Соленый ледяной ветер хлестал ее по щекам, и Сакура потуже затянула капюшон. Ее зеленые глаза неотрывно всматривались в свинцовую даль, где затянутое тучами небо и кипящие волны моря сливались на горизонте. Матросы уже не предлагали спуститься в каюту: знали, что девушка не двинется с места. Воющий в ушах ветер не мог заглушить рев и клокотание мотора крошечного катера, на котором она уже десятки раз совершала это плавание. Девушка сидела на откидной скамеечке, прижавшись спиной к стенке капитанского мостика и сложив ноги поверх скрученного каната. Она спрятала руки в теплые карманы, а нос и подбородок укутала шарфом, но это все равно не спасало от пронизывающего ветра, неумолимо атакующего их судёнышко.

После долгого и трудного путешествия девушку клонило в сон, но она не позволяла себе задремать, не отводя взгляда от линии горизонта. Когда, наконец, там показалась черная точка, сердце ее забилось чуть чаще в предвкушении. Точка эта, она знала, окажется первым островом из архипелага, рассыпанного в этом холодном и неспокойном море. И на последнем, самом крупном острове, находился маяк, куда Сакура и держала путь.

Пока катер медленно пробивал себе дорогу через рокочущие волны, мысли Сакуры обратились к прошлому. После победы в войне, доставшейся такой тяжелой ценой, стране Огня, как и многим другим, грозил упадок. Но Данзо крепко держал бразды правления, и своей железной волей помог Конохе выйти из кризиса. Однако этот успех вскоре обнаружил маленькие, но очень значительные недостатки. Во-первых, правление Данзо не способствовало укреплению прочных союзов с другими деревнями шиноби, что в конечном счете привело к очередному обострению отношений с Ивагакуре и их вспыльчивым Тсучикаге. Во-вторых, для улучшения положения деревни многие шиноби немалым жертвовали, работая не покладая рук, но и после выхода из кризиса Данзо не улучшал их социального положения. А в-третьих,  он параноидально опасался за свое место у власти и стремился избавиться от любой конкуренции или полностью контролировать ее.

На поле боя каждый слышал разговор Хатаке Какаши и Учиха Обито. Конечно, ни товарищи шиноби, ни самураи не обвиняли Какаши в разжигании этой войны. Всем было ясно, что главным зачинщиком был Учиха Мадара, и, не будь Обито, он нашел бы другой способ осуществить свой план. Но для Данзо и его приспешников все произошедшее было лишь поводом обвинить неугодного человека в серьезном преступлении, только чтобы избавиться от него. Суд был скорым. Данзо воспользовался чувством вины Какаши, о котором хорошо знал, и на котором успешно сыграл. Проявляя свое великое милосердие, он решил не заключать претендента на свой пост в тюрьму, а отправить его в ссылку. Так Хокаге хотел избежать критики со стороны многих шиноби внутри Конохи и за ее пределами, поддерживавших Хатаке. И люди, подавленные из-за потери близких и всего, что пришлось пережить, не роптали.

С Наруто Данзо поступил еще проще. Его, как «ценный ресурс», Хокаге буквально запер в деревне, объяснив народу это тем, что так они были защищены от повторного вторжения. И это решение было поддержано, хотя Сакура точно знала, что на некоторых оказывалось сильное давление. В том числе и на нее.

И, несмотря на бешеную популярность, Наруто не мог выдвигаться на пост Хокаге по простой причине, четко сформулированной самим Данзо: «Ему не хватает опыта». А с запретом покидать деревню и вообще участвовать хоть в каких-нибудь мало-мальски важных миссиях, набраться опыта было трудновато.

И шел уже третий год, как шиноби Конохи жили под этим гнетом, неспособные возразить, потому что Данзо мгновенно увеличил свою личную армию Анбу за счет обездоленных детей и отчаявшихся воинов.

Сакуре была отведена роль простого медика. Ей тоже было запрещено покидать деревню, кроме нескольких дней в месяц. Тех дней, когда ей было позволено навещать ссыльного смотрителя маяка.  Куноичи выбивала это право всеми правдами и неправдами, раз за разом доказывая на слушаниях, что Какаши необходим ежемесячный медицинский осмотр из-за состояния его Шарингана. В конце концов Данзо сдался, и ей позволили навещать бывшего учителя, пользуясь транспортом, на котором тому доставляли продовольствие.

По условию, ранним утром Сакуру отвозили на остров, где она проводила восемь часов, и вечером она отплывала обратно. Любая задержка грозила отменой этой поблажки и даже тюремным заключением за ослушание. Но девушка плевать на это хотела. Что такое восемь часов по сравнению с месяцем полного одиночества? Сакура давно подружилась с командой катера, который нанимали из года в год, и договаривалась о том, чтобы проводить на острове и десять, и двенадцать, и четырнадцать часов. Она выкраивала лишнее время, не делая остановок на отдых по пути в порт и обратно. Так она могла сэкономить до пяти-шести часов. Конечно, пересечение родной страны на максимальной скорости стоило ей немалых запасов чакры, но не зря же Цунаде-шишо хвалила ее за идеальный контроль: она точно знала, сколько чакры может потратить и когда. А за последние три года и вовсе отточила это искусство до совершенства. Если бы только ей позволяли брать миссии и покидать деревню, как она могла бы применить свои умения?.. Но нечего зря мечтать.

Мимо проплывали маленькие вздыбленные каменные острова. Архипелаг был сформирован разломом гранитной тектонической плиты, на которой покоилось это море. Маяк воздвигли здесь из-за того, что этот край образовывал многочисленные каменные мели, скрытые под водой.

Катер обогнул очередной горбатый островок, и взору Сакуры предстала тонкая, серая труба, взгромоздившаяся на самую высокую точку крупного камня, покрытого невысокой редкой растительностью. Отсюда маяк выглядел заброшенным и одиноким, с выключенной лампой и обветренными стенами. Но, она знала, там, у его подножия, примостился маленький домик, где жил дорогой ей человек.

Девушка заметила его темный силуэт, выделявшийся на фоне пестрого камня, издалека. И что-то сжималось в ее груди каждый раз, когда она понимала, что он увидел ее раньше, благодаря острому зрению. Как и всегда, Какаши стоял, засунув руки в карманы и нахохлившись, стараясь защититься от жестокого ветра.

Они всегда причаливали так 

, и Сакура только переминалась с ноги на ногу, прижавшись спиной к стенке мостика и стараясь не мешать матросам. Она не рисковала прыгнуть за борт и добежать до суши по воде — когда куноичи сделала так, то мгновенно промочила ноги из-за набегавших волн, и Какаши пришлось тратить драгоценную электроэнергию, вырабатываемую маленькой ветряной станцией, на просушку ее обуви. Они могли подождать. Когда они были уже на расстоянии взгляда, то могли и подождать.

Когда, наконец, катер был пришвартован, Сакура прыгнула на камень, и с широкой улыбкой и возгласом «Какаши!» заключила мужчину в крепкие объятья.

Он, не задумываясь, прижал ее к себе в ответ, и они простояли так пару минут. Когда Сакура в первый раз обняла его, Какаши был сильно удивлен: он не привык к такому. Но медик объяснила, что каждому человеку физический контакт необходим не менее духовного. И что пока он может не замечать, но вскоре поймет, что отсутствие какого-либо прикосновения может свести с ума так же, как отсутствие собеседника.

