Холодный, пронизывающий дождь, словно слезы самого неба, покрывал серую, унылую картину мира, где не было ни капли радости, лишь удушающий дым заводов и кузниц, словно пелена, скрывающая солнце. Вдали, словно раненый зверь, шумела техническая жизнь, раздавался бессмысленный гул миллионов серых, безликих масс людей, которые поглощала эта серая обыденность. Дождь же, я так думаю, это слезы этого несчастного мира, и я искренне надеюсь, что мир плачет вместе со мной, оплакивая мою невыносимую скорбь, мое личное горе. Мой взгляд, словно прикованный цепями, скользил по темной, бездонной толще воды, этому огромному океану, который рябил от бесчисленных капель дождя, и от редких, но таких мощных ударов хвоста кита. Столь великий, водяной титан, словно забытый бог, вальяжно бороздил в титаническом объеме воды, показывая величие и мощь природы, но даже это мы покорили, возведя этот мост, словно шрам, от одного края земли до другого, чтобы показать свою мощь и силу. Но все так же мы не смогли покорить свою ненасытную жажду, свою беспринципную ненависть, свой гнилой внутренний мир. И я… Эммит, сам, невольный заложник этих порочных черт, этой вечной войны человечества. Я смотрю вниз, в бездну, и ничего не вижу, кроме этой темной, холодной толщи воды, что готова забрать меня к себе, укрыть своим водным одеялом, успокоить мою боль и, возможно, привести к моей любимой, туда, где нет ни боли, ни ненависти.

Я осмеливаюсь сделать шаг, и делаю это открыто, словно бросая вызов судьбе. Люди часто видят, как ломаются другие, и бросаются в бездну отчаяния, и я просто повторяю их путь, ничего необычного в этом нет, ведь я простая, несчастная пустышка, что до сих пор жаждет любви, жаждет ту любимую, которую я не смог защитить, не смог спасти от неминуемой смерти. Сначала у меня забрали имя, лишили меня моей индивидуальности, потом отняли мой родной дом и уют сердец родных, оставив лишь пустоту, а потом, жестоко и беспощадно, забрали и ее, мою жену. Все забрали, все отняли, и все это сделали острой и злобной сталью, чья жажда крови ненасытна. И я не остался в долгу - я забрал их всех, забрал их жалкие жизни и жизни их несчастных родных, отомстив всем тем, кто был виноват в моих бедах, и семьям виноватых. Моя одежда насквозь пропитана кровью тех, кто пал от моего клинка, мой черный плащ, словно саван, пропитан кровью, мой левый наплечник, состоящий из множества сегментов и стянутый пурпурной веревкой, побит, изранен и так же, как и я, пропитан кровью. Моя сабля, что была моим верным союзником и проклятьем, так же пропитана кровью. Я сам кровавый жнец, и время пришло платить по счетам. Словно сокол, что стремится к своей добыче, я пикирую вниз головой прямо в черную толщу воды, и лишь на мгновение, пока мой взгляд еще не поглотила тьма, я вижу свои тусклые, померкшие изумрудные глаза и задаю самому себе единственный вопрос, на который у меня нет ответа:

— Стоил ли я этого краткого счастья? — мой голос прозвучал тихо, но с такой тоской, что она эхом разлетелась по всему миру, заглушая шум дождя.

Более я ничего не успел услышать, и не успел ничего почувствовать, кроме пронизывающего, ледяного холода, кроме кромешной, непроглядной тьмы, окутавшей меня со всех сторон, и всепоглощающего одиночества, которое давило на меня, словно тяжелый груз. Никто не встретил меня на той стороне, в этом загробном мире, только бескрайняя, одинокая тьма и ее холодные, липкие объятия, которые тянули меня все ниже и ниже, в самые темные недра смерти, в самое ее сердце. Даже здесь, в этом последнем пристанище, я один, даже тут умудрились забрать то, что было мне дорого, даже тут я не нашел покоя. Почему этот мир так жесток, так беспощаден? Почему он с такой жестокой радостью рвет нас изнутри, терзает наши души, не давая нам и минуты на передышку, на счастье? Как долго все это будет продолжаться, как долго эта бесконечная боль, ненависть и жадность будут грызть друг друга, словно хищные звери, не знающие пощады? Но к чему все эти вопросы… Здесь, в этой бездне, я больше не встречу серости этого мира, я больше не встречу свою дорогую Кельтавию, не увижу ее прекрасного лица. Только эти кольца, два кольца из белого металла, словно две звезды во тьме, и ее золотая сабля, что теперь, без ее рук, кажется блеклым подобием ее былой славы, только они напоминают мне ее нежную улыбку, ее звонкий, переливающийся смех, ее удивительные, рубиновые глаза, что когда-то смотрели на меня с любовью и надеждой.

Я угасаю, словно догорающая свеча, мир смерти медленно, но неотвратимо растворяет меня в своих холодных объятиях, и я гасну, мое пламя, что когда-то освещало мою внутреннюю тьму, больше не светит, мое пламя, что когда-то грело меня изнутри, больше не согревает, оставляя лишь пустоту и холод. Я становлюсь ничем, растворяясь в этом безбрежном мраке. И в правду, смерть - великий уравнитель, для нее мы все - лишь пыль, ничто, и на этом уровне все равны. Может быть, в прошлом, еще совсем недавно, я бы боролся за жизнь, цеплялся бы за любой шанс, даже в этом проклятом месте, но сейчас… смысла в этом нет и никогда больше не будет, все уже давно потеряно, и я, кажется, готов это принять. Я хочу улыбнуться, хотя бы напоследок, но нет ни сил, ни желания, ни даже надежды на что-то светлое.

Сколько бы меня тут ни было, сколько бы я ни провел в этой бездне, я таю, словно снежинка на горячей ладони, растворяюсь в этом беспросветном мраке.

Сколько бы я ни падал в эту бездонную пропасть, конца этому, кажется, не будет. Сколько бы я ни старался в прошлом, сколько бы сил не вложил в эту борьбу, лишь один короткий миг, одно мгновение был по-настоящему прекрасен, все остальное – лишь пустота и боль.

Теперь, в этом мраке, во всем этом нет ни малейшего смысла, и я с горечью понимаю, что лучше бы я никогда не был ее мужем, никогда бы не встретил ее, чтобы не испытать этой невыносимой боли утраты.

Я чувствую, как мои легкие медленно наполняются мутной флегмой, как будто их забивают грязью, и как мои глаза болезненно размыкаются, словно их залили каучуком, приклеив веки к глазным яблокам. Яркий, слепящий свет, словно лезвие, бьет по моим глазам, пробиваясь сквозь толщу воды, как будто я возвращаюсь из тьмы обратно в жизнь.

Через темную водную толщу, словно пронзая тьму, прорываются яркие солнечные лучи, словно протягивая руку надежды из другого мира, мира света. Сам того не зная, словно под действием какой-то неведомой силы, я тянусь к поверхности, не ища в себе причин, почему так отчаянно жажду света, почему так стремлюсь к жизни. Может быть, там, в этом ослепительном свете, она меня ждет, моя любимая Кельтавия, которая покинула меня, оставив лишь боль и печаль в моем сердце? Может быть, там я наконец-то буду счастлив, и смогу обрести столь желанный покой? Но, вырвавшись из этой водной ткани, словно из пелены забвения, я увидел перед собой лес, зелёный и густой, такой яркий и сочный, что глазам было больно, и пахло хвоей, лесом и жизнью, а небо было непривычно зеленое, и это зрелище, словно гром, пронзило меня, наполнив удивлением и странным предчувствием.

Я не понимаю, где я, и зачем меня принесло сюда, в это странное место? Острая, словно лезвие, боль в груди, которая резала меня изнутри, с силой вытолкнула меня из темной, холодной воды, прямо на пологий берег, заставляя мои дрожащие пальцы цепляться за мокрую землю, покрывая мои некогда коженные перчатки черной грязью, словно печатью нового мира. Из моих легких, словно из разорванного меха, вырвалась ледяная вода с тяжким, болезненным кашлем, как будто давняя, мучительная болезнь, которую я считал давно забытой, снова дала о себе знать, и теперь, яростно отхаркиваясь, я выплевывал остатки той бездны, из которой только что вырвался, словно выплескивая остатки смерти. И где же я теперь? Я не помню такого места, не припоминаю, чтобы в моем прошлом, в моем мире, когда-либо существовало что-то подобное, такой восхитительный, почти райский уголок, состоящий из чистого, нетронутого леса, где все дышало покоем и умиротворением, такой свежий, невинный воздух, наполненный пьянящим ароматом хвои, трав и самой жизни, такой легкий и непривычный после удушливого дыма прошлого.

— Значит, мне нельзя просто так умереть? ДА?! — проревел Эммит, его голос, словно отчаянный крик раненого, загнанного зверя, пронзил тишину этого странного леса, и его слова, полные бессильного отчаяния, безысходной злобы и горького разочарования, эхом разнеслись по округе, словно ища ответа в этом безмолвном мире. Он яростно скреб своими окровавленными пальцами землю, оставляя на ней глубокие, неровные борозды, словно выцарапывая из нее свои страдания, и снова, болезненно содрогаясь всем телом, выхаркивал остатки ледяной воды из своих легких, словно пытаясь выплюнуть вместе с ней и свое мучительное, проклятое прошлое, все свои потери, все свои беды. Вновь надо мной жестоко и бессердечно пошутили, в очередной, уже какой по счету раз, грубо обманули, вновь бросив одного в этом чужом, непонятном и, кажется, проклятом мире, словно ненужную игрушку. Разум, словно сломанный, заклинивший механизм, продолжал неистово гудеть, терзая его и без того измученное сознание, не давая ни единой минуты покоя, ни единого шанса на тишину, постоянно вращая мучительные, отравленные мысли в воспаленном, беспокойном состоянии.

Истерзанный крик, словно перерезав нить, внезапно оборвался, прерванный чем-то посторонним, каким-то назойливым шумом. Чей-то голос, точнее несколько голосов, словно маленький рой пчел, нарушили тишину леса. Несколько детских голосов, звонкие и непривычно чистые, словно солнечные лучи, вторглись в мою тьму. Мальчик и девочка, чьи голоса звучали так близко, и так чуждо одновременно. Нагло прервали мой крик, мой личный крик отчаяния, что должен был хоть немного облегчить мои страдания, хоть на мгновение унять мою боль, но и этого мне не дали.

— … Кто тут? — Спросил я, мой голос, осипший и дрожащий от напряжения, прозвучал хрипло, словно пытался продраться через толщу собственной боли.

Часть 1

Viljan Sokolov

Смерть… Желанный покой для уставшей, израненной души. Холодная объятия забвения. Дрейф в прохладных водах смерти, где наступает долгожданный покой, словно сон после долгой бессонницы. Побег от этой жестокой жизни, где не осталось ни единого лучика надежды, ни малейшего смысла. Я падаю вниз с моста, как камень, и погружаюсь в темные объятия океана, чувствуя, как жизнь покидает моё тело, и наступает небытие

Monster Girl Encyclopedia

No more room in hell for me

ru-no-more-room-in-hell-for-me-viljan-sokolov

Детский голос, словно пронзительный гул свирели, отвратительно отразился в моей голове, вызывая острую головную боль. Голова ныла, словно в нее вбили раскаленные гвозди и пустили по ним электрический ток, и меня охватило острое желание просто завыть от боли и раздражения, но нельзя было поддаваться приступу ярости, давать волю своим эмоциям прямо здесь и на пустом месте, на виду у неизвестных детей. Медленно подняв голову, словно преодолевая тяжесть боли и слабости, я увидел перед собой двух детей, одетых в странные балахоны, напоминающие средневековые одеяния, только те были… как будто сделаны из другой реальности. Качественнее, что ли? Словно были пошиты опытным мастером, чьи руки знали лишь один стиль, чей талант не касался других методов, других традиций.

