«Зима близко». «Наши ножи остры». Санса знала: слова правдивы. Девизы не врали, она знала их с детства. Вера пришла позже. Вера пришла, когда Рамси Болтон улыбнулся той улыбкой, которую скрывал от всех, кроме будущих жертв. Ножи будут остры — вот, во что поверила Санса Старк, и её зима стала близка, как никогда прежде.

Санса смотрела ему в глаза. Полупрозрачные, ледяные, стылые. Он сам её не видел, но улыбался так, что ясно: чуял. Ему так и пристало — бешеной собаке глаза ни к чему. Псина чует, щёлкает зубами, загоняет, лает и кусается, беснуется. Пыхтит в стылые губы, облизывает их, кусает, царапается.

— Я знаю, — говорил Рамси, — понесла.

Санса смотрела ему в глаза. Он сам её не видел, но видел своего ребёнка, а значит бешеный пёс не убьёт. Бешеный пёс не убьёт, пока не почует запах своего новорождённого щенка, пока не отгонит от него всех, пока щенок не пискнет под его защитой и не заснёт младенческим сном в лапах родителя.

, — думала Санса, видя перед собой отца и мать.

— Я знаю, — хохотал Рамси, — ты не убьёшь своего ребёнка.

Она чувствовала, как его зубы прокусывали её кожу. Кровь аккуратно просачивалась из губ, пачкала его и её, Рамси чувствовал её вкус и смеялся.

Собачья пасть клацнула мерзкими клыками перед глазами. Санса знала, как ей делать нельзя, Санса знала, как ей нельзя говорить. Санса не была собакой, чтобы её можно было выдрессировать, и Рамси знал это тоже.

Но дело в том, что правила устанавливал только Рамси.

— Иначе пожалеешь, что не убила себя.

Рамси хохотал. Был бы у него собачий хвост, он бы вилял им. Был бы он настоящим псом, схватил бы за загривок и заставил подчиниться. Пока он человек, ему достаточно слов. Сансе тоже достаточно его слов.

Глядя на свой живот, она надеялась, что не родит псину псине.

«Зима близко». «Наши ножи остры». И Санса не знала, чей девиз она носила под сердцем. Мейстер сочувственно улыбался. Санса не улыбалась вовсе. Она чувствовала, насколько остры болтоновские ножи. И она чувствовала, насколько близка старковская зима. Санса знала: в её утробе очень холодно. Там мороз, там практически вьюга.

Санса молилась, чтобы стужа погубила её.

— Если не сын, — предупреждал Рамси, — ты пожалеешь об этом.

Санса молилась, чтобы это был сын.

Санса была честна перед собой: она не хотела рожать никого. Она смотрела на себя в зеркало, гладила живот, гладила нехотя, гладила, потому что так делала её мать, нося детей, нося под сердцем волчат, среди которых лишь Санса оказалась ненастоящей. Ей не хотелось сражаться, защищаться и кусаться, она не умела делать ничего из этого. Санса хотела лишь одного: не родить никогда.

Она не видела себя, целующую крохотную ручку. Она не видела себя, баюкающую кроху на своих руках. Всё, что она действительно могла представить — Рамси, его щенка и ножи.

Ей было бы легче выпить лунного чаю. Или упасть с лестницы. Сделать так, чтобы ребёнка не стало. Санса не боялась мыслей о том, чтобы убить своего нерождённого ребёнка. «Он никогда не будет 

 ребёнком», — думала Санса.

А когда она чувствовала, что ребёнок пинался, Санса понимала: ножи остры. Нерождённый младенец вовсе не пинался. Он резал её изнутри.

Рамси властно гладил её живот. Счастливо скалился, смотрел на него с гордостью и предвосхищением. Санса знала, на кого ещё он так смотрел: они сидели в собственных клетках на псарне, умели понимать его язык, выполняли его команды. Охотились на людей. Ели людей.

Наблюдая за Рамси мёртвыми глазами, Санса старалась не думать о смерти. Но всё, что она видела в Рамси — смерть.

— Ты будешь любить своего ребёнка? — спрашивала она, ощущая его ледяную руку на своём животе.

