Сарада с детства любит лес. Толстые высокие стволы деревьев, мощные густые кроны, укрывающие и от дождя, и от стужи. Внутри него всегда так спокойно и тихо — только порывы ветра клокочут в ветках убаюкивающим треском, шуршит листва или глухо опадает белоснежными водопадами кухта.

За двором дома простирается первая небольшая рощица, из которой маленькими ножками протоптана тропа вглубь. Недалеко, но так, чтобы беспокойные взрослые не ворвались в царство уединения. Девочка с трепетом считает секунды и минуты, проведённые в гармонии с природой, но никогда не возвращается под обеспокоенный зов матери — появляется во дворе, когда она выглядывает из-за открытой сёдзи.

Сарада никогда не уходит надолго, но и не приходит слишком рано.

Солнце золотой каймой описывает верхушки деревьев, проникает под лесное покрывало желтоватыми отблесками и тёплыми тенями. Осенняя сухость хрустит под ногами первыми опавшими листьями, ломает пожухлые травы.

Учиха отодвигает руками колючие ветки кустарника и едва слышно проходит к своему любимому месту. Два мощных ствола стоят так тесно друг к другу, что только детская фигурка протискивается, усаживается на выпирающие корни, вьёт своё укромное гнёздышко. Сарада с радостью занимает своё место, опираясь узкой спиной на неровную шершавую кору, и запрокидывает голову.

Вне линз мир вокруг сливается в мутное жёлто-зелёное пятно, неспешно рябит высокими нечёткими кронами. А перед очками ярко и живо колышутся ветки, повинуясь прохладному ветру. Она медленно прикрывает глаза, вслушиваясь в симфонию леса.

Но только до первого треска в паре метров.

Девочка охотно распахивает глаза и бодро поворачивается на звук. Неподалёку на небольшом пятачке земли усаживается дымчатый кот с удивительно разумными тёмными глазами.

Сарада в нетерпении приподнимается, узнавая животное.

— Кумо! — улыбается она, но кот лишь флегматично поднимает лапу и умывает узкую мордочку. — Ты пришёл!

Кумо дёргает ухом в сторону шума, но не прерывает занятия. Учиха шире расплывается в улыбке и нетерпеливо подскакивает, неосторожно перешагивает через вьющиеся корни, скрывающие её укрытие. Трава шумно шуршит под ногами, и кот недоумённо решает поднять взгляд на нарушительницу спокойствия.

Девочка полубегом минует короткое расстояние, но замедляется и останавливается всего в метре от животного. Тот изучает её довольное лицо, но не опускает лапу.

— В последнее время я тебя совсем не видела, думала, ты ушёл, — счастливо тараторит Сарада, разглядывая поблёскивающую гладкую шерсть. — У тебя опять были важные дела?.. Не пропадай так, я начинаю беспокоиться! Эх, если бы ты жил с нами...

Детское личико на мгновение грустнеет, но Кумо отстранённо опускает маленькую голову и проводит лапой по уху. Ветер протяжно воет в вышине, поднимает чёрные пряди вслед своему направлению.

— Эй, — снова заговаривает она, медленно опускаясь на колени перед животным, — знаешь, я снова хотела поговорить...

Кот облизывает лапку, старательно натирает мордочку, прикрывая тёмные глаза. Сарада задумчиво смотрит на свои маленькие руки, покойно лежащие на коленях.

— Недавно... Папа снова приходил, — она заговаривает тише, слова путаются в громком шуршании листвы. — И мама... Я снова это видела. Мама снова стала...

— Какой?.. — бархатный насыщенный мужской голос. Спокойный, красивый и понимающий.

Сарада поднимает голову, встречаясь с пристальным взглядом Кумо. Она неловко улыбается.

— Ты ведь точно никому не расскажешь?.. — Учиха наклоняется ближе и продолжает шёпотом. — Об этом никто-никто не должен знать. Это секрет.

— Конечно, — не открывая рта, выразительно наклоняет голову Кумо. — Разве кто-то поверит говорящему коту?

— Ну я же тебе верю, — удивляется на мгновение девочка, но снова становится серьёзной. — Пообещай, что никто не узнает.

— Обещаю, — она замечает, как едва заметно кот кивает ей и становится на четыре лапы. — Это будет наш с тобой секрет.

— Ну... — ещё задумчиво тянет она, хоть и знает, что Кумо можно доверять. — Тогда подойди ближе.

Животное привычно мяукает и семенит к её ногам, с громким урчанием отирается о колени, затем быстро взбирается на них. Сарада чуть улыбается, оглаживая мягкую шерсть и проводя ладонью по всему телу кота — он покорно прогибается под ней, ластится, как и все остальные кошки, и сворачивается калачиком, грея покрывшуюся мурашками кожу.

— Так какой секрет ты мне хочешь рассказать? — напоминает Кумо, прикрывая глаза и накрывая нос лапой. — Я внимательно слушаю.

Девочка долго смотрит на кота, но потом осторожно склоняется к его уху, прикрывая рот рукой.