— Дяденька, вам плохо? — проговорил мальчик, его голос, хоть и пытался звучать уверенно, но все же дрожал, как тонкая струна, а в руках он сжимал мешок, туго затянутый верёвкой. На вид ему было лет восемь или девять, но точно определить его возраст, когда голова раскалывалась от боли, словно отторгая саму себя, было просто невозможно. Голос мальчика пытался казаться храбрым и смелым, но это у него явно не получалось, коленки предательски дрожали, выдавая его страх и неуверенность.

— Вы орденец? — спросила девочка, ее голос звучал почти также, как и у мальчика, словно они были отражением друг друга, и ей было примерно столько же лет, сколько и ее спутнику. Те же манеры, та же неуверенность, как и у мальчика, только она еще и чуть отшатнулась назад, словно боялась подойти ближе.

Отвечать было мучительно сложно, но я понимал, что нужно постараться их успокоить, ведь я прекрасно осознавал, что они будут меня бояться. Мое ужасное состояние, мокрое и израненное тело, и лицо, что корчится от невыносимой боли, напугало бы даже взрослого человека, не говоря уже о этих двух бедных детях. Но что за “орденец”? Это был уже другой вопрос, на который сейчас никак нельзя было отвлекаться, сейчас нужно было успокоить детей. Я с большим трудом, как марионетка без нитей, но с неподъемным грузом, встал, не чувствуя своей силы, и медленно выпрямился, стараясь казаться сильным и уверенным, но, честно говоря, у меня это вряд ли хорошо получалось, и я это прекрасно понимал.

— Не бойтесь, — Сказал я, стараясь придать своему голосу больше мягкости,

— Я не орденец, — Добавил я, надеясь, что мои слова хоть немного успокоят их.

Я совершенно не хотел их пугать, я понимал, что ни в коем случае нельзя отпугивать этот единственный шанс, который давала мне судьба, понять все, что здесь, в этом незнакомом месте, происходит, и узнать, куда же, в конце концов, меня забросило. Хоть моя улыбка получалась натянутой, ломаной и неестественной, словно треснувшее стекло, которое вот-вот рассыплется на мелкие, острые осколки, ранящие не только окружающих, но и меня самого, я делал все, что только мог, все, что было в моих ослабленных силах, чтобы показать свою доброжелательность, свою безобидность и отсутствие всякого намерения им навредить. Но я понимал, что этого ничтожно мало, что одних улыбок недостаточно, что я должен был сделать еще что-то большее, что-то, что могло бы им помочь преодолеть страх, должен был встать на одно колено, чтобы эти испуганные, напуганные дети почувствовали себя в безопасности, чтобы им было легче со мной говорить, чтобы хоть на йоту доверять мне и не бояться моего странного, пугающего вида, моих ужасных, кровоточащих ран и этой нелепой, словно вырезанной из дерева, улыбки, что явно не вызывала доверия.

Опустившись ниже к ним, встав на одно колено, словно выравниваясь с их детским ростом, я попытался натянуть на лицо краткую, ободряющую улыбку, стараясь не показывать той боли, что терзала меня изнутри, и, хоть это далось мне нелегко, все это было сделано. Тело ныло и болело, словно от нанесенных ран, но это нужно было преодолеть, отбросить на задний план, и сейчас это было не важно.

— Я понимаю, что пугаю вас, — Произнес я, стараясь, чтобы мой голос звучал максимально мягко, на столько мягко, на сколько я мог выдавить из себя, из своего пересохшего рта,

— Мне очень жаль, что так получилось, — Добавил я, надеясь, что мои слова смогут утешить их. Дети же, в свою очередь, стали смотреть на меня чуть иначе, с легким оттенком любопытства, но все еще, в их глазах ярко читались и страх, и робкость, и неуверенность.

— Дяденька, что с вами случилось? — Любопытный, но всё ещё слегка испуганный голос мальчика прозвучал, как тонкий звон колокольчика. Он, преодолевая страх, решился подойти ко мне, и я почувствовал это. Эта решимость, этот шаг навстречу, удивил и обрадовал меня, подарив проблеск надежды на то, что возможно, я смогу хоть с кем-то поговорить, чтобы понять, где я и что со мной происходит.

— Я не помню, дитя, — Ответил я, стараясь сделать свой голос как можно мягче, словно пытаясь спрятать внутри себя бурю противоречивых чувств. Если бы я рассказал правду, то мои слова прозвучали бы как бессвязный бред воспалённого ума, человека, потерявшего рассудок и говорящего нелепые вещи.

— Я очнулся уже здесь, — Я указал рукой на озеро. Когда я повернулся, чтобы показать озеро, то увидел едва заметный ореол кроваво-красного цвета, тянущийся длинным шлейфом от меня, словно кровавая нить, соединяющая меня с тем страшным местом, где я потерял себя. Багровый ужас, словно тёмная туча, омрачил красоту озера, окрасил его воды в отвратительный цвет, и на его поверхности отражалось моё собственное, ужасающее, кровавое прошлое.

Мальчик, услышав мои слова, лишь сильнее забеспокоился, и его глаза, которые до этого были полны любопытства, страха, теперь смотрели с тревогой и опасением. Он быстро повернулся к девочке, и своим, внезапно окрепшим, решительным голосом, словно приняв какое-то важное решение, произнёс:

— Нам нужно помочь дяде! — Затем он повернулся обратно ко мне, и в его глазах теперь сверкали огоньки твердой решимости, как будто он для себя все окончательно понял и теперь знал, что нужно делать.

— Мальчик…? — Я не успел ничего ему сказать, никаких слов благодарности, ни вопроса, как он и девочка, словно два быстрых ветра, рванули куда-то вперед, попутно выкрикнув мне, чтобы я оставался на месте, никуда не уходил. Да… все стало еще более запутанным, чем было до этого, и я совершенно не знал, что теперь делать. Но делать было нечего, а сил спорить и пытаться что-то исправить, не было, так что мне ничего не оставалось, кроме как просто сидеть здесь, на берегу. Я, без сил, уселся обратно на землю, подпирая себя руками сзади, словно уставшая кукла, которую просто бросили где-то.

— “Дорогая, ты видишь меня?”, — Мысленно спросил я свою жену, глядя в бескрайнее небо, пытаясь найти ее там, среди звезд.

Дети, словно два неутомимых муравья, с удивительной быстротой и целеустремленностью собирали хворост по всему лесу, или, по крайней мере, в той его части, что находилась неподалеку от меня, судя по характерному шороху и треску веток, который доносился до моего слуха. Поначалу, я подумал, что они просто ищут своих родителей, заблудившись в этом густом, непроглядном лесу, тем более, что они появились из-под сеньи высоких деревьев, словно вынырнув из плотной, темной стены из листвы и веток. Но когда они появились передо мной, каждый неся огромные охапки хвороста, и, не говоря ни слова, бросили их прямо у моих ног, я тут же, забыв о боли и слабости, вскочил на ноги, чувствуя прилив стыда и неловкости. Это было просто неприлично, непростительно, что дети, эти маленькие, милые существа, пытаются что-то сделать для незнакомца, чужого человека, который просто сидит и ничего не делает.

— Хей-хей, вы чего это? Не нужно этого делать! — Произнес я, стараясь скрыть свою смущенность и беспокойство, обращаясь к этим маленьким, но, очевидно, очень воспитанным детям. Мой голос звучал обеспокоено, мягче, чем обычно. Но эти двое лишь строго, с вызовом вскинули руки в боки, и тут же, своим строгим, суровым взглядом, словно старые воины, прожигали меня насквозь, давая понять, что они категорически против моих слов, против моих возражений, и что они намерены довести начатое до конца, чего бы это им ни стоило.

— Я же чужой..!— попытался сказать я, и вновь возразить им, остановить их непонятное, ничем не объяснимое рвение, но эти двое, словно сговорившись, просто не дали мне договорить, не позволили мне сказать ни слова, вновь грубо перебив меня, словно не желая слушать мои возражения. Что на них нашло? Почему они вдруг стали столь добры ко мне? К чему эта неожиданная, непонятная, совершенно непривычная доброта?

— Вы не плохой человек! — Воскликнула девочка, резко вскидывая свою маленькую руку в мою сторону и настойчиво, словно в чем-то обвиняя, тыча своим маленьким указательным пальцем прямо в мое лицо. Но почему, почему она решила, что я не плохой человек? Откуда в ней эта уверенность, это нерушимое убеждение? Такие простые, казалось бы, слова, с такой неожиданной силой ударили мне прямо в сердце, ведь вся правда, вся моя боль и все мои грехи, были за моей спиной, за той мрачной пеленой истории, которую я старался похоронить глубоко в земле, под слоем скорби и печали, оставив там, в двух метрах под землёй.

— Но… дело ваше. Спасибо, — Сказал я, не в силах сопротивляться этим непостижимым детским глазам, их ярким и чистым, словно два голубых озера, глазам, в которых горел столь яркий, ослепительный огонь неукротимой решимости, который мне было страшно и больно гасить своими грязными, грубыми и совершенно неуместными словами.

— Вы ранены? — Спросил мальчик, его голос звучал обеспокоено, доставая из своего мешка, затянутого верёвкой, небольшую бутыль, наполненную белой жидкостью, которая, предположительно, была молоком.

— Со мной всё хорошо, мальчик, — Произнёс я, стараясь придать своему голосу спокойствие и уверенность, глядя в его ясные, полные заботы глаза. Он протягивал мне бутылку молока, которую я, с чувством благодарности, принял из его рук. Стекло бутылки было плотное и массивное, с толстыми стенками, словно его специально делали очень прочным, и было ясно, что, при всём желании, её точно не разобьешь, если только не приложишь к этому нечеловеческие усилия. Пробковая крышка, туго и плотно сидела в горлышке, словно защищая содержимое от нежелательных посягательств, и было ясно, что молоко не разольётся ни при каких обстоятельствах. Я посмотрел на крышку внимательнее, и моё внимание привлёк странный узор, вырезанный на ней, похожий на какой-то герб, словно символ какого-то рода, или знатный эмблемы. — “Может это какой-то знак местной фермы?” — Задал я себе вопрос в голове, пытаясь найти какое-то логическое объяснение этому необычному знаку. Такое я видел и в своём, старом мире, но такие сложные и замысловатые узоры, я видел впервые. Что ж, весьма миленько, необычно и в то же время, как-то по-своему мило, как будто это было частью какой-то особенной истории.

— Это вам, дядя, — С легкой улыбкой сказал мальчишка, словно отдавая мне что-то очень ценное. И врать себе я не стал, я действительно хотел чем-то промочить пересохшее горло, ведь меня мучила весьма неприятная, болезненная жажда, и молоко было здесь весьма кстати, словно дар с небес. Я с трудом откупорил бутылку, откинув пробку в сторону, и одним большим, жадным залпом осушил этот весьма приятный дар, чувствуя, как живительная влага, избавляет меня от мук жажды.

— Только пожалуйста, крышку отдайте, — Тут же смущенно произнес мальчишка, словно вспомнив что-то важное,

— Я их коллекционирую, — Добавил он, с какой-то детской гордостью.

Молоко оказалось слегка горьковатым, но это был не тот неприятный вкус, который появляется, когда коровы дают плохое молоко, а нечто совершенно другое, сложное и необычное. Горьковатый привкус здесь был вызван какой-то другой причиной, которую было сложно описать словами, но казалось, что сюда добавили что-то ещё, какие-то ли зёрна, то ли бобы, и подвергли их ферментации, из-за чего и получился этот весьма интересный и приятный, необычный вкус, который ни с чем не сравнишь. Я почувствовал себя так, будто впервые за долгое время по-настоящему освежился, словно искупался в копели горячих вод, смывая с себя все тяготы прошлого, и сбросил старую, изношенную шкуру, освободившись от груза былого. Когда мальчишка, словно что-то очень важное, с нетерпением попросил вернуть ему крышку, то я тут же, не раздумывая, подобрал её с земли и тщательно вытер о свой плащ, все же было бы очень грубо, если бы я просто вернул ее, не убрав с неё грязь и пыль, ведь он дорожил ею. В то же время, пока я наслаждался молоком и собирался с силами, девочка, словно маленькая волшебница, быстро и ловко развела костёр из хвороста, который они так усердно и самоотверженно принесли вместе с мальчиком, словно они уже опытные походники.