— Как и тебя, — смеялся он, сжимая пальцы на ткани её платья.

Санса не пугалась, как не пугалась уже очень давно. Страх въелся в неё так сильно, словно её, как тряпку, застирали в нём с сотню раз. Страх стал привычен и растворился. Санса не пугалась, потому что боялась постоянно.

— Ты должна любить моего сына, — приказывал Рамси, дыша ей в затылок.

Его голос звенел валирийской сталью, она не видела его, но знала: он не смеётся. Рамси клал руку на её круглый бок и дышал в тусклые рыжие волосы. Рамси не смеялся и не просил, не издевался и не заботился. Говорил так, словно хотел договориться.

Она не знала, как полюбить ребёнка, которому желала смерти. И молчала.

Санса молчала, чувствуя очередные пинки внутри. Рамси обнажал улыбкой зубы, ощущая их рукой. Он ждал своего щенка. В такие моменты Санса также чувствовала, что он ждал, чтобы она скорее задрала юбку.

Оставаясь наедине с собой и будущим убийцей внутри её собственного тела, она долго смотрела на себя в зеркало. И молчала.

Молчала, когда отходили воды. Юбки мерзко мокли, по ногам стекало вниз. Повитухи говорили ей не нервничать, но Санса предпочла бы нервничать, а не просить Богов о смерти.

— Я буду смотреть, — заявил Рамси, садясь напротив кровати, в которой Санса будет рожать.

Когда начались схватки, Санса забыла обо всём. Всё, что она чувствовала — это лезвия тысячи ножей, которыми ребёнок резал изнутри.

— Наши ножи остры, — говорил Рамси впопад.

Санса плакала. Она хотела умереть, не подарив ему ни сына, ни дочери. Она хотела убить ребёнка или чтобы ребёнок убил её, хотела, чтобы она умерла вместе с ним и чтобы Рамси продолжал смотреть, как умирает то, о чём он и мечтать не мог — ключ к Северу, хорошая игрушка и его законнорождённый наследник.

Рамси был прав. Ножи остры. Это оправдает всякий Болтон.

Повитухи говорили ей не паниковать, но Санса предпочла бы паниковать, а не ощущать в груди комок зла и ненависти. Она не знала, кого ненавидела больше: монстра, который приходился ей мужем, младенца, который приходился им первенцем, или себя, рожающую для убийц своего дома.

, — думала Санса, вспоминая отца и мать.

Старк должен быть лютоволком, и потому Санса больше не была Старком. Санса рожала Болтона.

Рамси слышал детский плач. Санса чувствовала, что её зима слишком близко.

Она чувствовала боль. Холод. Слабость. Облегчение и отчаяние: щенок больше не резал её, но не и убил. Как и не умер сам. Санса никогда не получала того, о чём молила Богов.

— Вон, — Рамси прогнал повитух.

Его щенок лежал на руках Сансы. Плакал, дёргал красными ногами, шевелил кровавыми пальцами. Санса видела внимательный взгляд полупрозрачных глаз, направленный на ребёнка.

— Сын, — судорожно прохрипел Рамси.

Санса видела его счастливый кривой оскал. Санса видела, как Рамси брал ребёнка на руки.

Санса представляла, как вырастает новый Болтон. Каким псом он станет, как сможет убивать и как будет любить охотиться. Как он убьёт прислугу в девять лет, потому что отец скажет, что ножи остры неспроста. Санса представляла бешенство в глазах ребёнка, Санса представляла безумие в его улыбке, гордость в глазах бешеного отца. Санса представляла, как Север обагряется кровью. Как её сын снимает кожу со старой кухарки. Как Рамси ведёт его на псарню, чтобы показать, какие команды должны знать болтонские гончие.

Санса чувствовала ярость.

— Верни, — холодно приказала она.

Рамси вернул своего щенка ей в руки, и Санса впервые за долгое время испугалась, как раньше. Как и впервые ощутила, что должна бороться и защищать. Даже если монстр повиновался, он — монстр. Ребёнок ещё не превратился в отца. «Его нужно защитить».

— Ты подарила мне сына, — счастливо скалился Рамси.

