Ханджи тайком пробиралась сквозь тесную череду улиц, спрятавшись за плотным осенним плащом. Ныряя в закоулки и подворотни, протискиваясь меж стен из сырого кирпича, морщась, когда приходилось перепрыгивать через мусор или валяющегося пьяницу, дохлую кошку или разбитое стекло… Она огляделась, прижавшись к одному из тёмных углов. Тишина.

«Никому я всё-таки не нужна».

Ханджи остановилась у одного из самых не примечательных домов: с покосившейся крышей, наполовину подбитыми окнами, дырами в кирпиче, плотно забитыми сеном. Она осторожно открыла дверь, шагая на порог, и откинутый капюшон обнажил её волнистые после дождя волосы. Глаза, живые и настороженные, оглядели деревянный потолок задней прихожей трактира, но тут же метнулись к коридору, из которого послышался женский голос:

— Как по расписанию, девочка.

Из дверей, ведущих к бару, манерно вышла крупнобёдрая хозяйка, которая была скорее похожа на торговку тканями, чем на владелицу трактира, — так ярко она выглядела на фоне выцветших стен. От неё всегда пахло сладостью, забродившим пивом и теплом заполненного людьми зала. Её звали Агнесса, и в её заведении Ханджи жила вместе с матерью уже несколько месяцев.

— Да. Я всё принесла. — Ханджи подошла к ней и протянула свёрток. Она даже знать не хотела, что там; настолько он был сомнительного, казалось, содержания, учитывая, куда ей пришлось за ним идти. — Правда, меня дважды пытались облапать какие-то бродяги. Да и что за место такое? На другом конце города… Приличные люди туда не ходят.

— И много ль ты знаешь о приличных людях, девочка? — Агнесса хмыкнула, раскрывая свёрток. Разглядев содержимое с выражением необъяснимого и таинственного довольства, закрыла обратно. — Сама сказала, что за разрешение выходить через заднюю дверь будешь выполнять мои просьбы. А теперь жалуешься? Мать-то твоя уходит нормально, как обычные люди, через главную. Что сейчас в голове у детей пятнадцати лет…

— Мама? — Ханджи резко обернулась, едва положив ладонь на перила лестницы, ведущей наверх. — Она… ещё тут? Или снова…

— Ушла, — хозяйка пожала плечами и сунула свёрток себе подмышку. — Странный вы народ, барышни. Сами сказали, что не хотите показываться на людях, а потом постоянно куда-то сбегаете…

Агнесса цокнула языком и удалилась по коридору обратно в гостевой зал, пока Ханджи отрешённо стояла на нижних ступенях. Борясь с беспокойством, наполняющим тело. С гневом, с жалостью… Но в итоге, осознавая своё бессилие, просто пошла наверх.

В жилых помещениях скрипели половицы, на первом этаже хохотали пьянчуги. Их комнатка с матерью была самой маленькой, самой дешёвой в этой таверне и, ко всему прочему, неудачно сделанной: потолок пошёл скосом из-за свалившейся крыши, в прорехи грубо затолкали глину, сено и песок. А ещё там сквозило, и Ханджи представить не могла, что они будут делать ближе к зиме. Денег не хватало, перспектива заработка отзывалась трудностями: мама не рискнёт снова работать с детьми или показываться старым знакомым. Неужели будет стоять чьей-то торговкой на улице? Да разве ж сможет?.. Из неё и сейчас слова не вытянешь, а уж с грубыми мужиками, с базарными бабами… Что она там будет делать?!

Ханджи устало рухнула на продавленную кровать, единственную в этой комнате, потёрла лоб. Да уж, там, где они жили раньше, даже у обычной прислуги была хорошая койка… но думать об этом не хотелось. Точно не сейчас.

Она выпрямилась, услышав скрип на лестнице. Зазвенели ключи, отворилась дверь, и Ханджи взволнованно встала. Довольно молодая на вид женщина, закутанная в серый плащ и пуховой платок, вошла в комнату. Заметив её, остановилась, вздёрнула голову. А потом спокойно ступила дальше, словно не желая оправдываться за этот поступок. Особенно перед собственной дочерью.