— Вы чудесные, ребята, — Произнес я, обращаясь к ним двоим, стараясь передать в своем голосе всю свою благодарность, всю свою признательность, все то чувство восхищения, которые переполняли мое сердце, за их доброту и отзывчивость.

Теперь здесь, на берегу, горел яркий, теплый костер, согревая своим живым огнем, и после ледяной, пронизывающей до костей, воды озера смерти, это было куда лучше, это был настоящий подарок, которым я наслаждался всем сердцем. Но одних только веток, что принесли дети, было явно недостаточно, ведь они быстро прогорят, оставив лишь тлеющие угли. Нужны были толстые, сухие ветви мертвых деревьев, которые долго и ровно горят, давая тепло и свет. Где-нибудь поблизости точно должен был быть валежник, сухие стволы, поваленные деревья, с которых можно было бы набрать много хорошего топлива. Я с легкостью встал на ноги, чувствуя прилив сил, и с улыбкой обратился к детям:

— Тут рядом есть валяющиеся, сухие деревья? — Спросил я, заботливо подтягивая фуражку на своей голове, словно готовясь к какому-то походу. Мальчик, быстро поняв мои намерения, уверенно кивнул, и так же, как и я, встал на ноги. По его глазам, полным готовности, мне стало ясно, что он прекрасно понял, зачем я задал этот вопрос, и теперь собирается мне помочь. Он, без лишних слов, резко развернулся на восток и быстрым, уверенным шагом пошел в глубь леса, словно проводник, знающий каждый уголок этой местности, а я, не отставая, поспешил следом за ним. Шли мы буквально секунд двадцать или двадцать пять, и передо мной, словно по волшебству, появился старый, массивный, сухой и длинный ствол дерева, который был словно высушен ветром и временем. Сухой и курчавый, с мощными, пересекающимися ветками, которые, то и дело, переплетались с ветками других деревьев, растущих по соседству, оно было просто идеально для того, чтобы использовать его в качестве топлива, и мне даже подумалось, что из него можно было бы строить дома. Не долго раздумывая, я достал из ножен свою саблю, со сложной, искусно сделанной узорной гардой, которая надежно закрывала мою кисть от повреждений, а рукоятка сабли была выполнена в цвете зеленых листьев, словно намекая на то, что я когда-то любил этот мир. Не теряя ни минуты, я резко махнул саблей по толстой, сухой ветви, ожидая увидеть, как металл завязнет в древесине, но, на мое удивление, сабля прошла через неё, словно раскаленный нож через мягкое сливочное масло, оставив за собой аккуратный срез.

— Ого! Да вы мастер, дядя! — Удивлённо и радостно вскрикнул мальчик, его глаза широко распахнулись от изумления, когда он увидел, как я одним точным, резким взмахом своей сабли срубил толстую, сухую ветвь. Честно говоря, я сам был удивлён своей силой и точностью. Я, конечно, всегда мастерски владел саблей, ведь она была моим любимым оружием, и я провел с ней немало лет, оттачивая свое мастерство, но чтобы так легко, одним движением, срубить такую толстую ветку — это было впервые. Но не стоило терять лицо, не стоило показывать свое удивление, поэтому я ловко и грациозно убрал саблю в ножны, как будто это было для меня самым обычным делом.

Положив толстую ветвь на ствол поваленного дерева, я одним точным и сильным ударом ноги переломил её пополам, с лёгкостью разделив мощную ветвь на более мелкие и удобные для костра поленья. Так я сделал еще несколько раз, пока из толстой и большой ветки не получились аккуратные, ровные дрова. Взяв собранные дрова, я и мальчик вместе вернулись обратно к костру, неся наш трофей, как настоящие охотники, которые вернулись с добычей.

Костер с жадным удовольствием поглощал сухие, толстые ветви, которые мы принесли, языки пламени с радостным треском взметнулись вверх, освещая окружающий нас лес. Теперь здесь, у этого уютного костра, можно было не только согреться, но и как следует просушиться после холодной воды озера. Я скинул с себя мокрый плащ и повесил его на подходящую корягу, которую девочка, словно опытная хозяйка, заботливо притащила и воткнула в землю, создав подобие вешалки, и так же повесил промокшие берцы, чтобы они высохли. Конечно же, у детей появились вопросы о моей необычной одежде, которую они, судя по их виду, видели впервые, и о моих странных сапогах. Я лишь снова повторил, что ничего не помню и не знаю, что произошло, и в подтверждение своих слов показал им грубую ссадину на лбу, полученную еще в моём, прежнем, мире. Их глаза наполнились состраданием, жалостью и беспокойством, обращенными ко мне, и от этого сочувствия, от этой детской заботы, мне стало неловко, стыдно за то, что я не могу ничего им объяснить, за то, что я такой беспомощный и растерянный.

— Я правда ничего не помню, дети, — Произнес я тихо, склонив голову на колени, чувствуя себя так беспомощно, как никогда раньше,

— Если бы я знал, то ответил бы на все ваши вопросы, — Добавил я, чувствуя горечь от своей беспомощности.

— Ничего, мы обязательно поможем вам, дядя! — сказала девочка, и ее голос, звучавший так решительно и так по-доброму, словно был наполнен какой-то нерушимой уверенностью, словно обещал мне горы свернуть, заставил мое сердце сжаться, а в груди появилось какое-то давно забытое, чужеродное чувство, смесь горечи и тоски, обиды и благодарности, то чувство, которое я ощущал лишь тогда, когда впервые увидел и услышал чудесный, мелодичный голос своей любимой жены, и я до сих пор помню, как она тогда с улыбкой сказала мне: “Я помогу тебе, парень”, и эти слова, словно эхом, отдавались в моей голове, причиняя боль и одновременно наполняя меня какой-то странной, необъяснимой надеждой.

— Спасибо, — Еле вымолвил я из своих пересохших губ, которые сжались пуще капкана, словно не хотели выпускать из себя ничего, но слез я не пролил, не было их, и совершенно не было никаких причин лить эти ненужные слезы.

Мои кости и моя измученная плоть постепенно становились теплее, согреваясь от излучаемого костром тепла, возвращая себе былую гибкость и подвижность, ведь до этого, пронизывающий до костей холод, сковывал все мои движения, превратив меня в негнущуюся, сломанную куклу.

Одежда тоже постепенно становилась сухой, даже мои промокшие штаны и серая футболка на мне, наконец, стали сухими и приятными на ощупь, и тело ощутило приятную лёгкость и свободу. Дети с любопытством смотрели, как я проверяю свою одежду, чтобы убедиться, что все высохло, и, возможно, увидели, как на моем лице появилась слабая, но вполне довольная улыбка, ведь это было так приятно, когда ничего не сковывает движения.

— Время идти, дядь, — Сказал мальчик, резко вскакивая на ноги, и тут же, словно по команде, вместе с ним встала и девочка, с готовностью глядя на меня. Что ж, если они так сказали, значит, пришло время двигаться дальше, не оставаться же тут на берегу и гнить в своих горестных мыслях? Хотя, если задуматься, всего лишь несколько часов назад я покончил с собой, просто чтобы не чувствовать эту боль.

В глубине моего воспаленного мозга, словно навязчивая, зудящая мысль, роилось тревожное предположение, а вдруг моя любимая жена, моя милая Кельтавия, также попала сюда, в этот странный, непонятный мир? Вдруг она ждет меня где-то здесь, а я сижу и гнию в своих дурацких мыслях, отдаваясь отчаянию? Возможно, это просто мой способ себя утешить, а возможно, все так и есть на самом деле, и моя Кельтавия, моя любовь, ждет меня здесь, где-то рядом. Быстро вскинув на себя высушенные берцы, накинув на плечи свой плащ, и подтянув фуражку поплотнее на голове, я пошел вслед за детьми, чувствуя прилив сил, и готовность узнать больше о происходящем.

— И куда же мы идем? — Спросил я, стараясь казаться спокойным, но внутри меня все бурлило от предвкушения.

— В нашу деревню, — Ответили дети, хором, словно повторяя слова какой-то важной клятвы.

Часть 2

Шли мы неспешно, пробираясь сквозь лесную стену из переплетенных ветвей и вековых деревьев, чьи могучие верхушки, словно гигантские копья, пронзали небеса, не давая солнцу в полной мере коснуться земли, пропуская лишь редкие, тонкие лучи, словно нити света, которые пробивались к самой земле. Вытоптанная тропа, словно нить Ариадны, вела нас к деревушке, чьи очертания уже маячили впереди, и которую я вскоре смогу увидеть своими собственными глазами изумрудного цвета. Где-то вдали раздавались тихие звуки лесной жизни, пение птиц, шелест травы, торопливый топот мелких зверьков, редкие звуки хруста опавшей листвы и сухих веток, что явственно свидетельствовало о том, что здесь кипит жизнь, полная движения, красок и звуков. Это все так сильно отличалось от моего кованого, мертвого, серо-развивающегося мира, где всем правили пар и сталь, где все было холодным, бездушным и лишенным всякой красоты.

Столь много красоты и гармонии, и все вокруг было таким прекрасным, что просто дух захватывало от восторга. Это все, несомненно, было заслугой каких-то неведомых сил, дающих им столь невероятную жизненность и нерушимую гармонию. Что даёт им столь неиссякаемый источник жизни и красоты? Возможно, все дело в отсутствии безумной жажды прогресса, в отсутствии алчной гонки за богатством, или же в их врожденном достатке? Когда-то подобные мысли были и у наших аристократов, когда они, возомнив себя мудрецами, заявляли, что, когда у каждого человека будет все необходимое, то и войны стихнут, что достаток, словно морской штиль, утихомирит всю злобу и ненависть. Но, увы, этот достаток был лишь у толстых, набитых золотом кошельков, а простой народ влачил жалкое существование. Сейчас же, впервые за долгое время, я видел все это своими глазами – живописный сельский пейзаж, созданный руками самой природы.

В центре этой картины находилась небольшая, но очень уютная деревня, состоящая из десятка аккуратных домов. Их стены были сложены из светлого камня, местами поросшего мхом, а крыши были покрыты красной, словно обожженный кирпич, черепицей, которая искрилась на солнце, словно чешуя сказочного дракона. На окнах некоторых домов виднелись резные деревянные ставни, украшенные простыми, но милыми узорами. Дым из труб вился тонкими нитями, поднимаясь в небо, намекая на тепло очагов и готовящийся ужин. Дома были окружены густыми, зелеными деревьями: могучими дубами, раскидистыми ивами и плодовыми деревьями, с которых свисали сочные яблоки и груши. Среди них пышно цвели кустарники сирени и жасмина, наполняя воздух сладким, пьянящим ароматом. Все вокруг утопало в зелени, как будто сама природа ласково обняла это место, укрыв от всех невзгод.

Дорога, из протоптанной земли и травы, с легкими неровностями, словно отпечатки времени, извиваясь словно река, вела прямо к деревне. Она то петляла между зелеными, сочными полями, усыпанными желтыми одуванчиками и красными маками, то пряталась за невысокими каменными заборчиками, как будто приглашая путников прикоснуться к этой тихой красоте. На одном из полей можно было заметить пасущихся овец, медленно перебирающих ногами, с колокольчиками на шеях, мелодично звенящими на ветру.

На заднем плане возвышались живописные холмы, покрытые мягким, бархатным ковром травы, и могучие горы, чьи вершины скрывались в легкой дымке. А на одном из холмов, чуть поодаль от деревни, стоял старинный замок или мощная крепость с обветшавшими стенами и зубчатыми башнями, окутанная загадками прошлого. Солнечные лучи, играя на его стенах, то выделяли их величие, то прятали в тенях, словно он являлся молчаливым стражем этих земель, хранителем древних тайн.

