Пылинки недовольно дрейфуют в солнечных лучах, явно разочарованные вторжением на частную собственность. В эту комнату путь был заказан на протяжении нескольких лет, поскольку даже самые лучшие инструменты не могли вскрыть этот титанический замок.

Именно поэтому в помещении, куда семь лет не ступала нога человека, наконец слышатся шаги двух пар ног. Китнисс сама вызвалась разбирать архивы во дворце почившего президента, потому что трибута можно вытащить с Игр, но Игры из трибута не уйдут никогда.

Как бы она ни пыталась научиться жить дальше в Панеме без хладнокровного диктатора, мысли то и дело возвращались к Играм, на которых она побывала в свое время дважды. Китнисс было интересно, хоть кто-нибудь в истории Панема столкнулся до квартальной бойни с тем фактом, что пришлось вернуться на арену?

Еще больше ее раздражало незнание. Сколько же трибутов отдали свою жизнь на кровавых Играх, проводимых во славу тщеславия президента Сноу? Кто они были? Чем жили? Они были те же дети и подростки, что и она, когда впервые оказалась на арене.

Они жили в страхе, боролись в страхе и в нем же умирали.

Китнисс ощутила небывалый прилив сил, когда Хеймитч сообщил ей новость.

Дверь в архив Игр взломана, документы не пострадали.

Пит не изъявил большого желания копаться в бумагах, но Китнисс не могла и не хотела его заставлять. Он проводил все свое время с детьми, пока Хеймитч с Китнисс перевозили из Капитолия в пустой дом деревни победителей все архивные дела, записи, пленки и горы ценных бумаг, на страницах которых жили мертвецы. Пита они пугали, Китнисс — манили.

Она жаждала узнать историю всех этих людей, она хотела дать им возможность высказаться. Идея родилась у них с Хеймитчем в один момент, когда они десятый день кряду разбирали архивы в тихом и темном доме.

— Я хочу рассказать о них, — хрипло произнесла Китнисс, не поднимая головы.

— Мы не молодеем, — закрыла она папку с архивом трибутов двадцатых Игр и посмотрела на бывшего ментора. — Дети растут. Это уже история, от нее никуда не денешься. Она уже произошла.

Хеймитч поднялся на ноги и подошел к окну, глядя на голые ветви деревьев. Холодало. Зима была все ближе. Он постоял в молчании добрые тридцать секунд, а затем обернулся.

— Я тебя услышал, солнышко. Я понял, что ты имеешь в виду. Работа непростая. Справишься?

— Справимся, — тут же ответила она.

Бывший ментор скупо усмехнулся. Если она что-то уже решила — глупо спорить. Так все и решилось. Парой фраз и молчанием в комнате. Они взялись за это непростое дело вдвоем и не ждали ни от кого помощи. Теперь у них есть самое важное: время, поэтому они постепенно начали разбирать в хронологическом порядке архив всех проведенных Игр, чтобы сделать то, чего от них никто не ждал.

Написать «Книгу памяти».

Постепенно приближалась зима, но это мало их обоих беспокоило. Утро они проводили по домам: Китнисс с Питом и детьми у себя, Хеймитч с Эффи и их дочерью в своем доме. Днем занимались рутинной работой. Китнисс охотилась, Пит занимался выпечкой, Эффи сидела с детьми, Хеймитч искал занятия, чтобы не думать о том, чтобы выпить.

Привычка пить осталась, только теперь он не глушил боль, пусть старые раны порой давали о себе знать.

Вечерами старый ментор и бывшая пересмешница встречались в доме-архиве и молча продолжали работать в тандеме. Они оба были благодарны друг другу за присутствие и продуктивную работу, но ни один из них никогда не мог сказать об этом вслух. Ближе к Рождеству первый этап работы был завершен.

— Я готова поделиться результатами, — появилась в зале Китнисс с блокнотом в руках, где делала пометки.

Хеймитч, без конца щурясь, убрал наконец подальше очередную папку и, часто заморгав, развалился в кресле, уставившись на вынужденную коллегу.