— Мама… — Голос дрогнул. Ханджи не знала, что говорить на этот раз. Да и разве имело смысл? — Ты же…

— Не думала, что ты так быстро вернёшься, — мать прервала её, положив ключи на деревянную полку. Стянула с себя влажный плащ, встряхнула его от сырости и повесила на торчавший из стены гвоздь. — Ты сделала то, что просила тебя хозяйка? Забрала свёрток?

— Да, — прошептала та, но, не удержавшись, спросила: — Ты ведь не ходила?..

Вопрос остался звоном висеть в воздухе. Мама прошла в комнату, разворачивая платок, обнажая собранные в пучок волосы, на носу аккуратно блеснули овальные очки. Её звали Мадлен. Сейчас она выглядела куда старше своих тридцати с чем-то лет, хотя Ханджи до сих пор не могла понять, почему: то ли из-за новой нервной складки около губ, то ли из-за запавших под глаза теней, то ли от пары поседевших волосков. Всего нескольких, выглядящих, как серебряные нити на дорогом шёлке, но они были. Почему? И как давно?

— Тебе нельзя туда ходить! — простонала Ханджи, страдальчески рухнув на кровать, пряча лицо в ладонях. Она с ума сходила, узнавая, что мама вновь навещала то поместье, вновь смотрела на него, вновь вспоминала ту самую ночь... — Ты же понимаешь, что однажды тебя могут заметить? Опознать… или начнут задавать вопросы? Что ты будешь делать?!

— Если меня заметят, то значит, так суждено, — сухо сказала мама, складывая платок и кладя его на тумбочку. — Я обещала тебе, что не буду искать наказания, Ханджи, но если оно последует за мной, не стану противиться. За все поступки нужно отвечать. И сейчас мы отвечаем за свои.

Ханджи глубже зарылась в волосы, покачала головой. Нет, она не понимала. Не хотела понимать. Не желала думать, что одна виновата в той ночи, в том, что случилось, но до сих пор не понимала, как и почему это произошло. По какой причине вообще встала тогда с постели, как обнаружила себя на кровати хозяйского сына, что прижимал её к матрасу, задирая ночнушку. А ей приходилось рычать и рваться, пытаться сбежать из его хватки…

Потом — случайно сбитая с тумбы лампа, в которой горел огонёк фитиля. Масло по полу, струйка пламени, охватившая ковёр, балдахин кровати и шторы…

И побег вместе с матерью вдоль ночного сада, пока у графского поместья вовсю полыхала крыша.

Ханджи до сих пор не могла принять этого, не могла представить, что это произошло по её вине, но не могла найти иного ответа. Вспоминать страшно, осуждать себя — уже бессмысленно. Ей хотелось только гнаться куда-то без остановки. Бежать, бежать, бежать… Пока не выдохнется, пока не упадёт замертво. И теперь собиралась найти для этого новую цель.

— Хорошо. — Она выпрямилась, но её глаза были сухими. — Я хотела сказать, что нужно найти работу. Мне или… тебе. А лучше всем вместе. Нам нужны деньги, мама, иначе мы тут долго не протянем.

Мадлен подошла к окну, за которым серела осенняя улица. Её лицо было суровым и задумчивым, но она всё-таки кивнула, соглашаясь с дочерью. Ханджи сунула ладонь в плащ и достала оттуда лист, почти коричневый от брызг грязи.

— Я наткнулась на него на столбе, когда искала нужное место для хозяйки. — Она развернула его, разгладила. — Ты видела такое раньше? Я взяла его и подумала, что…

Мадлен взглянула на листок, но тут же окаменела.

, — прошептала она, страшно побледнев. — Нет. Ты туда не пойдешь.

— Почему? — Ханджи нахмурилась. — Это хороший шанс. Хорошая возможность заработать…

— Я знаю. И знаю, что это опасно.

 знаю, — с нажимом ответила та, не отводя от неё взгляда, — знаю! Но это деньги. И неплохие. Сто двадцать монет за одно только вступление, разве нам мало будет на зиму? Я могу попросить, тебе вышлют их сразу. Нам даже делать ничего не нужно, просто…

 — Мадлен сказала это даже слишком резко, слишком категорично для себя самой. В её голосе прозвучали незнакомые нотки, как соскочивший со скрипки смычок. — Даже не смей говорить об этом! Я не позволю тебе стать солдатом, а потом… погубить себя в сражении. И уж тем более за стенами. Ты с ума сошла?!

