Журналисты никогда не спрашивают его о прошлом. Проходит целых два года, прежде чем до него доходит, что их, должно быть, ограничивают те же обязательства, что и ему велят держать рот на замке. Они никогда не спрашивают о его прошлом, не упоминают о нем, не подразумевают, что Нил был в чем-то замешан. Но иногда, когда им кажется, что он отдает им себя не полностью, они любят напоминать ему о нем.

Этим мафиозные семейства и спортивные медиа удивительно похожи: они знают все и обо всех и они не прочь замарать руки. “Натаниэль!” — он слышит это имя среди выкриков “Нил” или “Джостен”, оно выделяется, как волк среди овец, — тихое и смертельно опасное. Только инстинктивная реакция его тела на это слово (он знает, что надо пригнуться и быть готовым увернуться, когда начнут летать пули, знает, что нужно перенести вес тела на пятки, когда на него нападут с ножом, и знает, что двигаться нужно вместе с ударом, а не против него. Он слышит это имя, и его тело готово ко всему: группируется, готовится бежать и отклоняться от удара) позволяет ему расслышать его в этом гомоне.

Но мафию и медиа объединяет еще одна вещь — ни того, ни другого Нил не боится.

Мужчина, назвавший его не тем именем, направляет на его лицо камеру, готовый поймать реакцию спортсмена на пленку. Он, кажется, не осознает своей ошибки, даже когда Нил поднимает руку, призывая всех остальных журналистов в комнате к тишине, и подходит к нему, сверкая улыбкой Натаниэля на своем лице.

Объектив камеры опускается на пару сантиметров, держащая рука как-то вдруг слабеет, возможно, до журналиста наконец доходит.

— Улыбнись в камеру, Нейт!

Элли обнимает его за плечи и слишком близко прижимается щекой, притягивая его к себе. Она впивается ногтями ему в бок, запустив руку под его джерси. Сверкает вспышка, и Нил отталкивает ее от себя, в основном потому что ему не нравится, что уже через час-два какой-нибудь очередной сайт под микроскопом начнет снова препарировать их отношения на глазах у всей Америки.

— Пошла на хуй, Рози, — огрызается он в ответ.

Звучит как “спасибо”.

Воронам не позволяли заводить клички.

Это было первое, что она заметила, а вовсе не искусственное освещение Гнезда, выкрашенного толстым слоем черной матовой краски. Ее соседка по комнате, второгодка-защитница из запасного состава, откликалась на Бриттани, хотя ее сестра звала ее Брит. А потом Кассандра из соседней комнаты записала свой номер в телефон Элли как “Кэсси Б”, но вздрогнула, стоило той прочитать ее имя вслух. Даже Гарольд, обладатель самого неудачного имени среди них всех, не отзывался на Джоша, как его звали друзья на фейсбуке.

Поэтому теперь она тоже была Розели, впервые с тех пор, как ей исполнилось семь лет, и, как бы она ни ненавидела это имя (больше, чем назвавшего ее так отца, но оба они были слишком связаны в ее голове, чтобы разделить эту ненависть), это была малая плата за возможность играть за лучшую команду в Америке. (Не прошло и нескольких дней, когда она выяснила, что ценой было не имя, это был лишь вступительный взнос за право играть в этой игре. Настоящей ценой была боль, и она заплатила ее сполна.)

К тому времени, как Розели училась на пятом курсе, она сыграла семь тысяч триста восемьдесят минут — ровно целый сезон.

Не сказать, чтобы она плохо играла, — она была достаточно хороша, чтобы привлечь к себе внимание Воронов в средней школе, чтобы они предложили ей стипендию и спонсировали перелет в американский университет. Просто она играла за нападающую, и два с половиной года она провела на скамейке, болея за Рико и Кевина без малейшей надежды когда-либо выйти на поле. Потом с Кевином произошел его несчастный случай и он свалил не куда-нибудь, а в Южную Каролину, и сразу после этого Рико слегка сошел с ума.

(Никто из них не хотел признавать, что на самом деле ситуация с Рико только ухудшилась. Если Рико и был психом, то и все они, ведь следовали за ним.)

После этого Розели делила игровое время со вторым нападающим из запасного состава и набрала целый сезон игрового времени всего за два года. Ко Дню благодарения перед выпускным она уже подписывала контракт с профессиональной командой.

На Рождество она встретила Натаниэля.