Сарада впервые видит Кумо на улице, когда он греется на летнем солнце. Ей всего два, и она только может тянуть крохотные ладошки к красивому котику на заборе. Сакура замечает заинтересованность дочки и достаёт для неё ленивое животное, отчего детское лицо начинает светиться от восторга.

Но на все самые настойчивые просьбы приютить питомца мать отвечает отказом. Сначала мягким и внимательным, а потом — безапелляционным и жёстким. Сарада считает, что это несправедливо, но слушается и отпускает животное на волю у самого дома.

Кот горделиво поднимает хвост трубой и деловито уходит в даль улицы, пока юная Учиха следит за ним одним взглядом.

Второй раз она встречает Кумо, когда он моется рядом с детской площадкой. Девочка поворачивается к матери, сидящей на скамье, и радостно тыкает на знакомого кота пальцем, радуясь новой встрече. Но Сакура оцепенело смотрит перед собой и не замечает ни радостных криков дочери, ни её активной жестикуляции. Сарада неловко опускает руки, вглядываясь в отрешённое лицо матери, а затем снова оборачивается на кота. Но его и след простыл.

Глухо брякают деревянные перекладины детской лестницы, качнувшейся на ветру. Мама отмирает только спустя полчаса, когда начинает темнеть.

Свою кличку кот получает в третий раз, когда Сараде стукает три и она плачет, утыкаясь лбом в подоконник. Кумо призывно мяукает, проходя по водостоку дома, и привлекает внимание рыдающего ребёнка. Учиха утирает горючие слёзы, бегло надевает очки и присматривается к животному — в неразличимых по тонам сумерках он кажется светлым пятном, сероватым облаком, опустившимся к самой земле.

Оттого она и кричит  заветное “Кумо” — маленькая пушистая туча, что приходит всякий раз утешить её.

Но больше всего Сарада помнит весну. Дождливый вечер, разрывающееся от ломаных ярких вспышек молний низкое небо и жуткий грохот, что, кажется, разверзнет землю. Лужи под ногами нервно брызгают грязью, ползут рябыми кругами, искажая отражение.

Учиха убегает в лес, старается спрятаться от нависшего мрачной тенью собственного дома. Окна в нём показательно черны и пусты, только вспышки грозы отблесками играют на стёклах. Двор заливает водой, простыни одиноко трепыхаются на верёвках, бьются и хлопают. Сёдзе так и остаётся открытым, и в темнеющий коридор прорывается косой ливень.

Сарада прячется в своём укрытии, зажимается между корнями и не может сдержать судорожных всхлипов. Ей страшно, до ужаса, до беспамятства, и она не может представить страшнее угрозы, чем безумная тишина, рокочущая следом за её беглыми шумными прыжками.

Кумо мяукает между корней, и девочка пугается. Но потом в нерешительности тянется к нему дрожащими руками и обхватывает кота. Обнимает, тискает, но не с нежностью и любовью, а хаотично, лишь бы не царапать собственными мягкими ногтями свои ноги от волнения. Но животное не вырывается и даже не шипит — покорно терпит жестокую ласку, громко урчит на детской груди, принимает на себя натиск ужаса и страха.

Лес защищает её от непогоды. Кумо защищает её от собственного ужаса и семьи.

— Мам?.. — чуть успокоившись, Сарада медленно возвращается к дому, не отпуская с рук кота. Небо светлеет, а гроза трещит мрачными тучами за горизонтом, уходит со светлеющего неба.

Её шаги гулко отдаются эхом в тёмном доме. Он отвечает ей скрипом иссохшегося дерева, но не живым приветствием.

С одежды неслышно спадают капли. Во дворе безрадостно накрапывают остатки ливня, стекая с неровной крыши и наклоняющихся к земле листьев.

Сарада сглатывает и сильнее прижимает к себе Кумо. Осторожно проходит внутрь, заходит в гостиную.

— Здравствуй, Сарада, — отзывается тень на диване голосом Саске. Девочка обмирает на пороге, не решается ступить дальше.

— Где мама?.. — может только глухо пролепетать она.

— Мама спит, — спокойно отвечает он. — Ты даже не поздороваешься со мной?

И младшая Учиха в липком ужасе кланяется, неразборчиво бормочет приветствие и практически зажёвывает слово “папа”.

Кумо неожиданно шипит, и мужчина переводит на кота взгляд.

— Нет, он бродячий, — быстро оправдывается дочка, стараясь отвернуться и прикрыть собой от пристального взгляда животное. — Я просто играла с ним...

— Тогда выкинь его поскорее, заразу принесёт, — чуть брезгливо бросает Саске и поднимается.

Сарада не верит собственной удаче и как можно скорее уходит из дома вновь. Усаживает кота на дороге рядом с неглубокой лужей, присаживается рядом с ним на корточки.

— Спасибо, — шёпотом говорит она мяукнувшему Кумо, поднявшему на неё мордочку, — ты мой спаситель. Ещё никто не осмеливался шипеть на папу. Ты герой.

Она ласково треплет его за ушком, рассматривая потухшим взглядом животное.