Небо, словно чистый, голубой холст, было ясным и безоблачным. Лишь кое-где виднелись нежные, как перья, белые облака, медленно и лениво плывущие по небесной глади, создавая ощущение спокойствия, мира и умиротворения. Это ощущение лишь изредка нарушалось мощными взмахами крыльев какой-то неведомой птицы, возможно, орла или сокола, парящего высоко в небе, словно пролетающий страж неба, обозревающий свои владения.

— Как же красиво… — Прошептал я, с трепетом в душе, еле срывая с губ эти слова, словно боялся нарушить тишину идиллии, что царила вокруг. Все это было чересчур приятно для глаз, так прекрасно и гармонично, что мне даже стало страшно морать эту чистую, нетронутую землю своими тяжелыми, грязными ногами, не хотелось осквернять эту красоту своим присутствием. Я просто боялся сделать еще один маленький шаг, чтобы позволить себе еще раз соприкоснуться с этой красотой, чтобы не разрушить всю эту гармонию, чтобы не испортить это прекрасное, чудесное видение. И все же, собравшись с духом, я осмелился сделать еще шаг, за которым последовала вереница других шагов, словно я дал себе слово, что я уже не остановлюсь. Колебаться и сомневаться было уже нельзя, ведь раз решился идти, то нужно было идти до конца, ведь если я остановлюсь, то просто сломаюсь, а ломаться мне никак нельзя. Пафос? Возможно, но другого мне просто не дано, возможно я должен был таким стать, а возможно я просто перестал быть собой, но ответа на данный вопрос я не найду.

Только когда я оказался в самой деревне, и мои ноги коснулись вытоптанной, но все же мягкой, травы, я понял, что деталей здесь гораздо больше, чем можно было увидеть издалека, со стороны. Не все дома были одинаковыми, как могло показаться изначально. Здесь было несколько маленьких, уютных домиков, словно из детских сказок, с низкими, покатыми крышами, и один или два дома побольше, возможно, с двумя этажами и небольшими мансардными окнами, причудливо выглядывающими из-под красной, обожженной черепицы, словно сонные глазки. Один дом был выбелен известью, словно старый, но все еще гордый страж деревни, и его белизна резко контрастировала с серыми, каменными стенами остальных домов. Деревянные двери, некоторые выкрашенные в яркие, жизнерадостные цвета – синий, словно летнее небо, зеленый, словно сочная листва, или желтый, словно жаркое солнце. На некоторых дверях висели глиняные цветочные горшки, с благоухающими цветами, или кованые дверные ручки, искусно украшенные завитками и узорами, словно это были не простые ручки, а частицы волшебства. Окна были небольшие, часто украшенные разноцветными витражами, с простыми, но красивыми узорами, или выглядящие немного потрескавшимися от времени, но именно это добавляло им особого шарма, делая каждый дом уникальным, живым. В некоторых окнах были видны занавески из простой, домотканой ткани, с простым, но красивым узором, или яркие, цветущие цветочные горшки, стоящие прямо на подоконниках, как будто приглашая весну в дом. У каждого дома был свой небольшой палисадник или аккуратный огородик, словно кусочек рая. В одних цвели яркие, благоухающие цветы, словно радуга, а в других росли разнообразные овощи и ароматные травы, источающие приятный, свежий аромат. Можно было увидеть плетущиеся по стенам домов розы, чьи бутоны словно маленькие звезды, украшали стены, а также подвешенные к стенам, вяленые пучки трав или луковицы чеснока, словно обереги от нечисти. Некоторые дома имели небольшие пристройки – сараи, маленькие, уютные мастерские, или навесы для дров, словно часть этого уникального, живого организма. Они были сделаны либо из того же камня, что и сам дом, либо из дерева, частично покрытые вьющимся плющом или диким виноградом, словно пытаясь слиться с природой. Черепица на крышах была не идеально ровной, и в некоторых местах можно было увидеть, как проросли между черепицами маленькие, зеленые травинки, а на некоторых крышах можно было заметить небольшие, сложенные из кирпича дымоходы, из которых в небо поднимался легкий дымок. Возле домов лежали аккуратные груды дров, словно запасы на долгую зиму, и можно было увидеть кованые крючки, прибитые к стенам, для подвешивания инструментов или кухонной посуды, что придавало домам еще больше уюта и тепла. На некоторых крышах сидели, и чистили свои перышки, птицы, или свили свои уютные гнезда. А еще, где-то вдали, между домами, виделась сушащаяся на веревке простая, домотканая одежда, как будто кто-то развесил свое счастье на солнце, чтобы оно грело не только тело, но и душу.

Я бы мог бродить по этой деревне часами, наслаждаясь каждой деталью, рассматривая все вокруг, ведь все здесь было таким необычным, таким притягательным, и манило меня своим теплом, и мне очень хотелось изучить каждый уголок, каждый камень, каждый цветок. Но детишки не давали мне такой возможности, они словно маленькие, но очень настойчивые проводники, вели меня за собой, торопя, словно хотели куда-то поскорее меня отвести. Ну, я же, послушно последовал за ними, понимая, что они знают, куда меня тащат, и, наверняка, это к лучшему, так что мне оставалось лишь безмолвно за ними следовать. Вскоре мы подошли к дому, который, как мне показалось, был особенным. Выполненный в традиционном, но таком уютном, фэнтезийном стиле, с покатой крышей, покрытой красной черепицей, и большими, просторными окнами, из которых исходил мягкий, теплый свет, создавая вокруг ощущение уюта, мира и покоя. Перед домом, словно приглашая войти, находилась узкая, мощеная дорожка, которая, словно река, вилась вглубь леса, окруженная густыми, зелеными деревьями и пышными кустарниками, с которых свисали цветы. На заднем плане виднелись еще несколько строений, похожих на уютные палатки, или небольшие, аккуратные домики, что придавало этому месту еще больше очарования. Солнечный свет, словно нежная ласка, пробивался сквозь густую листву деревьев, освещая всю сцену мягким, ласковым светом, окутывая все вокруг атмосферой тепла и спокойствия. Вокруг дома и вдоль самой дорожки росла густая, зеленая трава, словно мягкий, изумрудный ковер, на котором так и хотелось отдохнуть.

— А зачем же я здесь? — Спросил я у ребят, в голосе прозвучало легкое недоумение, ведь они, как ни в чем не бывало, словно все было абсолютно нормально, мягко, но настойчиво, заталкивали меня в дом, и их действия, признаться честно, меня слегка пугали. В голову стали лезть навязчивые, ужасные мысли, а вдруг я попал в деревню каннибалов, где все меня ждут только для того, чтобы приготовить меня на ужин? Но, осмотревшись по сторонам, я понял, что, вроде бы, все в порядке. Дом выглядит вполне обычно, по крайней мере, как в книгах, что я читал, а мужчина и женщина, которые приветливо смотрели на меня из дома, совсем не походили на кровожадных людоедов, но, конечно, я знал, что все могло пойти совсем иначе, ведь всякое в жизни бывает. Мужчина был высоким и крепким, с широкими плечами и мощной грудью, легкая щетина покрывала его грубые черты лица, а его крупные запястья выдавали в нем человека, привыкшего к тяжелой работе, одет он был просто и опрятно, но его одежда, казалось, была сделана из качественного материала. Женщина была так же хороша собой, как с картинок из книг. Высокая, стройная и фигуристая, с ногами, которые, как говорят, росли от ушей, с красивыми, правильными чертами лица и длинными, золотыми волосами, которые, словно солнечные лучи, сверкали на свету. И меня не мог не волновать вопрос, как такое возможно, как можно быть такими красивыми и крепкими? Хотя, в глубине души, я, конечно, знал ответ на этот вопрос, и, предположительно, он был в их достатке и сытой жизни.

Все происходило как-то слишком спонтанно, слишком странно, и, что самое главное, слишком по-доброму, даже неестественно. Все эти действия, все эти события и вся эта ситуация, были возведены в какой-то непонятный абсолют несерьезности, и я, словно послушная марионетка, покорно следовал за ними, ведомый, словно под ручку, к этому странному, неизведанному миру. Родители этих детей, как только я переступил порог, обратили на меня свои пристальные взгляды, и я тут же почувствовал, как волна настороженности накрыла меня с головой. Взгляд их, внимательный и пронизывающий, словно хотел заглянуть в мою душу, говорил о том, что они подозревают меня, и это было вполне очевидно. Я даже видел, как тонкие, едва заметные нити страха, словно паутина, дребезжа, сплетаются с их сомнениями и беспокойством, образуя целую сеть противоречивых чувств. Все это выглядело вполне обыденно и понятно, ведь я и сам себя не понимал, и был совершенно не понятен для них. Незнакомец, с оружием на перевес, в странных, совершенно непонятных одеждах, совершенно не их стиля и эпохи, приходит в их дом, как громом среди ясного неба. Единственным моим спасением были эти дети, которые тут же, почуяв неладное, стали успокаивать своих родителей своими нежными, как музыка, голосами. Я даже не знал, что им сказать, и что я должен был им сказать, ведь все уже, и так, было сказано за меня этими детьми, и мне оставалось лишь стоять, как вкопанному, словно кол, тут, у позади порога в этом странном доме, чувствуя себя совершенно лишним и ненужным, словно я был гостем на чужом празднике жизни.

— “Может, тихо и незаметно улизнуть отсюда?”, — Эта мысль внезапно возникла в моей голове, и показалась такой заманчивой и даже весьма весомой, ведь меня переполняло чувство неловкости, и, честно говоря, я совершенно не хотел быть здесь чужеродным, незваным гостем, словно я по ошибке попал не в свой мир, и я вдруг стал ощущать себя, как ненужный, брошенный котенок, которого, совершенно непонятно зачем, притащили в этот чужой, уютный дом, да и сам я, положа руку на сердце, совершенно не понимал, для чего я вообще здесь нужен, и что меня тут ждет. Отец, а скорее всего, и хозяин этого дома, словно заметив мое замешательство, резко и громко кашлянул, и тут же, как будто намеренно, обратился ко мне, одним своим звуком вырвав меня из моих невеселых, тревожных раздумий.

— Дорогой гость, — Произнес мужчина басистым, низким и прямо-таки суровым мужским голосом, который, казалось, исходил откуда-то из самой глубины его широкой груди, отчего по всему моему телу, вопреки моей воле, пробежали мелкие, неприятные мурашки, словно я наступил на что-то ледяное.

— Ситуацию я услышал из уст своих детей, — Тут же продолжил мужчина, складывая свои мощные, мускулистые руки на широкой груди, словно готовясь к чему-то, и пристально глядя на меня своими пронзительными глазами, в которых явно читалось недоверие и настороженность, словно он хотел заглянуть мне прямо в душу и увидеть все мои тайны, — Теперь твоя очередь молвить, — закончил он, и в его голосе отчетливо послышались твердые, властные нотки, словно он был готов выслушать меня до конца, но так же он был готов и не поверить ни единому моему слову, если ему покажется, что я говорю неправду.

Я и сказать-то ничего внятного не мог, ведь у меня было слишком мало вводных данных об этом странном мире, чтобы можно было бы что-то сказать определенно. Соврать я не мог, да и правду сказать тоже не было возможности, ведь мои слова звучали бы, как бред сумасшедшего. Гильотина, словно дамоклов меч, зависла надо мной, и стала сверкать в моем сознании, хотя это было, скорее, эфемерное ощущение надвигающегося, неизбежного исхода, но с другой стороны, для чего мне волноваться? Я ведь мог, в любой момент, просто извиниться и уйти, растворившись в густой тени деревьев, но какой в этом был бы толк? Я, и так, ничего не знал, ничего не понимал, не имел денег этого мира, чтобы прожить хотя бы еще один день, так что, по сути, мне нечего было терять. Я тихо и кратко вздохнул, словно пытаясь обрести спокойствие и силу духа, и принял для себя непростое решение, сказать то, что было, не приукрашивая, и не утаивая ничего, хотя, конечно, без небольшой, но важной лжи, все же, никак не обойтись.