Им велели звать его Натаниэлем, или Веснински — на поле — хотя все узнавали Нила Джостена из Лис, а “Веснински” было чертовски сложно кричать во время игры. Вороны не позволяли кличек и псевдонимов — и ошибок. В первый же раз когда кто-то из них назвал его Джостеном, вся команда отрабатывала короткометражку на скорость, пока всех их до последнего не стошнило. Второго раза не было, в итоге им было проще никак его не называть. В конце концов, игнорировать они умели профессионально.

На двенадцатый день из шестнадцати, которые он с ними в итоге провел, Натаниэль попал Розели ракеткой в живот, от чего она немедленно упала на колени, пытаясь сделать хоть один вздох и борясь с приступом тошноты. В отместку она оставила отпечаток бутсы у него на животе.

Через шесть с половиной лет Элли (никто не называл ее Розели с тех пор, как она выпустилась из университета. Они проиграли сезон, потеряли своего лидера, и слегка сошли с ума — и они определенно перестали общаться друг с другом после выпускного. Единственные, кого она видит из знакомых со времен Гнезда, — это ее тренер и два игрока из запаса, чьи имена она не потрудилась запомнить в первый раз, на год ее старше.) входит в раздевалку и сразу практически выходит обратно.

— Джонс, — на Ниле тренировочное джерси с надписью “ДЖОСТЕН” золотыми буквами, и он не здоровается и даже не улыбается ей, но он также не называет ее Розели.

Это не очень успокаивает.

Она видит, как напрягается спина Эндрю, как белеют его сжатые кулаки, и она знает о соперничестве, которое привело их сюда. Она не верит ни единому слову: она была на том банкете, и она знает, что именно привело Нила в Эвермор несколько лет назад. Когда Нил смеется над ней, его смех звучит пусто и холодно, но успокаивающе, как будто они вернулись в матово-черную вселенную Воронов.

Минимум четыре раза в неделю Элли мучают кошмары, а ее три сломанных ребра так и не зажили окончательно. Она не разговаривала с семьей со своего семнадцатилетия и не знает, как начать. Она избегает вспоминать пять лет своей жизни и никогда не обсуждала это ни с кем, потому что рядом нет ни одного человека, которому за это не платят. Иногда она не может заснуть ночью и думает, все ли они живут таким образом или только она не может справиться с воспоминаниями.

Нил прекращает смеяться и смотрит на нее так же, как смотрел перед тем, как протаранить ее живот ручкой ракетки — будто, может, он сейчас и сдохнет, но с превеликим удовольствием убьет ее первой.

— А ты позволила себе расслабиться, Рози.

Эти слова — вызов и предложение перемирия в одном идеальном “пошел на хуй” в сторону их воспоминаниям о Гнезде, и она не может сдержать улыбки.

— Не вынуждай меня снова надрать тебе задницу, Нейт.

— Улыбнись камере, Нейт!

Элли все видит. Тело Нила расслабляется — как когда он знает, что его вот-вот ударят. Его лицо напрягается — так он готовится ударить первым. Она хватает нападающего прежде, чем он успевает сделать еще один шаг. Худшее, что он может с ней сделать, все равно далеко от того, что она пережила в своей жизни. Воспользовавшись мгновением рассинхрона между его мозгом и телом, она легко притягивает его для как бы случайного объятия. Она запускает руку ему под рубашку, вдавливая полумесяцы ногтей рядом со шрамами на боку.

Щелкает камера, и момент проходит. Это могут только они: узнать ту тьму, вызванную подземным стадионом, на котором вечно царит полночь, и напомнить, что они спаслись оттуда. Обычно это Нил находит ее в подсобке после проигрыша, когда ее трясет от слабости, и ему приходится вытаскивать ее оттуда слишком крепкой хваткой и словами: “Соберись к чертям собачьим, Рози”. Но иногда это касается и его: отсутствующее выражение глаз, зловещая улыбка на лице. Большую часть времени в таком состоянии с ним разбирается Эндрю, но иногда — иногда и она. “Улыбнись камере, Нейт”, — и она напоминает ему, где они находятся и кем он не является.

Элли

SashaSea (SHCombatalade)

jana_nox

Сборник зарисовок о жизни оригинальных персонажей из цикла “Подбрось монетку”.