— Ты сама сказала, что всем нужно расплачиваться за свои проступки, — мрачно ответила Ханджи. — В конце концов, они выходят за стены не чаще нескольких раз в год, иногда бывает, что вообще не выходят...

— Это тебе твой приятель Арнольд рассказал? — Её лицо ожесточилось. — Ты виделась с ним? Встречалась? Я же говорила, что девушки, подобные тебе, не должны так легко водить дружбу с мальчишками! А ты только и делала, что таскалась с ним на ярмарки и гуляния… И в тот день тоже пошла, хотя я тебе не разрешала. Так ведь?!

— Это уже неважно, — удручённо ответила Ханджи, отведя голову. Осознание, что где-то в этом городе до сих пор есть человек, который был бы рад увидеть её, щемило сердце. — Я пообещала, что не буду искать с ним встреч. Ради нашей безопасности. Потому что мы договорились с тобой. Хотя ты тоже… могла бы…

И прикусила язык. Она была ещё в том возрасте, когда, даже осознавая ошибки своих родителей, не была готова так смело их обнажать.

— Это не из-за того, что говорил мне Арнольд, — продолжила Ханджи под гнетущим материнским молчанием. — Он правда хотел поступить туда, но его отец был против. Только с деньгами у них куда лучше, а вот мы с тобой… — Она прикрыла глаза, помедлила. И очень по-взрослому добавила: — Сейчас мы с тобой не в том положении, чтобы воротить нос.

Мадлен скривила рот: то ли с ироничной, то ли злой горечью.

— Говоришь прямо как твой отец, — сказала она, глядя в окно, — хотя мы бы не попали в эту ситуацию, если бы он был здесь. Если бы не потакал своим прихотям, как теперь потакаешь им ты, Ханджи. — Мадлен неторопливо отошла от подоконника, прошлась к узенькому шкафчику в углу, в котором до сих пор не лежало ничего из их вещей. Прошло всего полтора месяца с тех пор, как они сбежали, но наспех собранная сумка осталась нетронутой. Только вещи в ней, как и всегда, были собраны стопками. — Вы оба 

Раньше бы Ханджи закатила глаза или ответила что-то дерзкое, но сейчас просто смотрела в стену, чувствуя, как на веках кипят слёзы. Они до сих пор выходили из неё не так, как выходят из обычных людей. Неохотно и туго, словно назло…

Впрочем, её мать вообще никогда не плакала. Это было у них семейное.

— Я всё равно схожу туда и спрошу, — тихо сказала Ханджи, опуская взгляд на грязный лист, сложенный в ладонях. На странице было написано: «РАЗВЕДКОРПУС ИЩЕТ НОВОБРАНЦЕВ! ВСТУПИ В АРМИЮ ПО ЛЬГОТАМ И ЗАЩИТИ СВОЮ РОДИНУ». Подпись к заголовку гласила, что кадеты, которые при поступлении подпишут бумагу о том, что после выпуска из кадетского будут автоматически зачислены в разведкорпус, начнут получать небольшие ежемесячные выплаты до конца обучения. — Это отличная возможность быстро получить деньги и пережить как минимум зиму. А потом… потом всё будет иначе. Ведь когда приходит тепло, жизнь становится проще. Разве нет?

Мама долго стояла у шкафчика, но не казалось, что она хотела наконец-то разобрать одежду. Потому что ни одно место в этом городе не было их домом. И не могло стать.

— Хорошо, — вдруг сказала она. И хотя Ханджи не видела её лица, всё равно осознала, что мама постарела ещё на миг. — В конце концов, ничего в этой жизни я не могла по-настоящему вам запретить. Как тебе, так и твоему отцу.

Ханджи не знала, что ещё нужно сделать, чтобы не оказаться узнанной: сначала она просто подвязала струящиеся до поясницы волосы, убрав их в косу, но когда поняла, что этого мало, пошла на крайние меры. Хозяйка трактира, которая одолжила ей нож, с умилением наблюдала, как довольно симпатичная девчонка, упрямо сведя брови, обрезает свои густые локоны, глядя в зеркало. Рывками, безжалостно. Они то и дело падали в ведро, словно подбитые кем-то птицы, оседали на полу, витали в воздухе.