 сын, — рычала волчица вместо неё.

Пёс больше не пугал её. Сансу пугала только возможность бешеного пса воспитать оборотня.

 сын, — Рамси взял её за руку.

Она вся была в собственной крови, ребёнок был в её крови, руки Рамси были в её крови. Он мог бы убить её, как им обоим того и хотелось. Но Рамси держал её за руку, трогал сына и повиновался.

— Ты не боишься? — усмехнулся он.

Санса смотрела ему в глаза и прижимала ребёнка крепче. Сжимала не такую уж ледяную руку сильнее.

— Я знаю, — он наклонился ниже, — не боишься.

Санса

anotheroneitsme

Сансе хочется умереть, но не родить ребёнка Болтона.

*Первые пять частей – сюжет. Остальное – зарисовки из жизни. Будут пополняться.

Игра Престолов

Рамси Болтон/Санса Старк

мой-твой-наш сын

Рамси наблюдал за ней. Две льдинки глаз, блестящие от слёз, налились цветом мгновенно; как только он взял на руки своего сына, она показала своё истинное обличие. Обросла огненной шерстью и рявкнула, вся в крови, полумёртвая и измученная. Потребовала волчонка назад. Приказала так, что он понял: не волчице ходить под собакой, и не собаке вылизывать волчье дитя. Так что собака не стала показывать клыки. В виде исключения и в виде поощрения.

Её волосы вспыхнули былым — 

, подумалось ему, — пламенем в ту же секунду, как она взяла сына в свои руки. Рамси думал, что она умрёт, и это было бы ожидаемо: потерять столько крови, не есть практически ничего столько лун, искать смерти, молить о ней Старых Богов. Рамси был удивлён. Слабачка и плакса исчезла, и на её место пришла другая — сильная, стойкая. Рамси не знал свою жену такой.

 сын, – сказал он тогда.

И Санса не стала спорить. Санса не вздрогнула от прикосновения его руки. Она сжала её так, как сжимают, соглашаясь. В тот момент они стали настоящими мужем и женой, и Рамси почуял это, как подобает бешеному псу; не обязательно говорить такие вещи вслух, когда достаточно простых колебаний воздуха от тяжёлого дыхания. В тот момент Санса прекратила страдать, как и Рамси прекратил мучить. Волка мучить нельзя, он знал.

Рамси наблюдал за ней. Она злилась, когда её волчонка кормила не она. Рамси запрещал ей. Слабой волчице нужны силы, от которых она избавлялась слишком долго, чтобы попытаться отдать их своему ребёнку. Санса не разрешала пеленать его, делала это сама. Она сама укачивала сына, мычала ему колыбельные, сама купала и сама укладывала спать. Няньки слонялись без дела. Рамси наблюдал.

— Ты не тронешь меня, — рычала она, стоило ему подойти слишком близко.

Рамси смеялся и напоминал, кто он и кто она. Он — Болтон, а она — жена Рамси Болтона, сына Русе Болтона, мать его наследника и сама Болтон. Она прятала клыки, но наверняка осознавала своё положение. Слушая, что и как она говорит, Рамси улыбался. И Санса снова принимала правила:

— Не здесь, — говорила она, смиряясь, — 

Рамси смеялся сильнее, прижимался сильнее, сжимал сильнее, кусался сильнее.

— Не здесь, милая жена. 

Санса не нуждалась ни в каких побегах, но нуждалась в жизни, от которой так долго отказывалась, нуждалась в делах и нуждалась в Винтерфелле. Рамси знал. Наблюдая, он изучал её, новую, и с интересом позволял не быть своей жертвой.

— Ты не будешь править моим домом без меня, — рычала она, стоило ему ненавязчиво звякнуть ключом от покоев на ремне. Небольшой намёк, мол, «я могу тебя закрыть, милая жена, а могу и не закрыть, ещё не придумал».

Рамси смеялся и всё же пропускал её вперёд. Няньки постепенно начинали выполнять свои обязательства, как и Санса. Нянькам было положено нянчиться. Леди Винтерфелла было положено править.