«В профилактических целях», - твердила она и обнимала его. В профилактических целях.

Через несколько мгновений они отстранились друг от друга. Сакура улыбнулась Какаши еще раз и одними губами спросила: «Как ты?» Мужчина лишь кивнул, и это был весь ответ, который ей требовался. «Нормально». Нормально. Она кивнула в ответ, и уже вслух промолвила:

- Пойдем, поможем ребятам, - и, сжав на секунду его ладонь (в профилактических целях), направилась обратно к катеру помогать разгружать ящики с продуктами и хозяйственными вещами.

RedKitten -Ashe Severin-

Everlasting June

SlyLittleMouse

В этой версии вселенной Цунаде не вышла из комы после нападения Пейна, а Саске не убил Данзо, и тот остался Шестым Хокаге. 
...
Надежда есть. Надежда всегда есть. Луч света, ведущий через тьму. Его маяк. Его спасение.

Naruto

Какаши Хатаке/Сакура Харуно

Сакура Харуно

Какаши Хатаке

Маяк

ru-mayak-redkitten-ashe-severin-beta-everlasting-june-beta-slylittlemouse

- Это от Куренай-семпай, она передает привет, - с такими словами Сакура отдала Какаши завернутую в красивую бумагу пачку домашнего печенья.

Взяв коробочку, мужчина проворчал:

- В прошлый раз торт, сейчас печенье... Она меня откормить собирается? - но девушка не поверила недовольному тону: легкая улыбка и морщинки в уголках его глаз подсказывали, что Какаши ворчит скорее для порядка.

- Не бухти, - она шлепнула его по плечу. - Кстати, Куренай-семпай благодарит за ту фигурку, Мираи-чан была в восторге.

За время ссылки, чтобы избежать безделья, Какаши научился весьма искусно вырезать из дерева. У Сакуры тоже стояла дома изящная статуэтка танцовщицы с веерами. Довольно часто Какаши вырезал игрушки для маленькой дочери Куренай.

- Представляешь, неделю назад, когда Куренай-семпай была на миссии, Мираи-чан потерялась! Шикамару-кун тогда чуть с ума не сошел, всю деревню перевернул, а эта маленькая бестия, оказывается, так в прятки играла. Причем используя гендзюцу, чтобы ее не нашли! Она просто подсмотрела, как мама это делает. Господи, я боюсь себе представить, что будет, когда она пойдет в академию. Могу поспорить, Шикамару-куна ожидает ранняя седина.

Какаши ухмыльнулся и покачал головой, а Сакура принялась дальше рассказывать о событиях, произошедших в деревне за прошедший месяц, одновременно разбирая посылки для джонина. Он однажды проворчал, что ему посылают слишком много всего, наверное, уже не надеясь на его возвращение. Ведь за три года у него скопилось уже немало всяческих сувениров, подарков, писем, открыток и фотографий. Однако Сакура знала, что в действительности Какаши всего лишь был удивлен, что не безразличен стольким людям. Он не ожидал, что так много друзей его помнят, скучают и ждут. Мужчина искренне считал, что круг друзей, которых озаботит его отсутствие, будет состоять из двух-трех человек, но никак не из доброй половины деревни. Да еще и нескольких самураев и шиноби из других деревень. И даже простых людей, которым он помог когда-то. Он всегда плохо прятал удивление, когда Сакура рассказывала, сколько людей просят передать ему что-нибудь, зная, что она едет на остров.

Девушка с тихим изумлением наблюдала, как глаза Какаши светлеют при упоминании каждого знакомого имени. Ей было сложно понять, что он думает о самом себе, но Сакуре казалось, что джонин сильно недооценивает тот след, который оставляет в сердцах людей. Недооценивает самого себя, все его заслуги перед деревней, страной и людьми. Эта его черта вызывала какое-то непонятное щемление в сердце, и девушке так хотелось рассказать Какаши, как его на самом деле воспринимают окружающие. Поэтому ей так нравились моменты, когда они разбирали коробку с его посылками. Они принимались за это сразу же после того, как Сакура заканчивала медицинский осмотр, от которого Какаши упрямо отказывался каждый раз, уверяя, что с ним 

 не происходит, и поэтому он абсолютно здоров. Но медик стояла на том, что от своей официальной миссии не откажется, и что не поверит ему, пока сама не убедится. После разбора посылок они обычно ели и решали, чем займутся дальше. Пару раз Сакура даже готовила для него, но чаще они наскоро перекусывали какими-нибудь вкусностями, присланными друзьями. Он был вовсе не прочь поделиться с ней, да и сами дарители часто говорили, что фунтик предназначается для них обоих.

Сакура потянула голову к плечу, потирая шею и разминая позвонки:

- Я голосую за тайдзюцу.

Джонин закинул в рот последнее шоколадное печенье - остатки с их нехитрого завтрака:

- Кендзюцу. Мы уже несколько раз его откладывали, - он смахнул со своего свитера крошки и откинулся на спинку стула.

- Но я не тренировалась в тайдзюцу уже сто лет! У Ли слишком много миссий... Да он и рад бы потренироваться со мной, но я запрещаю ему по медицинским показателям. А к Гай-семпаю мне обращаться страшно. Его никакие медицинские показатели не остановят.

Какаши склонил голову на бок:

- Мне вообще тренироваться не с кем, так что мой голос тут решающий.

- Сорок пять минут тайдзюцу, и я от тебя отстану.

Девушка надула нижнюю губу, но тут же воспряла духом.

Тренировка была неотъемлемой частью ее визитов. В первые же месяцы своего пребывания на острове Какаши оборудовал небольшую площадку, очистив ее от камней и установив пару деревянных столбов, где можно было тренироваться в тайдзюцу. Растительность на острове была слишком низкой и хлипкой, чтобы тренироваться в техниках, используемых в лесу, но зато на море можно было использовать любые техники воды, а техники огня он исполнял на каменистом берегу. Но, конечно же, всего этого было недостаточно. Какаши боялся, что все его навыки заржавеют, если он хоть изредка не будет сражаться с настоящим противником. Однако из-за ограниченности во времени, они с Сакурой могли выбрать только один, максимум два, типа дзюцу для тренировки. В прошлый раз было гендзюцу, а до того — ниндзюцу. А Какаши не терпелось снова скрестить с кем-нибудь клинки: он любил ощущать тяжесть меча в руке.

По условиям ссылки, никакого оружия у Какаши не должно было быть. Но уже во второй свой приезд Сакура привезла свиток, который, подмигнув, ей сунула в руки Тен-Тен. И это была ее первая контрабанда. В свитке было запечатано столько оружия, что Сакура даже не сразу могла подобрать слова. Тен-Тен подошла к этому делу основательно, видимо, ополовинив собственные запасы. Когда Сакура вернулась в Коноху, то просто, без слов, обняла подругу. Та смущенно похлопала ее по спине.

Свиток явил на свет, кроме всего прочего, несколько боккенов*, синаев*, и четыре превосходные катаны.