— Неровно режешь, — лениво протирая стаканы, сказала Агнесса. — Будут у тебя не волосы, а лохмы.

— И хорошо, — грубо ответила Ханджи, не зная, как ещё ухудшить свой внешний вид. Решила добавить пару деталей: обрезала пряди чёлки, что теперь обрывками спускались к подбородку, немного встрепала их и улыбнулась. Как однажды сказала мама: не девочка, а настоящее чучело. — Затяну в хвост, и готово. У вас есть бечёвка?

— Да вроде от редиса где-то там была.

Ханджи нашла верёвочку, ей и подвязала волосы, убрав их как можно выше. Выпустила чёлку, что теперь едва прикрывала лоб и огибала щёки. Чего-то не хватает…

— А, точно. — Она достала из кармана взятые тайком у мамы очки и нацепила на нос. Горделиво сдвинув к переносице, хмыкнула, глядя в мутное отражение зеркала. — Вот! Теперь меня не узнать.

— Мадлен не наругает? — со смешком спросила хозяйка, когда Ханджи обошла барную стойку, подметая веником разбросанные по полу волосы. — И это платье сидит на тебе, как на ребёнке. Тоже мамино?

— Да… — Ханджи неловко оглядела себя. Верхняя юбка и правда пусто болталась, талия вообще сидела низко. На её худом теле оно выглядело неуместным, словно снятым с другого человека. Таким и было. Человека с другой жизнью, с другими взглядами... — И что делать?!

Хозяйка, заметив отчаяние на её лице, усмехнулась и ушла куда-то в кладовую. Покопавшись там, принесла, на удивление, тот самый кулёк, за которым Ханджи ходила в какую-то злачную подворотню. Воспоминания об этом до сих пор вызывали мурашки на её коже.

— Примерь, — Агнесса кинула кулёк на стол, — там одежда для моего младшего сынишки. Я заказывала у своей знакомой портнихи, она живет в трущобах и берёт недорого. Мне кажется, тебе должно пойти.

— Одежда для парня? И что мне с ней делать? — Ханджи недоумённо раскрыла свёрток и нашла тёмно-серые шерстяные штаны с пуговицами для подтяжек, пару рубашек, тёплую кепку. Даже перчатки там были. Вывалила всё на барный стол и начала шутливо примерять к себе. — И на кого же я стану похожа, скажите на милость? На отрастившего длинный хвост пацана?

— Почему нет? — со странным удовольствием сказала хозяйка. Дыхнув на стакан, протёрла его тряпкой. — Не ты ли хотела полностью поменять внешность? Значит, надо выглядеть не так, как от тебя ожидают люди.

Ханджи с недоверием покосилась на неё. Она до сих пор не знала, подозревает ли эта Агнесс что-то об их с матерью прошлом, читала ли газеты, объявления?.. Когда они заезжали сюда, то мама «по секрету» сказала ей, что сбежала от мужа семейства, заядлого пьяницы, который любил поколачивать их с дочерью. Отсюда и попытка сменить внешность, и просьба выходить через заднюю дверь... Мама надеялась на то, что хозяйка трактира не будет задавать вопросов, что их деньги заинтересуют её куда сильнее. Деньги, которые начинали кончаться. И это становилось большой проблемой.

— Спасибо, — глухо сказала Ханджи, заходя вместе со свёртком в подсобку. — Я… верну. Как только закончу дела.

— Конечно-конечно, — ответила хозяйка, вновь дыхнув на стакан, вглядываясь в него с весёлой придирчивостью. — Как закончишь, так и возвращай. А я тебя подожду.

Уловка оказалась рабочей: в мужском костюме, нацепив на голову фуражку, под которой скрылась копна остриженных волос, Ханджи была незаметна среди гудящей толпы. Ещё один мальчишка, разносящий газеты, ещё один паренёк, спешащий на подработку, ещё один, ещё и ещё… Она казалась себе невидимкой, другим человеком, готовым пройти мимо даже того самого поместья. И всё равно бы её никто не заметил.

«Никому я теперь не нужна».

