Мирцелла Ланнистер никогда не стремилась быть ближе к короне, её всегда вполне устраивало её положение вдали от интриг, что помогал плести её отец, однако, несмотря на это, это не помешало ей попасть под взор старшего сына Визериса I Таргариена. К тому же у обоих было общее прошлое, наполненное детскими забавами и небольшой детской влюблённостью, которую пресекла Алиссента Хайтауэр, что решила, будто бы брак между Эйгоном и Хелейной сулит хоть что-нибудь хорошее и они, может, будут счастливы, к тому же это гарантировало ей, что её дочь не выйдет замуж за бастардов её падчерицы. Только вот на деле ничего хорошего не получилось, и старший принц всё больше и больше стал напиваться до потери сознания, а принцесса стала чувствовать себя загнанной в клетку, из которой теперь уж точно не получится выбраться. Мирцеллу же, в свою очередь, отец поначалу старался спровадить подальше от семейки Таргариенов и обратить свой взор на других молодых – и не очень – лордов Королевской Гавани. Но только вот сложилось так, что спустя даже пару лет она так и не нашла себе мужа, за что отец на неё сердился. Тиланд, безусловно, любил свою единственную дочь, но он прекрасно понимал, что ей будет лучше где-то в другом месте, поодаль от всего этого, и совершенно казалось неважным, насколько это было бы выгодно. Хотя моментами и всплывали столь корыстные мысли, от которых должно становиться тошно, но она просто ребёнок, который даже в политике толком не смыслил. Да и ко всему прочему, моментами Ланнистеру казалось, что его желание держать её поодаль исходит от другого — всё её существование напоминало о том, кого он лишился, а с этим было труднее, чем с тем, чтобы проявлять к девушке какие-то отцовские чувства, в которых он был скуп.

А спустя достаточное количество лун Королева Алиссента чуть подуспокоилась, и случилось это тогда, когда Рейнира Таргариен предпочла уехать на драконий камень, тогда же она даже начала выказывать некое снисхождение по отношению к Мирцелле, тогда-то молодой львице стало ясно, что дело было вовсе не в ней, однако это не мешало таить небольшую обиду на Королеву. Пускай она это особо никак не демонстрировала, всегда была вежлива с ней, в некотором роде уважала её, но то чувство, поистине чёрное, жило так глубоко внутри неё, что нужно было бы постараться, дабы отыскать его. Главное, что оно существовало просто потому, что своим решением она не только Ланнистер разбила, но ещё и своих детей, которые и без того страдают.

Недолюбленные и сломанные.

Чуть позже, по чьему-то приказу – она не знала, замешан ли здесь её отец или же королева просто решила сгладить углы – Мирцеллу сделали чашницей короля и, казалось бы, всё надо забыть, жить дальше и, может, обратить своё внимание на младшего принца, что стал чаще уделять ей внимание, да и отец просит хоть присмотреться к нему. Будто бы пытаясь их свести. Возможно, Эймонд действительно не был ужасным вариантом, да и тогда она была бы сама принцессой, а какая девочка не мечтает об этом? Правда, каждый раз, когда она наливала вино Эйгону и пересекалась с ним взглядами, то тут же забывала о всех наставлениях отца, даже позволяла иногда разделить со старшим принцем кубок вина, словно это глоток свежего воздуха. Это было совершенно неправильно, и за такое все семеро обязаны её покарать, только вот ей в эти моменты было абсолютно всё равно, казалось, они с Эйгоном уже перешли ту точку невозврата, ещё будучи детьми, что решили стащить с кухни вино и напиться до такого состояния, до которого люди с их положением не должны. 

Совершенно неправильные

. Ей было всего четырнадцать, но помнит она этот день, будто бы это было только вчера. Слишком отчётливо он въелся в память, слишком много нового она для себя открыла.

Вечно пьяный развратник и бесчестная леди, которая явно не печётся о своей репутации. Дуэт, который создан был друг для друга, но который не станет явью, и неважно, насколько сильно Эйгон будет сжимать её талию до синяков, боясь, что ещё чуть-чуть и она растворится в воздухе. Им не быть вместе ни в одном из всевозможных исходов, как ни старайся. Септон, да и матушка тоже, ни за что не позволит разорвать брак между ним и Хелейной, никто ведь даже не обращает внимание на то, насколько несчастны принц и принцесса — они лишь фигуры, которыми умело управляет то Отто, то Алиссента, от которой и не услышишь столь заветных: «Я люблю тебя»… От Визериса он даже не рассчитывает услышать что-то подобное, ибо слишком прочно у него в голове заела Рейнира — истинная наследница престола и будущая королева семи королевств. Поэтому всё, что ему остаётся, ходить по распутным девам, пить вино, желать девицу Ланнистер, что готова ему отдаться, казалось, где угодно. Он привык к такому порядку, а она привыкла к громким слухам, что является личной шлюхой, фавориткой, будущего короля – ведь пока Рейниры нет, они все могут его так именовать – Эйгона II, второго своего имени. Даже тут не первый. Его уже не воспринимают всерьёз, надежд особых не возлагают, но всяко лучше, чем женщина на троне. К тому же таким, как он, будет очень просто манипулировать, и, возможно, именно из-за этого ему и дают столько вольностей.

Мирцелла искренне жалеет Эйгона, ибо та судьба, что подготовил ему дед, явно не та, которую он желает. В её глазах бесконечная печаль, всякий раз, когда она встречает его в пределах замка и вне, когда они тихо сбегают под покровом ночи, нарядившись простолюдинами, чтобы хоть мимолётно, но ощутить ту свободу, которая никогда не достанется им. Ей нужно бы стыдиться своих действий и тому прочему, ведь как бы ни так, но у Эйгона была жена, а Мирцелла являлась не более, чем любовницей, и неважно, как часто принц, будучи не в трезвом уме, станет заикаться о многожёнстве, ведь тот, чье имя он носил, имел пару жён, а ему нельзя? Ланнистер была грязной, гулящей девицей - так она себя называла, оставаясь в покоях наедине с собой. Единственное, чем она могла успокаивать себя и свою совесть, так это то, что Хелейна и Эйгон были чужими друг другу людьми, даже несмотря на их родство, они являлись незнакомцами, и брак их подкреплялся лишь обязательствами и ничем более.

Мирцелла всегда целует его первым, доказывая свои чувства и верность, что подарила ему безвозвратно. Ланнистер меж поцелуями шепчет признания в любви, обнимает крепко, прижимаясь к нему, потому что знает, что завтра этого не будет, что завтра они снова окунутся в осуждение и ненависть, будто бы никто из всего королевства не порочен, кроме них. Он всегда подолгу смотрит ей в глаза, заглядывая в самую душу, пытаясь понять, настоящее ли всё это, не фальшь, ибо здесь все чересчур отличные актёры. Ему важно это: знать, что любовь не нужно заслужить, не нужно купить, что она бывает просто так, лишь за то, что он есть. Ему важна сама Ланнистер, поэтому он и цепляется за неё так, как может, поэтому, даже уже не стесняясь лишних глаз, зажимает в самых укромных местах этого чёртового и столь ненавистного замка.

Ему хочется приписать Мирцеллу к святым, только вот она грешна, как и он. Эйгону хочется дать судьбу – для него и неё – куда лучше, чем есть сейчас, потому что даже высокое положение не даёт и крупицы счастья. Весь мир против них, но какая вообще разница, если они есть друг у друга? Какая разница, если они могут проводить время друг с другом, когда его жена-сестра ходит уже на сносях, нося их первого ребёнка. Первенца. Ему тот брак не нужен был ровным счётом, как и Хелейне, ему не нужна та семья от слова «совсем», да и не такой уж он и любитель всех традиций, чтобы исправно выполнять свой долг. Он в этом семействе чужой и ненужный, всё, что требуется от него - вовремя подставить свою голову, чтобы другие могли возложить на неё корону, от которой и толку никакого, ему тошно от статуса своего, ему тошно от самого себя и того, что своими поступками он отравляет жизнь не только себе и всей своей семье. Он видит, как Мирцелла время от времени мечется и места себе не находит, видит, но ничего не говорит. А зачем, когда есть они, излюбленный мех вина и совсем нет одежды. Эйгону нравится забываться, когда она гладит его по волосам, что-то шепчет себе под нос и смотрит на него с такой собачьей верностью, будто бы всё, что ей нужно — только он, пьяный развратник. Даже от шлюх он больше не получает никакого удовольствия, это становится чем-то совсем ненужным и чужим. Внутри что-то коробит, когда он видит другие голые женские тела… Они не такие, даже несмотря на, может, их идеальность. Они совсем не родные.

Шлюхи — не Мирцелла, и неважно, какой она развратной и податливой для него была. Неважно, что она вытворяла, лишь бы показать, что она всецело принадлежит ему.

— Давай убежим? — как-то предлагает она тихо, будто бы боясь собственных слов. Мирцелла удобно расположилась на его груди, приковав свой взгляд к какой-то картине на стене. В этот момент она боялась даже краем глаза взглянуть на Эйгона. Оно-то и понятно, если быть объективным, то её предложение вполне можно расценить как измену, а изменникам, нынче, полагается не что иное, как казнь. Она прекрасно знала это, но всё равно осмелилась, нашла в себе силы предложить то, что не даёт ей покоя и делает ночи бессонными. Ланнистер теряется в днях, сжимает кулаки до того, что кровь мелкими каплями падает на пол и плачет. Много, взахлёб, потому что понимает, как сильно она погрязла в том, в чём никогда и не стремилась быть. Мысль о побеге спонтанна и вызвана слухами о том, что Лейнор Веларион совсем не умер, а просто сбежал от той жизни, что тяготила его. Но это всего лишь ничем не подкреплённые слухи, что просочились в стены красного замка. — Куда-нибудь далеко, за узкое море, в вольные земли, где мы просто… никто, — последнее звучит чересчур обречённо, будто другого выхода и не существует.

Эйгон тянет с ответом и молчит настолько долго, что ей начинает казаться, будто бы принц и не слышал её вовсе. Только вот эту теорию разрушает тот факт, что она почувствовала, как он дёрнулся, когда вопрос был озвучен. Внутри Мирцеллы всё сводит, и мысли в голове с бешеной силой бьют в голову. Зря это она. Что вообще на неё нашло?! Она начинает готовиться к самому худшему, и желание встать, одеться и уйти начинает казаться самым наилучшим исходом, который только мог быть.

— Я подумаю, — наконец-таки осмеливается сказать он, голос слегка осипший из-за долгого молчания. Он правда обещает себе подумать, однако прекрасно понимает, что вряд ли удостоит её ответом на данный вопрос, оставив его где-то глубоко внутри, на самый крайний случай. Принц всё равно осознаёт, что вряд ли она снова осмелится вопрошать у него что-то подобное, а он сам вряд ли осмелится принять это предложение. Он трус, да и статус принца – безо всяких к нему вытекающих – ему даже нравится, привилегии и всё такое. Возможно, убежав, он и сможет стать хоть немного счастливее, но вряд ли он сможет когда-то узнать — слишком уж отчаянный этот шаг. Да и к тому же он привык к комфорту, а тот вряд ли светит ему где-то там, в вольных землях. Он не готов работать, он не готов зарабатывать себе на жизнь, он не готов уйти от матери, так и не получив хоть толики признания. Эйгон прикусывает губу, когда замечает, как ожила львица.

Сердце у Мирцеллы в груди словно затрепетало от этих слов, и надежда, подаренная Эйгоном, дала ей второе дыхание. Она приподнимается, опираясь локтями в не очень-то и мягкую постель. Ланнистер смотрит так пронзительно, что до него наконец доходит: он ломает всё, к чему прикасается, и она не стала исключением. Хочется пораскинуть мысли о собственном ничтожестве, но ведь сделать это можно и потом, времени у него ещё предостаточно, чтобы побыть наедине со всеми своими тараканами. Вечно молодой и вечно пьяный принц. Эйгон Ничтожный, так его должны прозвать. Впрочем, он даже отрицать это не станет, пустит всё на самотёк, как обычно. Он не хочет что-либо делать, чтобы как-то изменить собственное положение, репутацию, однако и оставаться таким навсегда тоже не очень-то и хочется. В конце концов, может, сейчас просто не его время? Может быть, чуть позже всё изменится и он сможет доказать всем, что не такой уж и ничтожный, что что-то да он может? Вдруг, спустя время о нём будут слагать легенды так же, как и Эйгоне Завоевателе, чье имя он носит? Это будет походить на сказку, но ему нравится верить, а сейчас, вера — почти всё, что у него есть. А ещё у него есть преданная львица, только вот его у неё нет, потому что, скорее всего, завтра он пойдёт в бордель к уже ненавистным и совсем неродным шлюхам. Может, они и не Мирцелла, но ему показалось это неважным. Теперь нет. После слов Ланнистер ему надо было прочистить голову, ведь с ними проще, он-то их не подведёт, не разочарует. Они не будут у него просить побег или что-то в этом роде, всё, что им нужно — деньги, а этого у него хоть отбавляй.