— Мне нужно возвращаться. Я боюсь за маму, — кот будто с полным пониманием слов мурлыкает, и девочка одними губами шепчет, — он врёт, моя мама не спит.

Но Кумо не отвечает. Он долго не показывает, что умеет говорить, и раскрывает свою особенность только спустя полгода.

Мама напряжённо говорит с кем-то в коридоре, и Сарада улучает момент выбежать во двор. Там она замечает мелькнувший знакомый хвост и с улыбкой следует за ним. Уже на дороге она понимает, что Кумо ведёт её в их логово, и испуганно оборачивается, когда хлопает входная дверь. Слышатся шаги гостя, и девочка поспешно уходит в заросли, не желая, чтобы её место смогли раскрыть.

Кумо привычно сидит на полянке, и Учиха довольно приближается к нему.

— Не убегай так неожиданно, нас могли раскрыть! — обиженно выдаёт она, скрещивая на груди руки. — Это место только для меня и тебя, о нём не должны знать!

Кот приятно жмурится на солнышке. Сарада хмыкает.

— А почему о нём не должны знать?

Приятный мужской голос, и девочка вздрагивает, начиная оглядываться. Она в панике выкрикивает “кто здесь”, но не получает ответа и иступлённо переводит взгляд на блаженного кота.

— Кумо, это ты сказал? — с шуткой начинает она, считая, что ей просто послышалось, но животное открывает глаза.

— Я, кто же ещё тут может быть, — не открывая клыкастого рта, снова говорит голос, и Сарада в ещё большем непонимании уставляется на кота.

Девочка ещё неделю не может поверить в правдивость своего открытия, демонстративно молчит, когда снова видит кота в окрестностях дома, но потом всё же шёпотом уточняет:

— Ты призывное животное, да?.. Почему раньше не сказал?

— А ты не спрашивала, — отвечает Кумо, продолжая вылизываться. — Да и имеет ли это значение?

— Ну... — теряется Сарада. — Не знаю, наверное. Но ты так странно говоришь, даже рта не открываешь.

— Я редкий вид, — спокойно поясняет Кумо, не отрываясь от своей лапы. — Я никому не расскажу про наше место, только если ты никому не скажешь, что разговаривала со мной. Хорошо?

— Ага, — неловко соглашается она. — Ты от кого-то скрываешься, Кумо?

— Можно и так сказать, —  дёргает ухом кот, и они замолкают.

Спустя время Сарада тихо уточняет:

— А ты ведь никому не говорил про тот случай?

— Какой? — беспечно потягивается Кумо.

— Ну... Когда ты зашипел на папу. Сможешь и про него ничего не говорить? — она слегка наклоняет голову, стараясь заглянуть в чёрные кошачьи глаза. — Про это... тоже никто не должен знать.

— И почему же? — животное поднимает мордочку и фыркает, и девочка поражается, как странно ей разговаривать с таким обычным котом. Она думала, что призывные животные ведут себя несколько иначе.

— Просто... Просто об этом нельзя говорить. Мама запрещает кому-то рассказывать.

— Вот как... — странно протягивает Кумо, но его взгляд ничего не выражает. — Хорошо, я никому не расскажу.

И Сарада верит этому причудливому созданию. Потому что знает, что каждый раз он не просто так спасал её от всех горестей и бед, успокаивающе мурлыкал на груди под треск грома.

Она понимает его, когда он прилюдно не отвечает ей на улице, продолжая вести себя как обычный кот. Наливая ему молока в блюдце, она так же не ожидает услышать ответа, потому что только в их укромном логове они могут разговаривать. Кумо с завидной постоянностью приходит туда и легко поддерживает любую беседу, но никогда не рассказывает о себе, несмотря на интерес Учихи. И Сарада думает, что он сбежал от своих соплеменников и прячется у них в деревне, и лёгкая завеса тайны интригует её, даже заставляет немного радоваться.

Отчасти она хотела себе такого друга: скрытного, понимающего и никогда не задающего слишком много вопросов. В свои четыре у неё накапливается слишком много того, о чём хочется поведать, но совершенно некому — разговоры о семье со сверстниками и взрослыми запрещены, и Сарада как примерная дочь никогда не ослушивается наказа.

Но, зарываясь в корнях и стараясь подавить предательские слёзы, она доверяется разговаривающему коту. Осторожно, постепенно — она всегда рефлекторно оглядывается, когда начинает говорить с ним, боится, что не только он может что-то услышать. Резко прерывает себя на полуслове, закусывает костяшку пальца невольно, всё ещё вздрагивая от странных и мутных воспоминаний.

А потом решается. Специально приходит на место встречи без повода, ждёт его в осенней листве и говорит это.

Её голос тих, а слова неуверенны. Но, рассказывая, она сама набирается смелости продолжать каждую фразу, пока Кумо сидит на коленях и молча слушает.

Когда она начинает говорить, первое воспоминание перекрывает взор золотого леса, и она автоматически зажимается.

Дом. Удушающе тихий, беззвучный, как вакуум. Её биение сердца заглушает всё вокруг, но никогда не сможет перебить тот мерзкий и уродливый звук. Отчётливый хруст.

