Шёпот отражается от каменных стен, сливается в единый: дворцовая знать, слуги, гости — тяжёлой вуалью оседает на дрожащее пламя свечей, прячется в пыли на бархатистых балдахинах и томится за тонкими хрящиками на висках и в уголках поджатых губ, ожидая своего часа:

разве правильно юной принцессе в такой компании?

допустимы ли подобные прогулки?

проклятая драконья кровь.

Они смакуют слова о добродетельности и нравственности, словно сами под покровом ночи не утягивают к себе на шелковые простыни любого, кого захотят, упиваясь вкусом чужого тела.

Они все шепчутся, но вслух сказать не смеют, потому что в тёмных глазах порочного принца стремительно танцуют тени, остро отблескивает насмешка над собственной вседозволенностью, томится на самой глубине опасное пламя, что станет оружием убийства для каждого из говоривших — сколько раз в грязных переулках находили слишком смелых участников уличных представлений: с отрезанными языками и разорванными ртами крест-накрест.

Это того стоит, когда Рейнира — такая лукавая, такая манящая, точно сверкающий клинок в ножнах, — склоняет голову набок жестом любознательным, тянется к нему всем естеством, связывается крепко, честно, необратимо, и всё ищет его взгляд в толпе безликих силуэтов, и под покровом росчерков богатых тканей касается порой робко и осторожно его загрубевших ладоней, лишь распаляя собственный обжигающий огонь.

На празднествах они всегда вместе, как и подобает семье, в гуще людского потока

Они схожи внешне — обычное дело, это неоспоримо, это отпечаток драконьей крови, — но только вот под мягкими чертами их лиц скользят общие демоны, общие цели и идеи, пугающее единение и понимание читается в каждом стремительном движении.

Во дворце шепчутся — на том и замолкают

А Рейнира сверкает глазами с игривой благодарностью.

— Повернись, — говорит он ей властно, рычащим окончанием, бархатистым переливом — не просит, а приказывает; не ласково, а заманчиво.

Она читает в его взгляде жажду — незнакомую ещё, опасную, тёмную, и непривычным жестом кусает губу, становится спиной, чувствуя, как по коже под одеждой клубится жарко отражение чужого желания — это будет преследовать её чуть позже, ночью, заставлять цепляться за холодные изгибы цепочки, и ронять на подушки тяжёлый вдох.

Деймон усмехается довольно и скользит горячими пальцами по девичьей шее — не нужно даже смыкать крепче: частое дыхание её и так срывается, когда тягучее прикосновение опускается на вздёрнутый подбородок, когда взгляд его скользит вдоль по выступающим камушкам-косточкам позвонков.

Он показательно смотрит только на ожерелье, словно и не замечает веселой искры понимания в тонкой улыбке своей племянницы — Рейнира знает его лучше, чем кто-либо.

Подарок сжимается на горле напоминанием.

И в темноте плаща она безошибочно находит его лицо.

Деймон берет ее за руку, цепляется привычным жестом безрассудства — как раньше, во времена парных полетов на широкой чешуйчатой спине, во время застолья и турниров, когда всё казалось таким простым и спокойным, — недооценённые моменты тишины — во времена историй, тёплых бликов на высоких потолках, и краденого вина — и Рейнире нравится.

Они скользят безымянными тенями по сырым и тёмным улицам, и многоликая толпа принимает их мягко, смыкается жёсткими локтями, прячет от лишних глаз — забыться бы в личине беспризорного мальчишки и глотнуть свободы, вплетаясь в общий узор не-дворцовой суеты — Деймон и раньше уводил Рейниру на ярмарки и рыночные гуляния, переодевал в простую одежду, позволяя их общим тревогам поутихнуть.

Но так, как сейчас — впервые.

Он стягивает с её волос пыльную ткань, выпуская наружу водопад белоснежных волос — тех самых, что искал в каждой светловолосой шлюхе, когда брал их спиной к себе; тех самых, что падали на его собственные плечи: единый знак всех, в чьей крови бушует драконье пламя.

Его возбуждает их родство.

Рейниру — пугает, но притягивает сладостью запрета.

Стон её — сладкий шорох распахнувшихся крыльев — сливается в общую песни похоти и вожделения: неслышный.

Возможно, это и заставляет остановиться.

