Эва кусает губы в кровь, когда стучит разбитыми костяшками в дубовую дверь. У неё слипшиеся ресницы, размазанная тушь и все ноги в ссадинах; в правой руке каблук, в левой — дрожащее сердце. Она совершенно не знает, почему пришла именно к нему — но внутри что-то теплится (наверное, это надежда), и она стучит снова, в разы громче, шипя от боли и нетерпения.

Он открывает дверь спустя тридцать секунд, — не то, чтобы она считала — сонный и растрёпанный, в брифах и с блёклыми засосами на ключицах; в его взгляде читается удивление, и Эве страшно и неловко (больше страшно, на самом деле).

Эва порывисто качает головой, и спутанные пряди волос падают ей на лицо и лезут в глаза; Мун жмурится и обессиленно выдыхает, выпуская из рук восьми сантиметровую шпильку. Крис совсем-совсем рядом: его близость чувствуется физически, и Эва инстинктивно ёжится, предвкушая прикосновение; Шистад негромко фыркает, мягко проводя пальцем по её сомкнутым векам, переходя на скулу (оцарапанную и саднящую) и останавливается на подбородке, невесомо удерживая его между большим и указательным. Пальцы Криса пахнут сигаретами и хвойным мылом; Эва медленно открывает глаза.

— Я бы поцеловал тебя, — Крис едва уловимо улыбается. — Но не хочу делать еще больнее.

Эва облизывает губы — по инерции, резко и болюче, тут же шипя от того, что щипет почти невыносимо; Крис улыбается ей по-настоящему: качает головой и отпускает руку, тут же цепляя её за ладошку, и тянет на себя, в сторону входной двери, пропуская внутрь.

Внутри непривычно светло и просторно; Эва отпускает его руку, сжимая ткань брюк припухшей кистью — явный признак нервозности (Крис замечает, но не придает значения). Она все еще слегка пьяна, опаслива и совершенно неопределённа: ни в мыслях, ни в действиях; Крис босой и непринужденный — Крис раздражает Эву чуть больше, чем очень, и Мун требуется время, чтобы принять то, что он ей (очень) нужен.

— Я собираюсь обработать твои боевые раны и завернуть тебя в плед, — Шистад щурится. — Если ты никому не расскажешь о том, что я способен на заботу.

Она расправляет плечи — едва ли гордо, что совсем неуместно — и самостоятельно опускается на диван, упираясь взглядом в пол. Эве непривычно молчать и чувствовать неловкость, но рядом Крис, и всё привычное распадается на миллиарды атомов, когда он показывает, что ему не наплевать; Мун хочет ему верить, изо всех сил хочет, но (все еще) получается с трудом.

Чуть позже, Кристофер появляется по-предательски: тихо и из-за спины, наклоняясь к самой её шее, опаляя горячим дыханием влажную от пота кожу. Он ведёт носом по линии её челюсти, мягко обнимая за напряженные плечи, и Эве не хватает выдержки, чтобы отстранить его — она чуть заметно поднимает голову, поддаваясь его прикосновениям, и прикрывает веки (чтобы случайно не ответить взаимностью). Крис оставляет поцелуй на горящей алой щеке и отстраняется, обходя диван с какой-то из сторон; Мун не хватает смелости открыть глаза раньше, чем это действительно станет необходимо.

Она сжимает руки в кулаки, усугубляя их состояние — ей искренне больно, но она упрямо терпит, чувствуя капли крови, стекающие с костяшек прямо к запястью; Кристофер совсем рядом, устало вздыхает и чем-то шуршит, и Эва благодарна ему за принятые правила игры: отчего-то, его привычная лесть покажется ей сейчас абсолютно невыносимой пыткой — она нисколько не красивая, не умная и не знает, насколько она его заводит. Кристофер даже не пытается сказать этого — Мун отчитывает шесть секунд прежде, чем раскрыть глаза — и аккуратно берет её кулак в свою ладонь, тут же проводя подушечками пальцев по её фалангам, призывая расслабить навязчиво-боевой жест. У Эвы остается две секунды, которые надуманно значат что-то важное и длятся почти бесконечность за его ровным дыханием и саднящей раной, прежде чем она открывает глаза и разжимает кулак — его лицо совсем близко: брови сосредоточенно нахмурены, и прижимает вату с перекисью водорода к кровоточащим ранкам, вытирая алые капельки. Эва смотрит ему в глаза и молчит — совершенно нарочно и испытывающе; ей сложнее, чем ему — в их нигде не обозначенных отношениях марионеткой является совсем не Крис.