— Я очнулся в глубине озера, там, за лесом, и ваши дети меня нашли… — Начал я, стараясь говорить как можно более спокойным голосом, чтобы не показать своего страха и тревоги,

— Большего сказать я не могу, я просто не помню, кто я, и что я такое, — Продолжил я, и в моем голосе послышалась горечь от своей беспомощности,

— Вроде бы, я знаю свое имя, но даже в этом, я не уверен, оно ли мое на самом деле, или же оно чуждо мне, — Закончил я, и в моей душе зародилось жгучее чувство вины, ведь самым главным звеном моей лжи стали эти маленькие, милые дети, которые, как мне казалось, стали свидетелями моего рождения в этом странном, неведомом мире. “Простите меня за это, дети, — Мысленно произнес я, — Но мне, к сожалению, придется использовать эту ложь, ведь другого выбора у меня, просто нет.”

Мужчина все так же не отпускал своего взгляда, все такой же суровый и пудовый, словно он был не простым человеком, а каким-то беспощадным судьей, и теперь он, неотрывно глядя на меня, взвешивал все мои грехи, словно вынося свой приговор. Я просто стоял, словно вкопанный, и ждал его решения, будто судья в черной мантии, зачитывает мой приговор, обрекая меня, грешника, на вечные муки, а жнец кровавого пути, с косой в руке, уже поджидал меня у адского котла, готовый утащить меня в преисподнюю.

— И как же тебя зовут? — Спросил мужчина, и, хотя это был всего лишь вопрос, его голос звучал так, будто он требовал от меня моего же имени, словно это было его неотъемлемое право. Я взглотнул наросший в горле ком, стараясь хоть как-то подавить свой страх, и, наконец, выдавил из себя свое имя, словно оно было чем-то тяжелым и чуждым для меня.

— Эммит… Эммит Краймер, — Произнес я, и мой голос звучал так, будто я с трудом и с каким-то опасением, бегло вспоминал свое собственное имя, словно оно мне совершенно не принадлежало. Мужчина все еще сверлил меня своим тяжелым, немигающим взглядом, который, казалось, видел меня насквозь, и, наконец, тяжело вздохнув, опустил свои мощные руки со своей широкой груди, и я почувствовал, как напряжение в воздухе немного ослабевает, хотя я все еще не знал, чего от него ожидать.

— Хорошо, Эммит, я тебя услышал, — Снисходительно произнес мужчина, и это явно читалось не только в его словах, но и в его расслабленной фигуре, ни один мускул на его могучем теле не был напряжен, словно он полностью контролировал ситуацию.

— Не похоже, что ты сейчас врешь, но и словно всей правды не говоришь, — Продолжил мужчина, пронзая меня своим проницательным взглядом, и казалось, что он видел меня насквозь, и знал все мои тайны,

— Что же ты хочешь от меня утаить? — Спросил он, и его голос звучал тихо, но в то же время, очень настойчиво, словно он ждал от меня честного ответа, но в то же время был готов и не поверить ни единому моему слову. Он явно зрил в самый корень моей души, и почему-то был уверен, что я утаиваю от него что-то очень важное, что-то, что я никогда не скажу и даже под пытками. Я слегка напрягся, чувствуя, как по спине пробежали неприятные мурашки, и, собравшись с духом, я решил, наконец, сказать то, что крутилось у меня на языке, словно пытаясь найти выход наружу.

— Я сомневаюсь в том, что утаил от вас что-то важное, и, честно говоря, я не вижу смысла это рассказывать. Эта вся утайка, не более, — Произнес я, стараясь говорить как можно спокойнее, но я чувствовал, как напрягаюсь от его спокойного, но очень тяжелого взгляда, хоть он и был расслаблен.

— Просто, я сомневаюсь в том, что я отсюда, — произнес я, стараясь придать своему голосу как можно больше спокойствия и уверенности,

— Словно я не из здешних мест, — Добавил я, чувствуя, как напряжение медленно отпускает меня, ведь я сказал, наконец, относительную правду, но и сказал её так, чтобы это было очевидно не только по моим словам, но и по всему моему виду, словно я был белой картиной на фоне серого, привычного мира, как будто я специально нарядился, чтобы выставить себя в ином свете. Мужчина же, как будто все это уже знал, просто устало вздохнул, словно он не был удивлен моими словами.

— Ну, в этом, сомнений нет, ты явно не здешний, — Произнес мужчина, и в его голосе, как мне показалось, прозвучали какие-то нотки легкой иронии и усмешки, словно он все это уже видел.

— Что ж, можешь здесь остаться, но не долго, — Продолжил мужчина, и в его голосе теперь звучала какая-то властность и приказной тон,

— На хлеб и свой домик заработаешь своими руками, —Закончил мужчина свой долгожданный, но в тоже время вполне ожидаемый приговор, и я почувствовал, как облегчение смешивается с каким-то странным, непонятным мне, волнением.

— Спасибо… — пробормотал я, не зная, что еще ему ответить, и, по сути, ничего другого не ожидая, ведь я был в его доме, на его территории, и мне ничего не оставалось, кроме как просто смириться с его решением. Ну, даже если бы он просто помог мне найти какой-нибудь заброшенный дом, или же просто выгнал меня, я бы нисколько не обиделся, я был готов принять любой из исходов, но теперь ситуация была такова, какова она есть, и мне нужно было просто приспособиться. Но вдруг, в этот момент, в разговор вступила женщина, словно хранительница очага и мудрости этого дома, и ее голос звучал властно, но в то же время, с какой-то заботой. Вскинув свои красивые руки в боки, женщина, не скрывая своих эмоций, заявила:

— Я категорически против его нахождения в этом доме. Давай просто дадим ему немного денег, чтобы он мог снять себе комнату, хоть какую-то, где он смог бы переночевать, — Предложила она, словно это было самым разумным решением,

— Деньги, конечно же, не даром, — Тут же добавила она, — Вернешь, когда сможешь. Плечи у тебя крепкие, — Ее глаза с любопытством скользнули по моей фигуре,

— Таким парням работа всегда найдется, — Закончила она, и я, признаться честно, был с этим предложением куда согласен, ведь это выглядело намного лучше, чем навязываться им в их дом, и было куда более приемлемым, чем выслушивать их подозрения. Мужчина, выслушав ее предложение, просто пожал своими широкими плечами, словно ему было все равно, и, не говоря ни слова, подошел к старому, обитому кожей, сундуку, который стоял в самом дальнем и темном углу дома, словно он хранил в себе все их секреты, и, покопошившись там несколько секунд, и издав непонятные звуки, вернулся обратно. Теперь он держал в руках небольшой мешочек, по виду, сделанный из плотной, грубой ткани, а что было внутри, оставалось для меня пока временной тайной, словно сюрприз, который я получил, и который был словно ключом к моей новой жизни.

— Ну что ж, лови, — Произнес мужчина, и тут же небрежно бросил мешочек в мою сторону, и я, не задумываясь, словно заправский игрок, поймал его прямо в воздухе. Сразу же, раздался тихий звон, и, подержав мешочек в руках, я тут же почувствовал, как что-то твердое, похожее на ребра, упирается мне в ладонь, и я тут же понял, что там были монеты, которые словно притягивали меня к себе.

Дело оставалось за малым, нужно было только найти какое-то место, где я смог бы снять себе комнату на первое время. Тут же, словно прочитав мои мысли, дети, радостно защебетав, обратились ко мне, хватая меня за рукава, словно боялись, что я могу сбежать, и с горящими от нетерпения глазами, воскликнули:

— Мы покажем тебе, где можно снять комнату! — И, не дожидаясь моего ответа, тут же, не давая мне времени на раздумья, потащили меня за собой из дома, словно два быстрых, маленьких ветерка. Словно в миг, мои ноги понеслись вслед за ними, и даже минуты не прошло, как меня уже притащили к какому-то зданию, которое, судя по вывеске, было трактиром. Ну, если честно, это ощущение было даже типичным и слегка ожидаемым на подкорке моего мозга, ведь где еще путнику искать ночлег, как не в таверне или трактире, ведь я часто видел такое в книгах. Ребята, не дожидаясь никого, с горящими от радости глазами, с легкостью открыли перед моими глазами деревянную дверь, и, пропустив меня вперед, словно приглашая меня в другой мир, они тут же умолкли, но, зайдя внутрь, я тут же замер на пороге от удивления и произнес вслух:

— Что за…? — И дальше у меня просто не хватило слов, чтобы выразить свое удивление и замешательство.

Часть 3

Это было не просто удивлением, это было чем-то гораздо большим! Чувство, которое я только что испытал, невозможно было описать, передать или отразить на холодном, бездушном лице бело-мраморного изваяния души! Все, что окружало меня в этот момент, и эти радостные голоса, которые звучали словно трели птиц в весеннем, солнечном лесу… Все это было совершенно неправильным, абсолютно нереальным, диким и невероятным.

— Дядь… Вы, наверное, впервые видите монстров? — Неожиданно спросил мальчишка, и его голос, звучавший в этот момент, был крайне озадаченным, а на кончике этой тонкой, острой иглы его слов, сквозило едва уловимое подозрение и легкий укор. Он, не отрываясь от своей массы с молоком, смотрел прямо на меня. Что он хотел этим сказать? Неужели эти создания, которых я, с трудом подбирая слова, назвал “монстрами”, были для них настолько привычным зрелищем? Неужели это было совершенно нормальным? Все вокруг походило на какой-то дикий, странный женский маскарад, где прекрасные и расчудесные леди, надев яркие, причудливые наряды, словно взятые из самых невероятных сказок, пубертатного рассказа, пытались казаться кем-то другим.

Глядя на все это странное, непривычное окружение, я вдруг почувствовал себя словно чернильное пятно, нелепо и неуместно запачкавшее красочную, яркую картину этого мира. Я сидел за грубым, деревянным столом, как чужой, и слушал озадаченный вопрос мальчика, а рядом с ним сидела его сестра, которая, совершенно не обращая внимания на происходящее, с аппетитом уплетала какую-то пряную сладость, радостно набивая свои щеки, словно хомячок.

— "Мда, такие мысли мне точно не помогут в моем дальнейшем поиске", — Подумал я, чувствуя, как раздражение начинает нарастать во мне. Если я и дальше буду слишком много внимания уделять всему "этому", и пытаться понять этот странный мир, то я явно не смогу найти свою жену, и рискую просто потерять себя в этом безумии.

— Я ничего не помню, малец, — Произнес я, стараясь говорить как можно более спокойно, чтобы не выдать своего замешательства,

— Ничего… И этого, — Мой взгляд скользнул по причудливым фигурам, заполнявшим трактир,

— Тоже не помню, — Добавил я, и последняя фраза сжевалась с невольным, внезапным зевком, от усталости.

— И вот, у меня вопрос, — Продолжал я, стараясь придать своему голосу как можно больше твердости,

— Почему вы, лично вы, решили меня спасти? Почему вы не могли позвать своих родных, или других взрослых? Почему вы вообще решили меня спасти? — Вывалил я, словно из мешка, вопрос за вопросом, с надеждой, что хоть на что-то из этого, у меня получится получить вразумительный ответ.Мальчик, не спеша, сделал большой глоток молока, поставил свой массивный, видавший виды, кружку на грубый, деревянный стол, и рукавом вытер капельки молока со своих губ.

— Если бы мы тебя просто оставили, — Начал он, — То тебя бы точно стащили жители дикого леса, — Произнес он с явной уверенностью,

— Да и выглядел ты тогда так, словно по тебе, в самом деле, пробежала целая стая разъяренных быков! — Он усмехнулся. — Бежать за взрослыми было бы жуткой ошибкой, ведь неизвестно, что могло произойти, так что мы решили поступить именно так, — Спокойно и уверенно ответил мальчик, как будто в этом не было ничего необычного, и, как мне показалось, упуская при этом сотни других важных, для меня, деталей! Кто эти “жители дикого леса”, о которых он так уверенно говорил? Что это за существа, что они могут сделать со мной? А если бы с ними, детьми, что-то случилось, пока они бегали бы за помощью? Что это вообще за странные соображения, откуда у него такой склад ума?! Я готов был просто вылезти из своей шкуры, вывернуться наизнанку, и просто заорать на этого мальца за такую, с моей точки зрения, чудовищную безответственность… Но, тут же, я осознал, что была и другая сторона этой монеты, о которой я должен был подумать, прежде чем делать какие-либо выводы. Он, по всей видимости, хорошо знал об этом странном мироустройстве, в котором я очутился, а я, к сожалению, знал об этом мире очень мало, практически ничего. Значит, он, по всей видимости, говорил то, что знал, а не то, что ему хотелось бы сказать, и мне нужно было просто слушать его, и пытаться понять, что, собственно, тут происходит.