Возможно, заставляет остановиться её хрупкое и нетронутое тело — не для его огрубевших от крови и сражений рук, хотя Рейнира бьётся в силках на дне порочной ямы и сама тянется вперёд: целует змеиным укусом, рывком, пугающей жаждой, искренне и жарко, касается пальцами неловко, но смело, вступая в его игру с высоко поднятой головой.

С Рейнирой хочется иначе: не утолить девичье бесстыдное любопытство и собственную похоть, а впечататься губами в распахнутую душу, заставить принять ласку трепетно, стать защитником и опорой, самой главной слабостью.

Не сейчас

SMarkelynx

ProtectionIVS

Они схожи внешне – обычное дело, это неоспоримо, это отпечаток драконьей крови, – но только вот под мягкими чертами их лиц скользят общие демоны, общие цели и идеи, пугающее единение и понимание читается в каждом стремительном движении.

Дом Дракона

Деймон Таргариен/Рейнира Таргариен

Неопределённости

ru-neopredelennosti-smarkelynx-beta-protectionivs

Деймон не оставляет новых попыток, путей отступления и вторых шансов.

Лежит у его ног победителем, не отстраняется от острия тонкого кинжала и шепчет прямо:

Деймон в той же простецкой одежде бедняка: холщовая рубаха в разводах грязи и выпивки, жёсткая ткань натягивается на бледной шее истинного аристократа — он снова наносит непростительное оскорбление одним лишь своим видом, когда говорит прямо и насмешливо, смело бросается словами в лицо своего короля, словно всё происходящее лишь скучная обыденность, словно он уже давно продумал каждый ход.

— Ты знаешь, что я единственный смогу справится с её огнем, брат.

Деймон улыбается самоуверенно, показывает клыки, расправляет острые плечи драконьими крыльями, и за голенищем его измазанного нечистотами сапога сверкает стальное острие — он не отдаст свою жизнь за бесценок, он заберёт с собой как можно больше — у ног Визериса ужом притаился тот, кто принес с собой победу и новый меч для железного трона, об этом стоит помнить всегда.

Король в короне из кровавых листьев.

Деймон говорит мягко, заворачивает слова с кольчужную ленту — неоспоримые, искренние, правдивые — заставляет слушать, смывает осадок недоверия собственным светлым взглядом: 

посмотри, король, разве просьба моя неосуществима, разве я не уже взял себе то, чего желал? я признаю, я несу ответственность, я забираю её себе без вопросов и недосказанности, только отдай мне свою маленькую, но такую взрослую девочку, разве в сказках драконы не хотели любви?

— Ты знаешь, что теперь она никому не нужна.

Деймон помнит, что не довел дело до конца — но соглашается с обвинениями, прячет оскал, гордится: стоит ли рассказать королю как она плавилась в его руках, просила большего и тянулась за новым прикосновением с обидой? — он сплетал вокруг Рейниры сети, ставил силки и капканы, ожидал на самой вершине искусителем — чтобы падать было больнее, чтобы желание отдаться и обладать в ответ стало важнее всего королевства.

— Ты будешь гордиться нашим союзом. Я клянусь тебе, брат.

А Рейнира слушает его решение внимательно, кивает робко, ошеломлённо, недоверчиво, прячет ломающиеся дрожью пальцы в складках молочного платья

и улыбается довольно, триумфально, торжествующе, когда сталкивается взглядами с усмехнувшимся тонко дядей

Сейчас

Деймон наблюдает за ней — колючей насмешкой соперника, трогательной мягкостью родственника, жгучим желанием любовника, разглядывает кровавые капли драгоценных камней в волосах — 

совсем скоро всё зальёт этим цветом: пол, стены и её богатое платье, всё королевство и их сомкнутые руки, нужно только подождать недолго, верно, храбрая и взрослая Рейнира, отчего же ты не убежала прочь со своим целомудренным рыцарем, отчего стоишь сейчас здесь и взгляд ловишь: долгий, изучающий?

Отвечаешь таким же — прямым, тягучим, стойким.

Вызываешь усмешку — довольную, гордую, лукавую.

Он принимает новые правила.

Деймон сидит нежеланным гостем, опасным врагом, любезным сердцу одной только принцессы-не-королевы визитёром — Рейнира дарит ему самую искреннюю улыбку за сегодняшний вечер, прячет её в уголке зацелованных им же губ и кружится в объятиях своего будущего мужа, словно и не замечает лживости происходящего, словно и не лжёт сама: ему, себе, королю, несчастному сиру Кристону — тому, кто был лишь заменой, подделкой, суррогатом, попыткой забыться в чужих объятиях, пока на коже её расцветали порочные прикосновения родного дяди.