— Эва, — голос Кристофера до странного тихий. — Ты пришла сюда не помолчать, пока я стираю с твоей кожи кровь. Ты не помогаешь мне своим поведением, ясно?

Эве искренне хочется разозлиться — может быть, соскочить с места, ударить его и без того травмированными костяшками и начать кричать о том, что он «урод», «предатель» и «как ты мог, Крис?», но она — в отличие от прочих девочек, призрачно принадлежащих мальчикам '97 года — адекватная, и совершенно точно понимает, что Крис ничего ей не обещал; Эва продолжает смотреть ему в глаза.

— Ты тоже не помогаешь мне своим поведением, — её голос охрипший. — Но я не прошу объясняться, ясно?

Крис ухмыляется — ухмылка, больше похожая на ту, которую дарят несмышлёным малышам в дополнение к разъяснениям каких-то совершенно очевидных вещей. Эва хмурит брови ему в ответ — не понимает, к чему он ведет, совершенно ничего не понимает.

— А могла бы спросить, — он все еще не поднимает взгляда. — И получить ответ, Мун.

Он накладывает мазь на рану одним плавным движением, и Эва пытается не глотать воздух ртом. Ей до удивления странно, что Крис способен быть таким — без чувства собственной важности, нарушающего все границы разумного, и неконтролируемого желания залезть в трусы всякой девушке, что купилась на его улыбку (ты — одна из них, Эва, ты ничем не отличаешься); таким совершенно простым — одним из тех парней, ради которых не жалко продать половину жизни и никогда не пожалеть об этом. Эве, собственно, нечего продавать — она абсолютно разломанная прошлыми отношениями и этой совершенно блядской улыбкой; её отличие лишь в том, что она знает, на что идёт — знает и шагает вперед: на самую глубину, совершенно не умея плавать.

— Я пьяная, — Эва сглатывает, — как и всегда, когда ты рядом. Потом я трезвею — и ты рядом с другой, и это как замкнутый круг, правда? Круговорот пьяных идиоток в жизни Кристофера Шистада, — она освобождает руку от его хватки. — Я не хочу твоих ответов.

«И не хочу тебя» — было бы абсолютной ложью, но ей смертельно хочется добавить это — чтобы задеть его, показать, что она тоже так может. Но Эва всё еще в его доме, — посреди ночи, подбитая и уставшая — и это и есть яркое подтверждение тому, что Эва хочет его даже больше, чем готова признать хотя бы самой себе. Поэтому она замолкает снова — смотрит, как он не отвлекается и смачивает очередную вату раствором, переводя сосредоточенный взгляд к её щеке: он начинает говорить одновременно с тем, как вата оказывается на царапине:

— Ты никогда не просила меня о большем, — Крис заправляет прядь волос за её ухо, заглядывая ей в глаза. — И, видимо, никогда не замечала, что прочие пьяные идиотки не появляются в моей жизни второй раз.

Он тянется за мазью, и Эва тонет — в собственных мыслях, абсолютно спутанных за призмой выбора: верить или нет. Интересно, сколько девушек слышали этот ответ? Интересно, сколько еще услышат, если она не поддастся? Интересно, сколько?

— Я прошу, — слова вырываются прежде, чем Мун понимает. — Сейчас прошу тебя о большем.

— Попроси завтра, Мун, — Крис улыбается. — чтобы не пожалеть об этой просьбе трезвой.

Эва кивает и впервые соглашается с ним: она все еще пьяная, все еще растерянная, и ей все ещё страшно. И их пятничные поцелуи оборачиваются новой альтернативой — субботними ночами, когда он сонный, а она — в ссадинах (и ни в коем случае не наоборот, Эва знает, что ему крышу срывает, когда он дерется). Мун не хочется ничего ему объяснять — и он не спрашивает, переходит ватой на уголок губы, на саднящую нижнюю и снова держит её за подбородок. Эва мужественно сдерживает в себе шипение и думает, в какой момент она основательно проебала свою жизнь — до апогея в виде почти голого Шистада, с чужими отметинами на теле, стирающего запёкшуюся кровь с её горящего лица. Ответа, видимо, не существует.