- Почему четыре? - а потом она сообразила, и захотелось хлопнуть себя по лбу. - Ну конечно же! Тен-Тен владеет обеими руками.

Какаши, экспертно осматривавший один из клинков, поднял на нее взгляд:

Сакура замерла на секунду, и тут же снова нахмурилась:

- Ага, значит это такой тонкий намек от Тен-Тен, что и мне пора научиться?

- Ты давно не называла меня сенсеем.

Сакура увернулась от удара в голову, встав на мостик, быстро встала на руки, и прыгнула в сторону от подножки. Следующий удар предназначался ей в солнечное сплетение, но она уже предвидела это, и, развернувшись на месте, пропустила руку Какаши в сантиметре от себя, одновременно зайдя к нему сбоку и целясь локтем в висок. Но он поймал ее локоть правой рукой, и Сакура поняла, что попала. Наклоняясь в ту сторону, в которую он закручивал ее руку, она попыталась достать его колено, но джонин увернулся, и девушке не оставалось ничего другого, кроме как упасть на землю и попытаться освободиться от его захвата там...

Тридцать минут пролетели так быстро, что Сакуре хотелось заныть от негодования, как маленькой, но ничего не  поделаешь. Они решили устроить пятиминутный перерыв перед тренировкой кендзюцу, расположившись под сенью одного из кривых и тонких деревьев, растущих на острове. Сакура знала, что в их разгоряченном состоянии сидеть на пронизывающем ветру совсем не полезно, но двигаться с места почему-то не хотелось. Хотелось сидеть рядом с ним и смотреть на набегающие волны, слушать шум моря и хоть на мгновение забыть, почему они здесь оказались, и что делается дома. Хотелось сидеть и молчать, будто время не утекает с каждой минутой, как песок сквозь пальцы. Будто в их распоряжении все время на свете.

Какаши скучал и по таким моментам. Моментам, когда не надо ничего говорить. Когда молчание не давит тишиной. Не означает отсутствие взаимопонимания. Когда молчание — это еще один способ общения.

Тишина слишком часто становилась для него признаком одиночества. Но тишина рядом с ней становилась драгоценной. Хрупкой и такой особенной.

Когда-то раньше он считал себя одиночкой. Он любил свое одиночество, считая, что так гораздо легче. Так гораздо меньше страдания и боли, которых он хлебнул немало за свою жизнь. Но были люди, которые прорывались к нему, надоедали, но всегда были рядом. Он ценил их, правда, но сейчас... Сейчас ценил в сотни раз больше. Потому что никакое добровольное одиночество не сравнится с часами, днями и неделями этой сокрушающей тишины.

Да, конечно, в его доме никогда не было по-настоящему тихо. Не прекращался ни на минуту шум волн и ветра. К этому еще частенько добавлялся визг чаек, переходящий в насмешливый кашляющий хохот, скрип досок и шум деревьев. И по вечерам он любил включать свой старенький проигрыватель, привезенный Сакурой очередной контрабандой вместе с его Укки-саном, о котором девушка отзывалась, как о ботаническом чуде из-за невероятной живучести растения. Но все эти звуки лишь подчеркивали несносную тишину полного одиночества. И поэтому он так ждал ее приезда каждый раз. Она наполняла его дом новыми звуками. Она наполняла его сердце надеждой.

Сакура уже начинала часто дышать, но Какаши не собирался давать ей поблажек —  противник тоже не будет. Следующий его удар выбил боккен из ее правой руки, и девушка осталась с одним деревянным клинком против двух. Ее глаза отчаянно блеснули, и ему пришлось уворачиваться от ее следующей атаки. Когда он почувствовал тупую боль в боку, то поздравил себя с тем, что неплохо научил ее владеть левой рукой (ну или сам немного сдал за прошедшие годы, но хотелось верить в первое). Однако Сакура тут же открылась, и он воспользовался возможностью наставить деревянный меч ей на горло. Девушка тихо выругалась, но Какаши улыбнулся:

- Ты стала внимательнее. И я не заметил того удара, - он проследил взглядом, как Сакура подняла с земли выбитое из ее рук оружие.

- С Шаринганом заметил бы, - недовольно ответила она.

Какаши чуть наклонил голову:

- Каковы шансы, что тебе еще когда-нибудь придется сражаться с человеком, владеющим Шаринганом?

Сакура поджала губы, подумав: "С моим-то везением...", но спорить не стала. Она неплохо научилась обращаться с катаной, но еще ни разу не победила его. Даже близко к этому не подобралась.

Какаши снова принял стойку, Сакура тоже. И через мгновение они опять закружились в прекрасном и смертельно опасном танце.

Джонин уже слышал биение сердца в ушах, но даже оно не смогло заглушить отчетливый звук работающего мотора. Он не мог спутать этот звук ни с каким другим — это завелся катер, которому следовало отчалить спустя несколько часов. Какаши застыл на месте, чувствуя, как все похолодело внутри: неужели Сакуре приказали вернуться так рано? Но тут он почувствовал успокаивающее прикосновение к плечу.

- Все в порядке, - девушка тяжело дышала, но улыбалась. - Они вернутся завтра.

Какаши не сразу понял смысл услышанного:

Ее улыбка стала еще шире:

- Потому что сегодня на море шторм.

Он нахмурился, вглядываясь в ее глубокие глаза цвета морской волны, и тут, наконец, понял.

*боккен -  деревянный макет японского меча

синай -  бамбуковый меч

Он уже починил все, что можно было починить. Нет, что-нибудь, конечно, периодически ломалось, но этого все равно не было достаточно, чтобы занять его надолго. И он снова оказывался один на один со всем этим нескончаемым временем. Одни только книги уже не спасали. Когда надоедали книги, он садился вырезать, когда надоедало вырезать, он шел тренироваться или разрабатывать новую технику. Когда надоедало все подряд, он начинал думать, о том, чтобы наплевать на все и попытаться добраться до материка по морю и жить нукенином. Такие мысли появлялись все чаще. Каждый раз, когда он уже почти доходил до точки, он вспоминал о своих друзьях. Он не мог их подвести. Не мог бросить. Он готов был умереть за деревню и за каждого ее жителя, этот факт не изменился. А Данзо — не навсегда, не насовсем. Как любая гроза проходит, пройдет, в конце концов, и он. Главное, чтобы Какаши не свел себя с ума до этого момента.

Иногда хотелось начать ломать и крушить все вокруг, только чтобы было, что починить. Только чтобы занять себя хоть чем-нибудь. Когда нападало такое желание, он изматывал себя тренировками и упражнениями. Сказать по правде, он уже был в лучшей физической форме, чем когда-либо. Ноющие мышцы и приятная боль во всем теле помогали отвлечься от мыслей. Вообще, ему казалось временами, что он все свое время тратит на то, чтобы убежать от мыслей. Вот только это не всегда удавалось.

