелодию, которую я уже слышал сегодня от второго аниматроника, он двинулся вглубь коридора, а затем обернулся:

И я пошёл. Пошёл следом за ним.

Я хочу идти за ним.

Следующий рабочий день начался для меня с проверки всей системы. Меня осмотрели, проверили «кости» и «суставы», проверили систему камеры и звука, и только потом выпустили на сцену. Фредди уже был там, впрочем, как и вчера, он даже не пошевелился. Я тоже решил игнорировать его, хотя, и был благодарен за вчерашнюю помощь с детьми. Сам бы я не справился.

Но это пока. Я обязательно выучу всё то же, что знает он, и смогу справляться сам в разы лучше.

В пиццерии вместе со всеми сидел и тот охранник, что провожал меня вчера. Он что-то обсуждал по рации и вертел в руках фуражку с пурпурной лентой. Похоже, его мало интересовало наше представление, также, как и охрана заведения. Чем он вообще занимался на работе?

Утром посетителей было мало, особенно в будние дни. Наплыв посетителей был в субботу и воскресенье. А сегодня – всего несколько, и их внимание было приковано к «Золотому Фредди». Несомненно, он был любимчиком. Низкий механический бас распевал самые разные песни, а мне оставалось только молча стоять в стороне. Некоторые дети ещё с осторожностью поглядывали на меня, а некоторые совсем осмелели и успели покататься на моей шее. Я был рад, что хоть кому-то нравлюсь. Пока мне этого было более, чем достаточно.

Но было ощущение, что спустя некоторое время я захочу большего, захочу стать единственным, лучшим.

Это так свойственно…людям. Это представлялось мне жутким, ведь я не человек. Должен ли я испытывать что-то подобное? Ошибка программы?

И всё-таки, мне нравилось то, что я аниматроник. Я ни секунды не сомневался – я не хотел быть человеком. Правда, порой, совсем чуть-чуть, я завидовал людям, которые сидели за столами и ели пиццу. Они веселились. Мне это не доступно, но и цель у меня другая. Они приходят сюда, чтобы посмотреть на таких, как я, на тех, кто должен их развлекать. Вот для чего я существую. По крайней мере, это мне говорит моя программа.

«Пурпурный» парень поднял голову и оглянул весь зал. Завидев меня он махнул мне рукой, приветствуя. Странно, но этот простой человеческий жест подбодрил меня. Больше я не сомневался и не задавал себе бессмысленных вопросов. Больше мне не нужно было обращаться к программе, ища ответы. Я полностью отдаю себя детям.

Я даже не заметил, как охранник ушёл.

– Ой, простите, простите, пожалуйста, я случайно…

Девочка лет одиннадцати пыталась соскрести с моего костюма прилипший кусок пиццы. Я сам виноват: неожиданно вышел из-за поворота - и мы столкнулись. Человеческая еда прилипла к моему костюму и оставила жирные пятна, куски овощей до сих пор стекали по моему костюму, а жидкий соус капал на пол.

Чего ждёт эта девочка? Что я скажу: «Да ничего страшного»? Нет, не скажу. Я не умею говорить.

Они «пока не собираются записывать». И как я, по их мнению, должен веселить людей? Если только мною будет управлять человек. Но я хочу делать всё САМ.

Хорошо, что её младший брат оказался более находчивым и тут же подбежал к рыжей женщине Маргарет, которая наблюдала за моей работой. Крайне недовольная она отвела меня в безопасную комнату. И почему она всегда недовольна? Она любила детей, она любила Фредди, это было понятно из её речи: то, как она отзывалась о нём. Но меня она не любила. И я уверен, ей бы очень хотелось, чтобы бы меня отправили на свалку. Ну уж нет, не дождётся.

Вот уж чего я не понимал – так это своего отличия от Фредди, второго аниматроника. Он спокойно расхаживает по всем комнатам, на ночь остаётся на сцене или на складе, и чинить его ведут тоже на склад. А меня чуть что запирают здесь, в безопасной комнате. Мне уже противна эта темная «нора», в которой мои камеры ничего толком разглядеть не могут. Может, это из-за вчерашнего инцидента? Или, после проверки программы мне тоже разрешат остаться там, вместе с тем аниматроником? Мне хотелось установить с ним хоть какую-то связь, в конце концов, мы одинаковые – оба роботы.