Сакавич Нора «Все ради игры»

Эндрю Джозеф Миньярд

ОЖП

ОМП

Нил Абрам Джостен

Отголоски прекрасного

ru-otgoloski-prekrasnogo-sashasea-shcombatalade-perevodchik-jana-nox

Эндрю попадает к Рыцарям из команды, которая, несмотря на всю его статистику, просто больше не хотела иметь с ним дела.

В их первую встречу его нельзя назвать приятным человеком, но и ничего отталкивающего он не делает — просто не разговаривает с ними, односложно отвечает на замечания тренера и в основном выглядит так, будто он, может, и хотел бы убить их всех, но ему лень. Он также без особого напряга не пропускает ни одного мяча, и для большинства из них этого достаточно, чтобы простить даже худшие из его привычек.

Магда любит сложные случаи.

Они с сестрой всегда получали нагоняи от родителей, потому что пытались приручить бродячих собак в фавеле: подкармливали их объедками и добрым словом, иногда тайком протаскивали в дом, чтобы они спали в их постелях. Большинство из них были благодарны за внимание, слизывали с их рук все до последней крошки — пока одна кучерявая псина без одного уха не проигнорировала угощение и не набросилась на Магду. Нападение девочку только раззадорило: прошло семь месяцев прежде чем колченогий дворовый пес, которого впоследствии назвали Грязнулей, позволил ей погладить мягкую шерстку под единственным ухом.

Из сотни дворовых собак, за годы составивших ее стаю, только один он попытался на нее напасть. Магде не было необходимости вкладывать столько усилий в попытки завоевать его доверие. Ей не так важна была сама награда, ей больше нравился процесс.

Эндрю во многом напоминает ей Грязнулю — снаружи он такой же злобный, как внутри, и Магда совершенно точно станет его другом.

Им с сестрой не разрешали играть в экси, особенно поначалу. Слишком жестокий спорт для девочек, а что если они сломают нос или выбьют зубы? Мамочка говорила Элли, что экси превратит их в уродин. Так что играть разрешалось только ее старшим братьям, и, когда все ложились спать, Магда с сестрой крали мячи и практиковались перебрасывать их туда-сюда через кровать, которую они делили на двоих. Днем самодельными ракетками им служили старые швабры и половые тряпки, а три  стащенные простыни позволили поиграть за вратаря. Это не было настоящей игрой, не для них, и неважно было, хорошо они играют или нет.

Они подросли, и неожиданно мамочка сняла с Магды свои запреты, потому что та и так была уродиной. Тогда Магда в первый раз взяла настоящую ракетку в руки.

И оказалось, что она играет очень хорошо. Настолько хорошо, что через несколько лет мальчишки в фавеле больше не хотели с ней играть.

Ее сестре исполнилось семнадцать, через месяц Магде стукнуло шестнадцать, а еще через месяц каждая из них уже упаковала с собой все, что могло влезть в рюкзак, и они уехали в Соединенные Штаты.

Люсиана собиралась стать моделью. Магда — профессиональным игроком в экси. Они спланировали это еще маленькими, тихий шепот посреди бессонных ночей и торопливые каракули на обрывках ткани — большое будущее, которое не мог удержать в себе их маленький домик.

Вместо этого не успели они добраться до Коста-Рики, как, сжимая в руках четки, подаренные ей на десятый день рождения, Люсиана прошептала, что, кажется, беременна. Купленному на заправочной станции тесту на беременность понадобилось три полные агонии минуты, чтобы дать положительный результат, а через три с половиной минуты Люсиана уже все для себя решила.

— Я не могу сделать это одна, — шептала она в плечо своей младшей сестренки — Магда была якорем, который удерживал Люсиану на месте, крепкие руки обнимали ее хрупкие ребра, под которыми ее сердце трепетало, как крылышки пойманной в ловушку птички колибри.

Возможно, она и правда не могла.

— Я не знаю, чей он, — призналась Люсиана.

Положительный тест на беременность занял три минуты, решение Люсианы — три с половиной, но Магде стоило только моргнуть.

— Тогда мы сделаем это вместе, — она прижала сестру к себе покрепче. — Я заработаю миллионы долларов, играя в экси, а потом я заплачу за твое образование, и ты станешь дизайнером одежды. Все равно ты никогда не хотела быть моделью, ты просто любишь шмотки.

Слезы Люсианы сменились смехом и икотой.

Это будет сложная задачка. Магда такие любит.

Энзо исполняется тринадцать, бутик Люсианы в историческом квартале открывает филиал в центре города, а Магда сидит на скамье напротив Эндрю и улыбается.