Санса избавилась от горя. Рамси видел, как она держит спину и как она вздёргивает подбородок. 

, — думал он, наблюдая. Санса выслушивала капризы увальней из Зимнего Городка, выслушивала слуг, хвалила и отчитывала их. Делала это так, словно её, а не её братьев, учили делам хозяев замка. Санса знала, что делать, как и когда говорить.

Однажды найдя её в одиночестве у конюшен, Рамси сжал рукоять ножа.

— Я не сбегу, — ответила она на незаданный вопрос.

— Разумеется, — улыбнулся Рамси, — не то пожалеешь.

— Я не сбегу, — она сама подошла слишком близко, — здесь 

 сын, — хищно шептал Рамси в ответ.

Рамси наблюдал за ней. Санса была нежна и осторожна. Ребёнок смотрел на неё из множества мехов колыбели, улыбался беззубым ртом и тянул к рыжим волосам ручонки. Санса наклоняла голову ниже, чтобы её локоны схватили малюсенькими пальчиками, едва заметно улыбалась и терпела, жаждая терпеть, желая терпеть капризы волчьего детёныша. Будь она волчицей, вылизала бы с ног до головы и позволила поиграться со своим рыжим хвостом.

Рамси не был нежен, но он часто смотрел на своего сына. Тот улыбался и ему, тянул руки к нему тоже. Санса, стоя рядом, не моргала и не дышала. Рамси чуял: 

. Не за себя — за малявку. Боится так, словно ему действительно хотелось убить своего сына. Он мог бы, Рамси и правда мог бы убить своего ребёнка. Он не видел в этом никаких сложностей; такого крохотного человека могло убить что угодно: подушка, нож, достаточно крепкая хватка на горле, быстрый перелом шеи, собачьи клыки, человеческие зубы. Рамси намеренно испытывал волчьи нервы.

— Ты не тронешь его, — шипела она.

Рамси улыбался. Позволял ребёнку трогать свои пальцы, слышал его детский смех. Слышал рычание, которым волчица предупреждает.

— Не трону, — улыбался он, но не давал понять: врёт или не врёт.

Санса показывала ему, как нужно править Севером. Рамси не позволял ей многого, но он видел, какими люди уходят от неё, даже если она была зла. Рамси понимал, что Севером правят не ободранные трупы, но всё ещё крепкие руки. И Рамси понимал, что она учит его. Воспитывает, даже если никто не говорил этого вслух. Она не читала нравоучений и не заставляла его находиться рядом, не смотрела в его сторону, но каждый раз, беседуя с вассалами, уступала право первого слова ему. Молчаливо тянула руки к письмам, которые приносил мейстер, взглядом просила разрешения прочесть, а, когда прочитывала, слишком быстро и коротко излагала свои мысли. Но всё-таки излагала, не цепенела и не тряслась. Благодарила прислугу, умела поощрять и наказывать. Учила, но делала вид, что нет. Рамси не без уважения отдавал ей должное: Санса знала, как нужно учить таких, как он. А если не знала, то обладала прекрасной интуицией. Хорошее качество для женщины дома Болтонов.

— Ты перестанешь сдирать с людей кожу в Винтерфелле, — говорила она.

Рамси злился. Он не позволял ей слишком многого, как и не позволял её амбициям расти настолько быстро. Волчица не стремилась быть вожаком, и Рамси убеждался: «осторожная, но упёртая — 

— Для этого у тебя есть Дредфорт, — она просила его, но взгляд отдавал холодом и спокойствием.

Санса не боялась, и Рамси это нравилось.

— Ты изменилась, — дышал он ей в затылок по ночам, сжимая тонкие рёбра под бледной кожей.

Санса молчала. Рамси знал: не боялась. Соглашалась.

— Это всё сын? — шептал он.

Санса отвечала взглядом молчаливым, долгим и внимательным. Рамси получал ответы на свои вопросы: псу не обязательно слышать, чтобы понимать, достаточно почуять.