Эва всматривается в черты его лица и давится, натурально давится от его неуместной, всепоглощающей красоты. Она осознает, почему вокруг него очередь (в которой стоять ей до самой смерти) — его хочется всем — получить, поцеловать, прикоснуться — и Крис делает услугу, позволяя случайным и нелепым оказываться рядом с ним. Эва не случайная, не нелепая и не мыслит перекрестными рифмами — ей не нужно дно, Париж или его благословение; ей нужно спокойное утро и ночь, в которой её будут любить чуть больше, чем днём.

Но Крис — не мальчик, он — биологическое оружие; и с ним не жить, а разве что медленно погибать.

— Иди в душ, — он откидывает вату к остальным использованным, оставляя свою руку на её щеке. — И подумай, где ты хочешь спать: на кожаном диване или в месте получше с приятным бонусом в виде меня.

Он замолкает и не двигается — терпеливо ждет её решения, совершенно честно оставляя за нею право выбирать. И Эва будто вмиг трезвеет вместе с осознанием о том, что она пропиталась им до самого основания; ей, некогда обещавшей себе устоять перед айсбергом, имя которому — Кристофер, просто некуда деться от собственной влюбленности. И все её попытки убежать отсюда, от него — смешные и совершенно бесполезные, заканчиваются здесь же — в стенах его квартиры.

— Даже не надейся, что тебе удастся отнять у меня одеяло, понял?

Крис безапелляционно кивает и оставляет мягкий, почти невесомый поцелуй на её опухших губах; а потом — встает и направляется в сторону спальни, жестом приглашая её за собою. Эве все так же (до безумия) страшно, но она просто идёт следом, в первый не задумываясь, какая она по счёту.

Эва сдавленно стонет, изгибаясь всем телом — Крис удерживает её обеими руками за талию, находясь между её бёдер (и Эва знает, что если посмотрит вниз, то не продержится ни секунды больше), и Мун слишком, 

 хорошо. Её пальцы мелко дрожат, и она цепляется руками за его волосы, за простыни, 

, рвано вдыхая воздух и выдыхая стоны — с каждым разом всё громче, жарче, жалобнее. Температура воздуха в их спальне достигает максимума.

Шистад вытворяет своим ртом вещи, абсолютно не поддающиеся описанию, и Эва задыхается — чувствует, что совсем близко, сжимает его руки на своих тазобедренных косточках и выстанывает протяжное «блять» и «Крис», чередуя местами; он переплетает их пальцы и улыбается — улыбается, чёрт его дери, между её ног, и это — её личная погибель. Эва срывает голос, достигая оргазма — у неё миллион звездочек перед глазами, когда Кристофер влажно целует её живот, и лёгкие сжимаются, а кислорода мало-мало-мало. Эве всегда мало, когда дело касается Криса; и он знает это, мажет губами все доступные ему места и улыбается еще шире, слаще, наблюдая (нет, 

), как она, распалённая и расслабленная, не может восстановить дыхание, пульс, мысли, 

— Привет, — Крис чмокает её в губы. — С перерождением!

— Мне нравится такое пробуждение, — она переводит взгляд на его лицо, улыбается и выдыхает каждые три секунды. — Как думаешь, мы можем взять это в привычку?

— Я похож на пиздолиза?

Крис играет бровями, совершенно неподражаемо щурясь в своей излюбленной манере: наверное, двенадцать месяцев назад Эва могла бы купиться на это его выражение лица 

 (или не признать в его саркастичной грубости флирт) — но сейчас из неё вырывается тихий смешок, и Мун сдерживает снисходительную усмешку, переводя взгляд с его горящих глаз на блестящие губы.

— Если честно, — Эва притворно-задумчиво хмурится. — Сейчас ты очень похож на пиздолиза, love.

Эва вытирает его рот тыльной стороной ладони — совершенно игриво, чувствуя, как из его груди вырываются хриплые смешки, умело сдерживаемые внутри до этого самого момента.