В безопасной комнате были ещё двое мужчин: Джим – парень, который первый влез в меня, и тот грозный мужчина в очках. Они были заняты важным разговором. Насколько я понял, говорили они о ночном видении для меня и Фредди. Фредди это было не особо нужно, но мне пригодиться, если они продолжат оставлять меня в этой комнате.

– Всё равно, это не помешает им, и в случае чего наоборот ночное видение... – он отвлёкся и перевёл свой взгляд на нас. - О, уже залапали. Что это? Кусок пиццы? Ну, ничего, сейчас мы быстренько…

Тот, что в очках, взял с пыльного стола не менее пыльную тряпку. Неужели чище не нашлось? Так он только размажет куски еды, соуса и грязную пыль по жёлтому костюму, и мне придётся задержаться здесь, чтобы меня полностью почистили. На том же столе стояла бутылка с питьевой водой, видимо, оставленная кем-то не так давно. Смочив кусок ткани, он стал оттирать мой костюм, но остановился:

– Что это? Что-то трещит? Что-то внутри? Плохо смазали?

Мерзкий скрежет пружин становился всё громче.  Джим взял со стола «ключ», которым открывается мой костюм, и повернул у меня в спине.

– Боже… Пружины расходятся.

– Что это значит? – похоже, очкарик разбирался только в программной части, а в технической ничего не смыслил. Джим замялся, видимо, он тоже не знал, что происходит и уж тем более не знал, как это объяснить.

– Ну… давай проведём один тест. Мне хочется попробовать.

Повернув ключ ещё пару раз, костюм перешёл в режим управления человеком; части эндоскелета сжались и сложились по разным сторонам костюма. Я попробовал пойти, но уже не мог сдвинуться с места.

Внутрь он поместил небольшую картонную коробку, пустую, и закрыл костюм.

– Представь, что коробка – это я. Сейчас я внутри аниматроника, и его эндоскелет в разобранном состоянии - то есть сейчас я управляю им. Дай-ка я кое-что проверю…

Он взял у того мужчины в очках бутылку с водой и, отойдя, выплеснул на меня. Такое поведение показалось мне грубым, да и вообще, что он творит? Вода попала на одну из камер, и теперь я видел происходящее не так хорошо, как раньше. А что если бы вода попала в слуховые датчики? Снова сидеть здесь взаперти, пока они что-то чинят и настраивают? Когда уже я смогу нормально работать? Такими темпами я никогда не переплюну Фредди...

И снова этот странный звук, исходящий от пружин, и мерзкий скрежет. А затем звук рвущегося на части картона.

Джим побледнел. С ярко-красного, распалённого задором лица, украшенного веснушками, которые я только сейчас разглядел, сошёл весь цвет, и теперь лицо Джима было мертвенно белым.

– Джим? Джим! Что там? Немедленно покажи мне!

Не произнося ни слова, парень в кепке снова подошёл ко мне и открыл костюм несколькими поворотами рычага. Сам я ничего не видел, так камер на спине у меня нет, но что-то поразило этих двух мужчин. Мёртвая тишина за моей спиной напрягала меня.

– Маргарет… подойди сюда. Кажется, у нас возникли неполадки.

Дверь без стука открылась, и на пороге показался охранник с пурпурной лентой на фуражке.

– Выйдите! Немедленно выйдите отсюда! – женщина сорвалась на крик. Мои слуховые аппараты начали фонить, и я захотел, чтобы она заткнулась. Ни я ей, ни она мне не нравилась.

– Маргарет, он – начальник охраны. Думаю, он может знать, – отвернувшись от истеричной женщины, он повернулся к охраннику. – Он опасен. Костюм… Мы тут выяснили кое-что.

«Пурпурный человек» прошёл в комнату и заглянул в открытый костюм. Я почувствовал, что могу шевелиться, и мои конечности снова мне подвластны. Охранник вытащил из моего костюма коробку, вернее, то, что от неё осталось. Она была разорвана на ошмётки.

Я ясно осознал, что произошло. Людям больше нельзя использовать меня. Это… опасно. То, чего я очень боялся - навредить кому-то.

– Кажется, крепления слишком чувствительны к влаге.  Придётся полностью поменять материал, так как это не безопасно. Смертельно опасно. Если бы там был человек, части эндоскелета просто сплющили бы его. Это верная смерть: скорая помощь не успеет доехать.  Мне даже страшно подумать, Джим! Ты и вправду мог оказаться на месте этой коробки!