— Я весь внимание, — саркастично бросил он.

Китнисс пропустила едкое замечание мимо ушей, как всегда.

— Понятное дело, что с первых Игр до одиннадцатых данных было мало…

— Неважно, — отрезала она. — Меня больше интересует, что нет данных о первой Квартальной Бойне — двадцать пятых играх, — сделала она пометку на листе, — и сорок четвертых. Ни слова, ни строчки, ни одного упоминания. Разве не странно?..

Китнисс подняла голову и заметила, что Хеймитч буквально окаменел в кресле. Лицо его стало серым, мужчина безучастно уставился в какую-то точку перед собой и нервно жевал нижнюю губу, намеренно проводя зубами по колючей седой щетине под ней.

Звук был громким и раздражающим в пустой комнате тихого дома, но Китнисс не стала делать ментору замечание. Она вдруг почувствовала, что Хеймитч сейчас не просто «в себе», как это с ним частенько бывало.

Эбернети поднял указательный палец вверх, призывая ее немного помолчать. Китнисс захлопнула рот. Ментор через силу уселся ровнее, опустив руки на разведенные в стороны колени, и продолжил в тяжелом молчании о чем-то думать. Эвердин стойко выдержала затянувшуюся паузу.

— Ты помнишь, как однажды я сказал, что твоя выходка с ягодами на семьдесят четверых Играх их разозлила?

— Да, было дело, — вспомнила она. — Что-то про «они такого не прощают», — Китнисс нервно, вымученно засмеялась. — Пришлось преподать им урок.

— Китнисс, смешного здесь ничего нет.

Девушка посмотрела ментору в серые, старческие глаза. Хеймитч зверски устал от этой жизни, это было видно в каждом его движении, каждом слове, жесте и мимике. За пределами этого дома он старался жить ради того, что наконец получил под закат жизни: ради своей семьи, Эффи и их дочери, но здесь, в этом пустом доме, забитым архивными делами с душами мертвецов, он не хотел притворяться.

— Да, это все закончилось, — продолжил он, — но это было. И ты сама это понимаешь.

Китнисс вдруг почувствовала себя подростком, которого отчитывал ментор за провинности, а не взрослой женщиной, женой и матерью двоих детей. Этот дом странно на них влиял. Хеймитч словно стал на десять лет старше, а Китнисс отбросило в шестнадцатый год жизни. Ледяные мурашки вдоль спины не заставили себя ждать.

— Я сказал тебе те слова не просто так. Был год, когда они не простили. На сорок четвертых Играх.

Китнисс ощутила слабость в ногах. Нашарив рукой спинку кресла, она уселась в него, не сводя внимательного взгляда с бывшего ментора.

— Что ты имеешь в виду?

Хеймитч невесело ухмыльнулся и провел рукой по жесткой щетине.

— История ведь циклична, Китнисс. Люди совершают одни и те же ошибки, на то они и люди.

Китнисс чуть подалась вперед от нетерпения, потому что знала этот тон Хеймитча, как свои пять пальцев. Он не просто так начал этот разговор. Он что-то знает. Что-то, чего нет в архивах самого Капитолия.

— Поверь мне, Китнисс, вы с Питом — не первая пара, которая решила обдурить Капитолий и выйти с арены вместе.

Эвердин задохнулась, расширив глаза.

— Хеймитч, ты же не хочешь сказать, что…

— Именно это я и хочу сказать, Китнисс, — не дал он ей закончить. — Архивы двенадцатого дистрикта ликвидировались в последнюю очередь, поскольку очередность у нас была такая, ничего не поделаешь. Мы всегда были последними.

«Это как посмотреть», — хотела прокомментировать Китнисс, но вовремя себя остановила.

— После моей победы на второй Квартальной Бойне я провел какое-то время в этих бумагах, без конца выискивая информацию об определенных людях, потому что не мог поверить, что эти данные исчезли. Я хотел встретиться с ними снова, хотя бы на бумаге. Мне было стыдно, что я выжил. Я не мог этого принять.