Когда такое настроение находило на него в деревне, он мог пойти к монументу или к могилам родителей. Там ему становилось легче, будто сама память о дорогих ему людях служила поддержкой и помогала справиться со всем, что выкидывал этот безумный мир. Но здесь не было такого места. Когда он спускался на каменистый берег  и стоял там на ветру, слушая плеск волн и крики чаек, взгляд его цеплялся то за клочки пожелтевшей пены, прибившейся к камням, то за ссохшиеся и потемневшие водоросли. Иногда его навещали тюлени, обитавшие недалеко от других необитаемых островов архипелага, высовывая любопытные мордочки из воды. Но они жили здесь только до августа, уходя на зимовку дальше в море. На изъеденном солеными волнами берегу его не ждало ничего, кроме тоски по дому. Когда он поднимался по скрипучим ступеням лестниц внутри маяка, тесная бетонная труба и такая же тесная и холодная верхушка, где располагалась погашенная лампа, от тоски не избавляли. Сверху открывался вид на другие острова, но на них не было никакой растительности, кроме многовекового мха, и буро-зеленый пейзаж, щедро разбавленный цветом серого неба, почти всегда затянутого тучами, и стальным цветом воды, лишь наводил на мысли о безнадежности. Эти места не могли принести ему успокоения.

Его отрадой и отдушиной стали другие воспоминания и мысли: не о мертвых, а о живых. Он перечитывал письма, перебирал фотографии и открытки. Все эти вещи становились материальным доказательством тому, что где-то его еще ждут. На него надеются, по нему скучают. Он никогда не говорил Сакуре, как много все эти посылки значат для него, как они сохраняют ему разум. И никогда не скажет. Потому что когда становилось совсем невмоготу и хотелось то ли рвать и метать, то ли выть, то ли забиться в угол и позволить себе, наконец, сдаться — тогда он вспоминал о ней. В эти минуты он разрешал себе думать о ней. Думать так, как не положено о бывшей ученице. Но сейчас он уже перестал понимать, что положено, а что нет, и послал все условности в далекие края. Когда его уже ничто не могло спасти, спасала она.

Особенно ему были дороги воспоминания о том, как она собирала его по кусочкам после войны. Как не позволяла анбу Данзо находиться внутри палаты, чуть ли не пинками выставляя их в коридор. Странно, он ведь всегда ненавидел госпитали.

Он вспоминал, как она до последнего защищала их с Наруто права на слушаниях, несмотря на то, что ее собственный мир только что рухнул из-за смерти Саске.

Вся команда была уничтожена этим известием. Поэтому Данзо не составило труда провернуть все так быстро и эффективно — их троих оставалось только добить. Поэтому господин Хокаге с такой легкостью посадил под замок Наруто и Сакуру, и отправил Какаши в ссылку. И собственная слабость в тот момент пополнила его копилку сожалений.

Это было еще одной причиной, по которой он считал, что не имеет права даже думать о Сакуре. Пусть и прошло уже три года, он знал, что сильные чувства быстро не проходят. Знал не понаслышке.

Поэтому ее известие будто выбило почву из-под ног, и на секунду показалось, что планета резко сменила орбиту. Но в следующее же мгновение мир вернулся на свою ось.

Просто ей тоже одиноко.

Она знает, какое одиночество гложет его. И это не больше, чем жалость. И стремление убежать от собственной тишины. От этих мыслей почему-то становилось противно и горько. И хотелось сжать пальцы на горле человека, который довел их всех до этого существования. Но разум быстро взял верх над чувствами. Его всегда учили, что эмоции только мешают шиноби.

Как она всегда говорит? «В профилактических целях».

Значит, в профилактических целях...

Сакура все прекрасно понимала. Она могла бы назвать это «синдромом Орихиме и Хикобоши», когда чувства между влюбленными усиливаются из-за различных препятствий между ними. А в отсутствии этих препятствий может вдруг оказаться, что чувства существовали лишь в распаленном воображении. Она не питала по этому поводу никаких иллюзий, полагая, что стоит на краю бездонной ямы, схожей с пропастью по имени Саске, из которой она смогла выбраться, но только после того, как оставила там половину сердца. Сейчас она была сильнее и умнее. Сейчас она могла защитить себя. Но сложно было думать так рационально по ночам, пытаясь уснуть, но вместо этого мучаясь мыслями и воспоминаниями и стараясь не выть от тоски по единственному мужчине. И, в конце концов, девушка сдалась. Какая, к черту, разница рационально ли это? Какая разница, если у него и выбора-то никакого нет: уже три года он практически не общался ни с кем, кроме нее. Она знала, как он смотрит на нее. Знала, что сама уже давно хочет стать ближе, чем просто друзья. Так есть ли смысл отнекиваться? Ведь все это только их дело и ничье больше. Они оба страдают от одиночества, так почему бы хоть на одно безумное мгновение не исправить это? И на этом острове можно было не думать о правилах, забыть обо всех, можно стать просто мужчиной и женщиной. Остров не требовал от них ничего большего.

Так что когда Сакура сообщила Какаши, что остается и прочла в его глазах понимание, сложно было сдержать дрожь от того, как изменился его взгляд. Ее горло вдруг пересохло, а ладони, сжимающие деревянные мечи, вспотели. И, боже милостивый, это не было мечтой или фантазией, она действительно стояла здесь, рядом с ним, на холодном соленом ветру, и их разделяло не больше шага.

Но еще рано паниковать или радоваться. И хватит уже об этом всём думать. Слишком много она думает.

Какаши все еще с легкой неуверенностью в голосе спросил:

- Как ты это провернула?

Сакура не стала скрывать победной улыбки:

- Не стоит недооценивать три года знакомства с портовыми ребятами, и их семьями, и прибывающими-отбывающими, и главой порта. И многими другими людьми. Связи, Какаши, в наше время многое значат, - и она игриво подмигнула ему.

- Но анбу Данзо... - начал было джонин, но девушка его перебила:

- Данзо перестал посылать мне вслед сопровождение десять месяцев назад. Видимо понял, что лишь зря тратит людей и время.

Она поймала на себе его удивленный взгляд.

- И ты выжидала десять месяцев?

Сакура еще раз ослепительно улыбнулась:

- Ты сам учил меня терпению. И потом, надо было, чтобы по этому берегу прошло настоящее штормовое предупреждение. И Данзо не узнает, что у нас был только дождик, потому что по всем запросам ему будет приходить один ответ — шторм, и...

- И любой, кого он пошлет в порт, чтобы проверить, проведет минимум сутки в пути, - закончил за нее Какаши.

- Да. А к тому времени я уже отправлюсь в Коноху.

Какаши покачал головой и улыбнулся:

- Ты же знаешь, что в твоем плане полно дыр.

- Не важно. Мне надоело плясать под его дудку. Теперь уже жители деревни взбунтуются, если Данзо запретит мне навещать тебя. А все почему? - и тут ее улыбка стала поистине дьявольской. - Прочные, прочные связи.

Мужчине стало весело, и он по давней привычке положил руку ей на голову и потрепал волосы:

- Сакура, ты, кажется, становишься опасной! - это заявление шло вразрез с его действиями и с совершенно детской обидой, написанной на ее лице за то, что он взлохматил и так уже достаточно пострадавшую прическу.

- Что значит «становлюсь»?! - с негодованием воскликнула девушка и попыталась стукнуть джонина боккеном, но тот, тихо посмеиваясь, легко увернулся. Концентрация для нормальной тренировки полностью испарилась, поэтому они, недолго думая, решили отправиться в дом, пообедать и отдохнуть.