Серьезные отношения требуют трезвого ума, а этого он не сможет дать Мирцелле. Слишком ему нравится слегка кислый вкус вина, после которого всё тело было таким лёгким, а в голове оставалось не так уж и много мыслей. Хотя, признаться честно, то моментами бывало и такое, что пьянящая жидкость тяготила ему голову и заставляла думать не совсем о том, что ему хотелось — о серьёзных вещах. Местами это убивало, превращало его – и без того дрянную – жизнь в подобие кошмара, от которых ночью обычно просыпаются в холодном поту.

Алиссента замечает и уделяет такому явлению, как дуэт Мирцеллы и Эйгона, внимание слишком поздно, когда все возможные точки невозврата они переступили, шагая рука об руку. Ей было не до всех слухов, что разносились по всему замку, да и не только в его пределах. Она бездействует слишком долго, на что уже и сам верный Ларис намекает, донося ей очередной слушок, что девица Ланнистер слегка изменилась в формах, а Алиссента очень хорошо знает, к чему это. Уж как ей-то, матери четверых детей, не знать об этом. Дети заигрались, услужливо произнёс последний из Стронгов, делая явный акцент на том, что нужно предпринять хоть какие-то меры, ибо даже родной отец девушки, Тиланд, опустил руки. Зелёная королева старается сохранить спокойствие, хотя на лице играли желваки, выдавая её состояние с потрохами. Сердце билось в груди так, словно норовило выскочить наружу.

Умом она всегда, где-то на подкорках, осознавала, что Эйгон вполне мог учудить что-то подобное, особенно со служанками, только вот верить в это не хотелось, просто потому, что она не хотела думать о том, что Ланнистер могла поступить столь безрассудно, нарушая всякие нормы. Иногда Алиссента до ужаса жалела, что старшим сыном был именно Эйгон, а не Эймонд, только вот вслух она никогда подобного не скажет. Она благодарит Лариса и скрывается за дверьми своей комнаты. Тревога и злость окатила её так же, как когда средний сын лишился глаза. Только вот сейчас виновата была всецело она. Недоглядела. Поэтому из этой ситуации надо было как-то выходить, чтобы не выставлять в дурном свете – хотя, куда ещё больше-то – Эйгона и Мирцеллу Ланнистер, к которой, казалось, у неё должно было появиться отвращение, только вот… Слишком уж она напоминала ей о Рейнире, о том, что та тоже делала что хотела и, несмотря ни на что, у Хайтауэр осталась та детская привязанность к бывшей уже подруге. К сожалению, как бы она иногда ни  хотела утонуть в ненависти к ней, она не сможет. Воспоминания не искоренить из разума.

К Визерису она приходит, как ей кажется и как должно показаться ему, с выгодным предложением. Мол, девица Ланнистер явно заслужила какую-либо награду за свою работу и за то, как хорошо она служит их семье. И пускай последнее выходит с явным сарказмом, Визерис этого не замечает, лишь устало кивает ей, внимательно слушая её предложение о том, что союз с Ланнистерами достаточно выгоден, а их средний свободен и уже в том возрасте, чтобы жениться. Король лишь отмахивается, говорит, мол, давно им надо было породниться из-за детской связи детей. Алиссента лишь поджимает губы, затем Визерис соглашается с женой, говорит о том, как сильно он успел устать за день и напоследок называет её Эйммой и просит обязательно обсудить всё с Эймондом. То, как изредка король её называет, не являлось специальным намерением обидеть, Алиссента знала, но всё равно это задевало. Она лишь чья-то замена. Но это неважно, она привыкшая, да и сейчас она должна беспокоиться о репутации собственного ребёнка, а не о собственных обидах, коих скопиться успело достаточно. Ей нужно терпеть, это её долг и хоть кто-то в этом доме обязан его выполнять.

Тиланду весть она сообщила почти сразу же после разговора с королем. Мастер над кораблями расплылся в благодарственных речах и тут же заявил, что собственной дочери сообщит сам. Ланнистер не был глупцом, совсем нет. Он прекрасно осознавал, что к чему, да и к тому же он сам стал закрывать глаза на поведение Мирцеллы и слишком хорошо знал, чем же это всё может закончиться и во что вылиться, а ещё догадывался, чем же вызвано столь спешное решение Королевы. Он сам всё слышит. Сам это всё и допускает, просто потому, что стоять в стороне и смотреть за развитием событий куда проще. Вообще, несмотря на всё то, что он говорил с напыщенным лицом и радостной интонацией, после ухода Алиссенты он лишь поджал губы. Это всё может слишком трагично закончиться, а этого он не шибко хотел. Нужно было-таки слушать брата, слушать свои внутренние ощущения и отправить её на Утёс Кастерли, но он попросту не хотел этого делать, не из принципа или что-то такого… Тиланд не очень-то хотел расставаться с дочерью, потому что несмотря на все противоречивые чувства, что он испытывал при виде неё, приносили некое нездоровое удовольствие, и всё из-за того, как сильно она походила на свою мать. Правда, теперь это всё встало боком, и это привело к таким последствиям, что могли опорочить его дом. Однако не то чтобы всё прям плохо, нет, скорее, для дома львов эта новость будет замечательной, ведь что, как ни союз с королевской семьёй, сможет укрепить их дом, а слухи всего лишь слухи… Рейнира Таргариен же как-то живёт со спокойной душой.

Тиланд, естественно, находит в этом много выгоды. Ему кажется, что он даже сможет затмить старшего брата — Джейсона. Но озвучивать этого всего он никогда не станет, ибо цена всему этому была достаточно высока. Хотя, в чём прок теперь говорить об этом, что было сделано, то сделано. Сегодня он будет должен отправить брату, главе их дома, замечательные вести о женитьбе среднего принца и его дочери.

Весь замок начал гудеть о предстоящей свадьбе, пока Ланнистер закрывала руками уши и хотела слиться со стеной, прижимаясь к ней всем телом. После того, как отец сообщил ей эту весть, то её тут же стошнило, она чересчур перенервничала, а ещё это было одним из немногих симптомов ее нынешнего состояния. Ей хотелось разреветься, прямо перед отцом, упасть на колени и взмолиться семерым, чтобы те что-то предприняли, но она уже перестала верить богам, ибо кроме издевательства она от них ничего не получала. Хотя, может, это всё карма за те грехи? Мирцелла сохраняла маску спокойствия, когда внутри вся трещала по швам. Напоследок тогда она кивнула отцу и хотела поскорее скрыться из комнаты, найти Эйгона и снова предложить ему побег, однако, казалось, она была слишком предсказуемой, потому что отец приставил к ней служанку, которой он наказал внимательно следить, поэтому, находясь рядом с ней, она попросту не сможет это сделать. Ланнистер искусала всю губу до крови, пока шла до своих покоев, она прекрасно знала, что совсем скоро всё изменится и бесповоротно. Это было слишком для неё, учитывая то, к какому беспорядку в собственной жизни она привыкла. Впрочем, когда-нибудь это должно было произойти, это был лишь вопрос времени.

Подготовка шла чересчур быстро и все, большинство уж точно, слишком отчётливо понимали, чем эта спешка вызвана. У самой Мирцеллы не было даже времени, чтобы вздохнуть спокойно, ведь её донимали все, кому не лень, но самым частым гостем был Эймонд, что в её обществе предпочитал молчать, однако сопровождал её почти везде. Оно было и ясно: уже опороченная, в положении — это совсем никак не вязалось с образом примерной жены, но всё, что от него требовалось, достойно принимать этот факт, потому что так попросила королева-мать и того требует долг. Ланнистер понимала, каково ему, что ему, скорее всего, противно от одного лишь её вида, он заслуживает куда большего. По крайней мере, об этом говорил его взгляд. Признаться честно, ей было и без того сложно, ибо даже выговориться некому, а Эйгон… с ним не было времени даже встретиться. Вообще, что-то ей подсказывало, что он не желал встреч с ней вовсе, потому что явно эта новость не принесла ему радостных, за брата, эмоций. А ей только и оставалось собирать слухи о том, как сильно принц продолжает напиваться, а его походы в бордели участились. Это злило, расстраивало, бесило. Она всегда здравым умом понимала, что это весь Эйгон, он таким был и будет, однако просто хотелось верить во что-то хорошее. Но теперь этого не было. Теперь она осталась совсем одна – при живом отце и многих других людях, которым она, кажется, была небезразличной – в этом поганом замке.

После всего этого она предпринимает попытки поговорить с будущим мужем, с которым они раньше, вроде как, хорошо разговаривали, да и ладили в целом. Он же уделял ей некое внимание раньше, однако сейчас всякий раз, стоило ей раскрыть рот, лёд в его взгляде не трескался, а ответы на все её вопросы были односложными, если они вообще были. Ей было сложно, невыносимо. В такие моменты хотелось иметь хотя бы какого-нибудь близкого и верного друга, ибо вот так вот сложно. Красный замок это не то место, где бы ей хотелось остаться навсегда. Возможно, условия здесь и прекрасные, учитывая все обстоятельства, однако… золотая клетка — всё ещё клетка, из которой выхода нет. Мирцелла уверена, что заслужила всё это и все насмешки богов это действительно кара за все проступки, которые она совершила, за то, что вела себя неподобающе леди. Она начала загоняться, поникла средь всего шума и суеты вокруг. Ей не хотелось, чтобы это продолжалось. Ей не хотелось существовать. Исчезнуть навсегда стало её мечтой.

Она устала и слишком несчастна.

Эймонд становится снисходительнее на кануне предстоящего торжества, когда он продолжал играть в молчанку, а она расплакалась, вся истощённая от недоедания, еле держащаяся на ногах и бледная настолько, словно всегда относилась к Таргариенам. Слёзы шли вот так вот просто, словно ей это совсем ничего не стоило, словно внутри неё ничего не душило. Хотя, на деле, это просто был накопительный эффект, она начала реветь без всяких задних мыслей или дабы вызвать хоть толику сочувствия, Ланнистер просто не сдержалась. Мирцелла не могла выносить всего этого: постоянные головные боли, служанки с извечными советами и подготовкой. На сами её слёзы он никак не отреагировал тогда, глянул на неё разок взглядом, не отражающим ничего, и просто покинул её общество, заставляя Мирцеллу всё больше и больше убиваться, однако на следующий день он даже первый заводит беседу. Бессмысленную, но такую нужную в то мгновение. Ланнистер искренне была благодарна и в один, самый крошечный, момент ей даже начинает казаться, что её сердце совсем не того Таргариена выбрало, что, сложись всё по-другому, свадьбу не устраивали впопыхах за месяц. Всё было бы правильней того, что получалось. Возможно, она была бы даже счастлива и не носила бы под сердцем бастардов, которых ему придётся принимать, словно он рогоносец какой-то. Впрочем, так оно и получалось, только вот она не была ему никакой женой на тот момент, когда происходило всё соитие между ней и его старшим братом. Ему до всего этого даже нравилась девица Ланнистер, пока он не понял, как она слаба и что кроме сочувствия не должна вызывать никаких эмоций. Эймонда бесило всё, особенно то, что ему, начитанному, лучшему во многом, интересующимся философией и историей, достаётся такая награда в виде второсортной жены, но идти наперекор матушке не хотелось, кто-то обязан был доставать их семью со дна.