— И при всем при этом, — Продолжал мальчик, с любопытством рассматривая меня, — вы совсем не выглядите опасным, хоть и очень странным, — Добавил он, с легкой усмешкой.

— Могу сказать то же самое и про вас… — Ответил я, стараясь скрыть свое замешательство и растерянность, озадаченно глядя куда-то в пустоту, совершенно не понимая, что происходит вокруг. Честно говоря, я никак не мог понять, что же все-таки с этим странным миром не так? Либо он просто невероятно глуп и примитивен передо мной, либо я слишком сложен и надуман для всего этого происходящего безумия? И вот, спустя всего лишь минуту, я внезапно оказался совершенно один, ни мальчика с его милой сестрой, ни пустой массы из-под молока, словно их никогда и не было здесь, и словно все это был лишь сон, и теперь, мне нужно было решить, что же мне делать дальше, как поступить в этой сложившейся ситуации, и куда, собственно, теперь податься.

— "Надо бы, для начала, как следует понять, что из себя представляет этот странный мир. Узнать, какие здесь в ходу деньги, и, самое главное, где я могу их заработать, чтобы хоть как-то выжить", — Пронеслась сквозь мой сонный разум рассудительная мысль, которая, словно яркая вспышка, осветила мое сознание. Я чувствовал, что слишком устал за все это время, и меня до ужаса тянуло в сон. Я, наверное, уже очень давно не ощущал такой изматывающей, валящей с ног усталости. В теле словно свинцом набили, и каждый шаг давался мне с огромным трудом. И, словно в ответ на мои мысли, в этот самый миг, ко мне подошла довольно красивая, приятная девушка, и я, против воли, залюбовался ею. Русые, каштановые волосы, аккуратно сплетенные в тугой хвост, длинный, простой сарафан с поясом, подчеркивающим ее стройную талию, милое, открытое лицо, и грудь, такая пышная и сочная, словно налитые соком, спелые дыни. И тут же, я услышал ее тихий, приятный голос, словно ласкающий шелк, переплетенный с крепостью женской статности и уверенности:

— Вам нужна моя помощь? — Спросила она.

— Да, — Ответил я, стараясь скрыть свою изматывающую усталость, и держал себя как можно более ровно, словно в моем теле совсем не было ни грамма усталости. Мало ли что, вдруг, почуяв мою слабость, они решат обмануть меня, и содрать с меня все деньги, а я не смогу ничего сделать.

— Да, конечно, это возможно, — С улыбкой ответила девушка, и я почувствовал, как напряжение медленно отступает,

— Отдельная комната, с включенным в стоимость завтраком, будет стоить четыре серебряных Гила, — Проговорила служанка трактира, профессионально прижимая свой поднос к груди и ожидая моего ответа. Я тут же, не теряя ни секунды, раскрыл небольшой мешочек, который мне дал хозяин того странного, но гостеприимного дома, и увидел там вполне приличную горсть серебра, которое, словно магнит, притягивало меня к себе. На первый взгляд, там было штук двадцать, а может, и больше монет, но, конечно, мне нужно будет их тщательно посчитать уже в своей комнате, и решить для себя, что мне нужно будет сделать завтра, и как мне поступить дальше.

Это были небольшие, но увесистые серебряные пластинки, с прорезями по обеим концам, словно в них чего-то не хватало. Реверс и аверс, если это вообще можно было отнести к этим пластинам, были покрыты какими-то славными, непонятными, но, в тоже время, красивыми узорами, словно их специально сделали такими, чтобы запутать меня. На аверсе был отчеканен сложный узор из ромбов, в самом центре которых был изображен изящный единорог, гордо стоящий на задних копытах, словно он был символом этого мира. На реверсе же, был отбит какой-то замок, окруженный частоколом из острых палей, и все это выглядело как-то зловеще и тревожно, и мне совсем не нравилось это ощущение. Что ж, долго не раздумывая, я выхватил из своего мешочка четыре таких пластины и тут же отдал их девушке, стараясь не показывать своего замешательства.

— Хорошо, сейчас я вас запишу в нашем журнале, — Произнесла девушка, словно это было чем-то само собой разумеющимся, и, приветливо улыбнувшись, тут же подозвала меня, чтобы я следовал за ней.

"Вот сейчас и начнется самое сложное! — промелькнула у меня в голове тревожная мысль, — Я ведь совершенно не знаю их письменности, и даже не представляю, как выглядят их буквы! Я, конечно, могу придумать какое-нибудь правдоподобное оправдание, но это будет настоящим чудом, если они мне, после этого, поверят". Девушка, словно предчувствуя неладное, встала за длинную стойку, нагнулась, и тут же достала откуда-то толстый, потрепанный журнал с пожелтевшими страницами, словно ему было больше лет, чем мне. Ряд долгих страниц быстро пролетели перед ее глазами, и, убедившись в том, что все в порядке, она, наконец, открыла совершенно чистый, новый лист.

— Вот, прошу вас, запишите свое имя, — Попросила она, протягивая мне перо и чернильницу, и тут я почувствовал, как холодный пот пробежал по моей спине. Я нервно взглотнул, стараясь хоть как-то скрыть свое замешательство, и, в панике, выполнил первую, пришедшую мне в голову, глупость, словно я был актером в дешевом театре.

— Я, к сожалению, совершенно не знаю вашей письменности, — Признался я, стараясь говорить как можно более уверенно, и тут же с ужасом увидел перед собой тонны непонятных закорючек, каких-то странных символов и невероятных иероглифов, словно взятых из древних, забытых книг, с острыми треугольниками и какими-то непонятными петлями!

"Как же это все вообще можно прочитать?! - с ужасом подумал я, — это просто какой-то кошмар наяву!"

— Но как же вы тогда говорите на нашем языке? — спросила девица, и ее голос, звучавший только что так приветливо и ласково, вдруг стал наполненным явным недоумением, а ее милое личико искривилось в гримасе замешательства, и она, словно пытаясь лучше разглядеть меня, мило наклонила голову набок. — Ну… — начал я, стараясь говорить как можно более непринужденно, словно это было самым обычным делом, — В путешествиях, знаете ли, выучил язык, но вот до письменности, к сожалению, так и не добрался, — закончил я, чувствуя, как по спине пробегает холодок страха, и как мои щеки начинают гореть от стыда. Ложь на лжи, и вся моя безумная, глупая легенда, строится на быстрой, бездумной, и, скорее всего, легко рассыпающейся лжи. Неужели именно так я и должен строить свой дальнейший путь в этом чужом, странном мире? Ладно, что ж, коли уж так пошло, то врать до самого конца, и врать, по возможности, абсолютно всем, чтобы хоть как-то выжить в этом безумии. Девушка тут же окинула меня внимательным, пронзительным взглядом, словно старалась найти хоть какой-то намек на обман, какую-то зацепку, какую-то ниточку, потянув за которую, она смогла бы вывести меня на чистую воду, но, спустя, казалось, целую вечность, в ее глазах внезапно что-то изменилось, и в них появилось какое-то странное, непонятное мне, понимание.

— Ну да, вы правы, — Наконец произнесла она, и в ее голосе послышались какие-то нотки любопытства, — У вас явно какой-то иноземный пошив одежды! — Ее глаза, словно пытливые огоньки, с любопытством скользнули по моей поношенной, но все еще крепкой форме, — А много ли земель вы уже успели повидать? — Продолжила она, и в ее взгляде появилось какое-то странное, непонятное мне, восхищение.

— Эх, так хотелось бы послушать ваши рассказы, — Вздохнула она, словно сожалея о чем-то, — Но вы, наверное, невероятно устали после долгого путешествия… — Закончила она, и ее лицо озарилось теплой, участливой улыбкой, и я почувствовал, как напряжение постепенно покидает меня, и на его место приходит какое-то странное, тревожное предчувствие.

— Вам бы сейчас, наверное, помыться, отдохнуть, привести себя в порядок… — С теплотой в голосе произнесла девушка, с заботой глядя на меня, — Ладно! Давайте же скорее запишу ваше имя в нашей книге постояльцев! — Внезапно, с каким-то детским восторгом, радостно воскликнула девушка, тут же проворно хватая перо и с нетерпением глядя на меня, ожидая, когда я, наконец, скажу свое имя.

— Эммит Краймер… — Произнес я, стараясь говорить как можно более четко, но еле сдерживая нарастающий зевок. Все же, изматывающая усталость брала свое, словно хищный зверь, и мне хотелось как можно быстрее уйти в свою комнату, и, наконец, рухнуть в мягкую постель, и забыться в глубоком, спокойном сне. Девушка, с ловкостью опытного писаря, тут же вписала мое имя какими-то замысловатыми, непонятными, но красивыми, здешними символами, и, гордо подняв голову, показала мне написанное.

— Вот! Это теперь - вы! — С неподдельным, каким-то детским, восторгом, гордо произнесла она, словно то было предметом ее личной гордости, словно она совершила какой-то невероятный, героический поступок.

— Добро пожаловать в нашу деревню Эвервист! — С широкой, искренней улыбкой произнесла она, словно принимала меня в свою семью, и я почувствовал, как напряжение, наконец, полностью покинуло меня, и на его место пришло какое-то странное, непонятное мне, ощущение спокойствия и надежды.

— Да… Можно ли мне уже пройти в свою комнату? — тихо спросил я, стараясь говорить как можно более вежливо, и всем своим видом показывая ей, что я невероятно устал, и мне больше всего на свете сейчас хотелось бы добраться до своей кровати и просто уснуть. Девушка, тут же, словно поняв мое состояние, без лишних слов, взяла какой-то потертый ключ из-под стойки, или откуда она там его ловко достала, ведь мой уже совершенно уставший и ничего не видящий взгляд, попросту не успел этого заметить, и тут же повела меня в сторону лестницы, ведущей на второй этаж, где, как я надеялся, и находилась моя комната. Как именно я прошел до своей комнаты, и как я, в итоге, вообще туда попал, я уже практически не помнил, словно все это произошло во сне, ведь ноги еле-еле меня держали, помнил только, как девушка, приветливо улыбнувшись на прощание, передала мне ключ, и как я, с огромным облегчением, закрыл за собой дверь, тут же, не раздеваясь, стянул с себя только верхнюю, самую неудобную, одежду, и, не раздумывая ни секунды, просто свалился лицом прямо в мягкую подушку, давая себе, наконец, мигом уснуть и забыться в этом новом, странном, непонятном, но, несмотря ни на что, все же, таком интересном мире.

Едва моя голова коснулась мягкой, податливой подушки, все звуки этого странного, нового мира мгновенно растворились, словно их и не было вовсе. Сознание, словно уставший путник, наконец-то добравшийся до безопасного привала, медленно, но верно, погружалось в глубокую, бездонную пропасть сна. Мысли, до этого роившиеся в голове, словно потревоженный улей, постепенно стихли и рассеялись, уступая место приятной, успокаивающей пустоте. Тело, натруженное и измотанное долгим путешествием и пережитыми потрясениями, наконец-то расслабилось, отпуская накопившееся напряжение, и позволяя мышцам обмякнуть и перестать сопротивляться усталости. Даже странные, незнакомые запахи этой комнаты, до этого тревожившие и вызывавшие легкое беспокойство, теперь казались успокаивающими и даже приятными.

Больше не было ни прошлого, полного вопросов и неразрешенных загадок, ни настоящего, с его непонятными правилами и тайнами, ни будущего, пугающего своей неизвестностью. Было лишь блаженное небытие, долгожданный отдых, целительное забвение.