— Добро пожаловать в Рыцари, — говорит она ему, и Эндрю не подает виду, что слышал ее слова.

Во время тренировки она хвалит его сейв, а он отворачивается и уходит посреди предложения. Возможно, Эндрю тоже не так интересны награды.

— Мой племянник говорит, что ты третий в рейтинге его любимых игроков, — говорит она ему через неделю, и он притормаживает как раз достаточно, чтобы она поняла, что он услышал: — в лиге, а не в команде.

Через четыре дня после этого Эндрю наконец смотрит на нее достаточно долго, чтобы она могла разобрать цвет его глаз.

— А кто второй? — Спрашивает он таким тоном, будто ему безразличен ответ, но это первый вопрос, который он задал кому-либо из них вне поля.

Он наклоняет голову к плечу и обдумывает свои слова, и Магда стоит, замерев, как научилась от Грязнули. Она даже задерживает дыхание и уговаривает свое сердце биться тихо-тихо, просто заставляет все свое тело замереть, потому что этот разговор может окончиться либо новой победой, либо новым укусом.

— Тоже я, — когда удивленное выражение его лица сменяется полным равнодушием, она понимает, что победила. — Мой племянник очень сильно меня любит, — сообщает она его затылку, и он полностью ее игнорирует.

После первой игры в сезоне Эндрю поворачивается к ней и спрашивает, почему она продолжает с ним разговаривать. Ну, спрашивает — это сильно сказано. Посреди истории про то, как Энзо учился кататься на велосипеде, он огрызается на нее:

— Да что ты до меня доебалась?

Грязнуля точно также по началу рычал, но в основном для показухи. Перед тем, как вцепиться в ее руку, он вел себя абсолютно тихо, так что она начинала волноваться только если не могла видеть его зубы.

— Мне просто кажется, что тебе нужен друг, — его лицо снова становится задумчивым.

Он не говорит, что у него уже есть друзья, просто что они ему не нужны. Эндрю в Саванне уже три месяца, но он никогда не проводил время с командой вне тренировок. Он никогда не опаздывал и не отпрашивался, не уходил пораньше, потому что у него были другие планы. Она даже не видела, чтобы он когда-нибудь отвечал на телефонный звонок.

— Твоя жизнь не может полностью состоять из экси.

На мгновение ей кажется, что он сейчас нападет на нее, но вместо того, чтобы огрызнуться, злобно посмотреть или просто уйти, он смотрит прямо ей в глаза и улыбается.

— Я нахрен ненавижу экси, — медленно и четко говорит он, продолжая улыбаться, и это единственный раз, когда Магда действительно его боится, возможно, она слишком сильно на него надавила. Возможно, именно поэтому та другая команда больше не хотела с ним играть.

Их окружают сокомандники. Охрана. Если он навредит ей, то не сделает этого здесь.

— Но ты выбрал эту карьеру, — мягко напоминает она ему, — и переехал на другой конец страны ради новой команды. Звучит, будто любишь.

Его улыбка спадает с его лица, а взгляд становится жестче, и она выдыхает, а он снова огрызается:

— Как ты? — Разумеется, она делилась с ним причинами своего приезда в Америку. Вот только она не думала, что он слушал. — Не проецируй на меня свои чувства, потому что хочешь найти между нами что-то общее.

Она позволяет ему уйти из раздевалки без ответа и оставляет его в покое на следующие несколько недель.

— Что тебе надо? — спрашивает он, когда она в следующий раз садится напротив него, выбирая шкафчик через ряд.

— Ты мне напоминаешь пса, который у меня когда-то был, — сообщает она ему и передает коробку с печеньками, испеченными сестрой. Он берет две штуки и награждает ее убийственным взглядом. Она приносит сестринскую выпечку с тех самых пор, как начала играть за команду, но печеньки всегда оставляет себе. В первый раз, когда она поделилась с Эндрю, он колебался, прежде чем взять одну штуку, как будто думал, что это к чему-то его обяжет. — Мне пришлось семь месяцев подкармливать его вкусняшками, прежде чем он позволил мне себя погладить.

Эндрю с подозрением глядит на печеньки.

— Если ты попытаешься меня погладить, я сломаю тебе руку.

Она кладет еще две штуки на скамейку рядом с ним.

— Прошло всего четыре месяца.