И ей невообразимо уютно здесь — в кровати, с постельным бельем, которое она отхватила на сезонной распродаже (и «Крис, блять, ты посмотри на этих китят!») и пустыми бокалами, где еще вчера было красное полусладкое, на тумбочке; она чувствует, что это место имеет смысл, когда в её ящике с нижним бельём валяется его носок, а сам он каждый вечер покупает молоко, которое совершенно ненавидит, просто потому что Эва пьёт с ним кофе. Мун фыркает и отнекивается, но её самый настоящий дом заключен в человеке, что не способен с первого раза завязать шнурки и дёргается тогда, когда Эва красит ресницы; и она ненавидит его привычки и пепел на балконе, но когда Крис целует её перед сном и улыбается ей по утрам, Мун совершенно точно уверена, что он — 

— Как думаешь, Мун, мы сможем протянуть 

 до двадцати? — Крис закусывает губу, утыкаясь носом в её шею.

— А что будет в двадцать? Ты наложишь табу на оральный секс?

— Ни за что на свете, дорогая, даже не мечтай, — Эва хихикает, и Крис шумно выдыхает, щекотя нежную кожу. — Просто в двадцать я сделаю тебе предложение.

И Эве уже давно плевать на то, сколько девочек бывали в его постели до того, как здесь поселилась она: может, их было двадцать, может — в два раза больше. Гораздо важнее то, что сейчас она — единственная, и никаких других 

— И будешь ждать вечность, прежде чем я отвечу тебе положительно.

(в свои двадцать лет и четыре дня она говорит «да», и его «дерьмовая у тебя вечность, миссис Шистад» звучит почти прозаично на фоне их счастливых улыбок)

пару слов

umyonlyreason

Она все еще слегка пьяна, опаслива и совершенно неопределённа: ни в мыслях, ни в действиях; Крис босой и непринужденный — Крис раздражает Эву чуть больше, чем очень, и Мун требуется время, чтобы принять то, что он ей (очень) нужен.

Стыд

Эва Квиг Мун

Кристофер Шистад

Эва х Крис

пару слов о красоте

Эва нервно теребит пальцами кольцо, не снимая его с безымянного: крутит, натирая кожу, и поднимает его до второй фаланги, тут же опуская обратно; её завтрак остается нетронутым, а взгляд сфокусирован на одной точке, и Крис, доедающий свой омлет, смотрит на жену с долей скептицизма. Смотрит, но молчит — во избежании бури.

— Кристофер? — Эва будто отмирает и переводит взгляд на Криса, складывая руки в замок.

Интонация его голоса мрачная, а выражение лица — заранее смирившееся с наступающими проблемами. А проблемы определенно наступают, потому что подобное поведение Эвы — отличительный знак того, что Крис где-то крупно облажался: только в данном случае Эва трогает обручальное кольцо и обращается к нему полным именем. В подобных ситуациях есть что-то пугающее, но её растрёпанный пучок и футболка на два размера больше (конечно же, принадлежащая Крису) придают Эве вид расстроенного ребёнка — в отличие от их вечерних ссор, где в него вполне может полететь громоздкое ожерелье или одна из туфель. Тем не менее, Крис относится к утренним серьёзным разговорам достаточно основательно: как минимум, он молится о том, чтобы Эва начала есть — так она самостоятельно даст знать, что в принципе, никакой катастрофы не случилось; но Эва, напротив, отодвигает от себя тарелку и закусывает губу. Крис обреченно вздыхает.

— Ты, блять, серьезно сказал Нуре, что не переносишь младенцев, когда она просто попросила подержать малышку?

Эва говорит тихо, но с напором, удерживая зрительный контакт и выглядя максимально разочарованной. Крис знает, что вопрос риторический, но не в состоянии сдержать язык за зубами — как и всегда, когда он лажает, а она — разочаровывается.

— Ага, — он пожимает плечами. — Я не люблю детей. Почему бы матери трехмесячного ребенка не узнать это прежде, чем она доверит его в мои руки?

— И насколько сильно ты не любишь детей?