Мама улыбается неестественно, как кукла в руках марионеточника. Она сидит на кухне рядом с папой, ледяным голосом спрашивает, чего хотела дочь.

Сарада помнит, как переводит взгляд на молчащего отца, а затем обратно на Сакуру.

Хруст. Тихий, но разительно мощный для её детского восприятия. Она слышит его и ищет глазами источник, бегло смотрит под стол, что хорошо виден из прохода.

Мамины длинные пальцы скрючены, выломаны. Рука отца сильно сжимает бледную ладонь.

Она видит это всего мгновение, но потом вздрагивает, когда Саске говорит ей уйти в детскую. И Сарада безропотно слушается, отступает ватными ногами обратно во тьму коридора и как можно скорее перепрыгивает ступеньки.

Она помнит приглушённые всхлипы из ванной, когда отец наконец уходит из дома. А однажды утром застаёт Сакуру с каменным лицом, когда она в режущей тишине прикладывает подсвеченную зелёной чакрой ладонь к лицу. И Сарада не видит ту часть её полупрофиля. Только в бледном отражении окна замечает исказившиеся родные черты, окроплённые фиолетовым, алым и бордовым.

И Учиха плачет. В своей комнате на окне, чтобы не выдавать своего ужаса матери. Она знает, что она кукла и на все её вопросы ответит: “Всё хорошо, не придумывай, тебе показалось”.

Но Сараде не кажется. Когда ей стукает два, ей не кажется, что мама врывается к ней суетливо и нервно, сбрасывает в сумку детские игрушки, вещи, бельё. Не кажется, когда на вопрос она садится перед дочерью и берёт в свои ладони её маленькое лицо.

— Поживёшь у бабушки с дедушкой, милая? — взгляд у Сакуры такой странный, жуткий. — Всего недельку, не переживай. Я тоже к ним приду, только завтра. Будешь храброй, Сарада?..

Дочка завороженно кивает, мама облизывает пересохшие губы.

Сарада

Maik

Чернопёрая гусыня

Двери чужой семьи всегда закрыты для посторонних глаз. И иногда за ними таятся мрак, сломленные люди и скрываемая правда. Правда, о которой не хочется знать.

Naruto

Какаши Хатаке/Сакура Харуно

Саске Учиха/Сакура Харуно

Сарада Учиха

Кукла

Насилие не уходит из человека. Везучий тот, кто смог вовремя закрыть на него глаза или вовсе не увидеть его, но шиноби априори должен столкнуться с ним, хочет он того или нет. А дети, в чьих ещё наивных и больших глазах зарождается этот опасный цветок — обречены на вечную борьбу с собой.

Саске было суждено разрастись мощными плодами насилия, искупаться в кровавом озере смерти близких, врагов, товарищей и вынырнуть из него очередным породителем жестокости. Просто у него уже не было другого пути — он сам загасил в себе всевозможные очаги сострадания и человечности.

Какаши сам был таким. Но его просто вовремя успели вытащить.

До этого он самостоятельно оттирал от себя невидимую кровь, заталкивал глубже нечеловеческое желание убивать, причинять страдания, а потом бездумно разбивать костяшки пальцев о кафель душевой в попытке примириться с самим собой.

Любая смерть оставляет отпечаток. Чужая смерть делает из тебя смерть для другого. Непрерывный круговорот.

Только с годами выдержки можно увидеть, что рядом со смертью всегда стоит жизнь. И она возрождается из пепла, груды кровавых трупов, расцветает другими цветами, более яркими и важными.

Но для тех, кто никогда не боролся, они остаются тайной. Или же грязью под сапогами.

Какаши далеко за тридцать, и мир давно устаканился в его глазах, перестал поднимать клубок противоречий из души, только иногда осторожно касался болезненных воспоминаний и давал их переосмыслить по-другому. Более зрело.

Он не копается в себе, чётко различает свои чувства, сиюминутные и долговременные желания. Разделяет долг и свой нрав.

Поэтому легко принимает симпатию к бывшей ученице и ни капли не терзается моральной стороной выбора. В конечном счёте, несмотря на все соцветия мирной жизни, всегда есть два крайних показателя: «да» и «нет».

Сакура спокойно позволяет быть рядом с ней, подпускает ближе, но, когда Хатаке кладёт свою ладонь поверх её, переплетая пальцы, резко отталкивает.

— Сенсей… — её взгляд бегает по окружению, не останавливается на его глазах. — Я хочу отправиться в путешествие с Саске, когда он вернётся.

Какаши принимает её отказ, радуясь, что всё заканчивается слишком рано, нежели поздно. Он оставляет при себе свои мысли насчёт её тянущейся подростковой влюблённости и даёт делать выбор как взрослому человеку. Давление было бы бесполезным, учитывая упёртость характера девушки, а в дальнейшем она бы просто его возненавидела.