, Рамси чувствовал удовлетворение. Он не доверял этому чувству, как не доверял чувствам в принципе, как не верил в саму суть доверия. Он был доволен тем, как изменилась его жена. Он был доволен тем, как она проявляла свою силу, даже если он не давал ей права эту силу взращивать. Он был доволен тем, как волчица заботилась о собачьем сыне. Он был в восторге от того, что пёс получил настоящую волчицу, а не блеющую овечку в её шкуре — плаксу, носившую фамилию Старк, но настоящим Старком не являвшуюся.

Вспоминая беглый взгляд голубых глаз с поволокой застывших слёз, Рамси действительно думал, что не все Старки были волками. Он никогда бы не назвал свою милую жену настоящей волчицей.

Теперь Рамси не позволил бы никому сомневаться.

Возможно, волку нужна была стая. Наблюдая, как Санса учит сына ходить, Рамси молчал. Не учил его скалить зубы, показывая клыки, а не улыбку, просто молчал и смотрел. Волосы её становились ярче. Глаза блестели не от слёз. Красивые губы нежно шептали что-то ребёнку. Ребёнок радостно пищал в ответ.

Волк-одиночка живёт недолго. Возможно, эту волчицу спас её волчонок.

— Для этого есть няньки, — говорил Рамси, не стесняясь нарушать идиллию матери.

— Зачем тогда мы — родители? — рычала волчица в ответ.

Рамси улыбался, и Санса рычала. Волчонок радовался, и Санса улыбалась.

Разбираясь с ублюдками, распятыми в подвалах замка, Рамси лишь единожды увидел её в этих стенах. Санса не боялась, и он был доволен. Санса брезговала, и он принимал это.

— Не води сюда сына, — всё, о чём она тогда попросила.

Рамси хохотал, играясь ножом под чужой кожей.

— Не забывайся, милая жена, — отвечал он.

— Дай ему повзрослеть, — отрезала она и ушла. Правила принимались ею вновь.

Рамси счастливо скалился. Он не замечал, как шёл на уступки, выполняя её приказы. Он не замечал, как позволял ей отдавать ему приказы. Не то чтобы Рамси любил её, и не то чтобы Рамси уважал её, но всё постепенно менялось. Он был рад доводить её до яростного и беспомощного исступления, был рад пугать, был рад нервировать. Рамси нравились её слёзы и её страх. Но, однажды увидев в ней силу, Рамси не мог отрицать: ему понравилась её сила. Силе нужна воля, чтобы не угаснуть, и Рамси давал волю. Позволял.

Видя, как волчонок учится ходить на слабых ногах, Рамси цеплялся за тёплую, нежную улыбку своей жены. Видя, как волчонок залезает на стулья, Рамси цеплялся за яркие искры в голубых глазах своей жены.

Рамси наблюдал. И смеялся:

— Я знаю, — говорил Рамси, шёпотом грея бледную шею своей жены, — ты любишь 

Рамси

Родители не казались ему странными или неправильными. Ройс ещё не интересовался, что значит «странно», ему не было интересно, как ведут себя родители других детей. Ройс не задумывался, что с его родителями может быть что-то не так. Слишком рано, чтобы размышлять о правильности этого мира. Незачем и ни к чему.

— Молодец, волчок, — утробно хохотал отец, когда Ройс попадал в центр мишени с двадцати шагов.

— Опять лохматый, — улыбчиво говорила мать, когда Ройс находил её в удивительно бесконечных закоулках замка, и бережно приглаживала его волосы.

Отец казался ему хищником. Таким хищником, который обязательно изводит свою добычу, потому что не может не изводить её. Он играется с ней, даёт пробежать два шага и догоняет вновь. Улыбается, убивая. Специально не смывает кровь со своего клыкастого рта. Такому хищнику не всегда нужна добыча. Обычно такие звери нуждаются исключительно в крови.

Отец казался ему настоящим воином. Таким воином, который бежит за битвой, потому что не может не жаждать сражения, не может не держать в руке ножа или меча, просто не может иначе. Такой воин пугает других. Пугает своим азартом. Пугает тем, что хочет сразиться и хочет убить. Ройс не видел никого похожего.

Отцовский меч всё ещё был слишком тяжёлым для Ройса. Он всё торопился скорее вырасти и держать его по-настоящему, одной рукой, так нагло и свободно, так уверенно и легко, как это делал отец.