Со временем до Мирцеллы доходит одна простая истина: Эймонд совсем не как Эйгон — он учтив и в нём не присутствует той дурости и легкомыслия, что так присущи старшему брату. Даже то, что, несмотря на свою гордость, несмотря на то, что её существование и положение должно оскорблять его, он всё равно старается относится к ней хорошо, даже больше, чем просто снисходительно. Иногда, бывает, ему трудно сдерживать себя и он может позволить сказать себе лишнего, совершенно неприятного, но Мирцелла понимает, не винит. В этой всей ситуации виновник только один, и это она сама. Отбелить себя уже не получится, тут как ни старайся. Стены Красного Замка помнят всё, а люди в нём не перестают говорить грязные вещи про неё. Позор семьи и всех Ланнистеров за последнее время. Правда, в последнее время об этом почти ничего не говорят, всё стихло, стало спокойнее, однако косых взглядов никто не отменял, но к ним она привыкла. С ними она будет жить всю жизнь. От них не отмыться.

Когда отец вёл её под руку к будущему супругу, то ей казалось, что вся земля уходит из-под ног из-за одного, прикованного к ней, взгляда, который и без своего дракона готов был сжечь её, как, по крайней мере, ей казалось. Хотелось вырваться и убежать, но она не смеет. Мирцелла не хотела более позорить своего супруга, которому всё это было явно в тягость, хотя он и старался сохранять своё лицо. На торжестве, после всех клятв и тому прочего всё, что она чувствует, это духоту из-за корсета, который ещё и в довесок приносил ужаснейший дискомфорт, да и не только ей, ведь она теперь не совсем одна в этом теле. К еде она почти не притрагивалась, лишь ради приличия положила себе в рот кусок мяса и всё, зато вино подливала себе, не жалея, наплевав на многое. Ей хотелось всего-то забыться, чтобы оставшаяся часть дня прошла совсем незаметно. Впрочем, так оно и случилось, ибо оставшуюся часть дня она почти не помнила. Лишь отрывки некоторые всплывали в голове, например, поздравление короля и ранний уход старшего принца, что, кажется, выпил куда больше неё самой. Только вот некоторые отрывки из памяти она хотела бы и не помнить вовсе, однако от этого уже не избавишься никак. Она жена принца, и совсем не того, кого ей хотелось бы. Но на всё воля семерых.

Мирцелла временами думает, что сможет полюбить Эймонда. Сможет любить их обоих одновременно, и ведь каждый раз, когда средний принц делает что-то для неё, она понимает, что проникается им всё больше, но только стоит Эйгону появиться в поле зрения, то всё, она понимает, что из этого не выберется, уже не сможет. Бывают и такие моменты, когда она сомневается во всей добродетели Эймонда и думается ей, что большинство благородных поступков по отношению сделаны лишь для того, чтобы позлить брата за все те издевательства, что он пережил в детстве. И в груди возникает такое неприятное и щемящее чувство, от которого ей физически становится нехорошо… добивают её, пожалуй, не самые приятные ощущения от беременности, которая даётся ей и без всего паршиво. Мейстер говорит, что это нормально, такое бывает, а сам-то постоянно поглядывает на Эймонда – что чересчур много проводит с ней времени – явно гадая, что у него в голове, ведь многие-то знают правду, такую горькую и неприятную для всех. Ей стыдно, слишком, за то, в каком положении оказался принц, что, кажется, даже не намерен её винить, по крайней мере в слух уж точно, хотя стоило бы. Возможно, это не из самых лучших побуждений, но точных его мотивов она не может знать, да и не очень-то и хочется на самом деле. Он рядом, постоянно, его чересчур много, но только не в голове у Ланнистер, ныне Таргариен.

Она честно пытается мириться с новым положением, не смотреть на Эйгона, даже когда они все сидят за одним столом, и мысленно Мирцелла даёт себе обещание, что больше не будет с ним спать, разговаривать и всё в таком духе, чтобы больше не ставить никого под удар. Она обещает, честно, что если переживёт рождение ребёнка – уж слишком ей трудно дается данное бремя, уж слишком сильно ломит тело – то следующий обязательно будет от Эймонда, что она не станет позорить его и очернять его честь, как уже очернила свою. Мирцелле хочет быть примерной женой, как того требует общество… Ведь для этого она и воспитывалась и для этого старались септы. Может, где-то они и не доглядели, но сейчас она лучше всего понимает, как важно неисправно выполнять свой долг. Оттого она и становится тенью Эймонда, что вечно находится подле него. Ходить бывало трудно, но она перебарывала себя, ходила на его тренировки с сиром Кристоном Колем и внимательно наблюдала за происходящим. Ей не было интересно, совсем нет, но это куда лучше, чем сидеть в четырёх стенах днями напролёт и ждать, пока она разродится, а ведь, по сути, это должно было произойти совсем скоро. И Мирцелле искренне не хотелось думать о сие событии, она не была готова, но об этом стоило задумываться раньше. Она слышала, как это бывает больно, сама Королева ей об этом рассказывала, поэтому, чем быстрее шло время, тем сильнее дрожали руки Мирцеллы. Она старалась этого не показывать, оттого и сцепляла их в замок и чаще всего убирала их за спину, в надежде, что этого никто не замечает. Хотя, пожалуй, она точно знала одного человека, что всё же видел её слабость. Только вряд ли у неё будет вообще желание обсуждать такое.

Тот день с самого утра начинался довольно-таки паршиво, даже вечно маячившего рядом Эймонда не было, а служанки то и дело, что роняли что-то или делали совсем не так, как желает того Мирцелла. В груди словно всё сдавливало, что слегка тяготило её и будто бы предвещало девушку о чём-то плохом, и под вечер, когда у неё отошли воды, всё встало на свои места. С её уст срывалось брани столько, сколько она бы за всю жизнь не смогла бы себе позволить. Мирцелла молила даже о смерти, чтобы ей просто напросто разрезали живот, как это было с Королевой Эйммой, девушка искренне не верила, что доживёт до рождения ребёнка, впрочем, она мыслила об этом ещё давно, ибо вся беременность протекала не слишком уж и гладко. Это было совершенно не в её силах - она знала точно - вынести всю эту боль. Сами Мейстеры позже говорили, что это были одни из самых сложных родов за последние годы. И ведь после них многое встало на свои места, так как в своём чреве Мирцелла носила не одно дитя. В тот день было пролито достаточно крови, в тот день Мирцелла и подумать не могла, что даже увидит своего - своих - детей.

Эймонд даже почти не смотрел на 

 детей, предоставляя право выбора имени и тому прочего своей жене, что лишь поджимала дрожащие губы. 

хотя бы потому, что по срокам немного не сходилось, но об этом предпочитали молчать, ибо дети унаследовали валирийскую - другого, впрочем, не могло быть - внешность. Когда она тихим, уставшим до ужаса, голосом озвучила два имени: Эйнис и Визерра, то принц даже бровью не повёл, сразу покинул комнату. Мирцелле хватило лишь одного взгляда Эймонда, чтобы уловить в нём некое презрение . То ли к самому себе, то ли к её детям, а может, и всё сразу. Сначала ему не досталось дракона, а когда он обрёл его, то почти сразу лишился глаза, затем была не сдавшаяся ему помолвка с девушкой, что никогда не будет принадлежать ему, и неважно, какие узы будут связывать их. Теперь же она понесла двух - даже не одного - бастардов от его брата, которых он вынужден признавать своими. Эти дети были воплощением того, что он ненавидел в своих племянниках — Люцерисе, Джекейрисе и Джоффри. Эти дети напрочь убивали его достоинство, что он хранил годами, лишь бы, хотя бы мысленно, утереть нос своей старшей сестре Рейнире. Но также это был его долг перед матерью, что слёзно его просила.

Он всегда готов помочь, когда старший брат раз за разом разочаровывает.

Однажды, смотря на Мирцеллу, Эймонд задумывается над тем, чем же Эйгон заслужил такую преданность, любовь. Казалось, любить его было совсем не за что: ни достойнств, ни благородства, ни ума. Так чем же он заслужил это? Может, это всё дурацкая шутка? Может быть, девица Ланнистер знала о заговоре, что строится годами, и всего-навсего желала заполучить трон через старшего принца? Его часто посещали такие мысли, однако он почти сразу же отказывался от них, потому что, видя, как искренне она убивается по нему и как сильно она ломалась при виде него, то всё встаёт на круги своя — престол ей точно не нужен. В одночасье ему даже кажется, что у неё просто извращённый вкус, ну, или же она просто не встречала кандидатов достойнее. Хотя, по сути, он часто был где-то рядом, они неплохо даже общались и он рассчитывал хотя бы на её симпатию. Эти мысли изнуряли, заставляли беситься. Эти мысли были причиной их частых ссор, точнее, его гневных монологов, которые она с особой выносливостью выслушивала и слова плохого не говорила в ответ. В такие моменты Мирцелла чаще всего уходила в себя, дабы нагружать собственную голову, ибо что-что, а перебивать она его не имеет право. Впрочем, временами, Эймонд прекрасно понимал, что перебарщивал, оттого и уходил в свои детские покои и оттого они стали видеться чересчур редко, лишь там, где этого требовало общество.

Мирцелла же в свою очередь отдавала всю себя детям, ибо больше некому. Мужу она такой всяко не нужна, по крайней мере, пока Мейстер не скажет, мол, она снова способна понести ребёнка, поэтому ей просто нужны были её Эйнис и Визерра, и, казалось, этого хватит. Иногда, в очень редкие моменты, она думала о том, интересно ли вообще Эйгону что-то о детях, знает ли вообще об их именах… Ей думалось, что нет. Он всяко не такой, слишком беспечный и свободолюбивый. Всё, что она могла знать, наверняка так это то, что он явно напился, когда они родились, и то потому, что ему даже повода не нужно для этого. Было слегка неприятно, но она знала, с кем проводит время, и понимала, может, и не сполна, во что это выльется. Мирцелла стала запрещать себе думать о 

Дни стала скрашивать Хелейна, что постоянно стала спрашивать про её детей и предлагала недолгие прогулки. Мирцелла не до конца вообще понимала, с чем это вообще связано и как так получается. Принцесса просто стала чаще проводить с ней время, давать какие-то советы, а Ланнистер – Таргариен – было не по себе от этого, становилось противно от самой себя, потому что перед Хелейной она никогда не сможет загладить вину. Эта семья и этот мир явно не заслужили Хелейну Таргариен, потому что слишком невинной она была. Иногда, конечно, она выдавала странные фразы, от которых всему нутру становилось некомфортно, но ко всему привыкаешь. Спустя пару месяцев Мирцелла могла назвать принцессу своей подругой, коих в этом замке у неё не было никогда.

Жизнь должна была налаживаться, однако слова Мейстера о том, что они с мужем могут предпринимать попытки  зачать дитя, были громом среди ясного неба. Новой головной болью Мирцеллы, от которой она впала в апатию. Она слишком хорошо помнила об обещании, данном самой себе, только вот это было ещё до родов, которые, если честно, она надеялась не пережить. Эймонд не плохой. Нет. Он груб, вспыльчив, однако всё это не затмевает его хороших качеств. Не затмевает того, что он занялся самопожертвованием ради – ибо явно это сделанно не из-за Эйгона – матери. Теперь, кажется, должен настать её черёд жертвовать хоть чем-то. Она просто должна это сделать. К тому же, в брачную ночь, он был куда нежнее брата, что иногда не видел никаких границ.

Она просто должна принять сей факт и всё. Смириться и жить. Это всё равно должно было произойти, от этого не спрятаться. Да и она уже не маленькая, чтобы играть в эти прятки. Поэтому, смотря на Эймонда, она просто обреченно кивает ему. Мирцелла искренне не знает, какой она войдет в историю, будут ли о ней вообще помнить и будет ли на ней висеть какое-нибудь клеймо. Она не провидица и не ведьма, чтобы заглядывать в будущее.

Она просто потерянная девушка.

so far away

lizka.velikanova

Snowy_Owl921

Вечно пьяный развратник и бесчестная леди, которая явно не печётся о своей репутации. Дуэт, который создан был друг для друга, но который не станет явью, и неважно, насколько сильно Эйгон будет сжимать её талию до синяков, боясь, что ещё чуть-чуть и она растворится в воздухе. Им не быть вместе ни в одном из всевозможных исходов, как ни старайся.