Когда Харуно покорно вслед за Саске покидает деревню, Шестой всё же позволяет себе нажраться с Гаем, но не поясняет своего отчаянного желания забыться хотя бы на пару коротких часов. Он до сих пор живой, и ему бывает больно: не от отверженных чувств, не от выскальзывающей руки, а от горького осознания, что такой союз может принести только боль. Но уже не ему.

На протяжении полугода в его кабинете бывает множество разных людей, но одними из самых неприятных являются накодо — они долго и красноречиво рассказывают про святую обязанность его как мужчины взять в жёны приличную девушку, про статус и уважение, потрясают бумагами цурисё, призывая как главу деревни быть более внимательным к заполнению документа. Какаши не спрашивает, откуда они достают его фотографию без маски, но внутренне посмеивается, когда они не могут заполнить поля про его предпочтения. Старейшины навязчивы в своём традиционном желании обженить Хокаге, но не могут дать информации больше, чем он сам.

— И как вы справлялись с ними? — интересуется он у Тсунаде, когда она наворачивает одну за другой чашки с сакэ.

— Да никак особо, — кривится она, убирая мешающиеся пряди с покрасневших щёк. — Пару раз пооралась с ними, потом просто ляпнула, что бесплодна. Даже мой титул не спасал меня в рейтинге престижности жён после этого, да и возраст уже не тот. Быстро отстали.

«Даже врать не придётся», — хмыкает Какаши, оттягивая маску и выпивая вместе с Пятой.

Но даже после его заявления о невозможности продолжать род, накодо изредка и робко всё же продолжают наведываться к нему. Хатаке приветливо улыбается, видя их скривившиеся лица от предоставленных медицинских документов, но они всё же питают хлипкие надежды на то, что ещё могут что-то исправить.

Шестой откровенно иронизирует, предлагает каждой лично из свах разделить с ним постель или продвигать медицину на новый уровень. После подобного разговора женщины оскорблённо уходят, но неминуемо влекут за собой разъярившихся старейшин.

А в деревню возвращается Сакура с новорождённой дочкой. И Какаши вымученно улыбается, поздравляя от лица деревни с прибавлением в семействе, тактично отказывается посетить праздник в честь новорождённой Учиха. Харуно заметно отстраняется, и он понимает, что теперь его присутствие приносит дискомфорт. Это нормально, ведь сложно беседовать с человеком, что до этого предлагал какие-никакие отношения.

Время идёт, и жизнь вместе с ним меняется. Сакура возвращается в больницу уже Госпожой Ирьёнин, а Какаши зарывается в повседневную рутину, что привычным бременем ложится на его плечи. Редкие встречи с молодой и красивой Учиха — уже Учиха — выходят натянуто-деловыми, а иногда немного едкими. Сакура меняется после длительного отсутствия, это невозможно скрыть.

Глаза тускнеют, от пальцев начинает пахнуть никотином, а фразы без жалости режут по живому. На все вопросы отплёвывается, от пристальных взглядов отворачивается или выдерживает так, что невозможно узнать в девушке прежнюю позитивную куноичи. Она как гадкая тень заменяет её, остро разглядывает и выплёвывает колкости в лицо.

Однажды, когда Хатаке без злого умысла предлагает донести пакеты с продуктами до её дома, она шипит:

— Если думаешь, что после этого сможешь меня выебать, то не заблуждайся.

Шестой в изумлении смотрит на неё несколько секунд, а потом с тоской отвечает:

— И давно это я превратился из твоего учителя в тупого ёбыря?..

Какаши мог бы обидеться или разозлиться, но он отчётливо понимает: она закрылась. Не только от него, ото всех, варится в своих собственных страданиях из-за неудачного брака, шипит, потому что винить кроме себя ей никого не остаётся, а злоба пускает в душе корни. И он видит, как она осекается, в панике мечется пустым взглядом по земле и бегло скрывается за углом.

Саске в связи с пополнением в своём семействе наведывается в Коноху намного чаще положенного, но не так часто, чтобы начать мозолить глаза. Он разговаривает с Шестым строго по делу в стенах резиденции, потом ненадолго задерживается у себя дома и снова уходит.

И Хатаке продолжает жить. Хочет думать, что так же, как и раньше, но что-то не позволяет ему это сказать. Видимо, жизнь что в деревне, что у его близких слишком меняется, чтобы и ему остаться таким же. Поэтому он подстраивается.

— Какаши-сенсей, — привычно разговаривает Наруто, неизменно продолжающий оставаться самим собой, — вам не кажется Сакура… странной в последнее время?..

— Ты имеешь в виду последние несколько лет? — откликается он, не отрывая взгляда от бумаг. — Это нормально, Наруто, особенно тогда, когда человек взрослеет.

— Она… — будто и не слушая ответа Шестого, продолжает тот. — Она замкнулась. Разговаривает неохотно, ведёт себя странно, постоянно злится. Мне кажется, у неё не всё хорошо, но мне она ничего не хочет рассказывать. Может, хоть вам откроется?..

— Наруто… — устало вздыхает Какаши, опадая подбородком на сплетённый из пальцев мостик. — Как ты себе это представляешь? Если уж тебе она не стала ничего рассказывать, то мне и слова не скажет. Я для неё чужой человек.