— Даже не мечтай, волчок, — смеялся тот, — сперва научись обращаться с ножом.

И Ройс учился. Ройс мечтал владеть им так виртуозно и ловко, как это делал отец. Клинок всегда смотрелся естественно в его больших руках, и Ройс торопился скорее стать проворным и неуловимым, торопился вырасти, торопился стать таким же, как отец.

Иногда Ройс слышал крики из отцовского подвала. В такие моменты мать была недовольной и грозной, и Ройс не осмеливался баловаться. Он знал, чем занимается в подвалах отец. Ройс видел кресты. Мать говорила ему не спускаться вниз, но Ройс спускался. Он чувствовал запах крови, но никогда не видел ни одного её пятна. Когда он спрашивал, кто кричит и куда кричащий исчезает, отец улыбался, а мать переставала. Тогда Ройс видел, 

 они смотрели друг на друга — так смотрят в глаза врагу на поле боя, это чувствовалось сразу, даже если Ройс ещё никогда не видел настоящей битвы.

Его матушка была самой красивой и умной женщиной во всём Вестеросе. Ройс был в этом уверен. Он часто мечтал о таких же рыжих, огненных волосах, как у неё; Ройс думал, что так все его будущие враги сразу будут чуять его собственное пламя, и оно заставит их бояться и падать на колени, как только он снимет шлем. Огонь материнских волос завораживал его.

— Зачем же тебе рыжие волосы? — матушка ласково трогала его чёрные кудри. — С чёрными волосами ты будешь больше похож на своего отца.

Когда мать так говорила, Ройс расцветал белозубой восхищённой улыбкой и забывал о блеске рыжих локонов. Что есть цвет волос по сравнению с мечтами стать воином? Мечтами стать таким же, как отец? Он быстро лохматил чёрную копну на своей голове, хватался за деревянный ножик и показывал матери все приёмы, которые только мог. Она улыбалась и охала, и Ройс ускорялся, пыхтел и радовался. Он был рад удивить её, а она, наверняка, была рада удивляться.

Ройс видел, как отец ухмыляется, время от времени наблюдая за его тренировками. Он редко оставался в стороне, но когда оставался, то по спине бежали мурашки. Ройсу очень хотелось удивить и отца. Ему очень хотелось увидеть его восхищённую улыбку, услышать похвалу. Но в такие моменты отец лишь улыбался, кивал и уходил. Маленькому лорду хватало и этого.

Иногда Ройс видел, как мать задерживается напротив псарни. Она не заходила внутрь. Ройс любил собак отца, отец показывал, какие команды те знают и как выполняют их. Он восхищался этими зверями, он видел, как заразно улыбается отец, и не мог не улыбаться сам. Ройс не понимал, почему таких умных и верных собак не любит матушка. Она никогда не радовалась им, не трогала их и не гладила.

— Матушка, — спрашивал Ройс, — они тебе не нравятся?

— Они нравятся твоему отцу, — отвечала она, и Ройс забывал, для чего он спрашивал.

Иногда он слышал, как слуги перешёптываются о волках. О 

. Ройс знал, что это за звери. Няньки рассказывали ему много легенд и сказок. Ещё он слышал о том, что его матушка имеет к ним какое-то отношение. Ройс никогда не видел в ней хищника: она была не такой. Матушка была ласковой, утончённой, грациозной и вежливой. Она красиво улыбалась, заплетала чудесные причёски, нежно гладила и всегда была приветлива. Он не понимал, почему все вокруг болтают о каких-то псах и лютоволках. Почему все вокруг называют её волчицей.

— Волчок, — звал его отец, — ты знаешь, кто такой лютоволк?

Ройс был очень рад, когда отец находил время просто поболтать с ним.

— Да, — уверенно отвечал мальчик, — это дикий зверь. Он живёт за Стеной, но уже, наверное, вымер. Лютоволк больше любой собаки и любого волка.

— Да, малец, — ухмылялся отец, — а из какого дома твоя милая матушка, ты знаешь?