Китнисс сглотнула. Она его не перебивала.

— И я нашел, Китнисс, — негромко произнес он.

Это было сказано так тихо, словно Хеймитч делился с ней самым сокровенным секретом, который никогда и никому не рассказывал. Эбернети выплюнул эти слова так резко, словно сорвал пластырь. Он будто боялся этих слов, хотя не осталось уже в живых никого, кто наказал бы его за оглашение подобной информации.

Все мертвы. Он всех пережил.

— Нашел то, что всего через три года было уничтожено, сожжено до последнего листа и вычеркнуто из истории Панема.

Хеймитч потер усталые глаза. Слова давались ему с трудом. Он действительно говорил сейчас то, что держал глубоко в себе, в самом потаенном уголке памяти более тридцати лет. Одно только это знание сократило его жизнь на внушительное количество лет, которые уже не вернешь.

— Капитолий стремился к идеалу, но кое-что было ему неподвластно. Реакции людей, их решения, истории, — Хеймитч сглотнул. — Чувства.

Китнисс поморщилась от глубинной боли. Старая рана дала о себе знать.

— Я не знаю и никто не знает, уничтожалось ли что-то подобное и до этого, но мне кажется, что да, — он кивнул каким-то своим мыслям. — Да, разумеется, о чем я вообще. Ты сама видела, как скупы архивы первых десяти Игр, а десятые особенно. Два листа, один из них титульный, а второй с участниками и тот не полный.

— Да, — согласилась Китнисс, — он наполовину сгорел.

— Или его наполовину сожгли, верно, — исправил ее Хеймитч. — Поэтому никто уже не узнает, кем были участники Игр с десятого по двенадцатый дистрикт. Я готов дать руку на отсечение, что это не просто так…

— Хеймитч, ты же не пьешь уже несколько лет, не отдаляйся от темы. Я же вижу, что ты знаешь.

Эбернети уставился на Китнисс внимательным взглядом.

— Об этих Играх, — не отвела Китнисс взгляд, твердо продолжая стоять на своем. — Об утерянных Играх. Двадцать пятых и сорок четвертых.

Хеймитч исподлобья смотрел на Китнисс, ожидая, что та посмотрит наконец в сторону, но она этого не сделала. Эбернети вдруг только сейчас понял, как он постарел. И его уже никто не боится. Ментор посмотрел в окно и заговорил:

— Я знаю не только об этих Играх, я знаю о людях. И знаю, почему их устранили, — он сморщился. — Капитолий подобных выходок никому никогда не прощал, когда президент был моложе. Сорок четвертые Игры были на слуху у каждого первые несколько лет в двенадцатом дистрикте, но затем все стихло. Они исчезли отовсюду, потому что так хотел Капитолий. Так хотел Сноу.

От упоминании имени бывшего диктатора Китнисс поежилась и снова ощутила, как ухнула чернота глубоко в груди. Прим умерла десять лет назад, но пустота никуда не исчезла, лишь глубже провалилась.

— Поверь мне, Китнисс, двенадцатый дистрикт был для Сноу с юности до самой смерти занозой, которая мешала ему жить. Я сам был его занозой на второй Квартальной Бойне, и я обещаю тебе, что расскажу свою историю позже. Двенадцатый выскакивает всюду, ты же сама заметила. Признай это.

Китнисс ничего не ответила, поэтому Хеймитч продолжил.

— Если ты хочешь знать, я расскажу, — наконец посмотрел он на Эвердин. — Возможно, я последний живой человек, который вообще это помнит.

Китнисс двинулась на край кресла и склонилась ниже, сжав в замок руки на коленях.

— Расскажи, я хочу знать.

Хеймитч состроил странную гримасу, неоднозначно махнув рукой в воздухе.

— Сомневаюсь, что смогу потом все повторить, ты бы записывала Китнисс, на меня в этом вопросе рассчитывать не стоит.