— Но!.. — за секунду подрывается Узумаки, не желая верить услышанному. — Как вы можете говорить это! Вы всегда были для нас самым близким другом, с чего бы сейчас ей…

— Жизнь меняется, Наруто, — безрадостно режет его речь Шестой. — Отношения меняются. Я рад, что мы с тобой до сих пор друг другу доверяем, но не переноси это и на Сакуру.

И джинчурики побито уходит восвояси, стараясь переварить сказанное бывшим учителем. Для него это как удар в спину, но с реальностью ничего не поделать.

Намного больше Хатаке волнует неожиданный визит Яманака.

— Господин Шестой, — робко начинает она, прикрывая двери, — мне очень нужно с вами поговорить.

Какаши предлагает ей сесть, видя взволнованность девушки, но та качает головой и только просит её выслушать.

— Честно говоря, кроме вас, я не знаю, к кому ещё идти… — грустно говорит она, комкая в руках белокурый локон. — Это касается Сакуры. Мне кажется, что Саске… её бьёт.

И внутри у него всё сжимается. Но внешне он может только на мгновение задержать дыхание, а потом подавить взбередившиеся чувства.

— Сакуру? Бьют? — он старается мыслить здраво, но то, как нервно он начинает крутить ручку у себя в пальцах, выдаёт сомнение в собственных словах. — Ино, ты знаешь её лучше меня. Скорее поверю в то, что она кого-то бьёт, но не её.

— Знаю, — всё так же подавленно кивает она. — Только вот после рождения Сарады она сильно изменилась. Я бы сама и в жизни о таком не подумала, но потом, когда пыталась поговорить с ней… Она будто с ума сошла. Говорит невпопад, огрызается, а Сарада ещё хуже… Она будто боится к ней подходить, зашуганная, постоянно прячется то у себя в комнате, то во дворе. Я подозревала, что что-то не так, но потом, когда постаралась разговорить Сараду, она мне сказала, что-то вроде «об этом нельзя говорить», и Сакура тут же вытолкала меня за порог. Будь это какой-то её причудой, я бы поняла, но всё это… Я знаю, что там что-то происходит, но она не говорит. И я не знаю, как помочь.

Какаши не замечает, как до хруста сжимает в руке злосчастную ручку, как его ошарашенный взгляд останавливается на Яманака.

Он не знает, что значит страх, когда множество раз сражался насмерть, но то, что он испытывает сейчас, он ничем другим описать не может. Страх, едкий, жуткий, медленно опутывающий всё внутри, подавляющий всякую мысль под своим напором.

Он боится, что это правда. Боится, что сам слепо верил, что это причуды изменившегося после брака характера Харуно. Боится так, что хочет разорвать самого себя на месте.

Хатаке в тот же день бездумно приходит к дому Учих, громко стучится в знакомую дверь и только хочет, чтобы он не увидел в её взгляде подтверждения.

Сакура открывает достаточно быстро, но сразу наваливается на косяк, показывая, что ему не стоит ждать приглашения внутрь. Какаши старается говорить спокойно, но она привычно огрызается, а когда он всё же задаёт вопрос напрямую, она слетает с катушек и кричит. Затем просто захлопывает у него дверь перед носом, оставляя Шестого в непонимании и пустом осознании, что это может быть правдой.

Он стоит у дверей ещё пару секунд, приходя в себя, потом механически поворачивается к калитке и бредёт к ней сам не свой. Только тихий шорох отвлекает его от погружения в мрачные думы.

Понять, что это Сарада, было несложно, поэтому он произвольно подходит к кусту, за которым скрылась тень девочки. Вспоминает слова Яманака, что именно она может что-то сказать, и легко следует за ней.

Его отношение к маленькой наследнице могущественного клана было изначально нейтральным — Какаши только внутри себя признавал, что одно её существование мрачно напоминает о Саске в жизни Сакуры, но он всегда давит в себе мерзкую злость и старается не быть мелочным. Девочка не виновата, что именно ей суждено было родиться в их семье и быть дочерью последнего из Учих. Она не виновата, что когда-то он питал нежные чувства к её матери, но был отвержен слепой влюблённостью.

Наблюдать с высоты за Сарадой было чем-то отчасти забавным, а отвечать от имени кота — тем более. Какаши быстро выискивает лазейку, без проблем наводит на ничего не подозревающую малышку иллюзию, что его голос доносится не из веток, а прямо от самого животного. Но за весь разговор он не узнаёт ничего интереснее, чем любовь младшей из Учих к кошкам.

Наивность и слепая вера девочки в поддержку единственного друга заставляют Шестого не отказываться от идеи. Он даже ловит ленивого кота на улице, долго смотрит в его тёмные глаза и вздыхает. Его действия попахивают ребячеством, но иногда самые нестандартные способы помогали ему в выполнении миссий.

И он продолжает с ней говорить. Прячется в ветвях, за деревьями, слушает болтовню четырёхлетней и искренне проникается её доверчивостью. Сарада оказывается очень милым и хорошим ребёнком, иногда рассуждающим взрослее своего возраста. Клоны Шестого быстро передают информацию, и Хатаке не может скрыть своей улыбки.