Ройс задумчиво хмурился. Он знал, просто не понимал, какое это имеет значение.

— Мы — Болтоны, — говорил отец, задирая лохматую голову сына выше, чтобы смотреть в глаза, — а твоя мать?

— Леди Санса Болтон, — отвечал Ройс.

— Леди Санса Болтон, урождённая Старк, — улыбался отец, но голос его менялся.

Матушка не любила, когда кто-то упоминал это. Она вдруг становилась другой, это чувствовалось сразу, но Ройс не понимал, что именно в ней менялось. Заставая их за подобными разговорами, она непременно прерывала их.

, — холодно проговаривала она, заставляя отца обернуться, — и 

Ройс никогда не понимал, о чём они говорят, когда говорят вот так. Он улыбался, радовался, что они все вместе, что отец улыбается, а мать кладёт руки на детские плечи. Ребёнок был счастлив, даже если не понимал многих вещей.

— Да, — помолчав, смешливо тянул отец, — волчок знает. Помни об этом и ты, милая жена.

Почему-то матушка не любила, когда отец называл её милой женой. Ройсу это казалось очень красивым, но спрашивать он не хотел.

— Ты знаешь, — отвечала она, сжимая руки сильнее, — нет нужды напоминать.

Они снова смотрели друг на друга очень напряжённо. Ройс знал, что моменты, когда они находились все вместе, всегда были коротки. Матушке что-то не нравилось, а отец улыбался как-то слишком косо, иногда показывал зубы, щурился. Ройс глядел на них по очереди и ощущал себя глупым щенком.

Постепенно непонимание рождало вопросы. Он крепче держал тренировочный меч и ловчее управлялся с ножом, волосы вились сильнее, он становился выше, но вопросов становилось всё больше. Матушка ласково всматривалась в его глаза, отец похвально хлопал по спине, и Ройс ощущал что-то не то.

— Почему ты зовёшь меня волчком? — спросил однажды Ройс.

Отец долго молчал. Пристально смотрел в глаза и не моргал. Улыбался.

— Потому что ты и есть самый настоящий волчок, — усмехнулся отец.

И Ройс прекратил. Отец всё ещё улыбался. После потрепал чёрную копну и ушёл. Ройс долго смотрел ему вслед. Он многого не понимал, но отец никогда не вёл себя 

. Потому Ройс решил прекратить, даже если вопрос остался без ответа.

Обычно этот разговор начинал отец. Не она. Ройс улыбался ей, кивал, гордился; будущий Хранитель Севера, совсем ещё юный, но всё же наследник. Он — Болтон. Ройс знал.

— Конечно, матушка, — кивал он, поглаживая её руки.

— Тебе хранить Север, — она была серьёзна и неулыбчива в тот день, – тебе оберегать и защищать свой дом, — Ройс видел, как её брови едва дёрнулись, — Винтерфелл. Дредфорт. Защищать дом Болтонов.

— Я смогу, матушка, — улыбался он.

— Твой отец — воин, — продолжала она, — он тактик и боец. Его сила в мече и луке.

— Я тоже стану воином, — Ройс искрился восхищением, — и научусь всему у отца.

— Учись не только у отца.

Ройс заметил сверкнувшие в волчьей пасти клыки. Матушка не злилась, но он услышал, как щёлкнула хищная пасть. В тот же миг она смягчилась: склонила голову набок и погладила непослушные чёрные волосы.

Но Ройс уже увидел. И начал понимать.

— Отец научит многому, — Ройс молчал, — но не всему. Ты станешь Хранителем Севера. Отец не научит править. Отец научит биться за своё и защищать своё силой, но не править.

Ройс наблюдал, как матушка уходит. Его детское сказало за него:

— У кого же мне этому учиться?

Ройс не говорил об этом отцу. Не то чтобы отец был в курсе всего, но Ройс понимал, что отец должен был знать обо всём. И всё равно не рассказывал. Ждал матушку по вечерам, делая вид, что не ждёт никого. Это не было тайной, но они не говорили об этом никому.

— Если вассалы восстают, — Ройс задумчиво ходил вокруг, — что мне лучше предпринять?