Сакура шла к дому по мягкому мху, покрывающему каменный пласт острова, где уже не росли деревья. Она утопала в шуршащем мхе по щиколотку и изредка нагибалась, чтобы сорвать последние в этом году ягоды. Ей нравился их неяркий и нежный вкус, и девушка с наслаждением закрывала глаза, смакуя каждую черную ягодку. Она вспомнила, что каждый раз к ее приезду на столе Какаши вдруг оказывалась мисочка, полная ими, хотя Сакура прекрасно знала, что эти ягоды ему не очень-то нравятся.

Девушка обернулась на мужчину, идущего в нескольких шагах от нее. Он как-то сосредоточенно смотрел на нее, но при этом словно был потерян в своих мыслях, а поймав ее взгляд вдруг смутился и отвернулся. Сакура перевела глаза на море и произнесла:

- Так похолодало... Теперь и не искупаться, - и после небольшой паузы продолжила. - Но летом тоже сто раз подумаешь, прежде чем в воду лезть.

Джонин проследил за ее взглядом и пожал плечами:

- Погодка здесь не для купания. Хотя, да. Жаль.

Сакура улыбнулась и закинула в рот последнюю ягоду.

Во время обеда атмосфера была чуть более напряженная, чем обычно. Точнее, Сакуре казалось, что она сидит на иголках — примерно так. Они оба уже быстро приняли душ после тренировки. Вода оказалась еле теплая, поэтому девушка была чрезвычайно рада горячей еде. Но сейчас ей кусок в горло не лез. Потому что теперь, когда Какаши знал, от его взгляда ее бросало то в жар, то в холод, несмотря на то, что поведение его совсем не изменилось. Изменилось только то, что она сама думала обо всем этом. Куноичи знала, что изводит себя, просто не могла остановиться. Поэтому она решила вновь взять ситуацию под свой контроль. Девушка снова широко улыбнулась:

- Я тут собираюсь устроить вечеринку, вход только по специальным приглашениям.

Мужчина приподнял бровь:

- И много там будет народу?

Девушка всплеснула руками:

- Толпа! - она начала демонстративно загибать пальцы. - Во-первых, ты. Еще я. Ну там... Не  знаю, - она нахмурилась. - Духи предков?

Какаши скривил полуулыбку:

Сакура еще раз хищно улыбнулась и, достав из кармана знакомый свиток, в котором обычно возила контрабанду, сказала:

- Думай быстрее: на нашей вечеринке клювом не щелкают, - с этими словами она раскрыла печать в свитке, и в клубе дыма возник ящик, в котором что-то тихо звякнуло.

Раскрыв коробку, Сакура достала две бутылки, в которых плескался виски его любимой марки.

Какаши покачал головой:

- Ты умеешь убеждать, - и его улыбка стала еще шире.

Сакура встала на цыпочки, чтобы достать бокалы с верхней полки, и сказала Какаши включить музыку. Какая вечеринка без музыки? Он направился к радиоустановке, расположившейся у стены в гостиной, которая одновременно являлась и кухней, и столовой. Радио было довольно мощное, созданное специально для связи с материком и с проходящими кораблями. Оно, в основном, и съедало электричество, вырабатываемое маленьким ветряком на вершине маяка. Рядом с радио стоял пульт управления лампой, который на деле оказывался обыкновенным выключателем. Сюда же Какаши определил свой проигрыватель. Он не знал, что Сакура захочет слушать, поэтому включил сборник песен, присланный ему примерно год назад Аяме-сан из Ичираку.

Он не знал, что думать. Точнее, все его мысли то и дело возвращались к тому, что все происходящее слишком неправильно, слишком исковеркано. И поэтому он хотел поскорее напиться, надеясь заглушить этот тоненький голосок, который твердил, что это очередная непоправимая ошибка, и что он никогда этого себе не простит.

Силой воли он заставил замолчать этот голос и другие. Сакура была взрослой женщиной, способной решать за себя. И это решение она приняла абсолютно самостоятельно, так что хватит трусить, пора взять, наконец, себя в руки.

Какаши опустился на стул напротив девушки, наблюдая, как изящно она разливает по их бокалам алкоголь. Не все уроки Куренай прошли даром, хотя Сакура клялась, что все еще ждет того дня, когда ей понадобятся знания о том, как красиво расставить цветы в вазе. Она подняла свой бокал в воздух, Какаши последовал ее примеру.

- Ну, за встречу! - они чокнулись, и девушка, улыбнувшись, опрокинула виски в рот.

В голове у джонина пронеслось, что свою манеру пить девушка явно переняла у одной блондинки, которой вздумалось поваляться в коме. А потом вспомнил, что хотел перестать думать, и одним глотком осушил свой бокал.

После еще нескольких тостов в стиле «За Коноху!», «За здоровье нас и наших друзей!» и «За то, чтобы Данзо объелся ядовитыми грибами!» они уже не так сильно нервничали, и разговор постепенно перетек на байки, которых у Какаши скопилось немало за долгое время службы. Сакура в долгу не оставалась и рассказывала ему анекдоты, ходившие в кругу медиков. К тому времени, как опустела первая бутылка, они оба уже полностью расслабились и достаточно похохотали. Сакура предложила перейти на саке, выудив из своей волшебной коробки маленькую глиняную бутылочку. Какаши, ранее заглянувший туда, насчитал там по бутылке шампанского и текилы, и по паре бутылок разных красных и белых вин. В общем, Сакура на славу постаралась, сказав, что не знала, чего именно им захочется, и поэтому решив взять всего понемногу. Какаши был не против отведать саке, решив, что после него можно будет почать бутылку Токая.

Мужчина прекрасно понимал, почему Сакура решила напоить их обоих. Конечно, выпивка позволяла расслабиться и не мучиться ненужными мыслями, но тут была и более глубокая причина. Алкоголь был своего рода запасным выходом, на случай, если вдруг один из них поймет, что все это ошибка. Можно будет с чистой совестью сказать «Прости, я был пьян» и — вуаля — волшебным образом проблема решается. И не так уж важно, что они оба знают весь механизм этого решения.

Какаши вздохнул и выпил еще рисового напитка: если он до сих пор мог с такой ясностью анализировать их ситуацию, ему явно потребуется больше выпивки, чтобы перестать думать.

Сакура была в том же положении, что и ее бывший учитель. Видимо, ночные посиделки с Цунаде-шишо выработали в ней серьезную сопротивляемость к действию алкоголя. Да, она чувствовала приятное тепло, разлившееся по телу, но мыслила с прежней ясностью, и знала, что все еще не промахнется в муху с пятидесяти шагов. Хотя после нескольких глотков любимого напитка Пятой, Сакура мысленно сократила количество шагов до сорока. Да, с сорока, пожалуй, не промахнется.

Когда она планировала все это, Сакура конечно же предполагала, что играет на руку Данзо. Что вполне вероятно, посылая ее каждый месяц к Какаши, Хокаге ждал именно такого исхода. Может быть, он хотел шантажировать кого-то из них? Но чем? В деревне никто не удивится, узнай, что между ними что-то было. Это вроде бы воспринималось уже как свершившийся факт. Но что еще Данзо мог получить из всего этого?