А иногда и полного отчаяния взгляда. В словах девочки проскальзывает что-то о родителях, что-то, что тяготит её намного больше, чем остальные мелочные проблемы, но она старается скрыть и даже коту побаивается рассказать. Какаши это напрягает, ведь будь эта тайна пустяковой, она бы не боялась поведать об этом своему другу.

Он не расспрашивает её, потому что видит, как девочка сама постепенно всё чаще заводит диалог, долго подбирает фразы и выражения, чтобы объяснить что-то. Но в конечном итоге она полностью раскрывается.

После исчезновения клона Какаши давит в себе желание пустить слезу от плача Сарады. В детской скомканной речи, в порывистых всхлипах и искреннем отчаянии он видит и себя. Только взрослого, сжимающего пальцами переносицу и жмурящегося за столом в резиденции, где он точно так же задаётся вопросом, что ему делать. Он не может представить, как тяжело переживать это всё маленькой девочке, если так нелегко ему.

Но после этих слов у него не остаётся сомнений. Срывается с места, бросает дела и в непонятной решимости идёт к дому Учихи. Призывно громко колошматит в дверь и готов сам её открыть, если Сакура не пожелает сделать этого лично.

Но спустя минуту она всё же открывает. И в её глазах читается, что она понимает, зачем он пришёл.

— Сакура, мы должны поговорить, — ледяным безжизненным голосом выдыхает он и без приглашения заходит внутрь. Девушка беспрепятственно пускает его, сама невзрачной тенью проходит следом на кухню.

— Я знаю, — не желая слушать её хаотичные оправдания и едкость, с плеча рубит Какаши. Смотрит в пол, не поворачивается к ней. Но спиной чувствует, как замер её бесцветный взгляд.

— Что ты можешь знать?.. — спустя минуту тяжёлого молчания выдавливает Сакура, растягивая болезненную и нездоровую улыбку. В её глазах стоят слёзы. — Что вы все вообще можете знать?..

Хатаке поворачивается и решается взглянуть на неё.

Подавленная, жалкая, надломленная. Поднимает голову, смотрит на яркий свет лампы, подавляя влагу на ресницах, скрипит зубами и не встречается с ним глазами. Зажато мнёт рукав своей кофты, впиваясь в предплечье, дёргано двигается.

Сама боится. И их страх совершенно разный, это чувствуется: её — будто выгоревший, приевшийся, а его — только распаляющийся, свежий и мощный.

— Зачем пришёл?.. — и без слов понимая всё, она просто говорит из необходимости. — Тебе что тут, мёдом намазано?.. Или ты так пытаешься клинья подбивать?

— Хватит, — тихо шепчет он, видя, как она выплёвывает желчь вместо истерики. — Сакура, хватит.

— Чего хватит?.. — снова вопрошает в пустоту. — Чего тебе хватит?! Ты сам сюда пришёл, и ещё меня будешь поучать чему-то?! Это вам хватит ко мне соваться каждый раз по какой-то чуши, вам хватит доставать меня!..

Её голос повышается, эхом разносится в тишине дома. Харуно срывается, резко подносит ладонь к лицу, шумно шмыгает носом, но не плачет. Нет, не хочет плакать. Собирает терпеливо на ладонь солёные капли с глаз, брезгливо вытирает их о кофту.

Потом ненарочно мажет по нему взглядом и судорожно вдыхает. Проходит к тумбам, специально отворачивается, прячется в спадающих на лицо волосах, в складках одежды.

— Уходи, — более спокойно, сдержанно. — Уходи, тебе здесь нечего делать.

— И шага не сделаю, — отвечает Какаши, глядя на скрючившуюся около раковины хрупкую фигуру. — Сам подожду и раздавлю ему череп.

Желваки ходят ходуном под скулами, проступают тенями на маске.

— Да что ты говоришь… — болезненно-хрипло смеётся она, опираясь локтями о край столешницы и полностью опадая на руки. — Господин Шестой, вы бы побоялись такое вслух говорить. Своих не бьют.

— Своих убивают, — режет он и сжимает кулаки.

Сакура незаметно приподнимает голову, и между розовыми прядями, над складками кофты на плечах влажно мерцает её взгляд. Она оглядывает Хатаке серьёзно, без тени издёвки, потом собирается и распрямляется.

— Ты посмеяться надо мной пришёл или кулаками махать?.. Я вторым неплохо владею, без вас справлюсь, так что не ломай комедию, — девушка оборачивается, скрещивая на груди руки и оседая на тумбу. Мнёт обветренные губы, разглядывает напряжённого мужчину. — Мне раздавленные черепа в доме не нужны, у меня дочь маленькая.

— А смотреть как её маму избивают и насилуют — она взрослая? — едко усмехается Какаши и видит, как закусывает до крови губу Сакура. — Ты что творишь, дура?.. Ты себя видела?.. Ты хоть представляешь, что это нихера не нормально? Гордыня давит мне сказать?.. Или упрямство?