Но покой, как это часто бывает, оказался лишь призрачным миражом. Из глубин подсознания, словно из темных глубин океана, начали подниматься кошмары, цепляясь за ускользающие остатки разума, словно водоросли за тонущий корабль.

Сначала это были лишь размытые образы, беспорядочные вспышки света и тени, неясные обрывки воспоминаний. Знакомые лица искажались в уродливые гримасы, голоса, когда-то звучавшие ласково, превращались в злобный шепот. Потом кошмары стали обретать более четкие очертания.

Он снова был там, у озера, но теперь оно не манило своей кристальной чистотой, а пугало непроглядной чернотой. Вода бурлила и пенилась, словно в кипящем котле, и из ее глубин тянулись костлявые руки, пытаясь схватить его и утащить на дно. Знакомое имя, “Эммит Краймер”, превратилось в проклятие, повторяемое эхом измученных душ, запертых в этом зловещем водоеме.

Вокруг, вместо мирного леса, возвышались корявые деревья, с переплетенными, словно в агонии, ветвями. На этих ветвях, словно мерзкие плоды, висели изуродованные тела, с выколотыми глазами и зашитыми ртами. Он узнавал в них лица тех, кто когда-то был ему дорог, тех, кого он любил и потерял. Их безмолвный крик терзал его душу, проникая в самое сердце, словно ледяная игла.

Вдруг, впереди, возник силуэт. Высокая, стройная фигура, облаченная в белое, развевающееся одеяние. Он узнал ее. Это была его жена, но ее лицо было скрыто под белой маской. Она протягивала к нему руку, словно звала за собой, но в ее глазах, видневшихся сквозь прорези маски, плескалась такая боль и отчаяние, что он не мог двинуться с места.

Она сорвала маску, и он увидел… пустоту. Вместо лица зияла черная, бездонная дыра, из которой доносился леденящий душу шепот: “Ты виноват… Ты оставил меня… Ты умрешь…”

Мир вокруг начал рушиться. Земля уходила из-под ног, небо затягивалось багровыми тучами, и все вокруг охватил всепоглощающий огонь. Он падал в бездну, в вечный ад, где его ждали лишь боль, страх и отчаяние.

Эммит вскрикнул, дернулся и резко проснулся, обливаясь холодным потом, с бешено колотящимся сердцем. Кошмар отступил, но его ледяное дыхание все еще ощущалось на коже, а отголоски ужаса терзали его разум. Он был жив, но часть его, казалось, навсегда осталась там, в кошмарном сне.

Снова! Снова этот проклятый кошмар! Он преследовал меня, словно тень, неотступно следуя по пятам. Казалось, я навеки обречен снова и снова переживать этот ужас. В этот раз, кошмар словно слился с моим сном, переплелся с ним в единое, неразрывное целое, и теперь, даже проснувшись, я продолжал ощущать отголоски этого мерзкого, липкого страха.

Я судорожно окинул взглядом свою комнату, пытаясь убедить себя, что все это было лишь дурным сном. Рядом с кроватью, в тусклом свете, одиноко стояла деревянная тумба, а на ней, слабо мерцая, горела масляная лампа, и ее теплый свет, хоть и с трудом, но все же разгонял мрак, позволяя мне хоть что-то видеть. Напротив кровати, в тени, виднелся простой, деревянный стол, на котором стояла еще одна лампа, но она, к сожалению, не горела, и казалась одинокой и заброшенной. Рядом со столом было небольшое окно, и сквозь его мутное стекло виднелась лишь непроглядная ночь и ничего более.

Снова пытаться уснуть уже совершенно не хотелось, ведь я знал, что меня ждет там, в темных глубинах сна. Мне хотелось лишь поникнуть лицом в колени, и, обхватив голову руками, корчиться от этой изматывающей, всепоглощающей усталости, от своей беспомощности и душившего меня изнутри, яростного гнева. Ведь во всем была только моя вина! Только я был виноват в смерти Кельтавии! Эта мысль, словно острый нож, вонзалась мне в самое сердце, причиняя нестерпимую боль, и я, казалось, был не в силах что-либо с этим сделать.

Делать было совершенно нечего, да и сон, как я понимал, в ближайшее время мне не грозил. Нужно было чем-то себя занять, хоть как-то отвлечься от тягостных мыслей и мучительных воспоминаний. Я медленно, с трудом, поднялся с кровати, достал из своего старого, поношенного плаща небольшой мешочек, бережно хранивший последние остатки моих сбережений, и аккуратно поставил его на покосившуюся, деревянную тумбу. Высыпав все серебряные пластинки на тумбу, я, не торопясь, принялся их считать, словно это было самым важным делом в моей жизни.

Одну за другой, я аккуратно перекладывал их обратно в мешочек, тщательно пересчитывая каждую монету, словно пытаясь убедиться, что кошмар не украл у меня ни единой пластинки. Двадцать восемь штук, значит, изначально их было тридцать две. "Думаю, что их хватит на какое-то время, если я буду тратить деньги разумно и экономно, — Подумал я, — Может, даже получится отдать долг немного быстрее". Только для этого нужно было, в первую очередь, понять, какие тут цены на продукты и вещи первой необходимости, и вообще, как устроено здешнее ценообразование, ведь я совершенно не имел ни малейшего представления о здешних порядках. Но даже думать об этом сейчас было непосильной задачей, ведь проклятый кошмар все еще стоял где-то глубоко внутри меня, словно темный, зловещий призрак, а я, измученный и опустошенный, стоял в полумраке этой маленькой, чужой комнаты, словно потерянный в лабиринте.

— Надо просто подышать немного свежим воздухом… — Прошептал я, почти не слышно, словно убеждая самого себя в необходимости этого шага.

Собрав последние силы, я дрожащими пальцами вытащил ключ из кармана своего старого плаща, и, стараясь не шуметь, медленно поплелся к двери. Осторожно открыв ее, я вышел в темный, узкий коридор, и, так же тихо, прикрыл ее за собой. Передо мной тянулся длинный коридор, с такими же, как и моя, одинаковыми, деревянными дверями, уходящими куда-то вдаль. Где-то, за одной из этих дверей, даже слышался смешанный стон мужчины и приглушенный смех женщины.

— “Ну, в общем-то, ничего удивительного”, — Подумал я, стараясь не обращать на это внимания. Ну а что тут такого? Каждый делает то, что ему нравится, и что приносит ему хоть какое-то удовольствие, и, по крайней мере, никому не мешает. Тяжело вздохнув, я поплелся куда-то в сторону, где, как мне показалось, виднелись перила, и, время от времени, чуть облокачивался о шершавую стену, чтобы хоть немного передохнуть. Честно говоря, я ожидал, что здесь, в этом старом трактире, будет холодно и сыро, ведь это же, как-никак, средневековый мир, и о какой-либо нормальной теплоизоляции здесь, попросту, не может быть и речи, но, как ни странно, здесь было довольно тепло и уютно, и даже веяло каким-то домашним теплом и спокойствием.

Спускаясь вниз по деревянной лестнице, я все отчетливее слышал гул пьяных голосов мужчин, и пьяный, задорный смех женщин, и все это, на удивление, совсем не казалось мне странным и чуждым, ведь и в моем мире, в трактирах и барах, часто можно было услышать подобные звуки.

Как и следовало ожидать, внизу царила атмосфера, словно сошедшая со страниц сказок и легенд, полная пьяного веселья и необычных созданий: пьяные и довольные лица мужчин, и… Этих девиц чудных видов, странных, совершенно не понятных мне, и, откровенно говоря, немного пугающих. Рога, изящно возвышающиеся на головах, где-то мех, искусно сплетенный в пушной венец, украшавший женское тело так ловко, словно это и была настоящая одежда, искусно скрывающая пикантные места. Кто-то вообще решил увенчать себя волчьим хвостом и ушами, и ходил, гордо повиливая им, словно павлин, демонстрирующий свой роскошный хвост.

Может быть, утром, когда я проснусь отдохнувшим и полным сил, я бы с любопытством рассматривал все эти необычные и забавные виды, но сейчас, после кошмарного сна и тяжелого дня, мне было совершенно не до этого.

— Эй, ты, с грустным ликом! — Внезапно, где-то позади меня, раздался пьяный женский голосок, разрывая тишину и отвлекая меня от тягостных мыслей. Конечно, мне было совершенно не интересно узнавать, кого это сейчас окликнули, и к кому именно сейчас обращаются, ведь единственное, чего я хотел в этот момент, это поскорее выйти на улицу и, наконец, вдохнуть полной грудью прохладный, свежий воздух, и немного развеяться. Я уже было приблизился к массивной, деревянной двери, ведущей на улицу, как вдруг этот назойливый голос прозвучал снова, словно преследуя меня.

— Эй, ну чего ты уходишь, как будто от чумы бежишь? — прозвучало совсем рядом с моим ухом, и я почувствовал легкое прикосновение к своему плечу. — Совсем тоска тебя съедает, что аж никого вокруг не слушаешь? — Тут я уже, наконец, окончательно понял, что этот пьяный, назойливый голос обращается именно ко мне, и что мне, по всей видимости, просто так отсюда не уйти, и придется, хочешь не хочешь, выслушать, что от меня нужно.

— Прошу прощения, я просто не в настроении, — спокойно ответил я, стараясь говорить как можно более вежливо и отстраненно, и так же спокойно, но настойчиво, убрал руку незнакомки со своего плеча, показывая, что не расположен к общению. Позади меня тут же раздались несколько не самых довольных и разочарованных голосов, словно я своим нежеланием общаться, сбил им весь пьяный настрой и нарушил их веселье, но, к моему облегчению, в тот же самый миг, все эти недовольные возгласы как-то быстро развеялись, и вновь раздался пьяный гул, звон бокалов и радостные выкрики.

Я уже было подумал, что все, на этом, наконец, все закончится, и я смогу спокойно выйти на улицу, вдохнуть свежий воздух и немного прийти в себя, но это было лишь моим наивным предположением.

— Ну эй, парниша, да что с тобой случилось-то? — вновь раздался этот назойливый голос, теперь уже звучавший с какой-то странной жалостью и любопытством, — Почему у тебя на душе так плохо и черно? — продолжала допытываться незнакомка, и я почувствовал, как во мне начинает нарастать раздражение.

Я тяжело вздохнул, стараясь сохранить остатки самообладания. Похоже, отвязаться от этой назойливой особы без объяснений не получится. Разворачиваясь, я увидел перед собой девушку, довольно миловидную, несмотря на ее несколько развязный вид и явное опьянение. Ее волосы, заплетенные в косу, украшали небольшие рожки, а глаза, подведенные ярким сурьмой, смотрели на меня с какой-то странной смесью любопытства и сочувствия.

— Поверьте, вам это не интересно, — Устало произнес я, надеясь, что это положит конец назойливым расспросам.

— Ну как же не интересно! — Возразила девушка, приближаясь ко мне и слегка покачиваясь. — Когда человек грустит, всегда интересно узнать, что его гложет. Может, я смогу тебе помочь, или хотя бы просто выслушать. Да и разве можно грустить в таком замечательном месте, как наш “Веселый рог”? — Она обвела рукой трактир, словно предлагая мне оценить атмосферу веселья и беззаботности, царившую в заведении.

— Здесь можно забыть обо всех своих проблемах, — Продолжала она, — выпить кружку эля, потанцевать, пообщаться с приятными людьми… А ты стоишь тут один, словно проклятый. Не дело это!

Её слова, несмотря на всю их пьяную развязность, не затронули меня ни на йоту. Что я здесь делаю? Весь в мрачных мыслях, вместо того, чтобы хоть как-то отвлечься? Пытаться забыть о своём прошлом в этом вертепе? Невозможно.

— Спасибо, но мне, правда, сейчас не до веселья. У меня был… очень тяжёлый день, — Ответил я, стараясь говорить как можно более ровно и избегая каких-либо подробностей.