Голова начинала болеть, когда она пыталась думать об этом всем. Но сейчас ей уже не было никакого дела до того, что там господин Шестой замышлял. Сакура хотела вылезти из-под колпака, хотела принимать свои решения, хотела, чтобы ее друзья жили так, как они того заслуживают.

И вновь ее мысли вернулись на проторенную дорожку «если бы». Если бы на том треклятом собрании старейшины, эти напыщенные индюки, приняли другое решение, все было бы по-другому: Какаши был бы на месте Данзо, и все было бы правильно. Так, как должно быть. Но тогда... Она взглянула на мужчину, потягивающего токайское вино и погрузившегося в свои мысли. Между ними тоже все было бы по-другому, верно? Ни острова, ни маяка, ни этого вечера. Дружили бы они так же, как сейчас? Чувствовала бы она к нему то же, что сейчас?

Вдруг Сакура со всей ясностью представила себе, как это было бы, будь все по-другому. Он был бы Хокаге, Наруто — следующий в очереди. Она помогала бы обоим, и они точно остались бы друзьями. Долгие вечера, проведенные вместе, сблизили бы их. И, она знала, точно так же она влюбилась бы в него. Точно так же сделала бы первый шаг, пригласив на свидание. И было бы то же вино, и та же музыка. И были бы такие же они.

Сакура улыбнулась своим мыслям: хотелось верить, что все происходящее сейчас — события не вынужденные обстоятельствами, а закономерность. Что во всех вариантах вселенных они находили путь друг к другу.

И тут Сакура поняла, что уже чертовски пьяна, если ей в голову лезет такая романтическая чушь. А сослагательное наклонение, она знала, существует только в будущем времени. Это значит, что все еще может быть: свидания под звездами, и совместные тренировки с его собаками, и еще множество всяких мелочей. Все может быть. Когда его ссылка кончится. Если чувства, этот ее «синдром», еще останутся. Там, в будущем, все может быть.

А здесь, сейчас, она улыбалась и наслаждалась хорошей компанией и вкусом вина. Здесь и сейчас тоже было весьма недурно.

- О чем ты думаешь? - спросил Какаши, не выдержав больше вида этой загадочной улыбки, которая творила что-то забавное с его внутренностями.

Сакура подняла брови, видимо, удивившись вопросу, но потом вновь озарила его улыбкой:

- Я думаю, что на его месте должен быть ты.

Он моментально понял, о чем речь. Конечно, джонин знал, между чьими кандидатурами старейшины тогда выбирали. Но, если говорить честно, он не горел желанием занять это место. Слишком много он знал о том, что проходит за кулисами политических театров, слишком хорошо знал, как работает эта машина. В конце концов, он половину жизни отслужил в Анбу: кому, как не ему, знать о грязных делах, в которые обычных жителей деревни не посвящали? Поэтому Какаши отдавал должное мужеству Наруто, который, даже испытав все прелести политических дрязг на собственной шкуре, все еще не растерял желания быть Хокаге. Но сам джонин думал, что из другой материи соткан. Не его это призвание. Да, несомненно, если бы деревня потребовала, он принял бы этот пост, но лишь из чувства долга.

Так что для Какаши это был еще открытый вопрос, кто на чьем месте должен быть. Но в одном он был уверен:

- Зато я точно не хотел бы, чтобы Данзо оказался на моем.

Сакура нахмурилась сначала, не понимая, но потом глаза ее расширились, а щеки покраснели. Мужчина тихо посмеялся в свой стакан. Этот вечер, эти разговоры, это вино и эта девушка. Нет, прямо сейчас он никому бы свое место не отдал.

Она рассказывала ему о том, как Ино обвинила несчастного Шино в смерти своих тюльпанов, мол, его жуки их сожрали, а сам Абураме что-то уж подозрительно часто ошивался у ее магазина. Еле-еле парень смог доказать, что его жуки тут ни при чем, что они предпочитают чакру или на худой конец человеческую плоть, и помог ей найти настоящих вредителей. А потом тихо пригласил на свидание, объяснив, почему зачастил в ее магазин.

Брови Какаши поползли вверх:

- Яманака Ино и Абураме Шино? Не верю.

- По моему впечатлению Ино и жуки вещи несовместимые.

Сакура покачала головой и улыбнулась:

- Мы сражались против армии восставших мертвецов. После этого бояться жуков как-то глупо.

Джонин поразмыслил и кивнул, а про себя подумал, что пора бы уже перестать недооценивать девушек этого поколения. Помнится, еще в начале службы в Анбу Анко преподала ему хороший урок о том, чем чревата недооценка женщины.

Сакура рассказывала еще о том, что происходило в деревне, а его внимание ускользало от слов, и он сосредотачивался на мелодичных переливах ее голоса, на том, как двигались ее губы, как волосы падали на лицо.

Они оба напились, он видел это. Цель достигнута, как говорится. Что теперь?

Он вспомнил первые месяцы здесь. И пустоту. Абсолютную пустоту ненужности, бесцельности и беспомощности. А потом появилась она, и с ней появилась жизнь. С ней вернулся свет и вернулись стремления, замыслы и сама суть. И ему казалось иногда, что она приезжает не раз в месяц, а раз в сто лет. Глупо, конечно, но ничего не поделать: одиночество играло в злые шутки с его воображением.

Какаши стал замечать, что начал разговаривать с Укки-саном. Он и раньше иногда обращался к растению (не зря же дал ему имя), но еще ни разу не делал этого вслух. И тогда он впервые подумал, что ему не нужен врач, ему нужна Сакура. Впервые в жизни он позволил себе допустить мысль о том, как сильно ему необходим другой человек.

Многое, казалось, потеряло смысл тогда, в первые месяцы ссылки. Какаши начал задумываться, зачем он бреется, если его лицезреют только чайки. Зачем он продолжает носить эту маску? Кому здесь есть дело до его лица? Он тогда впервые после прибытия на остров почувствовал жгучее желание напиться. Он пошел на кухню, выудил привезенный Сакурой подарок от Генмы (все тот же виски) и выпил полбутылки. Позже ему стало стыдно своей слабости, и он так и не рассказал об этом Сакуре.

Здесь его мысли часто возвращались к отцу. Окружающие с самого детства твердили ему, что они похожи, как две капли, и вот теперь, словно по жестокой иронии, Какаши повторяет его судьбу. И теперь он понимал Сакумо, лучше, чем когда-либо. Какаши привык жить с чувством вины, это было его неизменное состояние. Но, тем не менее, он знал, что исправить прошлое невозможно и единственное, что ему подвластно — это непоколебимая воля не совершать больше таких ошибок. Но на этом острове чувство вины было другим, оно нависало, гнуло спину, затопляло собой каждую клеточку его тела. Каждый миг наяву напоминал о совершенных им ошибках, и не было никакой возможности что-либо исправить, как-нибудь искупить. Теперь он знал, каково это — жить с таким грузом. Знал, и потому больше не винил отца за то, что тот не выдержал. У Сакумо не было никого, кто поддержал бы, ведь мать умерла несколькими годами ранее. Она не могла приезжать раз в месяц.