— А я тебе и нихрена не должна докладывать, что в моём доме происходит! — рыком отвечает она, гремит кулаком по столу. По дереву ползут трещины. — Тебя это не касается и касаться не будет!.. Завались и проваливай, мне здесь вершитель правосудия нахуй не нужен!..

— Но нужен насильник и тиран!.. — вспыхивает в ответ Какаши, повышая голос. — Я из этого дома не выйду, пока ты мне всё не скажешь, в противном случае я буду жить тут до тех пор, пока Саске не явится, и больше разговаривать я не стану. Засажу его в тюрьму, а ещё лучше, на радость старикам, размажу по стенке, чтобы и памяти не осталось об этом ублюдском клане!.. И хоть урыдайся над его могилой, мне плевать!

На мгновение у Сакуры что-то мелькает во взгляде, и она резким движением подбегает к нему, вцепляясь в запястье.

— Не делай!.. — шипит, стальной хваткой сжимает руку, не отводит глаз.

— Тогда говори, — напирая на неё, склоняется над ней Шестой мрачной тенью, впивается взглядом в распахнутые глаза. — Говори, или будет поздно.

— Ты не понимаешь, — хрипом дышит ему в лицо она, не отпускает побелевшую руку. Какаши с силой отцепляет её ладонь от себя, легко отталкивает, чтобы девушка попятилась. — Какаши, не смей!..

— У тебя слух отказывает?! — округляет он глаза, взмахивая руками перед ней. Его голос снова становится громче, а открытую злость не удаётся спрятать за маской. — Говори, Сакура, тебе же лучше будет!..

— Да чего ты хочешь?.. — снова поддаваясь истерике, кричит Харуно, и первая слеза предательски сползает по щеке. — Я говорю тебе не делать этого, что всё нормально, чего ты добиваешься?! Ты сделаешь только хуже!.. Ты совершенно ничего не понимаешь и лезешь, уйди, уйди, прошу тебя!..

— Что с тобой происходит?.. — изумлённо говорит Хатаке, разглядывая, как его когда-то бойкая ученица скрючивается на другом конце кухни от приступа, заглатывает рыдания и одновременно старается кричать. Её хрупкие пальцы впиваются в столешницу, и кажется, что именно они ещё держат её на ногах.

Сакура рычит, хрипит, хлюпает, хрюкает, стонет, воет. С ней что-то происходит, звуки изрыгаются из неё жутким потоком горечи, отчаяния, но она цепляется за мебель, старается не падать на пол, не поднимать глаз на него. Уже не говорит, просто не может. Её тень жалко и немощно забивается в угол, отступает и сдавленно рыдает, прячась за рукавами.

Какаши в непонимании стоит и не знает, как на это реагировать. Её несёт от злобы в остроты, от истерики до ужаса, от плача до решимости.

И так выглядит сломанная кукла, за чьи нити хаотично тянут, а она поддаётся, произвольно дёргается, мечется взглядом, но сама не понимает, что делает.

Они замолкают. Какаши хочет остаться, но Сакура всё ещё взахлёб начитывает «уйди, уйди» и он в нерешительности выходит из кухни. Мнётся в коридоре долгое время, прислоняется лбом к стене, накрывает лицо руками и сам хочет подавленным ребёнком забиться в угол. Но может только надавливать на глазные яблоки, зарываться пальцами в волосы, ходить из стороны в сторону, слушая неразборчивые звуки из соседнего помещения.

В конечном счёте он уходит. Предварительно заглядывает в кухню, где Сакура в нерушимом молчании сидит на стуле и смотрит в одну точку. Говорит, что, когда она будет готова, они поговорят. И уходит.

Нет, бежит. Скрывается в своей квартире, не в силах побороть этот дикий ужас от того, что он увидел.

За свою жизнь он встречал многое: отчаяние, злость, печаль, трагедия — всё он чувствовал сам и видел как переживают другие. Но никогда не думал, что так тяжело будет видеть любимую девушку, что подстреленной птицей мечется в силках нерушимой и жуткой тайны, бьётся и погибает. И он совершенно не может ей помочь, пока она хотя бы слова не скажет.

На следующий день он решительно отбирает АНБУ в отряд, что должен проследить за Саске. Не подходить близко, не контактировать, не выдавать присутствия, не вступать в бой — следить. Если будут раскрыты, а это вполне могло произойти, то немедленно завершать миссию и возвращаться в деревню.

У себя в кабинете он долго думает, какие действия ему следует предпринять. Саске нарушил закон — домашнее насилие давным давно перестало быть нормой за дверьми семей, а сейчас под давлением прошлых каге и вовсе стало наказуемым. Для гражданских это было не редкость, среди шиноби такое было странным — куноичи всегда могли дать отпор или уйти, в крайнем случае затевали бой. И тогда о личных взаимоотношениях внутри одной конкретной семьи узнавала вся деревня, а от наказания в этом случае невозможно скрыться.

Кукла

Содержание

Сарада

Какаши

Сакура

Эпилог

Комментарии (0)