Мальчишка в яркой кепке с логотипом пиццерии поёжился. Ему было настолько страшно, что он отступил на несколько шагов назад, чтобы не стоять со мной рядом.

– Менять крепления? Но тогда придется разбирать его заново? Только выпустили, и снова все переделывать?

– У нас нет выбора. Недели за три всё заменим. Заодно переустановим программу, чтобы не было больше проблем. Можно будет заменить непропорциональные части эндоскелета – мне они совсем не нравятся, и сделать пространство для человека больше, раз ты говоришь, что тебе неудобно…

Я не хотел слушать их дальше. Я перевёл механический взгляд камер на «Пурпурного человека». Кажется, он тоже не слушал разговоры этих людей. Он был очень хмур, уголки губ были опущены вниз, а руки сложены на груди.

– Да уж. Плохой расклад, – его голос был каким-то хриплым, совсем не таким, каким он был занесён в мою память в тот первый раз. Вместо звонкого и весёлого голос его хрипел, словно сорванный. – Проблемный парень.

– М-м, ничего, починим. Будет безопасным и ещё лучше прежнего.

Починить? Разобрать. Переустановить? Останусь ли я таким же, как сейчас? Или из меня сделают обычного робота, и мои механические глаза уже не будут понимать, а будут лишь фиксировать? Смогу ли я ощущать что-либо, чувствовать? Нет-нет-нет, не хочу. Ни за что не хочу, никакой починки. Только не сидеть здесь снова. Только бы остаться прежним. Только бы сохранить свои чувства.

Но они не смогли меня починить.

Потому что началось что-то совсем жуткое…

Я хочу сохранить свои чувства.

Я и представить себе не мог, что здесь, в детской пиццерии, может произойти что-то такое. Но обо всём подробно.

– Да уж. Получается, он может просто захлопнуть в себе, как капкан?

– Да, точно, капкан. Это уже не Спринг Бонни, а Спринг Трап получается, – мужчины за дверью громко рассмеялись. Я не сразу понял смысл этого и причину их смеха.

А, омонимы. Весенний Бонни. Пружинный Бонни. Пружинная ловушка. Да уж – не самое лучшее имечко. Но оно мне нравится. Да, я хочу, чтобы меня так называли. Я хочу, чтобы меня звали Спрингтрап.

Крайне недовольные неисправностью пружинного механизма, мои создатели оставили меня в безопасной комнате и велели никому не входить сюда. Но был один человек, ослушавшийся этого приказа. Я был ужасно рад ему и даже вскочил со своего «законного места», когда дверь тихонько скрипнула, и в щель просунулась голова в фуражке с пурпурной лентой:

– Ну что, парень, бросили тут тебя?

Оглядевшись по сторонам, он тихонько вошёл в комнату и аккуратно прикрыл дверь, хотя, кроме охранников в такой поздний час тут уже никого не было.

Он уселся рядом со мной и стал вертеть в руках рацию, то включая её, то выключая, создавая тем самым помехи в моих слуховых датчиках.

– Ты у нас, оказывается, с секретом. Даже дышать на тебя нельзя. А мы и не будем дышать, правда?

Меня насторожила эта его фраза. Похоже, он собирается ещё не раз влезать в меня, нарушая приказ «создателей». Но эти люди мне не нравились, совсем. Их грубый тон, отношение к детям, жажда наживы, истерики – все это мне не нравилось. Они раздражали меня, они запирали меня здесь, они даже сделать меня нормально не смогли.

Поэтому, когда охранник, держа в руках рычаг для «вскрытия» костюма, подошёл ко мне, я покорно повернулся спиной, позволяя ему нарушить приказ. Я был рад, что хоть кто-то со мной здесь.

Этот человек напоминал мне ребёнка. Почти всегда в его голосе были задорные нотки, и, похоже, что моя программа тоже воспринимала его как ребёнка. Лишь некоторые моменты, лишь некоторые мрачные взгляды отложились в моей памяти и периодически всплывают, заставляя меня настороженно наблюдать за этим человеком.