Какаши не винил отца, теперь он понимал. Но он знал, что не сломается, не позволит себе. Он так отчетливо помнил тот день, когда вернулся из Академии и, войдя в дом, услышал только тишину. Почему-то именно тишина показалась ему неправильной, хотя в их доме никогда не было шумно с тех пор, как мама умерла. Он шел, ведомый тишиной и холодом по коридорам дома, таким знакомым, но таким пустым и пугающим. Остановившись перед дверью в кабинет отца, он закрыл глаза и случайно вдохнул этот запах, который никогда не забудет. Тяжелый, соленый с привкусом железа. Запах крови. Как долго он стоял там, не смея постучать — зная, что уже никто не услышит, не смея отодвинуть дверь — зная, что он там  увидит? Достаточно долго, чтобы онемели руки и ноги. Чтобы весь мир пропах соленым железом. Раздался громкий звук: быть может крикнула птица — он дернулся и порвал тонкую рисовую бумагу. И там, в разрыве, мельком разглядел темный силуэт, сгорбившийся и чуть завалившийся на бок. Вокруг белели листы бумаги, но он видел не их, а только черную лужу, пропитавшую циновки.

Он бежал без остановки, пока вдруг не оказался в чьем-то доме с чашкой чего-то горячего в руках. Он говорил, совершенно четко, не сделав ни одной ошибки, он говорил, что, где и как. Потом ему позволили пойти умыться. Он и не заметил, как начал и перестал плакать. И там, в ванной комнате чужого дома он увидел свое отражение. На него смотрели глаза отца, покрасневшие и уставшие, и ужасно пустые. Мертвые. И больше он никогда не хотел видеть своего лица.

Он переехал в крошечную квартиру, где первым делом снял все зеркала. С тех пор и до тридцати лет он избегал своего отражения, снимая маску только по необходимости. Почти всю свою жизнь он ненавидел собственное лицо.

Но многое произошло в жизни Какаши, что постепенно меняло его отношение к отцу, к себе и к тому, что принято называть «путем Шиноби». Постепенно страхи и ненависть отступали, чтобы дать место другим чувствам. Тем, что он испытывал, когда она смотрела на него так. Смотрела без отвращения, злости или обиды, хотя он был во многом виноват перед ней. Смотрела в его глаза, смотрела на его лицо. Улыбалась ему, хохотала над чем-то, и он, пропустив шутку, неловко кривил губы. Знала бы она, как дорог ему этот открытый и смелый взгляд.

А что же маска? Маска давно перестала быть символом отречения от самого себя и своей семьи. Но мужчина продолжал носить ее, потому что она уже стала частью него, и здесь, на этом острове, служила ниточкой, ведущей к прежней жизни. Пока он носил маску, он не сдавался. И только перед Сакурой снимал ее, потому что так казалось правильнее. Потому что Какаши хотелось, чтобы девушка смотрела на него.

И, Боже, как он напился, если в голову ему лезет вся эта дребедень.

Сакура вскакивает вдруг, мгновение борется с пошатнувшимся миром, но тут же хватает его за руки и тянет куда-то. Он не пытается сопротивляться, хотя встать вдруг становится сложнее, чем он предполагал. Его ноги идут не туда, куда надо, и он чуть не заваливается на нее, а она все еще смеется, она не переставала смеяться, и тянет его на середину комнаты, твердя: «Танцевать! Танцевать!».

Смутно он узнает мелодию — какой-то шлягер его молодости, медленный танец. Сакура, покачнувшись, поворачивается к нему, ослепительно улыбается и кладет его руки себе на талию, а свои — на его плечи. Какаши слишком удивлен, чтобы серьезно сопротивляться, да ему и не хочется. Все это вдруг слишком приятно, чтобы прекращать. И плевать, что они оба спотыкаются и сносят мебель. По крайней мере, он умудрился не оттоптать ей ноги.

Ткань ее кофты скользит под ладонями, когда он прижимает ее ближе. Она уже обнимает его, а ее ноготки царапают шею. И его рука вдруг оказывается на ее бедре, гораздо ниже положенного, и он окружен запахом ее духов, и тепло ее тела так близко. Стоит лишь чуть-чуть опустить руку, он знает, нащупает подол юбки. Стоит лишь чуть-чуть опустить голову — ее лицо так близко, он чувствует, как ее дыхание щекочет кожу. Вот оно —  осознание приходит запоздало — вот оно. Сейчас так легко соскользнуть в омут ее зеленых глаз, забыться и позволить себе все, о чем он так долго мечтал... Но в этот самый момент Какаши стремительно трезвеет, потому что все же не может принять эту «профилактику».

Он вдруг путается в своих ногах, неловко разворачивается с девушкой в руках, и они оба врезаются в книжный шкаф. Сакура оказывается зажата между его телом и полками, но он не торопится освобождать ее: ему необходимо кое-что выяснить. От удара несколько книг свалились на пол, но ему все равно. Все, что он видит, это ее большие удивленные глаза, которые, он уверен, не способны лгать.

- Сакура, - он шепчет, но снова замолкает. Как об этом спросить? И стоит ли спрашивать? А если все-таки окажется, что нет ничего, кроме жалости и одиночества? Он опускает голову, не зная, что сказать, не зная, что хочет услышать. И чувствует прикосновение, прохладное и невесомое, на своей щеке. Медленно он поднимает на нее взгляд. И там, в глубине глаз, цвета того же неугомонного моря, что окружает их сейчас, читает те же вопросы, те же сомнения. Она сама не знает, что это. Но уж точно не жалость.

Он срывается, но она прижимает холодные и дрожащие пальцы к его губам, медленно качает головой. Она находит его ладонь и сжимает в своей. Тянет его за собой, лишь слегка, давая возможность в любой момент сделать шаг назад. Она говорит тихое «Идём?» и направляется во вторую комнату. В спальню. Один шаг за другим, он идет вслед за ней...

Это не было так, будто она проснулась однажды утром и поняла, что сходит по нему с ума. Нет, в смысле, было что-то похожее, но все же, размышляя о своих чувствах, Сакура поняла, что это был 

. Длительное изменение, движение, подвластное собственному ритму и времени. И теперь она уже не могла вспомнить момента, когда оно началось. Может быть, в тот день, когда она провожала взглядом его спину, пока конвой уводил его из деревни? Или тогда, когда он лежал на больничной койке, разбитый, израненный, но все-таки живой? Или на войне, когда вдруг Учиха Обито начал рассказывать, и говорил, говорил, и все слушали не в силах оторваться. Когда она узнала о его прошлом, может быть, именно тогда ей показалось, что он стал чуточку понятнее, чуточку ближе. Или в тот момент, когда она увидела его имя в списке тех, кто умер на поле боя и был возвращен к жизни Пейном? Помнится, тогда ее зрение на секунду потемнело, но она решила, что дело в усталости. А сердце — оно и так болело за каждого ее товарища. Или еще раньше? Возможно, все это время их отношения меняли форму, чтобы превратиться в то, что происходило прямо сейчас, в эту самую минуту, когда ее рука сжимала его ладонь.