Эва закусывает губу и откидывается на спинку стула, постукивая мизинцем по поверхности стола. Крис с трудом свыкается с мыслью, что 

 Эва — взрослая женщина, и методы решения проблем соответствуют её возрасту. Никаких слёз, криков и битых бокалов; она не уйдет к Нуре среди ночи, сидя там до того момента, пока он не решит её забрать; теперь это — испытывающий взгляд и негромкая интонация, и больше — ничего.

— Какой максимальный балл в шкале моей нелюбви?

Эва усмехается и качает головой, но Крис не находит здесь ничего смешного. Он хмурится и изгибает брови, но это ни черта не действует — у Шистад свои эмоции, и она, подпирая ладонью подбородок, щурится. Кристоферу впервые становится не по себе.

— Тогда у нас огромные проблемы.

— Насколько огромные? — Крис хмурится еще больше.

— Ну, в среднем, три килограмма и пятьдесят сантиметров.

Крису требуется тридцать секунд полной тишины, чтобы осознать, что Эва — беременная; по прошествии минуты он понимает, что заявил своей беременной жене о том, что совершенно не любит детей, через две — что нужно что-то ей ответить. Кристофер запускает ладонь в свои волосы, сжимая отросшие пряди у самых корней и виновато кривит губы — Эва молчит, но продолжает смотреть на него. Вероятно, прямо сейчас он проебывает свой шанс помириться.

— Я уверен, что способен полюбить детей в ближайшем будущем, — Крис нервно облизывает нижнюю губу. — Буквально через восемь месяцев я буду разрываться от любви к младенцам, честное слово!

По красноречивому взгляду Эвы становится совершенно очевидно, что его попытка — полное, абсолютно не впечатляющее дерьмо. Кристофер порывается встать со своего стула, но Эва останавливает его одним движением руки. Крис все еще думает, что его лучшая защита — нападение и сарказм, но сейчас это никаким образом не сработает в его пользу; ему точно хочется поцеловать каждый сантиметр её лица и извиниться (но он понятия не имеет, за что собирается извиняться). В его голове все еще нет ни одной адекватной мысли в отношении того, что в ближайшем будущем он станет ответственным за новую жизнь, а его девушка — 

его чёртова, блять, жена

 — абсолютно разочарована. Но почему-то, когда Эва все так же молча встает и уходит из кухни, он просто остается сидеть на своем месте.

— В одних трусах на балкон в середине декабря? — Эва выходит к нему, шлепая ногами в шерстяных носках по полу. — Ты решил простудиться?

Крис сильно затягивается и выкидывает половину сигареты прямо с балкона — с заботой, доведённой до автоматизма, поворачиваясь к жене: она насупила брови, демонстрируя самое недовольное из своих лиц, и Кристофер все ещё считает её абсолютно очаровательной. Эва сильнее кутается в огромное покрывало, стянутое с их кровати, и делает шаг навстречу к нему, тут же утыкаясь носом в его ключицы.

— Я нервничаю, — честно признается Крис, тут же обнимая её за талию. — У меня с одной леди серьезные проблемы, чтобы ты знала.

— О, я отлично это знаю, — Эва хмыкает, поднимая на него свой взгляд, — если ты не хочешь быть отцом, — она хмурится. — Скажи мне об этом. Я не хочу, чтобы этот ребенок был желанным только мной, ладно?

Вся тяжесть новости давит на его сознание в одно мгновение, и Крису кажется, что он совершенно не готов — ему рано-рано-рано становится отцом, когда Эва не видела Парижа и Атлантического океана. Ему едва исполнилось двадцать пять, ей — двадцать три, и в его голове — ветер, а в планах — только 

, но взгляд у Эвы до удивления осмысленный. И Крис вздыхает и целует её в кончик носа, обнимая второй рукой.

— Я даже не думал об этом, — Крис морщит нос, — мы полгода назад шутили о том, что Вильям и Нура утонут в пелёнках, а теперь ныряем в них сами. И это, — он вздыхает. — нужно просто осознать.

— Ты не представляешь, как я хочу закурить прямо сейчас, — Эва издает тихий смешок, — или выпить вина! никогда так в жизни не хотела алкоголя, как после того, как увидела две полоски на тесте и тут же проблевалась, — она мягко трётся носом о его холодную кожу. — Во мне, чёрт тебя дери, наш ребенок. Мне тоже нужно осознать это.