Мартин Джордж «Песнь Льда и Пламени»

Мартин Джордж «Пламя и Кровь»

Дом Дракона

Эйгон II Таргариен/ОЖП

Эйгон II Таргариен/ОЖП/Эймонд Таргариен

ОЖП/Эймонд Таргариен

Алис Риверс/Эймонд Таргариен

Алисента Хайтауэр

Визерис I Таргариен

Рейнира Таргариен

Тиланд Ланнистер

Алис Риверс

Джекейрис (Джейс) Веларион

Люцерис (Люк) Веларион

Дейрон Таргариен

Деймон Таргариен

Maybe I just wanna be yours

ru-maybe-i-just-wanna-be-yours-lizkavelikanova-beta-snowy-owl921

«Если захочешь почувствовать настоящее удовольствие, ты только скажи». 

Эйгон опускает эту шутку совершенно случайно, да и по пьяни, когда его ноги еле держали. Признаться честно, то она тогда была даже не уверена, что услышала всё правильно, ибо из-за заплетающегося языка она могла воспринять слова совсем не так, поэтому ей пришлось переспрашивать. Он, привыкший, что его слова вообще редко воспринимаются обществом – да и вряд ли кто слушает – совсем не думал над тем, что и кому говорит, всё равно его слова никак не воспримут всерьёз. Он для большинства шут или удобная пешка, не более. Его здесь собственные родственники не слушают и совсем неважно, какая роль ему уготована в будущем — он вечно пьяный, развратный, оттого все и думают, что помыкать им будет проще, чем тем же Эймондом, что заслужил долю первого сына. Только вот Мирцелла на других непохожа и слишком часто слушала Эйгона, хотя, на самом деле, не стоило. Да и в общем, она уделяла старшему принцу то внимание, которое он не заслужил. Ну, это по всеобщему мнению. Впрочем, поэтому, наверное, она и зацепилась за эту фразу. Благодаря этому её ночи стали бессонными до тех пор, пока она не набралась смелости и не решилась. В ту ночь она выпила пару кубков вина для пущей храбрости, а также шла слишком осторожно по коридорам Красного Замка, стараясь не попадаться никому на глаза. Вообще, она была хорошо осведомлена о похождениях принца: слухов в замке вдоволь, и надеялась, что его там не будет, однако… он был и смог кое-как открыть дверь. Шатающийся, пахнущий вином и полуголый. Сердце Мирцеллы того и норовило выбраться наружу, оставив дыру в груди. В собственных мыслях она не заходила так далеко.

— Ты чего здесь забыла? — искренне недоумевал он. Эйгону даже на долю секунды кажется, что она ему попросту мерещится, ибо не пристало миледи находиться в столь поздний час не в своих покоях, особенно если это Мирцелла, которая, как ему кажется, иногда боится собственных слов и мыслей. Её силуэт слегка размазан, оттого идея, что на самом деле она плод его избитого воображения, не кажется ему нереальной. У Эйгона сейчас в голове неразбериха, которую усугубляет то количество вина, что он успел выпить, но кто он такой, чтобы грубить леди, что сама заявилась к нему. Особенно, если она та леди, которую он желал до боли, о которой думал слишком часто. Это было чем-то совсем нездоровым и не вписывающимся в стандарты. Тем более ему, женатому на собственной сестре, уж точно не стоило думать о золотистых волосах девицы Ланнистер, которых изредка он может коснуться, не стоило также думать о её запахе и о чересчур удачном вырезе платья.

Только вот он слишком разбит, чтобы думать обо всём. Не думать о собственном бремени бывает трудно. Хотелось утонуть в вине и шлюхах. Так куда проще — никакой ответственности, что лежит на его плечах. Так можно оказаться в беспамятстве.

Эйгон облизывает пересохшие губы, всё ещё внимательно прожигая взглядом Мирцеллу, которая оставалась стоять на месте и молчать. Мысль о том, что она не больше, чем мираж, вызванный его пьянством, становилась всё более реальной. Он смотрел на неё сверху вниз, стараясь как можно больше запомнить деталей, чтобы позже он мог воспроизвести её образ в голове. Хотя, кажется, он настолько сильно въелся, что оттуда его уже не убрать. Может, благодаря этому он видит именно её. Хотя, казалось, было то, что Эйгона смущало. Вряд ли если бы она действительно была его фантазией, то пребывала в таком состоянии. Нервная, переминается с ноги на ногу, от его взгляда даже не ускользает то, как она жуёт собственные губы, явно находясь в раздумьях. Это была редкость для него — смотреть совсем не на декольте девушки, отмечать какие-то детали... оттого в этот момент ему больше хотелось коснуться её, убедиться, что это не очередной сон.

— Ты мне говорил, что если захочу почувствовать, то мне сразу нужно обращаться к тебе. — Одно слово застревает в горле, ей не позволяют остатки собственного достоинства произнести его, однако принц и без того понимает, к чему она клонит. Слишком часто с его уст это срывается. Он смеется, словно она рассказала ему какую-то глупую шутку. Эйгон всё ещё не верит, он не верит, что это может быть правдой! Принц уже уверен, что это всё плод его больной фантазии, результат очередной попойки, однако когда он чувствует, как настойчиво она заставляет его наклониться, а затем он отчетливо ощущает её губы на своих, то понимает — это даже не сон, а самая настоящая реальность. Он не сопротивляется, совсем нет. Поддаётся соблазну, прекрасно понимая, что из них двоих поплатится только один, что впоследствии он может пожалеть об этом, однако всё это можно оставить на потом. Самокопанием у него всегда есть время позаниматься. Он привык и уже без самокопания он уже не может жить.

Да и к тому же всё равно поплатится не он.

Мирцелле не по себе, она чувствует себя чересчур странно, неловко, 

Хотя казалось, что после её прошлого поступка, хуже ничего не может быть.

 Только она уже всё решила, она уже сюда пришла и сделала уже куда больше, чем полагается незамужней леди. Она уже опозорила честь собственного отца. 

. Касания Эйгона ощущаются как ожоги, которые навсегда останутся на её коже. Что-то новое, неизведанное, непривычное. Мирцелла задыхалась от всех чувств, что обволокли её. Это совсем не похоже на то, что она себе представляла. 

Это абсолютно не так красиво, как было в голове. 

Она прикрывает глаза, не может на него смотреть, однако старается отзываться на каждое его действие, делать то, что ей кажется правильным, а иногда и вовсе действуя по его подсказкам. 

. Правда, на самом деле, Мирцелле не было особо приятно, за исключением тех моментов, когда он её целовал и проявлял хоть какую-то нежность, словно вспоминая, что это её первый раз. Эйгон вообще был не похож на себя, было впечатление, что его подменили. Его поведение было неоднозначным, то диким, то более спокойным, а движения вовсе казались какими-то рваными. Если честно, то она вообще не ощутила того, о чём любят шептаться служанки, хихикая где-то за её спиной. Это было просто… странно, и у неё не было подходящих слов, чтобы описать вот это вот всё. Ланнистер списывает это всё на собственную неопытность и надеется, что 

всё будет куда лучше. Она уверяет себя в этом… даже не боится думать, что это всё повторится. Ей уже не было страшно. Во всяком случае она уже показала, 

 она, и совершенно неважно, что это всё должно остаться между ними в этих покоях. Небольшой секрет.

Отрывки с того дня мучили Мирцеллу постоянно, вечно напоминая о том грехе, что она совершила… О том грехе, что перевернул всю её жизнь до неузнаваемости. Тогда Мирцелла ступила на тот путь, на который бы не стоило. Признаться честно, то это всё был совсем не тот результат, который она могла ожидать. Ей скорее казалось, что её отправят в какой-нибудь Ланниспорт, а после сокроют беременность – которую ни она, ни он не ожидали – и детей, возможно, даже их ждала бы совсем ужасная судьба. Тогда Мирцелле было абсолютно плевать, под влиянием старшего принца хотелось только забыться, пить вино и не думать о последствиях. Ей хотелось его любить, отдавать всю любовь, что таилась в ней. Только сейчас, смотря на своих детей, Мирцелла понимала, насколько же это всё было безрассудно и эгоистично. На самом деле, если бы не милосердие королевы, то Визерру с Эйнисом постигла отвратительная участь, о которой страшно думать. С материнством что-то надломилось в Мирцелле, и вряд ли если бы старая она взглянула на себя нынешнюю, то смогла бы узнать. Она смотрит на детей чересчур долго, в последнее время не хотелось отходить от них совсем, в них было её спокойствие. Иногда она даже нянькам и кормилицам не позволяла возиться с детьми, предпочитая делать всё самой, пытаясь быть той матерью, что никогда не было у неё самой. Мирцелла поджимает губы. Ей хотелось бы остаться с детьми подольше, искать в них собственные черты или черты их 

, однако у неё был долг, который она ещё не выплатила.

Ланнистеры всегда платят долги. 

Не совсем гласный девиз её дома, однако не менее важный. Может, временами она не совсем ощущала себя львом, скорее, ланью. Хотя иногда ей казалось, что она просто-напросто пташка, загнанная в клетку. Но это неважно, совсем нет. Тиланд Ланнистер был её отцом, львом, и это неизменно.

Обычно в его покои она приходила первая, сразу же начиная расшнуровывать корсет. Её супруг чаще всего был чем-то занят и приходил довольно-таки поздно, явно не желая долго находиться наедине с леди-женой. 

У неё не всегда хватало духу, чтобы сказать последнее вслух, она просто должна быть благодарна, что он вообще говорит с ней

. Её супруг часто посещал изнурительные тренировки с Кристоном Колем, что чаще всего сопровождал её фигуру осуждающим взглядом. Она знала, что не нравится ему, и прекрасно понимала почему. Она для него почти то же самое, что и для Эймонда. Мирцелла — всё то, что он ненавидел: порочная, с бастардами и с запятнанной репутацией. А ещё, может, дело было в том, что он понимал, насколько её партия невыгодна 

принцу, что она от него уже столько времени не может понести детей, что больше ставило достоинство Эймонда под сомнение. И так поползли слухи, что Люцерис Веларион посягнул не только на глаз, но также прихватил с собой и его достоинство.

Эймонд брал её чаще всего грубо, словно вымещая всю ту злобу, что присутствовала в нём. Он оставлял на её теле куда больше отметин, чем позволял себе Эйгон. Но она терпела как хорошая супруга. Это её долг, в конце концов, за все те грехи, что она взяла себе на душу. Да и ко всему прочему, Эйгон тоже был, чаще всего, не то что бы учтив. В них обоих присутствовала какая-то совершенно необъяснимая жестокость. У них обоих были необъяснимые наклонности. Они оказались похожи куда больше, чем хотели бы. Мирцелла сетовала на судьбу принцев, мол, они слишком много натерпелись в детстве. Их не особо любили родители, они совсем не показывали нежных чувств. От одного требовали много, но этого всё равно оказывалось недостаточно. Над вторым издевались, а в последствии и вовсе лишили глаза. Несмотря на то, что их статус в обществе был высок, им нельзя было завидовать. Просто нечему.  Да и вообще, казалось, в их обществе не было того человека, за которого можно было искренне порадоваться. Все озлобленные, угрюмые, с разбитыми мечтами. Уж за эти слова она готова ручаться, потому что сама была такой. Впрочем, таким был и её отец, что оказался младше на ничтожное количество времени, но и этого хватало, чтобы назначить лордом Утёса Кастерли его брата.

Большую часть времени в их покоях ей было холодно, и неважно, как сильно горел огонь в камине… Мирцеллу он не согревал. Касания Эймонда и вовсе не приносили удовольствия, хотя, казалось, он иногда и хотел ей показать, что как любовник он неплох. Впрочем, так и было, однако это просто было не её. Местами бывало приятно, безусловно, по ощущениям это было даже лучше, чем в её первые разы с Эйгоном, но, смотря на супруга, она убеждалась, что предпочла бы уйти в молчаливые сёстры. 