Помедлив, он влез и захлопнул часть костюма. Я слышал тяжёлое дыхание внутри себя и с какой-то восторженной радостью понимал, что я не один. Мы делаем то, что, наверняка, не понравится моим «создателям». Бунтарские нотки проскальзывали во всём этом. Наверное, это тоже можно приписать к неисправности программы.

Когда управление полностью перешло к «Пурпурному», он сначала размялся, свыкаясь с весом моего костюма и сложенного эндоскелета.

– Тебе бы прорезать больше отверстий для дыхания находящегося внутри. Испарение остается… долго не посидишь в тебе.

Он поднял с пола мокрую тряпку, которой пытались оттереть следы от куска пиццы (и, кстати, так и не оттёрли), замахнулся и бросил её об стену.

– Тяжеловато. Но свыкнуться можно.

Затем он попытался присесть, но у него ничего не вышло, и он с трудом поднялся, опираясь на край стола. Я запаниковал: он уже достаточно долгое время провёл внутри костюма. Пусть выходит. Что если сейчас и правда пружины сорвутся, и он останется внутри моего костюм до самого утра, пока не придут другие люди?

Его уже остывшее тело вытащат из моего костюма, похоронят, а меня отправят на свалку. Утилизируют, как опасного. Как убийцу. Словно почувствовав мой страх, он ловким движением открыл заднюю часть костюма и вылез из него.

– Пиццей воняет.  Надо оттереть.

Ни в коем случае! Люди завтра заметят, что грязь пропала. Если они даже и не подумают на него, то подумают на меня, а я и так не вызываю у них особого доверия. Ну вот почему, почему я не могу сказать? Почему я ничего не могу объяснить ему, рассказать о том, что не стоит этого делать?  Конечно, есть и немые люди, которым так же сложно общаться с остальными. Но в том и различие. Они могут найти общение с себе подобными. А я – не могу. Ни с людьми, ни с этим… Фредди.

Я отошёл на пару шагов от «Пурпурного», давая ему понять, что ничего оттирать не нужно, и так всё хорошо.

– Что такое? – его голос не звучал грубым, но и прежнего задора не было. Сосредоточенный голос взрослого человека. Как у тех важных людей, как у того мужчины в очках. Мне не нравится.

В коридоре послышались громкие шаги:

– Здесь кто-нибудь есть? – голос казался испуганным. Может, этот человек услышал голос «Пурпурного», а может услышал шум падающих коробок, что я задел.

«Пурпурный» хмыкнул. Я не видел в темноте его лица, поскольку у меня всё ещё не было камер ночного видения, но я уверен, что оно было искажено досадой. Ему придётся уйти. И чего этому охраннику не спится, как остальным?

По крайней мере, я больше чем уверен, что сам «Пурпурный» на работе дрыхнет без задних ног. Он вообще не создает впечатление усердного работника. Это неправильно. К своей работе нужно относиться, как минимум, с уважением.  Ему доверена важная работа – охранять. Защищать. Защищать самое хрупкое и беззащитное. Защищать детей. Нельзя быть таким безответственным в подобном деле.

Что он ожидал от меня? Я даже не умею определять время - нет во мне такой функции. Для меня каждая минута в этой конуре словно вечность.

– Эй… Ты ведь правда понимаешь меня? Кивни, если понимаешь.

Мне было сложно кивать, как это делают люди. У меня получалось водить головой из стороны в сторону, у меня получалось наклонять её к левому и правому плечу, а вертеть головой вверх-вниз получалось не очень. Поэтому я просто поднял правую руку.  Повисла неловкая тишина, которую он сам нарушил спустя несколько секунд:

После его ухода, оставшись один, я учился кивать головой и выполнять несложные движения, которые «Пурпурный» выполнял, управляя мною. Метание, приседания и прочее. Хотя, к чему все это, если меня всё-таки перезагрузят?

Уже пришли первые посетители, а ко мне до сих пор никто не зашёл. Я ждал и уже не важно кого – пусть придут «создатели» и утащат меня, разберут или выпустят к детям.

Я попытался сам открыть дверь и выйти хотя бы в безлюдный коридор, но услышав стук каблуков тут же захлопнул дверь обратно. Неприятно получится, если это будет Маргарет, и она меня застанет за подобным самовольничеством.

Я ждал, когда она зайдёт ко мне, что-то скажет, приятное или не очень, но она прошла мимо. А затем раздался громкий женский визг. Затем плачь детей и крики взрослых.