Крис смотрит на её щеки, покрытые румянцем, на светлые у самых век ресницы, не тронутые тушью, и улыбается. Он совершенно точно знает, ради чего оставил позади себя всё, что могло привести к алкоголизму и хламидиям: 

 стоит в его объятиях, с учащенным дыханием и в полной растерянности, но всё еще рядом с ним, «в горе и в радости, в болезни и здравии, пока смерть не разлучит нас».

Эва говорит, что любовь — это всё, но Крис отвечает, что любовь — это она; и их побережье Атлантического океана может подождать — он смотрит перед собою, и его рука держит её талию крепче, чем когда-либо: и им незачем бывать во Франции — в объятиях Криса 

, он уже в Париже. И если Эва думает, что он способен стать отцом — Крис 

Вокруг безумно жарко и каждый второй говорит на испанском, каждый пятый — на ломаном английском, остальные — на только богу известном языке, и Крис думает, что их норвежская речь, разряженная редкими вставками слов на американский манер звучит ничуть не лучше, чем те языки «остальных».

На побережье горячие камни и почти раскалённый песок, и Кристофер искренне переживает, что подошва его кед («Кеды в плюс тридцать? Ты смеешься? Даже не думай жаловаться, что твои ноги сварились, мне хватает одного ноющего мальчика!») расплавится из-за высокой температуры, но он упорно молчит о дискомфорте — Эва по-тихому посмеивается, глядя на его тщетные попытки идти ровно. Кай держится за подол её платья, завороженно глядя на лазурные волны — океан сегодня беспокойный, и мальчишка в абсолютном восторге; он беспечно дергает за ситцевую ткань, лепеча, что «мама, смотри, какая огромная» и в следующий миг дёргает палец Криса, говоря то же самое: и Крис и Эва притворно удивляются, охают и соглашаются, что эта волна — невероятных размеров, каждый раз, вызывая задорный смех сына.

К полудню — время, когда солнце не щадит никого — обнаруживается, что в несправедливо дорогом кафе есть три больших собаки и зона для детей — Кай размышляет вслух о том, что это — рай, и кубинская девочка смотрит на него с опаской; Эва неспособна отвлечься ни на секунду, но сын в радиусе их видимости и с упоением строит песчаные замки, и Крис мягко проводит руками по её плечам и целует за ухом — Эва давит в себе улыбку, позволяя себе расслабить спину и отвести взгляд в сторону.

— Иногда ты похожа на хищную птицу, — Крис качает головою. — Если бы я был на месте Кая, мне стало бы страшно.

— Прекрати глумиться надо мной, — Эва хмыкает. — Я просто хорошая мать, ясно?

Крис готов поспорить со всем, что она скажет, но это — неоспоримый факт, и он просто улыбается чуть шире, кивая ей в ответ. Материнство творит с Эвой совершенно чудесные вещи — её светящиеся глаза, несходящая с губ улыбка и нежность-нежность-нежность в каждом действии; и лучше Крису провалиться, чем променять 

 на что-то другое. И перспектива сидеть в этом нелепом прибрежном ресторане с негромкой национальной музыкой на фоне без постоянного взгляда направо, в песочницу, где 

 мальчишка воображает себя самым настоящим строителем, кажется такой неправильной — будто бы небо над ними стало бы не таким синим, а океан — шумным.

В его словах никогда нет и намека на сентиментальность, но их омывает Атлантический, и это — далеко не их предел (Крис знает, что Эва считает его до неприличия романтичным). Ему плевать, в принципе, пока он способен выглядеть, как самый влюблённый на свете придурок, глядя глазами, полными обожания на женщину, которой всегда-всегда мало, но которая — его всё.

И никакая Снежная Королева не заберёт их Кая, ведь их любовь — пусть местами не вечная, немного утомляющая, но все равно 

что пойдешь со мной на край света,

что не сможешь жить, без меня умирая

Ссылка на исходную публикацию - https://ficbook.net/readfic/5005796

пару слов о красоте

Содержание

пару слов

и еще чуть-чуть

Комментарии (0)