Насильно мил не будешь

. Всякий раз Мирцелла старалась смотреть на лицо Эймонда без повязки, она запоминала его черты, отмечала все их различия с братом, хотя одно было самым сильным. Сапфир в глазнице слишком необычно, но это не вызывало в ней отвращение. Даже в первый раз, когда он снял свою повязку перед ней, в их первую брачную ночь, она совершенно не подала никаких эмоций, словно это было нормально. Это отнюдь не смущало, но вызывало много интереса и вопросов, которые так и останутся неозвученными. Мирцелла старается всецело вести себя тихо, не лезть в его дела. Она покорная во всём. Примерная и хорошая жена. Если честно, то Ланнистер совсем не понимала, как она пришла к той жизни, что имела. Не понимала она и куда делся тот блеск в глазах, собственное отражение было чуждо. Чувствовать, как ты сам угасаешь — паршиво, но ещё хуже мириться со всем этим, словно так и должно быть. Она просто уповала на то, что это кончится, что ещё чуть-чуть и она перестанет чувствовать себя в клетке.

Эймонду казалось, что его прокляли, ибо он совсем не понимал, почему боги столь не милостивы к нему. Он не понимал сей несправедливости; не понимал, почему семеро так благосклонны к его брату-пьянице, что внутри был, как думалось самому Эймонду, пуст и ничего из себя не представлял. Он не понимал, почему девчонка Ланнистер так легко смогла понести от брата, да ещё сразу и двойню, но всё никак не может от него. Это бесило, делало его ещё более озлобленным. Ему хотелось ненавидеть её. Она это заслужила, в конце концов. Только когда он смотрел на неё и видел пустой взгляд, то его ненадолго отпускало. Мирцелла сама ненавидела собственную жизнь, её саму не прельщала мысль быть 

 женой. Эймонд не тот мужчина, которого она любила бы без остатка, хотя он этого и заслуживал. Эймонд просто не тот. И она не выбирала себе такую жизнь самостоятельно, он это знал. Заложница ситуации, как и он. Только вот было между ними различие. Она сама совершала чересчур много недостойных её положения поступков. Мирцелла сама обеспечила себе несчастливую жизнь, в отличие от Эймонда, что просто защищал честь семьи. Конечно, он не хотел всего этого, однако если бы перед ним снова предстал этот выбор, то он бы всё равно согласился.

Временами Эймонд смотрел на Эйгона, исподтишка наблюдая за его реакцией на то, как он ухаживал за 

 леди-женой. Это был чистейший интерес, желание узнать, была ли это всё очередная игра или же его братец не такой гнилой, каким хочет казаться. На лице Эйгона, чаще всего, сохранялись спокойствие и улыбка, вызванная вином, однако, если у Эймонда был всего один глаз, то это не означало, что он был слепым, ибо не заметить, как сжимается кубок в руке старшего брата, казалось невозможным. Это было чем-то воодушевляющим, чувствовать свое превосходство хоть в чём-то. Иметь то, чего не может его брат. Причём во всех смыслах данного слова. Пока у среднего принца не было ничего, у старшего было всё и даже это он не умел ценить. И пускай Эйгон не умел принимать любовь, для него это всегда было чуждо, но любить – возможно, извращённо – он умел. Это личное, сокровенное, то, о чём он не мог поделиться даже с Колем, который в последнее время стал чаще позволять нелестные слова в адрес его супруги. И поначалу он даже поддерживал его, однако потом он стал агрессивнее вести себя на тренировках, это было чем-то, что он искренне не понимал.

— Мне жаль вас, мой принц, — сознаётся Кристон, внимательно следя за каждым движением Эймонда, чьи выпады становились свирепее, однако от этого его действия было легче прочесть. — Вам досталась не слишком уж и хорошая жена. — Терпение было на пределе, оттого он и сжимал рукоятку меча до белых костяшек. Он старался не позволять себе отвлекаться, держать разум девственно чистым, потому что так полагается в бою. Но с каждым произнесённым словом он чувствовал, как в нём разгорается пламя. Это не было удивительным, ведь он дракон. Скорее его напрягало то, чем это всё было вызвано. — Зная вас, могу с уверенностью сказать, что вам должна была достаться более благородная дама, а не избалованная дрянь, что спала с вашим братом. — Это, наверное, становится последней каплей, так как он одномоментно обезоруживает несчастного рыцаря и толкает с такой яростью, что тот попросту валится на землю и меч оказывается прямо у его горла.

— Вы слишком много себе позволяете, сир Кристон. — Эймонд смотрит на него свысока, пока Коль сводит брови к переносице и касается рукой щеки, где красовалась свежая царапина. Эймонд восстанавливает дыхание и всё еще внимательно смотрит на своего наставника. Ему должно было быть всё равно на Мирцеллу. Девица Ланнистер не должна была вызывать у него никаких эмоций, и всё, для чего она ему нужна была — наследник, которого они всё не могут зачать. Он хочет её ненавидеть, должен, но попросту не может. Так или иначе они проводят время вместе. Так или иначе она его жена и только он может говорить о ней в подобном ключе. Может, его и не связывали столь тесные узы, но теперь это его ноша. Сам ввязался в это. — Будьте любезны в следующий раз подбирать слова. — Меч Эймонда оказывается в ножнах, когда до рыцаря дошло какую же ошибку он совершил, его лицо тут же приобретает виноватый вид. Он самостоятельно поднимается на ноги, опуская свой взгляд. Он приносит свои извинения и поднимает взгляд, казалось, в пустоту. Замешательство на лице становится куда больше, и, опустив голову в поклоне, он покидает поле.

Эймонд разворачивается далеко не сразу. Он знает, кто там стоит. Всё чего ему сейчас хотелось — уйти, даже не оглянувшись, будто бы он только что не отстоял её честь самостоятельно. Однако он просто прикрывает глаза и, вздохнув, поворачивается в её сторону. Мирцелла робко теребила собственное платье, смотря на супруга, и это его смутило. Она часто вела себя довольно скованно и неловко при нём, но сейчас было что-то ещё. Он нутром чуял, и прежде, чем он успел поинтересоваться, в чём же дело, она сообщает ему новость. Говорит о походе к мейстеру, где подтвердили, что леди находится в положении. Эймонд реагирует весьма холодно, почти что отстранённо, а на лице не было даже намёка на радость, но внутри было ликование. Наконец, боги услышали его. Он получит то, чего у него не было. Мирцелла жевала внутреннюю сторону щеки, не двигаясь с места. Она была сама не своя, когда услышала об этом, ибо, если честно, то после третьих именин Визерры и Эйниса она совсем отчаялась и думала, что больше не сможет иметь детей, будто бы она и так заплатила не сполна. Правда, узнав об этом, она не то что бы была счастлива, хотя и стало чуточку легче. Эти чувства были странными. Эймонд не покидает компанию жены и, подав ей руку, предлагает сопроводить её, дабы они могли обрадовать этой новостью всю родню. 

Дабы он мог лицезреть радость на лице старшего брата.

Мирцелла, будучи вдали от старшего принца, пришла к выводу, что её любовь к Эйгону очень быстро превратилась в навязчивую идею. Это было что-то, что разъедало её изнутри. 

Слишком ненормально и нездорово.

 Но вне зависимости от этого ей всё равно нравились эти чувства, что больше походили на мучения. Они были словно глоток свежего воздуха, чем-то, что она не могла объяснить нормально, но всё равно принимала это. Ей казалось, что это могла быть 

, ведь она не должна быть простой и не всегда бывает справедливой и лёгкой, особенно когда речь шла о старшем принце. С ним никогда не было просто, временами он бывал чересчур импульсивен, жесток, но… Это был Эйгон, 

 – он никогда не был её – 

, и она принимала его всяким: пьяным, разбитым, жестоким, развратным. Он попросту не умел принимать любовь, да и вряд ли до конца осознавал, что это вообще такое, это было ему чуждо. В такой-то семье, где каждый сам за себя, по-другому, казалось, и не могло быть. У каждого есть собственное «я», а остальное совсем неважно, ведь у них есть старшая сестра, которая в любой момент, почуяв опасность, может их убить. По крайней мере, это со слов деда и матери, а им он старается доверять. К тому же будет очень обидно, если мальчишки Стронги наследуют престол, полностью убив остатки древней валирии. Это недопустимо.

Услышав о беременности Мирцеллы, Эйгон напивается так, словно это его последний раз. Он не может найти этому то оправдание, которое устраивало бы его самого. Ему казалось, что вся эта история с Ланнистер должна была закончиться, как только септон объявил о том, что она теперь жена его брата, что их сердца и души сплетены навеки. Он смотрел на всё это событие безучастным лицом, да и вообще, будь его воля, он бы вовсе не пошёл на это празднество. Но ни его деду, ни матери не нужны были слухи. Ему думалось, что можно будет забыться, как бывало это ранее, найти девушек, что хотя бы внешне напоминали 

но реальность оказалась куда суровее, чем он мог бы предположить. Эйгон рисует её изгибы в голове, пытаясь хотя бы мысленно увидеть то, что ему более недоступно. Некоторые ночи он проводит один, наедине с рукой и бурной фантазией. Он хочет услышать её голос, стоны; увидеть тело и горящие – щенячьи преданные – глаза. Эйгон мечтает прикоснуться к её волосам и вдохнуть запах её кожи, на которую она наносила различные масла, лишь бы ему угодить. Он имел куда больше, чем мог мечтать. Он не признает себе, что проблема в какой-то лишь девице; он же не какой-нибудь имбецил, мечтающий о 

той самой, единственной. 

Эйгон не такой, совсем нет.

у него совсем нет желания увидеть, и дело даже не в отказе матери этой просьбы. Он пьянствующий, не волнующийся о последствиях и не волнующийся ни о ком. Всё, что он способен испытывать, — разочарование и боль, что являются неизменными спутниками его жизни. Эйгону просто напросто не повезло родиться первым сыном, ведь, будь он вторым, всё было значительно проще. Тогда бы на него не возлагали никаких огромных надежд, да и требований было бы куда меньше… Может, тогда бы он был слегка другим? Не таким сломанным, не пытающимся лезть из кожи вон, когда случаются такие просветы.

Ему совсем не плохо. Эйгон абсолютно точно не озабочен идеями, что Мирцеллу не покидают мысли о нём. А она, в свою очередь, уверена, что он не интересуется ей совсем никак. Только знает, что пить стал больше, и хочется потешить самомнение, однако Мирцелла не какая-нибудь дурочка. Больше нет, по крайней мере. Вообще, они ни при каких обстоятельствах не должны думать друг о друге — она его невестка, не любовница. Больше нет дуэта из бесчестной леди и пьяного развратника. Они должны, обязаны быть чужими друг другу, и это даже кое-как получалось, но воспоминания не выжечь из разума и сердца, сколько ни говори «Дракарис», всё равно не получится, настолько сильно это засело, и это было у них взаимно. Только вот она в этом не сознается, даже когда предстанет перед ликом богов, Мирцелла не сможет покаяться. Она 

ни о чём не жалеет. Наверное.

Сквозь зубы Эйгон говорит брату поздравление, не забывая также о язвительных и непристойных шутках. На убитую Ланнистер, сидящую где-то поодаль от остальных, он смотрит болезненно и долго, что кто-то да должен был заметить. Эйгон внимательно оглядывает её, видит, как нервно она заламывает собственные пальцы и не выглядела как счастливая жена и мать. Создалось ощущение, что её оповестили о чьей-то смерти, а не о скором и явно долгожданным для Эймонда ребёнке. Она явно считает себя мученицей, думает о том, что жизнь это тлен и ничего хорошего в ней нет. Он хочет подойти, сказать хоть что-то, глупо пошутить в своей манере, но, как только ловит взгляд своего деда, что наконец заметил это всё, то эти мысли растворяются в воздухе, словно они и не возникали. У стен Красного Замка есть не только уши, но и глаза. Новые слухи никому не нужны, особенно если брать во внимание, что старые стали забываться и реже срываться с чьих-либо уст. Около него возникает Хелейна с кубком вина и снисходительной улыбкой. Сейчас в её взгляде читалось куда больше, чем это бывало обычно, он не был мутным, да и казалось, что она и вовсе нормальная, без странностей. Его сестра всё понимает, она не глупая. Чудаковатая, но не глупая. Он чересчур агрессивно забирает из её рук кубок и опустошает его залпом. На свою сестру-жену он не смотрит, почти сразу покидает её компанию, совершенно не слушая то, что она шепчет себе под нос. Очередные бредни. Эйгон не смотрит больше на Мирцеллу, не решается продолжить эту пытку. Он просто цепляется взглядом за какую-то миловидную служанку и решает покинуть это лицемерное общество. Он больше не выдержит, если останется здесь ещё хоть на немного.