Именно в эту секунду я готов был всё отдать, лишь бы быть человеком! Чтобы выйти отсюда без чьего-либо разрешения, чтобы успокоить детей, чтобы помочь кому-то.

Кто-то бегал, кто-то кричал, кто-то звал на помощь. Истошный женский крик до сих пор звучал у меня в датчиках, как если бы его запись проигрывалась бесконечное количество раз. Беспомощность вгрызалась в железные кости моего «скелета».

Послышался неприятный вой полицейских сирен откуда-то с улицы. По звуку я смог определить, что они подъезжали именно к нашему заведению.  Я вновь приоткрыл дверь и выглянул, но в коридоре было пусто. Все звуки доносились из главного холла. Я разрывался между тем, чтобы выйти из комнаты и узнать, что же там произошло, и остаться внутри, дождаться возвращения кого-нибудь.

Полицейские сирены, крик. Вряд ли «Пурпурный», начальник охраны, освободится настолько быстро, чтобы рассказывать глупой машине о том, что же произошло. А остальные тем более не сочтут это необходимым.

Решившись, я направился к холлу.  Я буду винить себя, если не пойду туда и не узнаю, что произошло. Это любопытство, оно такое… человеческое.

В холле было много людей, в основном – взрослые. Как я понял, всех детей оставили с кем-то в обеденном зале и не выпускали оттуда. Одна женщина громко плакала, закрыв лицо руками. Её сильно трясло, она захлёбывалась в собственных слезах. Я сразу же понял причину.

Мужчины в длинных халатах подняли с пола на носилках что-то небольшое. Накрытое белой тканью. Это был мёртвый ребёнок.

Маленькое мёртвое тело, накрытое белой тканью. Человеческая жизнь такая хрупкая.  Особенно детская. Что случилось с этим ребёнком? Что убило его? Почему он больше не может веселиться с остальными детьми?  Осознание всей неисправимости этого положение потрясло меня. Так же тихо и незаметно я вернулся в безопасную комнату.  Умереть в детском возрасте. Умереть на глазах у других детей. А плакала, наверное, его мать.

А я жалуюсь, что мне надоело тут сидеть или, что меня могут разобрать. Меня соберут, а этот ребёнок погиб. Он исчез. Впервые за своё короткое существование я увидел мёртвое существо. Мёртвого ребёнка. А если бы я был человеком, выдержало бы моё сердце? Я бы проявил больше эмоций? Что бы я сделал?

Да что здесь можно сделать вообще? Он сломан. И его уже не собрать обратно.

Всё вокруг: пиццерия, дети и все эти яркие плакаты теперь казались мне блёклыми. Всё наводило отчаянье и тоску. Никого не хотелось видеть, и я был бы счастлив, если бы про меня забыли на пару дней.

А затем пиццерию закрыли.  Какой владелец оставит заведение с такой репутацией? Город небольшой, судя по зачем-то загруженной в мою программу карте. Весть разлетится быстро. Убит ребёнок.  На повестке дня стояла и моя судьба.

Я хочу помочь.

Уже поздно вечером в безопасную комнату зашёл тот, кого я ждал весь этот день. Он выглядел уставшим и немного помятым. Как говорят, «выжатый лимон». Наверное, как начальнику охраны, в этот день ему пришлось несладко. Слежка по камерам, взятие показаний, протокол. Всех посетителей тоже опросили. Мать ребёнка хотели отвезти в больницу, но она ни на шаг не отходила от тела ребёнка и никуда не соглашалась ехать, она не могла прийти в себя.

В пиццерии был убит ребёнок. Вроде бы ему было около двенадцати лет. Мальчишка вышел на улицу, в безлюдный тихий переулок. В будни посетителей мало. Его мать осталась внутри, а он вышел подышать свежим воздухом. И скончался от семи ножевых ранений.

– Жутко, правда? Мы, кстати, переезжаем.

Я знал это. Уже заходили Маргарет и тот важный мужчина в очках, который, кажется, всем этим и руководит, и говорили о том, чтобы собрать меня. Вернее, разобрать и упаковать в коробку. Это заведение закрывается, место и название будет продано. Но это не единственная пиццерия, есть ещё одна; она, вроде бы, немного больше и называется по-другому. Находится не так далеко отсюда.