— Сделай меня своей, — шептала она тогда, извиваясь в жарких руках, в желании стать ближе, проникнуть под кожу, сжечь драконьим огнём, что бушует в нём самом, вреда не причиняя — потому что Деймон тоже из этого рода, он скалит клыки и выпускает когти, он единственный выдержит её, пока остальные прячут глаза и пальцы, мучаются совестью и моралью — а он берёт живое пламя в свои ладони

Потому Рейнира глядит сейчас зло, когда шепчет снова:

Это обида брошенной девочки и оскорбленной женщины, это гнев и ярость, это мольба и желание — сбежать, спрятаться, перестать играть в пол силы и сковывать себя по рукам и ногам правилами и законами — 

ну же, король-без-короны, что стоит тебя взять то, что столь настойчиво предлагают, раз уже законная супруга твоя не нависает неизбежным отказом, а Рейнира — такая страстная, искренняя, честная в своих желаниях — стоит так близко и горящих глаз не опускает, настойчивая, храбрая, повзрослевшая.

Деймон дарит ей танец — недопустимый в своём бесстыдстве, истинно драконий в своей страстности, равный: они дышат в единый такт, двигаются синхронно, встречаются общей кровью, пламенем, откровениями.

Деймон впивается пальцами, пишет взглядом поверх чужих глаз, проникает в само естество.

— Заберу, — оставляет тихое обещание поверх лёгкого поцелуя в высокий лоб.

И растворяется в прозвучавшем долго крике.

Здесь воздух наполняется влажным пеплом, обожжённой кровью, тоскливой песнью стали, и ошмётки сгоревшего мира кружат над их головами серыми всполохами, оседая на такие же серые доспехи и грязные колтуны волос — они не видят воды, зеркал и солнца, они пьют сухое отчаяние вот уже третий год: поражение-поддержка-победа и снова поражение, и снова бесконечный круг.

Это не похоже на рыцарские турниры, на баллады и истории — это что-то грязное и страшное, с ранами на стыках металлических пластин, с потом под кольчужной сеткой, с потрёпанным и выцветшим драконом на знамени, которое никак не поднимается.

Деймон и сам — как тот дракон, изломанный и вывернутый наизнанку, броней вовнутрь — ему умереть не позволяет гордость и упрямство, что полыхает ещё яростно: доказать, заслужить, внушить — и снова заставляет покрепче сомкнуть грязные пальцы на Тёмной Сестре — (отголосок которой отблескивает на девичьей шее где-то далеко) — да кормить алчный клинок горячей кровью и громкой смертью по самую рукоять.

Деймон не чувствует земли и жара, не чувствует собственных ног: ему бы рухнуть в расплавленное золото, свернуть длинный хвост кольцом, запереться крыльями и уснуть до конца времён в своей пещере.

Но вместо этого — жёсткая чешуйчатая спина, тяжёлая драконья усталость на плечах наездника, свист воздуха, которым дышать не получается — только задыхаться, и Деймон обрезает волосы — зачем ему знак их крови на поле битвы? — заплетает их, и обрезает снова.

На него смотрят уже без надежды — лишь с глухим разочарованием и давно уснувшей злостью: он не ведёт их к победе, к битвам, к смерти — лишь к ожиданию конца, к бесконечной череде наблюдения, предвкушения, обороны и защиты.

Его лагерь умирает, сгорает, каменеет — от стрел, клинков, драконьего пламени и бездействия.

У Деймона на запястье — узелок.

Красный с черным — кровь и пепел, цвет их дома, их естества.

Узор из тонких лент — ещё недавно они украшали светлые девичьи волосы, пока цепкие пальцы не выпустили их из прически, сворачивая в быстрый тугой науз — слегка неаккуратно, у Рейниры никогда не получалось кропотливое рукоделия, слишком уж характер буйный и пламенный, — но Деймону нравится растрёпанная живость.

Когда девчонка делает неловкий шаг, хватает в толпе его за руку, опускает взгляд и вяжет узелок крепко, развязывает, и цепляет снова, под расшитый рукав, отпуская.