Он не понимает, что вообще от него осталось.

Рядом с ней появляется отец с важно поднятой головой, его явно охватила гордость за дочь, что дарует наследников 

 своему принцу. Поначалу на отца она не обращает своё внимание, впрочем, даже когда она его замечает, то взгляда всё равно не поднимает. С лордом-отцом было сложно всегда, но после родов это достигло некоторого апогея. Она не хотела его видеть, говорить с ним. У замужества Мирцелла нашла, пожалуй, один огромный плюс — ей попросту некогда было видеться с отцом, которого она решила сделать причиной большинства бед. Когда с её глаз спала пелена, что не позволяла оценивать ситуацию трезво, то она поняла. Тиланд просто не мог не знать того, что она делала. Об этом знали многие, злые языки говорят много и громко. Если королева ещё не сильно интересовалась всеми слухами, то Тиланд должен был. Осознание этого пришло неожиданной вспышкой. Её лорд-отец даже не пытался остановить это, наблюдая и ожидая, во что это всё выльется. Ей было мерзко от этого. Она была лишь невзрачной фигурой в его игре, что дала ему больше возможностей, новый статус. Эта ситуация помогла ему хоть в чём-то обогнать собственного брата. Мирцелла сжала губы в тонкую линию, стараясь не внимать то, что он говорит и не смотреть на него. Иногда винить его было проще, чем снова заниматься ненавистью к собственной персоне. Он хочет взять её за руку, но она не позволяет, обдав его холодным взглядом. До него доходит всё без слов, это уже не первая его попытка и явно не последняя.

Тиланд надеялся, что когда-нибудь она осознает что к чему.

Вторая беременность протекала куда лучше первой, да и просто ей было проще, хотя бы потому, что она уже была не одна. Даже Королева Алиссента стала больше внимания ей уделять. Только вот, несмотря на это, отчего-то чувствовала она себя паршивей. Тревожное чувство сопровождало её везде, а после слов Хелейны и того стало хуже. Почти никто не старался обращать на слова принцессы внимание, словно вся её речь - ничто. Эймонд же стал даже улыбаться ей, время от времени, и говорил больше обычного. А ложе они и вовсе перестали делить. Его стало чуточку больше, однако своим тренировкам он всё равно отдавал предпочтение. Впрочем, только это и радовало, потому что многое другое напрягало. Иногда она не понимала смысла того, чем он занимается, создавалось впечатление, что он готовился к чему-то, что было превыше всего. У неё были некие опасение, но озвучивать она их не собиралась. Это не её дело. Возле неё стал также крутиться сир Аррик, что по приказу Королевы сопровождал её почти везде. Это было непривычно и странно, вспоминая, что когда она вынашивала близнецов, то такого не было. Очень многое накладывалось друг на друга, и это пугало, а также злило из-за бессилия. Она никто. Ещё и Король Визерис стал куда реже появляться в обществе, предпочитая лежать в своих покоях и пить маковое молоко, дабы заглушить боль.

Со временем и Мирцелла стала реже покидать свою комнату, даже невзирая на слова мейстера о том, что ей нужно куда больше свежего воздуха. Ланнистер ссылалась на постоянное головокружение и боль в пояснице, из-за которых она не хотела ходить. Это было странно, как стены Красного Замка давили на неё, но при этом в собственных покоях, что не были такими просторными, как сам замок, она чувствовала себя неплохо, даже комфортно. Каждая беременность протекает по-разному, как-то замолвила слово Алиссента, также говоря, что вторые роды всегда проще, потому что ты хотя бы знаешь, к чему готовиться. Живот рос неимоверно медленно, наверное, только к шестой луне она стала более менее похожа на беременную. Эймонду не нравилось, что она сидит в четырёх стенах, как какой-то затворник. Даже сир Аррик сказал, что это не очень полезно. Поэтому принцу приходилось почти что насильно заставлять жену покидать покои. Чем приближались роды, тем больше времени он проводил вместе с ней. Одна часть желала, чтобы он был просто рядом, другая же противилась этому желанию.

Эймонд абсолютно не тот, кого хотелось видеть рядом с собой, по крайней мере она понимала это умом, но сердце просто требовало мужчину рядом. Ей казалось, что всё дело в ребёнке, хотя в первый раз у неё не было столь отчаянных желаний. 

Впрочем, в первый раз она даже Эйгона не хотела видеть, не хотела бы, чтобы он видел все неприятные изменения на теле. 

Мирцелла не понимала своё тело, не понимала те странные желания, что окутывали её. Это было странно, изнутри эти ощущения терзали её, и в надежде, что глупое наваждение исчезнет, она почти буквально поселилась с близнецами, что слишком сильно выросли, даже пытались говорить сложные предложения, где больше двух слов. Время шло быстро и, смотря на собственных детей, она в этом только убеждалась. Всё скоротечно, и их история с Эйгоном оказалась тоже, и неважно, какие надежды таились глубоко внутри. Признаться честно, то время от времени ей казалось, словно это было совсем в иной жизни, далёкой от той, что была у неё сейчас. Может, за рёбрами всё ещё и болело, но она научилась жить с данным чувством. Это не смертельно. К тому же, на самом деле, ей повезло куда больше многих.

Может, она в действительности просто избалованная дрянь, коей её назвал Кристон Коль?

Мирцелла не хочет думать об этом совсем. Не хочет заново чувствовать, как эти слова неприятно оседают в её голове. Дрянь. Дрянь. Дрянь. Тогда она старалась не придавать этому особого значения, старалась забыть и делать вид, что вовсе не слышала столь не благородные слова в её сторону. Конечно, сир Кристон вряд ли догадывался, что находилась она там дольше положенного. Ланнистер просто пряталась, собираясь с мыслями и формулируя то, что она скажет супругу, когда эти слова прозвучали словно гром среди ясного неба. Неприятно. Она знала, что о ней говорят и хуже, однако то были простые служанки, а не наставник 

, что проводит с ним куда больше времени, чем она. В то мгновение она хотела расплакаться, но смогла себя сдержать, сжав кулаки сильно-сильно, как это делала когда-то. Мирцелла хотела покинуть то место и просто подождать супруга в его покоях, но затем она услышала его ответ, который не был язвительным или задевающим её. Он вступился. Ей в самом деле прельщала мысль, что Эймонд тогда встал на её защиту, но она не хотела принимать это всё на свой счёт, скидывая всё это на защиту собственной чести. Но это не отменяло того факта, что ей всё равно было приятно.

С Эйгоном она сталкивается совершенно случайно, выходя из покоев детей в позднее время. Тот день был вообще самым спокойным из всех за последнее время, и встреча со старшим принцем выбила её слегка из колеи. Это было удивительно, как она могла так долго избегать его, скрываться и совсем не выходить на контакт. Хотя замок был большим, поэтому, может, не так уж и удивительно. Эйгон смотрел на неё мутными глазами, явно не до конца понимая, она ли это. Он сощуривает глаза, пытаясь сфокусировать на ней свой взгляд, а она стоит как вкопанная, сложив руки на небольшом животе. Весь воздух будто бы пропал из лёгких, и она начала задыхаться. Ей срочно нужно уйти, чтобы не попасться никому на глаза и сохранить ту оставшуюся честь, что она хранила последние годы, но ноги словно не слушаются её. Мирцелла просто смотрит на него и не двигается, совсем не зная, что может произойти далее. 

твердили остатки разума. Только вот смотря на него так близко – не так как раньше, но куда ближе, чем это было в последнее время – она понимает, как сильно этого не хватало. Эйгон облокачивается одной рукой о каменную стену, пытаясь сохранить равновесие — он был пьян, и это было совершенно неудивительно. Они смотрят друг на друга вечность, как ей кажется. Он хочет что-то ей сказать, но Мирцелла не даёт, хотя и поддаётся слабости. Она берёт принца за руку, улыбаясь мягко. Так мягко, как может только любящая девушка. Ланнистер качает головой в отрицательном жесте и отдёргивает руку так быстро, словно убирая её от огня. Она исчезает из его поля зрения так скоро, как может, надеясь, что на следующий день он не вспомнит этого. Надеясь, что эта сцена осталась между ними двумя.

Она слаба. Она зависима. Она безнадёжна. Мирцелла буквально соткана из самых худших качеств, которые можно только вообразить. Она должна была родиться в семье простолюдинов, а не лорда... Да, так было бы куда лучше, это бы не сулило её безнадёжную любовь к старшему принцу, к тому же, тогда бы она была далека от всех интриг и прочего. Ей хочется коснуться Эйгона ещё хоть разочек. Казалось, что она пережила это, справилась, но когда ты сталкиваешься лицом к лицу с собственной слабостью, то понимаешь, насколько некоторые чувства сильнее тебя. Ланнистер прикусывает губу до крови, пытаясь собраться воедино. Она ломается всё сильнее и сильнее, боясь, что когда-нибудь дойдёт до того состояния, когда будет уже поздно, когда от неё не останется совсем ничего. Девушка прижимается спиной к холодному камню, что отрезвлял её. Она делает глубокий вдох, прежде чем предпринять хоть какие-то действия и пойти в свои покои. Впрочем, в голове загорается идея, от которой не то чтобы она была в восторге, но это помогло бы отвлечься. Мечтавшая о хорошей жизни, юная Мирцелла ужаснулась бы, увидев, во что превратилась собственная жизнь. Но это всё в прошлом, как и многие другие предрассудки, потому что она уже решительным шагом направлялась в комнату супруга. Это было правильно, как ей казалось на тот момент. Всё равно мир жесток и каждый делает то, что должен, дабы просто жить и суметь выжить. Всё равно ей просто захотелось ощутить хоть какого-нибудь тепла, а это вполне выполнимо, учитывая, что у неё есть супруг, который уже не испытывает к ней отвращения. Брак должен был, хотя бы иногда, работать в обе стороны. По крайней мере, ей так кажется.

Эймонд никогда - а она уже смело могла об этом говорить, не думая об обратном - не сможет поселиться в её сердце. Он не станет тем, кто ей нужен, однако опорой он будет неплохой. Они не какие-нибудь герои баллад и песен о вечной любви, они не идеально любящая пара, но это ведь не самое главное в браке, особенно который возник лишь из-за политических соображений, не более. У них есть немного взаимопонимания, начало вырисовываться какое-то уважение, ну, и, в конце концов, мало-мальские чувства. Посему она совсем не робела, когда расстёгивала его дублет. Посему она не боялась смотреть на него как на мужчину, с которым должна провести свою жизнь до чьей-либо смерти, ибо вряд ли они умрут в один день. Мирцелла больше не девочка, она жена, мать, девушка.

Вторые роды проходят куда быстрее первых, однако менее болезненными они не были. Это всё также неприятно и мокро, но в этот раз она уже не желала смерти, будучи готовая. Хотя, когда она почувствовала, что уже всё 

то ей было страшно переживать всё с начала. К тому же, Мирцелла знала, как некоторые женщины заканчивают, даруя новою жизнь. Именно так и скончалась её мать, судьбу которой она искренне боялась повторить, оттого всегда страшилась такого события. Возможно, она не должна была бояться, однако она попросту не могла. Мирцелла не хотела собственной смерти, не тогда, когда ей было, ради чего жить. Не тогда, когда отношения с супругом стали теплее. Её почти сразу оповещают о том, что у неё родился мальчик, и это словно груз упал с плеч. Имя самостоятельно, как то было с близнецами, она не выбирает, предоставляя это мужу. Он ждал этого ребёнка, он был ему нужен. Она надеялась, что он станет чем-то, что хотя бы сделает его жизнь чуточку радостнее. Конечно, не хотелось быть наивной, но слишком уж она размякла с этой второй беременностью. Эймонд оказывается в комнате, как только ребёнка отдают матери. Признаться честно, она сама особо не успевает подержать его на руках, как это решает сделать он. Визерру и Эйниса он никогда не брал на руки, даже не смотрел на них, но 

 сына он взял сразу же и это было замечательно. Она не винила его за отношение к первым детям, в конце концов, он не был к ним строг или ненавидел их… Эймонд просто предпочитал отрицать их существование, делать вид, что они никак не относятся к нему и к ней. Неприятно, но что поделать. Мальчика он нарёк Бейлором и долго не выпускал из рук. В это мгновение ей казалось, что 

 смогут, реально смогут существовать как нечто большее, чем просто люди, обязанные долгом. Вдруг это был дар свыше? Благословение.