Магда решает, что ей не слишком нравится Нил Джостен с самого первого момента, как она его видит. Он сидит на трибунах, и одновременно его показывают на главном экране стадиона, и он говорит о том, насколько он ненавидит Эндрю. Потом они встречаются на поле, и Нил издевательски кричит что-то по-русски, наверное, что-то обидное, потому что Эндрю по виду готов свернуть ему шею, а затем Нил ломает Кларку нос, впечатав его в бортик.

В раздевалке она протягивает Эндрю целую коробку печенек, приготовленных ее сестрой, за ту взбучку, которую он устроил Джостену после игры.

— Я вроде как хочу прибить этого парня, — жестом она указывает на телевизор, стоящий в углу комнаты. Повтор матча в основном состоит из кадров, на которых Джостена удаляют с поля, и он улыбается кровавой улыбкой, хотя, наверное, это не его кровь.

В награду Эндрю возвращает ей одну печеньку.

Джостен становится частью Рыцарей в следующее межсезонье, и Магда целые тридцать пять минут думает, что это будет катастрофой. В этот раз он говорит что-то по-немецки, и Эндрю выглядит, будто готов вцепиться ему в глотку, но вместо этого Нил забивает гол, смеется и смеется. Идеальным броском Эндрю возвращает мяч прямиком ему в шлем и огрызается в ответ.

— Ненавижу тебя, — рычит он абсолютно серьезно, и Магда знает, что он и правда имеет это в виду. Точно также, как он ненавидит экси, и печенье ее сестры, и то, как боготворит его Энзо. Также, как она бы произнесла слово “люблю”.

После тренировки она обнимает Нила за плечи и улыбается ему.

— Я передумала, — сообщает она ему, хотя он никогда не узнает, что она имеет в виду. — Это отличная идея.

Магда любит трудные случаи, а эти мальчишки обещают быть очень, очень трудными.

Магда

Мама Кларка ушла, когда ему было шесть лет.

Он немного помнит ее, помнит, что у нее были каштановые волосы и голубые глаза, и она всегда носила розовый фартук, когда готовила ужин, а зеленый — когда делала блинчики. Он помнит, что ее лучшим другом был тихий мужчина с большой бородой, который всегда ерошил ему волосы, когда приходил в гости. Он помнит, что у парадного входа они выращивали подсолнухи или, может, желтые нарциссы.

В основном он помнит, как Джуниор проснулся в свой десятый день рождения и нашел пустую кухню и извинения, накарябанные на открытке.

Кларку — Брайану, потому что он не был “Кларком” до тех пор, как не уехал из родного штата и не стал единственным Кларком в округе — было шесть, Хантеру восемь, а Джуниору исполнилось десять, и неожиданно троих мальчиков должен был воспитывать одинокий отец, который вообще не знал, что делать с детьми.

Скорее он не не знал, что делать с детьми, сколько не знал, как браться за все, касающееся детей. Билл Кларк никогда так и не научился готовить, потому что из дома своей матери он сразу переехал в новый дом жить вместе со своей женой. Он не знал, что значат все эти кнопки на стиральной машине и сушке, он определенно не догадывался, как складывать одежду или кому принадлежат все эти носки. Он понятия не имел о большей части вещей, связанных с детьми, кроме того, как из них нужно делать настоящих мужчин, похожих на него. А все остальное?

Ну, это было женской работой.

— Раньше, — рассказывал он трем мальчикам — молодым мужчинам, как он их называл, потому что молодыми мужчинами должны быть сильными, выносливыми, храбрыми и перестать плакать по ночам, зовя мать, которая их бросила. Они сидели за столом и уже двадцать минут ждали, когда приготовится паста, только он не до конца был уверен, сколько ей еще потребуется времени. — Раньше у мужчины были люди, которые все это за него делали. До войны.

В Ранберне, штат Алабама, была только одна война.

— Сейчас это запрещено, — со злостью объяснял им отец, открывал консервированный сырный соус и неровно поливал им слипшиеся в комки макароны на тарелках. Тарелки были бумажными, потому что в тот единственный раз, когда он попытался запустить посудомоечную машину, он залил всю кухню мыльной водой, повторных попыток с тех пор не предпринималось. — В любом случае я бы не хотел держать кого-нибудь из подобных людей в моем доме, — продолжал он, и Хантер с Джуниором кивали, как будто понимали, о чем хоть идет речь.