— Не убивать, — отвечала матушка, — пока того не потребует честь.

— Восстание — выступление против чести и воли Хранителя, — спорил он.

— Ты — не Король, — Ройс видел её клыки всё чаще, — не позволительно быть заносчивым. Не будь и изнеженным. Твоя честь — дело твоих рук и поступков. Пока ты не запятнаешь её сам, её не сможет запятнать никто. Сохрани её чистой, — но матушка быстро прятала волчьи зубы. — Будь справедлив, внимателен. Слушай людей, слушай советников, но решения принимай сам.

— Как же я пойму, что моё решение правильное?

— Ты можешь не понять этого никогда, — вздыхала матушка чуть более тяжко, чем обычно, — но ты должен принимать решения.

— Но ведь иногда они требуют крови…

— Иногда они требуют крови, Ройс.

Она смотрела на него тоскливыми, но полными нежности глазами. Ройс не сдержался.

— Откуда ты знаешь, матушка? — невпопад спросил мальчик.

Она долго смотрела на него. Молчала и вглядывалась, но не так, как это делал отец. Ройс чувствовал, что она бережёт его своим молчанием, взглядом гладит и обнимает, греет. Отец молчанием испытывал. Изучал, как будто не мог знать своего сына вовсе.

— Я расскажу тебе, когда ты подрастёшь, — улыбнулась она, — а пока занятие окончено. Может, твоя помощь нужна отцу?

Ройс тоже улыбнулся ей и убежал.

Он чувствовал, что что-то не так. Но теперь он начинал понимать, почему его мать звали волчицей. Она была похожа на неё, хотя Ройс сравнил бы её скорее с львицей: она изящна, статна и нетороплива, но знает, когда её клыки нужны, а когда — нет. Ройс не находил такие сравнения забавными, но он понимал: узнать предстоит ещё многое.

— Волчок, — вкрадчиво и улыбчиво говорил отец, — о чём ты говоришь со своей милой матушкой?

— О всяком, — радовался Ройс, инстинктивно выпрямляя спину под внимательными отцовскими глазами, — она говорит, что я быстро расту. Говорит, пора учиться не только сражаться, но и многим другим вещам.

— Чему же она тебя учит, волчок?

— Как заботиться о Севере, — гордо отвечал Ройс, — как беречь наш дом. Ещё тому, как заботиться о северянах. Это большое дело! Я не думал, что это так серьёзно, но это очень важно. Ещё матушка говорит о том, что Север нельзя держать кровью.

— А чем же нужно держать Север?

Ройс бегло посмотрел в глаза отца. И увидел там что-то недовольное. Клыкастое и злящееся. Ройсу тогда стало не по себе, но он продолжал говорить.

— Уважением, заботой. Честью. Справедливостью и решительностью.

Отец долго молчал. Его лицо улыбалось, но Ройс не чувствовал в этом тепла. Он чувствовал холод, которого никогда не чувствовал от отца. Он точно злился, но Ройс не понимал, отчего: разве матушка говорила плохие вещи? Разве она учила его чему-то плохому?

Слова отдавали морозом.

— Слушайся милую матушку. Этому тебя больше никто не научит.

Провожая отца взглядом, Ройс молчал и не шевелился. Холод окутывал его, и это чувство было для него незнакомым. Было странно и опасно, и эта мысль пришла лишь после, когда он осмелился пошевелиться.

Вопросов становилось всё больше. Ответы приходили гораздо медленнее.

Их сын

Она ласкала нежным взглядом плечи сына. Он рос. Становился выше, сильнее. Становился умнее. Ройс многое понимал, её сын обладал пытливым, живым умом. Он был любопытен, но осторожен. Ему хотелось врать, но он себе этого не позволял. Ройс рос честным мальчиком.

Приходя в Богорощу, Санса в слезах благодарила Старых Богов за сына. За то, что она стала его матерью. За то, что её сын — Ройс. За то, что он такой. За то, что она не смела даже мечтать об этом.

За то, что не умерла тогда.

мой-твой-наш сын

Содержание

Санса

Рамси

Их сын

Их семья

Рамси

однажды

однажды

Комментарии (0)