Хотелось надеяться, ведь, в конце концов, без этого никуда.

so who i am?

Нынешний король, Визерис, первый своего имени, был слишком плох и с каждым днём ему лучше не становилось. Мирцелла изредка ходила к нему, вместе со своими детьми, чтобы он мог видеть своих внуков, да и к тому же он сам изъявлял желание, иногда бывало и такое, что она посещала короля на пару с Хелейной и Мэйлором, однако это бывало довольно редко, ибо принцесса предпочитала больше одиночество. И пускай Визерис путает имена внуков, а иногда и вовсе называет саму Мирцеллу совершенно иным именем, но… Крохи былого Визериса I всё еще были где-то глубоко, и время от времени они просыпались. В такие моменты было приятно за ним наблюдать, сразу вспоминались те времена, когда она была его чашницей. 

Когда у неё всё было совершено по-другому. 

Тогда внуки могли услышать много историй о древней Валирии, которые сама Мирцелла слушала с упоением, жалея что сторонилась всякой учебы. Временами король делился с ней некоторыми воспоминаниями о Рейнире, когда та ещё была совсем крохой. О тех временах он говорил с особой теплотой. Ещё реже из его уст можно было услышать о своих младших детях от Алисенты. Наверное, такое должно вызывать отвращение и осуждение, потому что нельзя быть таким безучастным к собственным детям, только вот сама она понимала каково это — иметь ребёнка от того человека, которому отдал своё сердце. Она не винила его Величество, потому что просто не могла. Бейлора она любила, честно, только вот у него был любящий отец, а у Визерры с Эйнисом была только она. Посему, чаще всего она возилась и играла с ними, когда Эймонд приходил к 

младшему ребёнку. Зато, что было очень приятным открытием, её супруг был очень даже хорошим отцом.

Иногда, когда она устраивала с детьми посиделки у короля, то он мог с ней секретничать. Это бывало приятно, однако не всегда. Потому что слышать некоторое было сложно.

— Знаешь, — слова короля тихие, а голос хриплый до ужаса, почти неживой. 

Ему явно осталось недолго ходить среди них. 

Мирцелла видела какие усилия он прикладывает, чтобы с его уст слетало что-то членораздельное. Часть его головы была обмотана бинтами, а левой руки и вовсе не было. Вряд ли его можно было величать королём — дряхлый старик, не более. Только вот Мирцелла знала каким хорошим, на самом деле, он был. Она помнила как он ей улыбался, когда она была его чашницей, она помнила как трепетно он относился к городку, что усердно выстраивал на своём столе. Он был хорошим, жаль только, что от этого человека осталось ничтожно мало. — Я ведь говорил Алиссенте, что с тобой надо было породниться куда раньше, — он заходится кашлем, таким пугающим и жутким, что Мирцелла просит нянек увести детей, а сама внимает каждое его слово, подавая ему кубок с водой. — Вы с Эйгоном казались счастливыми, — набрав в лёгкие побольше воздуха изрекает он, медленно повернув голову в её сторону, чтобы взглянуть ей в глаза. — Но я рад, что ты смогла найти своё счастье вместе с Эймондом.

Что-то разбивается и, кажется, это было её сердце. Мирцелла уже даже не могла сосчитать который раз это происходит.

Более она ничего ему не говорит, так как спустя небольшое количество времени король засыпает, а Мирцелла оставляет его покои, кусая свои губы до крови. Ей нужно всего несколько мгновений, чтобы прийти в себя и направиться к своему супругу. Всего несколько мгновений, чтобы представить совсем иную жизнь. Всего несколько мгновений, чтобы не раздумывая начать целовать Эймонда, попутно помогая ему и себе раздеться. Сейчас она как никогда понимала Эйгона, что только и делал что пил вино и ходил к шлюхам. Проще всего забыться, когда ты либо пьян, либо не один. Правда всякие сомнения вряд ли оставят с концами твою голову, но зато на некоторое время можно ощутить удовольствие, что так просто спутать с счастьем. И неважно, насколько несчастным ты можешь быть.

Другого выхода у неё и нет. 

Мирцелла теряется так сильно, что боится разрушить то, что смогла выстроить. Хотелось злиться, кричать, плакать. Она никогда не сможет отпустить это. Ланнистер никогда не сможет перестать воображать на тему того, что было бы, если бы всё сложилось иначе. Слишком много «если» и «бы» присутствует в её жизни в последнее время, и к такому сложно привыкнуть. В тот же вечер она засыпает в покоях своего мужа, на другой стороне кровати. Иногда в Эймонде играло пламя, полностью показывая свою принадлежность к дому. Истинный дракон. Он оставлял на ней куда больше синяков, чем того позволял себе Эйгон. Впрочем, Эйгону она принадлежала лишь сердцем, пока Эймонду она принадлежала по воле богов. Девица вставшая среди двух драконов, в пламени которых она должна сгореть. Кажется, то были слова Хелейны, что она произнесла в каком-то бреду. В такие моменты она искренне боялась принцессу, просто потому что… она знала историю их дома и про дар прорицания. Это не давало ей покоя. Это волновало и будоражило её разум. Хотя, что-то она поняла наверняка, если ей дано умереть от пламени дракона, то примет она эту смерть с достоинством. Потому что теперь это её доля. Только вот было слишком много непонятного в её жизни.

Вообще всякие сомнения одолевают Мирцеллу всю её жизнь, они становятся основными её спутниками. Поначалу она честно старалась от них рьяно отмахиваться, только вот потом она решила попросту перестать обращать на них внимание. Да и зачем, когда в жизни многое устаканилось, она даже, наверное, могла назвать себя живой… Не бездушной куклой, коей чувствовала себя до рождения Бейлора. Она хотела стать лучшей версией себя и больше не думать о том, что она сделала неправильно; о том, что полюбила не того. Ланнистер хотелось вырасти и стать тем, кем хотел бы её видеть ненавистный отец. Мирцелла не хочет больше терзать себя собственными сомнениями, она устала. 

И уже слова короля не важны. 

К тому же, Эймонд, по всей видимости, очень оценил перемены в ней, а это означало лишь то, что делала она всё правильно. Так надо, твердило ей нутро, когда она проходилась по нему взглядом. Так надо, убеждала она себя, когда краем глаза цеплялась за пьющего Эйгона. Если честно, то великая династия не приходилась ей по вкусу, она не чувствовала себя среди них комфортно, она не чувствовала себя защищенной, скорее наоборот, будто бы она была мишенью. И неважно, что у её супруга был самый большой и опасный дракон, потому что, что-то ей подсказывало, он с лёгкостью смог бы скормить Ланнистер Вхагар. Мирцелла более не хотела находится на семейных застольях, говоря, что неважно себя чувствует или ища причину в детях.

Благодаря детям у неё были некоторые поблажки, которыми она не пренебрегала пользоваться. Должна же была быть хоть какая-то выгода из всего её положения. Она жена принца, но таковой она себя не чувствовала. Может сейчас было чуть проще чем раньше, но Эймонд был таким же Эймондом, только снисходительнее. Он замечал, что она всячески избегает его семью и это, признаться честно, совсем его не радовало. Наоборот, злило. Он часто искал с ней ссоры, казалось, что это стало его хобби наравне с тренировками. Мирцелла этого совсем не понимала, потому что она и так была хорошей леди-женой. Она даже покорно принимала все эти конфликты, терпела, выслушивала. Только вот всё это было до рождения их сына, потому что после Ланнистер отыскала в себе смелость и теперь позволяла себе вольность в виде того, что бы ответить мужу. Она ссорилась, пылко отвечала ему, поднимала собственный голос, и не узнавала себя. В жизни Мирцелла бы и не представила, что умеет так.

А ему нравилось, безумно нравилось наблюдать за 

Мирцеллой. В ней был огонь, которого ранее он не замечал, да и не хотел вовсе. Но только вот их свела сама судьба вместе, поэтому никого другого он не может замечать. Боги не позволили ему выбирать жену, впрочем, эта учесть была у всех членов его семьи, поэтому жаловаться было бы слишком эгоистично. Но только вот если раньше это было для него тяжелым бременем, то сейчас он находил в этом что-то такое, что будоражило его. Эймонд, конечно, никогда не признает себе, только вот Мирцелла смогла засесть прочно в его разуме. Наверное, это немудрено, учитывая, что в браке они много времени, только… надежд он никаких не питал, потому что у него были примеры в виде Эйгона и Хелейны, а также в виде матери и отца. Не всегда время в браке может сплотить кого-то, однако в его случае это сработало. Раньше Эймонду Мирцелла казалась чересчур примитивной, словно абсолютно любое её действие и слово можно предугадать. Правда, чем больше времени они были в браке, тем больше он убеждался в ошибочности собственного мнения. Мирцелла Ланнистер не простая, но и не слишком сложная. Где-то посередине. Она, зачастую, не руководствовалась холодным разумом; ей управляли чувства, что было ему слегка чуждо. Конечно, иногда, и он позволял дать слабости выйти наружу, только те были иные чувства — гнев и злость, что переполняли его, застилали весь разум.

Например мысли о том, что он никогда не заменит ей Эйгона выводили его из себя.

Эймонд искренне не хотел тонуть в болоте под названием «Мирцелла Ланнистер», однако она уже успела вцепиться в него своими тонкими пальцами и начала утягивать на дно. Ему не хотелось верить, что несмотря на все предрассудки он постепенно отпускает её прошлое и почти не боится впустить в своё будущее. Ключевое слово 

ибо ещё очень многое коробит его на самом деле, просто он перестал уделять этим мыслям должное внимание. Мирцелла красивая, когда надо покорная, а иногда, в те моменты когда он этого желает, строптивая. Казалось она совсем не входила в тот контингент девушек, что нравились его брату, оттого он совсем не понимал как они могли сойтись. Однажды он обещает найти себе ответ на этот вопрос, но только не сейчас. Думать ему более о них не хотелось, уж точно не когда у них с Мирцеллой есть маленький сын, который и на ногах стоять ещё не умеет. Впрочем, Эймонд ещё готов уповать на то, что когда-нибудь эти мысли отпустят его голову, что он никогда не захочет к этому возвращаться.

Наверное, это должно стать явью.

Первое что настораживает Мирцеллу, единственное за долгое время, является новость о ранении Морского Змея — Корлиса Велариона. До этого тихие стены замка заполняются перешептываниями, что скорее напоминало шипение змей. Ланнистер совсем не хотелось в это лезть, вдаваться в подробности, потому что оно было ей не надо. Она жила в собственном мирке и была более чем счастлива. Ей было комфортно и этот комфорт не хотелось нарушать. К тому же Мирцелла не стремилась прослыть той, что слышит абсолютно всё здесь, однако по-другому, казалось, нельзя. Особенно когда твой отец тот ещё игрок, а муж является принцем, которому так и нравилось в это лезть. Пускай он был только вторым, по праву рождения, но вникал он в философию и прочее куда лучше своего старшего брата. Создалось даже впечатление, что дело касалось лично его, словно он был из Дома Веларионов. «

Веймонд Веларион явно, в скором времени, к нам заявится с прошением об аудиенции.» 

Эймонд делится с ней, казалось, совершенно случайно и лишь из принципа, что жена мало что смыслит в этом. Ему просто надо было вылить это на кого-то, чтобы хоть чуточку позлорадствовать, потешить самого себя. Только вот… несмотря на то как сильно сторонилась она политики, старалась не лезть в это, Мирцелла Ланнистер всё равно была приближена к этому. Она была так близко к ней, что осознание что к чему накатило очень быстро. Мирцелла слишком часто слышала от слуг разного рода информацию, на которой не хотела заострять внимание. Мирцелла слишком хорошо полагала, чем может это всё закончится.

Мирцелле Ланнистер хотелось снова начать верить в богов. Она была готова им молиться.