Брайан узнал, о чем они говорили, когда в следующий раз на заправке за ними пристроился минивэн с семьей черных.

— Раньше, — сказал отец молодым мужчинам, теснящимся в кузове его пикапа, — у подобных типчиков была отдельная бензоколонка.

— А что произошло? — спросил Брайан, потому что он знал про войну и знал, что отец в ней не участвовал, ведь это было слишком давно. Что были Мы, и Они, и Подобные типчики, и в школе они о таком не разговаривали.

Его отец злобно посмотрел на него через зеркало заднего вида.

— Либеральные коммунисты.

Брайан выучил футбольные правила, как только научился сидеть, а как только пошел — действительно начал играть.

Потом в средней школе он научился играть в экси.

Ему было двенадцать в первый раз, когда он услышал, чтобы кто-то сказал “слово на букву “н” вместо, ну знаете, самого слова на букву “н”. Это сказала директриса, когда отстранила его от учебы на неделю.

— В нашей школе мы подобного не допускаем, — голос ее звенел, как бьющиеся о стену тарелки. Он хотел спросить, почему его поведение считалось недопустимым и в тот же момент его не допускали до занятий, но он не хотел, чтобы домой пришла еще одна записка, в которой его бы назвали выпендрежником. — Мы с твоим отцом обсудим твое поведение, когда он придет, чтобы забрать тебя из школы.

Ничего путного из этого разговора не вышло. Брайан был точной копией своего отца.

— Папа, — Брайану было уже шестнадцать, единственный из мальчишек Кларков, кто еще жил дома: Джуниор уехал в Монтгомери работать где-то на стройке, что их отец называл “хорошей честной работой”, а Хантер перебрался в Бирмингем со свой девушкой после того, как отец застукал их на заднем сиденье пикапа после фейерверков в честь Четвертого июля и пригрозил пристрелить его. — Мистер Лоуренс говорит, что я должен поступить в колледж.

— Мистер Лоуренс, — сказал отец и протянул ему банку пива, — ебанный пидор.

Неизвестно, было ли это правдой. Мистер Лоуренс не был женат, он носил очки и преподавал английскую литературу. Согласно Кодексу Кларков эти вещи позволялись исключительно женщинам и гомосексуалам.

— Ну я все равно не хочу идти в колледж, — Брайан и правда не хотел. Колледж значил больше математики, больше книг и больше учебы. Он ненавидел и ту довольно небольшую учебную нагрузку, какая была у него сейчас. — Тренер считает, что я мог бы играть профессионально.

Его отец аж засветился от радости.

— С тех пор, как ты начал ходить, моей мечтой было увидеть, как ты играешь за Соколов.

— Я не о футболе, пап, — это была часть разговора, которую он тихим шепотом репетировал всю неделю. — Экси.

На мгновение ему показалось, что его отец расстроился, но вместо этого тот пожал плечами и отсалютовал ему банкой пива.

— Ну, — благословил он его одним тостом, — это, конечно, 

 вид спорта, — еще один признак таких людей, как мистер Лоуренс, — но там, по крайней мере, ты сможешь ломать чужие кости, как настоящий мужчина.

Ему нравилось, что Рыцари называли его Кларком — это напоминало ему о доме. Весь город звал их “мальчики Кларка”, они возвращались домой в “старый дом Кларков”, и незнакомцы моментально узнавали его как “младшенького Кларка”. Это было своеобразным титулом. Он был Кларком из Саванны, Джуниор — из Монтгомери, а Хантер — из Бирмингема. А его отец был и навсегда останется из Ранберна.

Для него не было странным делить раздевалку с людьми, чья кожа была темнее его. Несмотря на жалобы и нытье отца, со многими подобными ребятами он играл в футбольной команде. И для Кларка это не было такой проблемой, как для его отца, Рэндалл был лучшим тайт-эндом, которого он когда-либо видел, а его мама готовила вкуснее, чем все, кого Кларк знал, и она никогда не была против лишнего рта на своей кухне и всегда была готова для него застелить гостевую кровать.

Но ему странно было делить раздевалку с женщинами.

— Вы здесь для того, чтобы забрать наше грязное белье? — спросил он одну из девочек в первый день. У нее в руках уже была одна джерси, так что он логично предположил, что она не просто так пришла в гости.

По всего одному ее взгляду было понятно, что она хочет врезать ему по яйцам, а затем она и правда ему врезала.