Деймон носит — под кольчужной перчаткой, вплотную к коже, словно гладкий атлас сохранил ещё мягкость кожи и тонкую цветочность её запаха — Рейнира слишком часто читает в саду.

Это единственная связь с их миром — Деймон до горечи в горле хочет вернуться обратно, хлебнуть домашнего вина и уюта, когда ждут с победой так же, как и без неё, когда улыбаются светло и встречают жарко — и столкнуться взглядом с гордой наследницей: ей идёт, Рейнира взрослая уже, не ящерка — настоящий дракон.

Деймон знает — она будет ждать.

Год, два, три — и смотреть будет с любопытством, с гордостью, с желанием.

Бросится в объятия или коснётся неумело поцелуем — кто знает? а в пожаре сражения в голове мелькнёт всякое, лучше отбросить подобное.

Деймон идёт — как заговоренный, как проклятый, как благословенный, с юношеским задором, сквозь ливень вражеских стрел, сквозь острые росчерки клинков — узелок действительно действует, думается с весельем, пусть растрёпанный и неумелый.

А Рейнира точно будет ждать.

И Деймон к ней вернётся.

— Чего ты хочешь? — спрашивает лукаво, смело.

Деймону хочется ответить честно, чтобы самоуверенную улыбку на девичьем лице сменило смущение, робость, 

, чтобы в светлую кожу пятнами ударил румянец — так умеют краснеть только юные создания, светлые и чистые, ненамеренно и искренне отдаваясь эмоциями.

Тогда в тёплых глазах её засверкало бы расплавленное серебро — 

так нельзя, дядя, что ты такое говоришь?

 — а он бы показал, что можно, ещё как: мягко подталкивая, ожидая реакции, за закрытыми дверями и плотными портьерами на окнах, чтобы каждый, кто стал свидетелем — рта не смел бы открыть страхом скованный.

Чтобы девчонка наконец-то поняла всю правду, чтобы не лезла в распахнутую драконью пасть, и лучше пряталась бы за спиной своего отца, не приближаясь больше к тому, кто может обжечь безвозвратно — 

я спал среди потных воинов и мёртвых тел, я слишком долго за войной не видел женщину, тебе не понравится твоя первая ночь.

Деймону хочется ответить: 

тебя, Рейнира. Я хочу тебя.

Но он говорит другую правду:

— Только домашнего уюта.

Сухие листья над головой кажутся медными — и звучат так же: сухо, остро, стальным звоном, вторят усмешке Рейниры — разочарованной и колкой, они словно повторяют его собственные мысли: 

разве тебе было уютно в этом доме, Деймон? ты здесь чужак, твоего возвращения ждёт только эта повзрослевшая девочка.

Рейнира отвечает за него:

— Я не хочу жить в страхе. Лишь в уединении.

Металл в руках кажется горячим, на её губах все ещё горчит вино — они давно уже пьют из одного кубка: чужие среди своих, изгои, сгустки драконьего пламени, одиночки — и в изгибе нежного лица он видит своих собственных демонов, свои страхи, тревоги и желания.

— Уверена? Хочешь одиночества?

Хочешь обменять все привилегии на прятки от собственного прошлого? страдать осознанием — не предательства даже! — а трусости? и бегать от своего истинного предназначения?

— Я не хочу быть одна. Я хочу быть…

 — заканчивает за неё ветер.

Деймон понимает: он видел её взгляд в толпе, чувствовал обжигающую радость, внимание, обиду — вся она трепетала: 

посмотри на меня, разгляди же меня,

 и скользила драконьей тенью следом — всегда нравилось, как Рейнира двигалась к нему: ящерка меж камней, глаза горят, пальцы вздрагивают — осторожный охотник или пугливая лань?

Рейнира хочет верить, что он вернулся за ней — впервые в жизни сделал что-то хорошее, правильное, нужное.

У него с собой — длинный плащ, сталь на поясе, да корона из листьев.

У неё — чуть больше: древние фолианты, мешочек с драгоценными камнями

тянет к себе кровавым следом, жертвой, честью, обещаниями.

Деймон зовёт: на чешуйчатую спину, на лезвие ножа, на свободу, ладонь протягивает, улыбается.

натянув на лицо призрак улыбки,

делает от него кроткий шаг.

Ссылка на исходную публикацию - https://ficbook.net/readfic/12606392

Неопределённости

Содержание

Не сейчас

Сейчас

Не сейчас

Сейчас

Не сейчас

Комментарии (0)