Замок почти что оживился. Только вот совсем не по тому поводу, которому хотелось. Тревога осела в сердце Ланнистер и совсем не собиралась никуда деваться. Всё складывалось слишком скверно. Королю с каждым днём становилось всё хуже и хуже, его буквально можно было прозвать ходячим мертвецом. Иногда она всё ещё удивлялась как он вообще мог дышать, так как на нём и живого места не осталось. Так что это был лишь вопрос времени, когда он испустит свой последний вздох. А теперь… Теперь и у Корлиса были все шансы покинуть этот бренный мир. Чем больше подобных событий происходило, тем отчётливее в голове набатом звучало только одно слово — 

. Мирцелле хотелось выкинуть это из головы и не вспоминать об этом как о страшном сне. Хотелось проглотить неприятный ком и успокоиться. Она себя просто накручивает. После беременности, некоторое время, эмоции ещё на пределе, оттого и реагирует она на всё иначе. Остро. Да и вообще, у неё была не спокойная душа. По крайней мере самой Мирцелле хотелось сетовать именно на это.

Только вот чутьё не обманешь.

Впрочем, она не сильно-то и разочаровывается, когда всё спокойствие просто берёт и разбивается о скалы. В конце-то концов, именно этого она и опасалась. 

Ей бы хотелось, чтобы Эймонд был не прав, но волею Семерых это всё-таки случилось. 

Вокруг воцарилась суета, а шепот превратился в громогласные голоса. Оно было и понятно, ведь в Красном Замке новость о прибытии сира Веймонда слишком быстро распространилась. По всей видимости, он хотел всей этой огласки, чтобы о нём и его дерзости услышали. 

первое, что думает Ланнистер, когда муж вывел её во двор, дабы поприветствовать гостя. Мирцелла нервно заламывает пальцы, видя ликование на лице своего мужа. Ему нравилось происходящее. Нравилось, что его не благочестивая сестра может получить по заслугам. Только вот этот настрой слишком быстро сменяется, когда к нему наклоняется дед, чтобы донести ещё одну новость. 

Горячо любимая Рейнира тоже решила соизволить посетить Королевскую Гавань. 

Он бесится, после приёма, Эймонд совершенно не сдерживает себя. Супруг бьёт по столу, а с его уст срывается слишком много брани. Все бумаги летят на пол и Мирцелла, даже не вздрогнув ни разу, решается собрать их. Эймонд слишком импульсивный, но она привыкла к таким перепадам. Он успокаивается далеко не сразу. Только когда она складывает бумаги в одну стопку и слышит позади глубокий вдох, то понимает что пришло её время. Мирцелла смотрит на него оленьими глазами, совсем ничего не говорит, зная, что словами утешить его не получится. Он всё ещё был для неё тяжелым человеком, и она не всегда могла подобрать нужные слова.

Ланнистер осторожно крадясь, не создавая никакого лишнего шума, подходит к нему со спины и, следуя инстинктам, обнимает его крепко-крепко. Её руки покоились на его груди и она могла чувствовать как сильно бьётся его сердце. 

Если быть откровенным, то было довольно страшно подходить к нему. Но это всяко лучше, чем бездействовать. Инициативу он, чаще всего, ценит. Особенно, если она заключается в том, чтобы Мирцелла его поддерживала, не оставалась равнодушной. К тому же, она прекрасно знала, что если не вступать с ним в словесную перепалку, то всё должно пройти относительно хорошо. Она может не опасаться его гнева. Эймонд и был, возможно, человеком, что искренне умел ненавидеть всей душой, однако он ни за чтобы не поднял на неё руку. За всё то время, что она научилась с ним ссорится — она осознала это. 

Он всегда остывал, стоило ей подойти к нему на опасно короткую дистанцию.

 Его гнева она не боялась. Да и не хотелось вовсе. Они супруги уже достаточное количество времени, однако всё ещё находились на стадии притирания друг к другу.

 Мирцелле просто хотелось чувствовать в нём опору, только и всего.

Ланнистер уже знала о некоторых его слабостях, оттого осторожно, почти невесомо, целует его в шею – просто потому что это было то место, до которого она доставала будучи на цыпочках – а затем прижимается лбом к его спине. Он не вздрагивает, просто замирает, словно обдумывая что-то. А может его реакция просто запаздывает, ибо в следующие мгновения его движения становятся чересчур резкими. Он срывается. Эймонд страстный и напористый. Принц совсем не жалеет её платье, когда понимает, что не хочет справляться с расшнуровкой корсета. Мирцелла старается также пылко отвечать, держится за него, будто бы боится упасть. Он ведёт её туда, где должна быть кровать, но она не видит, потому что всё внимание было сосредоточено исключительно на нём. 

Мирцелла слепо доверяется ему, потому что знает, что так нужно. 

Она оказывается на постели, в следующее мгновение, прижатая его телом. Ланнистер помогает ему расправится с той одеждой, что была на нём. Руки дрожали из-за всех чувств, что поглощали её именно в этот момент. Она отдаётся ему без остатка, уже почти и не вспоминая об Эйгоне. 

Мирцелла готова сама быть для Эймонда, хотя бы, подобием опоры, ибо иначе бы она и не смела просить того же взамен. 

Ей хочется сказать ему те слова, что говорила его брату, только вот они застревают в горле. Остаются с ней. А он так и не слышит столь заветные признания, но он уже и не ждёт. Эймонд не дурак, да и ему хватало того, что было между ними сейчас. 

Чтобы спать с кем-то чувства не нужны.

Вообще, Мирцелла поняла, что если не в тренировках с Кристоном Колем, то в постели он испускал свой пар. И она готова была помочь ему с этим.

Рейниру Мирцелла давно не видела. Принцессы не было на свадьбе, не было ни на одних именинах племянников. Она полностью абстрагировалась от всей этой королевской суеты. Ей не хотелось появляться в этом месте, где ей были не рады, лишь на потеху людям. Впрочем, вряд ли она и сейчас хотела оказаться в Красном Замке, но обстоятельства вынуждали. Рейнира не хочет позволить, чтобы кто-то сомневался в том, что плавниковый трон по праву рождения принадлежит её сыну. И совсем не важно, что по праву рождения её сыну принадлежит Харренхолл, а не Дрифтмарк. Вообще Мирцелле казалось, что уже прошла целая вечность с того момента, когда она видела принцессу в последний раз. Хотя, отчасти так и было. У Мирцеллы уже другая жизнь и всё восхищение прошло, уступив место навязанной ненависти. Хотя, если честно, то по отношению к ней Ланнистер не чувствовала ничего. Абсолютно. Все старания супруга, можно сказать, пошли насмарку. Как можно ненавидеть того, кто совершил такие же ошибки как и ты? Это было бы равносильно ненависти к себе, а от этого чувства Мирцелла ужасно устала. Принцесса прибывает в замок буквально на следующий день после Веймонда с гордо поднятой головой, будто бы все слухи её совсем не трогают. Наверное, если бы она не была обладательницей валирийской внешности, то Ланнистер даже и не узнала бы её.

Сейчас она видела её лишь мельком, но и этого ей хватило, чтобы понять что Рейнира не отступит.

Принцессу не встречают должным образом. По крайней мере на фоне Веймонда Мирцелла видела явный контраст. Все прямо-таки из кожи вон лезли, дабы показать Рейнире, что ей нет места здесь. Сейчас Мирцелле хотелось позавидовать её выдержке, ибо сама вряд ли смогла бы так. Впрочем, видя как всё её семейство окружало её, Ланнистер понимала в чём заключалась сила первой дочери короля. 

У неё была любящая семья. 

Становится даже слегка досадно, ибо она видит как всё обстоит у неё самой. Более с принцессой она в этот день не сталкивается, лишь с её сыновьями, которые вытянулись в силу возраста и возмужали. Она почти не знала о том дне, когда Люцерис Веларион лишил глаза её супруга, всё что было ей рассказано, так это то, что разборки были в кругу семьи. Она мало что помнила о том мальчишке, но это было немудрено, ведь тогда ему было около пяти лет, когда Мирцелла, 

ещё не жена Эймонда и не бывшая любовница Эйгона, 

Ланнистер видела его в последний раз. О Джейсе воспоминаний у неё сохранилось куда больше. Он был сильным мальчиком, как бы иронично это не звучало.

Однако несмотря на весь интерес, что зарождается где-то в груди, с ними у неё не получается даже поговорить, потому что заметив Эймонда они стараются как можно скорее ретироваться с места. Особенно после того как он заговаривает с ними. 

Не такие уж они теперь и сильные. 

А её супругу это только в радость. Ему нравился факт, что племянники его, можно сказать, боялись. Собственное превосходство перед ними застилало здравый рассудок. Завидев свою леди-жену, он заканчивает тренировку с сиром Кристоном, на которого она старается не обращать внимание, после того как здоровается. Мирцелла приняла решение, что будет отвечать Колю безразличием. Хотя, казалось, после того случая он вообще не говорил с принцем о ней.

Королева впервые за долгий срок улыбалась, не переставая, столько времени. Только вот это была далеко не искренняя улыбка, вызванная радостным событием. Эта та улыбка, которой люди хотят показать, что у них всё замечательно, хотя на деле и трещит всё по швам. 

Они не такие дружные, как семейство Рейниры… Они все тут заложники ситуаций, что не могут сделать ничего для собственного счастья. Поэтому большинство и бесит она, ибо та воротит то, что хочет.

 Мирцелла видит беспокойство в глазах Алисенты, она видит как Отто Хайтауэр стискивает челюсть при виде принцессы. Они стояли перед ней с высоко поднятой головой, будто бы пытаясь доказать собственное превосходство в стенах этого замка. Только вот, что-то подсказывало Ланнистер, что если бы всё обстояло иначе и Рейнира, от крови дракона, не терпела бы всё это, то никакая семиконечная звезда на груди у Алисенты не спасла бы её. Впрочем, наверное, и не было бы всей этой лживой и нарочитой участливости. 

Но никто уже об этом не узнает. 

Весь оставшийся день Ланнистер, будучи хорошей женой, проводит в обществе супруга. Она пытается выказать ему хоть какую-то поддержку, будь то лёгкий поцелуй в щеку, то её ладонь, сжимающая его руку. Это всё кажется ей такой хорошей идеей. Это так правильно. Только вот она не чувствует совсем ничего, просто делает это скорее интуитивно, надеясь, что он просто не будет её лишний раз дёргать. Ей хотелось к детям, поиграть с ними ну или же просто побыть рядом. Это успокаивает куда лучше разговоров Эймонда, которые Мирцелла почти что не слушает. Супруг с особым энтузиазмом рассказывает о том, что завтра всё должно пройти хорошо, что Рейнире обязательно воздастся за её грехи, потому что теперь никто не сможет поддержать её, так как на троне восседает его дедушка. Она кивает ему, как бы молчаливо соглашаясь с этим. Хотя внутри она и не знает, что на деле чувствует на этот счёт. Мирцелла тяжело вздыхает.

Интересно, а ей воздастся за её грехи? Или же это уже произошло?

Утро следующего дня даётся ей тяжело, потому что ей совсем не хотелось вставать. Признаться честно, мысленно она уже представляла то, как будет сетовать на плохое самочувствие и просто останется в собственных покоях. И ей действительно хочется так поступить, ровно до того момента, пока она не понимает, что тогда поставит всех под удар. Если Мирцелла не соизволит прийти на слушание по вопросу кто же должен наследовать Дрифтмарк, то покажет насколько у них раздробленная семья. Поэтому она находит в себе силы самостоятельно одеться и привести себя в более благоприятный вид. 

Тебе просто нужно выглядеть счастливой, это не сложно.

 Уверяет Мирцелла саму себя, смотря на собственное отражение. Она делает глубокий вдох, прежде чем выйти из собственной комнаты и столкнуться с мужем. Он её ждал. Ланнистер замечает оценивающий взгляд Эймонда, будто бы он хотел, чтобы она выглядела идеально, дабы не упасть в грязь лицом. Впрочем, кажется, с этой задачей она справляется хорошо, потому что услышала как одобрительно тот хмыкнул.

Maybe I just wanna be yours

Содержание

so far away

so who i am?

between two fires

one dragon, two dragons

your grace

it's your duty

dancing on the bones

blood on your hands

honored

unhappily

Комментарии (0)