. Ей казалось, что дрожит сама ее кожа, что она чувствует каждое свое нервное окончание. И что колени вдруг превратились в желе, а воздух в воду, потому что дышать стало невозможно. И это было странно, потому что она была медиком, и знала человеческое тело вдоль и поперек, а членов собственной команды за прошедшие годы успела разглядеть чуть ли ни во всех ракурсах. Кроме того, у нее уже был опыт такого рода. Да, не самый обдуманный ее поступок, но чисто физиологически все было так, как она и предполагала. Поэтому паника, затопившая ее с ног до самой макушки не могла быть рационально объяснена. Хотя, возможно... Вероятно, дело было совсем не в физиологических процессах. Дело было не в функциях тела. Ее так сильно страшила 

. Настоящая, ничем не ограниченная близость двух людей. Она знала — они будут не просто обнажены друг перед другом. Нагота будет лишь дополнением к чему-то другому, гораздо более важному. Было так страшно — перед ним, но было так хорошо — потому что с ним.

Сакура не успела додумать все эти мысли из-за того, что короткий коридор, отделявший гостиную от спальни, вдруг кончился, и она очутилась в полумраке его комнаты. Какаши сделал последний шаг внутрь и оказался прямо у нее за спиной. Девушке казалось, что ее сердце галопом выскочит прямо через горло, и она знала, что он ощущает ее дрожь, и от этого становилось еще хуже. Но Сакура уже давно научилась не подчиняться страху, она сумела научиться переплавлять свой страх в злость, в раздражение, в любую другую эмоцию, которая могла помочь использовать эту энергию в ее пользу. Так же она намеревалась поступить и сейчас, превратив страх в смелость. В страсть. Девушка развернулась на месте и тут же встретилась с внимательным взглядом мужчины. Почему даже сейчас он казался таким спокойным?! Это было нечестно! Сакура сглотнула и чуть подалась вперед. Ее ладонь легла на его грудь. Ах. Не такой уж спокойный. Биение сильного сердца, такое же быстрое, как у нее, придало Сакуре уверенности, и она, выдохнув и закрыв глаза, поднялась на цыпочки. Но тут желейные коленки подогнулись, и девушка вновь опустилась вниз. Она сжала его свитер и уперлась лбом в широкую грудь.

- Прости, - проговорила Сакура зажмурившись. - Я немного волнуюсь. Сейчас...

Какаши продолжал стоять, не шевелясь, давая ей время собраться. Она прислушивалась к мерному дыханию (чуть более мерному, чем обычно, будто он делал усилие дышать ровно) и чувствовала, как успокаивается. Его присутствие всегда успокаивало ее, будь то битва на вражеской территории или ночь, проведенная на болоте в компании комаров и пиявок. Рядом с ним девушке всегда было чуть спокойнее, чуть легче на душе. Наверное из-за того давнего обещания: «Все будет хорошо,» - он сказал ей однажды. И пусть ему не всегда удавалось сдержать это обещание, Сакура знала, что может положиться на него. Так почему же она так боялась сейчас? Ведь если она привыкла доверять ему свою жизнь, то может довериться и во всем остальном...

Губы девушки расплылись в улыбке, и она вновь подняла взгляд на мужчину. Он все так же смотрел на нее. Нет, Какаши смотрел совсем, 

 по-другому. И Сакура опять ощутила мурашки, пробежавшие по коже. Она медленно подняла руку и провела ладонью по его щеке. И то, как он зажмурился и резко вдохнул от ее прикосновения, затронуло глубокую струну внутри нее, и Сакура поняла, что хочет большего. Она 

 эти прикосновения и эти вздохи, и все, что он готов дать ей. Так что в следующую секунду она вновь закрыла глаза и, отбросив все сомнения, подалась вперед.

Это было безумием. Сладким, как мед, и острым, как клинок, безумием. И когда ее губы, наконец, коснулись его, он понял, что совершенно беспомощен перед этой удивительной силой. Мгновение Какаши был абсолютно и бескомпромиссно счастлив в своем безумии. Чувство, которое он не испытывал так давно, что уже забыл каково это — быть счастливым. И поэтому в следующий момент он отстранился, изумленный пронзительностью ощущения. Но когда факт реальности происходящего отпечатался в опустевшем разуме, мужчина больше не мог держать себя в руках. Раньше он не хотел торопиться. Он не хотел торопить 

. Какаши был из тех, кто любил медленно изучать женское тело, любил находить все правильные точки, которые доводили его партнерш до изнеможения, любил постепенно поднимать женщину на самый пик, чтобы сила падения лишала рассудка. Но сейчас он потерял всяческое самообладание. Его руки тряслись, а голова кружилась, и мельком возникла мысль: «Как в первый раз». И это действительно было как в первый раз. То же волнение, неуверенность и безудержное желание.

Его руки сжали ее талию, и Какаши притянул девушку ближе к себе, вновь и вновь целуя ее губы. Он ощущал ее дрожь, и чувствовал, что теряет голову, теряет всяческий контроль, но не мог, не желал останавливаться...

Еле сдерживаемая страсть его прикосновений, сила, сокрытая под тонкой оболочкой и то отчаяние, с каким он буквально набросился на нее, испугали Сакуру. Она знала, что чрезвычайно глупо бояться человека, обладавшего железным контролем над своими эмоциями и телом. И он никогда не сделал бы ничего против ее воли. Девушка понимала, что стоит хотя бы жестом показать, что её что-то не устраивает, и мужчина тут же остановился бы. Но все же в какой-то момент ей стало немного страшно. И она вдруг поняла, что боится неизвестности. Сакура не знала, 

 это будет. Не знала, каким будет его следующее движение. Это не было тренировкой, где у нее был шанс предсказать его следующий шаг. Прямо сейчас он полностью доминировал над ней, и именно от этого девушке, привыкшей к ощущению собственной силы, становилось чуть-чуть не по себе.

Но в то же время эти чувства были схожими с теми, которые появлялись во время боя с новым непредсказуемым противником. Этот адреналин в крови и 

 к игре, правил которой она еще не знала.

Сакура закрыла глаза, позволяя себе расслабиться и отдаваясь на волю его желаниям. В конце концов, надо было протрезветь. Надо было проснуться и понять, что все её мечты так и останутся мечтами. Когда он вернется в деревню, она ему будет не нужна. А это значит, что у нее есть только сегодня, только сейчас. И все остальное не важно.

Он тяжело дышал, уткнувшись носом в изгиб ее шеи. Недавний экстаз все еще звенел в теле, но теперь вернулась ясность мысли, а с ней и чувство вины.

- Прости, - пробормотал мужчина, не смея взглянуть в ее лицо.

- Ничего, - он почувствовал, как она пожала плечом.

Сакура лежала, ощущая вес его тела, его тепло, его дыхание, и все это казалось немного нереальным. Хотя чувство, распалившее всю ее изнутри, доказывало, что все было на самом деле. Ничего страшного, что первый блин комом. Три года воздержания любого мужчину сделают немного... поспешным.

- Хаа, нет, так не пойдёт. Мне надо срочно восстановить свою репутацию, - он все же приподнялся на локтях, чтобы посмотреть на нее. Ее глаза блестели, а волосы разметались по подушке, и он почувствовал, что еще не скоро сможет утолить свою жажду прикосновений.

- Ты сейчас какую версию имеешь в виду?

Маяк

Содержание

1.

2.

3.

4.

5.

6.

Эпилог

Комментарии (0)