Эвердин без слов поднялась с места и пошла в сторону кухни, где лежала камера, которую она одолжила у Пита, чтобы фиксировать становлении «Книги памяти» с момента разбора архивных дел.

— Зрение у меня ни к черту, хотя Эффи не хочет это признавать и без конца пытается затащить к окулисту, — продолжил свой монолог Хеймитч один в комнате. — Без очков она мне больше нравится.

— Отвратительно, Хеймитч, — прокомментировала Китнисс, которая все слышала, на ходу пытаясь найти кнопку включения камеры. — Она же твоя жена. Молись, чтобы она тебя не услышала.

— Она с Питом и детьми на улице, — снова посмотрел Хеймитч в окно. — Не услышала.

Китнисс установила треногу для камеры и тоже посмотрела на улицу. Эффи словно помолодела здесь, вдали от Капитолия, когда смысла с себя косметику и прекратила носить парики и вычурную одежду. Пусть первый год она и плевалась от условий жизни, со временем привыкла. И даже стала благодарнее.

— После рождения дочери она стала мягче, — заметила Китнисс и продолжила возиться с камерой.

Хеймитч усмехнулся, глядя на девчушку, которая в очередной раз пыталась удрать от матери, чтобы погонять куриц.

— И не такой вредной, — добавил Хеймитч и посмотрел на Китнисс. — Совсем как ты, солнышко.

— Спасибо за комплимент, — беззлобно парировала она.

Желание язвить у Китнисс с возрастом постепенно стало снижаться. Да и как тут разгуляешься с двумя-то детьми?

— Камера готова, — произнесла она и уселась в кресло рядом с треногой. — Главное, чтобы и ты был готов.

— Я ношу это в себе слишком много лет для одной жизни, Китнисс, — устало вздохнул он. — Был бы рад наконец от этого избавиться.

Эвердин нажала на кнопку, и красный огонек оповестил их обоих о том, что она готова к работе.

— Камера пишет, можешь начинать.

Хеймитч кивнул и стиснул в замок ледяные руки. Опустив взгляд, бывший ментор окунулся в прошлое, воскрешая в памяти воспоминания о людях и все записи об Играх, которые он увидел без разрешения, самовольно, против правил Капитолия. Записи о людях, которые были уничтожены, потому что такова была воля президента Сноу.

Эбернети набрал в легкие воздуха:

— Сорок четвертые Голодные Игры были вычеркнуты из истории Панема по приказу президента Сноу. Данные не сохранились в архивах, поэтому история умалчивает об участниках, которые пали в тот год, — мужчина сглотнул. — Однако я знаю историю трибутов дистрикта, в котором я вырос. На сорок четвертых Голодных Играх первым трибутом дистрикта двенадцать была семнадцатилетняя девушка.

Китнисс затаила дыхание.

— И звали ее Гермиона Грейнджер.

Источник: [https://ficbook.net/readfic/0194707a-51c8-7c08-8aca-791ddf18c8bc]*
*Запрещенная на территории РФ организация

Гарри Поттер

Голодные Игры

Антиутопия

Гет

Фанфики

Жестокие

Разница в возрасте

Серая мораль

Выживание

Альтернативная реальность

Ангст

Характерная для канона жестокость

Смерть второстепенных персонажей

Психология

Насилие

Самопожертвование

Hurt/Comfort

Первый секс

Воспоминания

Вы наверняка слышали о том, что история о многом умалчивает. Архивы могут рассказать нам о прошлом, но если и они пусты, вывод напрашивается сам. Кто-то захотел, чтобы часть истории исчезла из памяти людей. Возможно, на земле где-то ходит оставшийся в живых человек, который не смог об этом забыть, но и рассказать кому-то не имел возможности. Наверное, только сейчас она появилась. Эта возможность. Только нужно ли это? Может, люди этой истории хотели, чтобы их забыли?..

Исчезнувшие

Содержание

00.

Комментарии (0)