И хорошо. Мне осточертела эта комната. Теперь, когда я буду выходить в холл, перед глазами будет вырисовываться та самая картинка. Как маленькое тело накрывают белой тканью. Накрывают с головой.

– Тебя не выкинут. Они собираются починить тебя уже в новом здании. Тебе там понравится.

Он… пытается подбодрить меня? Я не знаю, чувствую ли я что-либо теперь. Разочарование? Сочувствие? Горечь? Но то, что всё уже совсем не так, как было до этого – это точно. Я словно понемногу узнаю этот мир, впитываю в себя все новое. Что-то мне нравится, а что-то хочется забыть, как можно скорее. Но всё это представляет из себя что-то важное и большое – одно целое. Из этого всего состою Я.

Теперь я уже не сомневаюсь в том, что моё Я существует.

В машину нас загружали молча. Меня и Фредди поместили в кузов. Нас так и не разобрали, и ехали мы «целиком». Жёлтый медведь пялился на меня всю дорогу. Я слышал, как медленно шелестят, жужжат его камеры, словно что-то записывая. Я старательно отворачивался, не встречаясь с ним «взглядом» камер. Он даже не шелохнулся, когда я попытался встать, но грузовик ехал достаточно быстро, и у меня ничего не вышло. Пошатнувшись, я сел обратно и снова поймал на себе взгляд Золотого Фредди. Это какая-то пытка. Отвернись от меня! Не смотри!

Я не знаю, как долго продолжалось это издевательство, но вот уже «двери» кузова распахнулись, выпуская нас. Ребята, работающие механиками и дворниками в пиццерии, помогали выгружать коробки с оборудованием и украшениями, которые были собраны с прежнего заведения. Так же они выгружали нас. Уборщики развешивали украшения, протирали, выкидывали негодное. Я обратил внимание на пол – такая же чёрно-белая плитка, что и в прежнем месте. Да и в целом, здания были похожими: одинаковые украшения, одинаковые обои, одинаковый пол. Я рассчитывал увидеть здесь каких-нибудь аниматроников, но никого не было. Неужели мы с Фредди первые и единственные?

Нас с Фредди разделили (к моему большому счастью).

– Так, вот безопасная комната. Она немного больше, чем в том заведении. Правила остаются те же – никто не входит, и никто не выходит, пока мы не исправим этого аниматроника, – вели меня Маргарет и Джим. Все выглядели подавленно. И не удивительно, вряд ли кого обрадовали недавние события. Мало им меня неправильного было, теперь и убийство.

В голове у меня крутились две мысли: то, что дети, которые любили ходить в нашу пиццерию, больше не смогут туда попасть и им придётся далеко ехать; и ещё одна мысль, которая была намного страшнее. Я не переставал думать о том ребёнке, который был убит. Он вообще больше не сможет веселиться. Куда он попадёт, после того, как умер? А куда попаду я, когда придёт мой конец? Ведь я даже не человек.

В комнате были коробки с не расставленными по местам игрушками. Одной из игрушек была коробка со здоровенной куклой на верёвках, марионеткой. Насколько я понял, она выдавала подарки детям. Её ящик – что-то вроде музыкальной шкатулки. Когда завод кончается, и музыка стихает, кукла высовывается из коробки, начинает играть другая мелодия, и кукла отдаёт подарок ребёнку. И так со следующим, пока очередь не кончится.

Я осторожно взял яркую коробку и повернул ручку. Мелодия была довольно приятной, и я решил записать её себе в память, чтобы прокручивать, когда мне будет скучно. Однако, подарки мне выдавать было не нужно, поэтому я сам открыл «шкатулку»,  не дожидаясь конца завода. Кукла была чёрной с белым лицом и чёрными глазами. Похожа на клоуна, которого я видел на постере в той пиццерии. Большая чёрная улыбка с красными губами и красные щёки. Большие пуговицы. От скуки я стал искать что-нибудь интересное и в других ящиках, оставив куклу на верёвках в покое.

I'm still here

Содержание

До начала: Я хочу, чтобы ты ушёл.

Я хочу идти за ним.

Я хочу сохранить свои чувства.

Я хочу помочь.

Я хочу уйти отсюда.

Я хочу быть полезным.

Я хочу быть единственным.

Я хочу понять.

Я хочу исчезнуть.

Я хочу вернуть всё.

После конца: Я всё ещё здесь.

Комментарии (0)