— Ну, и что?! — С напускным энтузиазмом воскликнула девица, хватая меня за рукав. — Тем более нужно развеяться! Пошли, я угощу тебя самым лучшим элем во всём Эвервисте! Может, он хоть немного разгонит твою печаль. Да и вообще, кто знает, может, там, где льётся эль, рождаются новые друзья!

Она попыталась потащить меня за собой, но я резко выдернул руку, освобождаясь от ее цепких пальцев.

— Благодарю за предложение, но я, пожалуй, откажусь, — сухо произнес я, глядя ей прямо в глаза. — Мне действительно нужно побыть одному.

Развернувшись, я решительно направился к выходу, чувствуя на себе разочарованный взгляд девушки. Пусть думает, что хочет. Я не обязан никому объяснять свои поступки, и уж тем более, развлекать пьяную девицу своими мрачными историями. Мне нужен воздух, тишина и покой, чтобы хоть немного прийти в себя и попытаться разобраться в том хаосе, что творится в моей голове. А веселье и беззаботность… Это не для меня. По крайней мере, не сегодня.

Вот он – свежий, прохладный воздух свободы, густая тьма, ставшая верным спутником моих тёмных страхов, и одновременно, моим единственным спасением. Ночь – это единственное место, где я могу, хоть ненадолго, спрятать свои мучительные мысли и отыскать те самые искры кошмаров, что преследуют меня даже наяву. Слишком много неопределенности, слишком много аморфности в этой непроглядной пелене, окутавшей меня со всех сторон.

Ночь уже так много вобрала в себя, поглотила столько чужих печалей и страданий, что все краски, в конце концов, смешались в один безликий, поглощающий цвет – чёрный. Но именно сейчас она станет моим надежным покрывалом, сотканным из холодной стати, она успокоит мои мятущиеся мысли, укроет их в глубокой чаще моей израненной души, и не даст мне окончательно сойти с ума.

Каждый глубокий вдох наполняет мою грудь леденящим холодом, от которого тягучий покой, словно яд, медленно, но верно, разливается по моим венам. Это не делает меня ни лучше, ни хуже – лишь застывшая, сковывающая все чувства статичность, словно вечный сон разума.

Этого хватит, чтобы не мучиться.

Этого не хватит, чтобы излечить.

Я неподвижно сижу на старой, покосившейся лавке, примостившейся у самой стены трактира, где позади меня не утихает что-то, отдаленно напоминающее пьяный кутеж и бесшабашное веселье, и откуда доносятся обрывки пьяных песен и задорный смех. Время от времени, в моем сознании, словно назойливая муха, проскальзывает едкая и неприятная мысль: “А, может быть, все-таки стоило согласиться? Что бы я потерял?”, но тут же, я отгоняю ее прочь, словно назойливое насекомое, понимая, что это ничего бы не изменило.

Я слишком чужой для этого мира, слишком не вписываюсь в его странные порядки и законы, и что-то подсказывало мне, что я никогда не смогу стать здесь своим. Утонуть на дне бутылки? Уйти в беспробудный запой и забыться во тьме алкогольного опьянения? Если бы я сейчас был в своем родном мире, то, наверное, оно того стоило, это было бы вполне нормальным решением, ведь именно так я и поступал раньше, и для меня это было обычным делом, эта была моя нормальная жизнь. А что здесь? К чему приведет меня этот пьяный, разгульный кутеж? Наверное, лишь к еще большей боли и разочарованию.

Я не хочу быть частью этого странного, чуждого мне мира, я всего лишь хочу найти свою любимую Кельтавию, вернуть ее, чего бы мне это ни стоило. Но где же ее искать? В какую сторону мне двигаться? Куда идти, не зная ни дорог, ни обычаев этого мира? Сколько силы и власти мне нужно заполучить, чтобы, наконец, отыскать ее, и воссоединиться с ней?

А что, если ее нет здесь? Что, если все это – лишь мой предсмертный бред, игра измученного разума, а я все еще тону в бескрайнем океане тьмы, и в любой момент меня, обессиленного и потерявшего всякую надежду, сожрут те самые ужасные монстры глубин, о которых так часто рассказывали в старых сказках? Сколько еще мне нужно дышать этим чужим воздухом, сколько еще стоять на этой проклятой земле, и сколько я должен отдать от себя, от своей души, от своей человечности, чтобы, наконец, получить ее – мою Кельтавию, мой лучик света во тьме, смысл моего существования?

Пока я погружался в эти мучительные размышления, и яростно бичевал свою истерзанную душу, дверь трактира со скрипом отворилась, словно насмехаясь над моим горем, и на пороге появилась та самая назойливая, рогатая девушка, решившая, видимо, во что бы то ни стало продолжить свой назойливый, пьяный зуд на мои измученные уши.

Эта девица, словно жонглер, искусно держала в своих руках две большие, видавшие виды массы, наполненные до краев какой-то душистой жидкостью, по запаху отчетливо напоминавшей крепкий, домашний алкоголь, хотя, честно говоря, здесь, в этом пропитанном алкоголем трактире, сложно было различить отдельные запахи, ведь здесь все вокруг разило спиртным, но этот конкретный запах был довольно приятен, и совсем не отвратителен для моего измученного носа. Бесцеремонно, словно мы были старыми друзьями, она уселась рядом со мной на лавку, и, с такой же бесцеремонной манерой, почти что “протянула”, а точнее, даже не дала мне выбора, просто пихнула одну из масс прямо мне в руки.

— Болтать ты, я смотрю, совсем не любишь, может быть, хотя бы молчаливый момент поддержишь? — произнесла она, и в ее голосе, хоть и чувствовалось явное веселье и легкомыслие, но также, отчетливо, читался какой-то скрытый тон беспокойства, словно она, на самом деле, волновалась обо мне, и пыталась хоть как-то меня развеселить. И, судя по всему, сейчас мне точно не сбежать от ее назойливого внимания, ведь она, похоже, всерьез решила меня развлечь, и, если я сейчас начну ей грубить и огрызаться, то, боюсь, сделаю только хуже, да и, в конце концов, какой мне вообще смысл грубить этой, в общем-то, неплохой девушке?

“Только ли обычная она девушка? — Промелькнула у меня в голове мимолетная мысль, — Уж нет, что-то в ней явно есть необычное, что-то такое, что выделяет ее из толпы обычных трактирных девиц”. Рога, изящно возвышающиеся над ее головой, и мощные, словно у дикого зверя, копыта, столь массивные и крепкие на вид, и до самых колен покрытые густым, белым мехом, с крупными включениями черного, делали ее похожей на какое-то мифическое существо, сошедшее со страниц древних сказок. Хотя, иногда, в этом густом меху проскакивали и проблески какого-то другого цвета, но в полумраке ночи, и при слабом свете, льющемся из окон трактира, толком и не разглядеть всех оттенков. Сами же рога выглядели такими же мощными и крепкими на вид, словно она могла в любой момент, без малейшего усилия, протаранить ими деревянную стену. “Стоит мне только нагрубить ей, или сделать что-то, что ей не понравится, — подумал я с легким ужасом, — и она тут же насадит меня на свои рога, словно на острые вилы”.

— У меня вообще есть выбор уйти отсюда? — Тихо спросил я у этой странной, рогатой девушки, с каким-то странным любопытством, рассматривая дно своей массы, и машинально поглаживая ее край указательным пальцем.

— Я что, будто бы, держу тебя здесь насильно? — удивленно вскинула брови она, и в ее голосе прозвучало какое-то притворное возмущение, — Какой-то глупый вопрос. — закончила она, при этом, с каким-то детским, задорным азартом, яростно прижимая свои  губы к краю массы, и жадно хлебая ее содержимое.

Я не стал отвечать на ее ироничный ответ, ведь, честно говоря, просто не смог подобрать нужных слов, да и, если бы я даже и попытался что-то сказать, то, скорее всего, сказал бы какую-нибудь глупость, о которой потом пожалел бы. Пить мне совершенно не хотелось, ведь от алкоголя сейчас мне стало бы только хуже, так что я просто поставил свою полную кружку на деревянную скамью, и устремил свой взгляд куда-то далеко в непроглядную даль, пытаясь отвлечься от тягостных мыслей.

— Это единственная причина, по которой ты сюда пришла, или есть какие-то другие, скрытые мотивы? — Тихо спросил я, слегка вздыхая, и, честно говоря, ожидая услышать какой-нибудь глупый, банальный ответ, вроде “мне просто скучно”, или “я хочу с тобой познакомиться поближе”.

— Просто не прилично оставлять грустного человека вот так, одного, наедине со своими мрачными мыслями, — Ответила она, пожав плечами, и этот ответ прозвучал как-то слишком просто и наивно, но тут же она продолжила, и ее слова меня удивили: — Если так долго и бездумно утопать в своем горе, то можно окончательно потеряться в нем, и все, с концами, тогда уже никто не сможет тебе помочь. — Этот ответ был каким-то неожиданным, и, одновременно, настолько глубоким и мудрым, что даже показался мне гениальным. Но почему она так уверенно это говорит, словно точно знает, что у меня сейчас на душе, и что именно меня сейчас так сильно тревожит?

Я что-то невнятно промычал в ответ, попутно шумно выдыхая воздух из носа грубым, недовольным тоном, и, стараясь скрыть свою растерянность, слегка приподнял уголки губ в легкой, едва заметной усмешке. Уж слишком зримо и точно сказала это девица, и, в другой ситуации, это могло бы показаться мне даже смешным, но сейчас мне было совсем не до смеха.

— И это всё? — Коротко спросил я, пытаясь скрыть свое удивление и любопытство.

— А что бы ты хотел еще? — Лукаво улыбаясь, ответила девушка, и ее взгляд, устремленный на меня, был полон какого-то скрытого смысла, окропляя его ехидством и намеком. И что это сейчас было? Чего она сейчас от меня хочет? Я озадаченно посмотрел в ответ, слегка пожимая плечами, демонстрируя свое полное непонимание, отчего вокруг нас на какое-то время воцарилась тягостная тишина, нарушаемая лишь отдаленными звуками пьяного веселья, доносившимися из трактира.

— Не люблю я вот такие фразы, — проворчал я, уже с раздраженным тоном в голосе, подчёркивая свое явное нерасположение и неприязнь к подобным двусмысленностям, — После таких слов, как правило, можно и проблем нажить, — закончил я, бросив на нее сердитый взгляд.

В ответ я увидел лишь надутое и недовольное выражение лица, словно это я, а не она, вел себя как последний грубиян. — И какие же такие проблемы я тебе могу "нахлобучить", а? — Ее голос прозвучал сквозь надутые щеки, что казалось немного милым, но не отменяло ее раздраженного настроения. От тягостного мрака отчаяния – к злости и раздражению. Новая эмоция, но, к сожалению, все из той же мрачной палитры.

Не выдержав больше ее назойливости, я резко встал со скамьи, намереваясь уйти и оставить эту странную особу в ее пьяном угаре. Но не успел я сделать и шага, как вдруг почувствовал, как чья-то цепкая рука грубо схватила меня за запястье, и с неимоверной силой потащила обратно на тоже место, словно я был какой-то безвольной тряпичной куклой.

— “Это еще что такое?”, — с нарастающим раздражением пронеслось у меня в голове, когда я увидел, как рогатая девушка протягивает ко мне тот самый масс, которую я только что поставил на скамью.

— Я тут, между прочим, тебя угощаю, а ты просто так встаешь и уходишь, даже не попрощавшись. Тебя, что, совсем не учили хорошим манерам, и не объясняли, что так делать нехорошо? — Прозвучал ее недовольный голос, в котором отчетливо слышались отголоски нетрезвого разума и нарастающего раздражения.Именно в этот момент я, наконец, в полной мере ощутил на себе этот крепкий, до жути сильный хват, которым она вцепилась в мое запястье. Я чувствовал себя совершенно беспомощным, словно тряпичная кукла в руках капризного ребенка.

Ссылка на исходную публикацию - https://ficbook.net/readfic/019450dd-d67f-75a8-83f4-bf50d94361a8

No more room in hell for me

Содержание

Часть 1

Часть 2

Часть 3

Часть 4

Комментарии (0)