После этого первый раз атаковать девочку было легче, потому что это была Джонс.

Фантомные боли между ног, которые появлялись у него каждый раз, когда он видел, как она завязывает шнурки ботинок, все никак не проходили, но теперь перспектива ударить девушку его не так стыдила.

Странно фанатеть от профессионального игрока в экси, когда ты сам профессиональный игрок в экси, но Кларк был на Луне от счастья, когда оказалось, что они с Джостеном будут играть в одной команде. У него не было его именного свитера, разумеется, в основном потому что носить на себе свитер с именем другого мужика было немножко, ну, 

 (он выучил, что, оказывается, нельзя произносить слово на “п”, и на “г” и другое тоже на “г”, которое всегда ему казалось чем-то научным, и иногда Кларк вообще не понимал, как он должен разговаривать, если все, что он говорил, бесило людей), но попросить автограф после игры не было выше его достоинства.

Вместо этого Джостен головой бьет его по лицу и впечатывает в стену, ломает ему нос и, наверное, сделал бы куда больше, если бы рефери не оттащили его, как дрессированного медведя.

А он всего лишь встал на сторону Джостена против му… Миньярда! Он морщится сквозь боль. Сколько вообще запрещенных слов на свете?

Через две недели после того, как Джостен присоединяется к команде, Кларк проходит интенсивный курс обучения тому, как держать свой чертов рот на замке.

Он понимает, что иногда запрещенные слова использовать можно, но только если ты говоришь всякую чушь на поле. Не все, разумеется: как только он выучил, что они значат, он решил, что расистские оскорбления — это как-то слишком для него, особенно если принимать во внимание, что он сам не расист (он не расист, объяснил он Джонс, как только его прекратило тошнить и он смог снова начать дышать. Он просто не знал, что девушкам разрешено играть в профессиональных командах.) Но шутки про 

 использовать можно было, ведь он не мог же просто называть их девочками.

Потому что, понимаете, он играл с девушками каждый день. И они охрененно здорово играли. Так вот: прямо перед началом матча называет он другого игрока чертовым словом на “п”, и все, вроде бы, в порядке, только после игры Джостен снова с треском сталкивает их с Кларком лбами, и на этот раз он даже не успел снять шлем. Беккету и Джонс приходится растаскивать их в разные стороны.

— Следи за свои чертовым языком, — хладнокровно говорит Нил Кларку, как будто он только что не напал на человека из своей собственной команды, и уходит в душ.

Ему стыдно от того, насколько сильно он хочет понравиться Нилу.

Поэтому Кларк следит за своим чертовым языком.

— Боже мой, — он оглядывает их стол, свой пустой стакан — третий по счету, так что он пока не пьян, но он уже чувствует себя беспомощнее обычного, — оказывается, я из этих самых.

— Наверняка, — говорит Эндрю, но не раскрывает свою мысль. Он мало разговаривает, что Кларка вполне устраивает, потому что Нил, Элли и Магда говорят чересчур много, и иногда Кларк хочет предложить Эндрю заняться чем-нибудь вместе, чтобы они оба могли побыть в тишине и спокойствии хоть какое-то время. Он хочет, но не предлагает, потому что более-менее уверен, что Эндрю ненавидит его, типа, реально ненавидит, и не так, как ненавидит кошек или девушек. (И совсем не так, как Эндрю ненавидит Нила.)

Элли и Нил обмениваются одним из тех взглядов, остающихся тайной для всех остальных, но не тем, когда все плохо, хотя тогда они тоже знают, на что обращать внимание. Этот взгляд говорит о том, что они договорились не смеяться над ним, хотя очевидно, что им уже смешно.

— Этих самых? — в конце концов спрашивает Нил, и у него ужасно получается не смеяться над Кларком.

— Ну, из этих самых, — пытается объяснить Кларк снова, потому что называть самого себя типичным козлом-рэднеком из Алабамы кажется ему предательством, а считать себя белым другом, обязательным для их разношерстной компании, потенциально может послужить началом для дискуссии о расовой толерантности.

Магда наклоняется, чтобы поцеловать его, а потом незамедлительно щипает оставшееся на щеке красное пятно  от помады.

— Да, — соглашается она. — Ты именно такой.

Ссылка на исходную публикацию - https://ficbook.net/readfic/6649188

Отголоски прекрасного

Содержание

Элли

Магда

Кларк

Комментарии (0)