Ханджи спешила в здание, которое принимало заявки на вступление в кадетский корпус. Надеясь, что там не будет никаких полицейских… и тут же застыла, едва войдя в кабинет. Само собой, полицейские оказались там. Их было двое, рослых и вооружённых. Да ещё и стояли с таким видом, словно заглянули поболтать к приятелю, но нежданный гость перебил какую-то особо забавную байку.

— Тебе чего, парень? — Мужчина, работающий там, недоумённо оглядел её. Вокруг в хаотичном беспорядке лежали бумаги, стеллажи были заполнены папками. Даже кружка с чаем стояла на одной из стопок, словно там ей и было место. — Принес посылку с расчётами? Если да, то это к Питерсу, дальше по коридору.

— Нет, г-господин, — Ханджи откашлялась, решительно проходя внутрь. На её радость, взгляды полицейских были расслабленными, полными весёлого равнодушия. И всё равно её сердце стучало в испуге. — Я пришла оставить заявку на вступление в разведкорпус по льготам… Вот.

Она положила на стол документ: выцветшую жёлтую бумагу свидетельства о рождении, в котором были написаны имя и пол владельца, имена родителей, возраст и место жительства.

— Да где вы её хранили, чёрт бы вас побрал? — Выгнув бровь, мужчина взял лист в руки и сел за стол. — Тут ничего не разобрать, только печать видно. Что с ней сталось?

— Да потоп был как-то в доме после ливня, прорвало крышу, — Ханджи пожала плечами. — Вот и упала в воду, не сразу нашли. Выцвела, сами понимаете. Хотели поменять, но сезон поступлений скоро кончится, вот и…

Мужчина недовольно бормотал, какое-то время пытаясь вчитаться и разобрать буквы, а потом, беззвучно выругавшись, всё-таки взял лист и начал писать заявление.

— Хан… дж… и… — Он сморщился, разбирая строчки. — Кто?! Зои? Или «э»?

Ханджи ощутила, как по спине прошёлся холодок. Но полицейские бормотали о чём-то своём, даже не слушая их, и тогда она выпалила:

— «Э»! — Верным был другой вариант фамилии, но… — «Э», конечно же, простите.

— О, так у нас тут, оказывается, не юный господин, а юная госпожа? — иронично спросил стоящий позади полицейский, оглядывая её сверху вниз. — А где же твоя юбочка? Потеряла по дороге?

Они посмеялись, и Ханджи ощутила, как тело облепила, словно застарелый пот, неприязнь. Медленно втянув носом воздух, ответила:

— Одолжила у приятеля, господа. С нынешней грязью на дорогах в юбке не побегаешь, знаете ли.

— Это точно! — поддакнул один из полицейских, и тогда ей стало ясно, что они немного пьяны. Значит, внимательность на нуле, максимум — похабные шутки. Отлично. — Что ни клочок дороги, то полная срань! После этих патрулей прихожу к себе домой, будто из свиного стойла вылез…

— А может, не вокруг стойло, а просто ты — свинья? — ответил ему приятель, и они загоготали, оглушая кабинет. Ханджи сморщилась в улыбке. Мужчина, что подписывал направление, придирчиво взглянул на неё, а потом отдал выписку.

— Кабинет в конце коридора, номер восьмой, — он кивнул за дверь, — покажешь это, потом бумажку свою, там тебе скажут, что делать. Следующий набор через две недели. Запрыгиваешь на последний паром в этом году, девочка. Сама-то понимаешь, куда идёшь?

Ханджи забрала выписку, заметив, что полицейские с ленивым интересом слушают её. Решив не играть с судьбой, ответила:

— Конечно же. Буду вести человечество к победе над титанами. Хочу сделать вклад в наше будущее. А разве вы не хотели похожего, когда поступали в кадетский корпус? Когда становились полицейскими?

— Я? — весело хмыкнул один из них. — Я хотел только жрать хорошо и спать спокойно. Беготня с титанами — дело смертников, таких, как разведкорпус. Кто ж в здравом уме туда потащится, если только не за деньги?

— Да я слышал, что скоро и эту лавочку прикроют, — зевая, ответил ему  второй. — Сейчас ещё один сезон, льготы отменят. Потом лет пять — и разведки уже не будет. Всех бездельников распустят к херам собачьим. Я в тот раз видел этого их командора, Кита Шадиса. Вид жалкий… Какой из него лидер? Так, ничтожество.

Они вновь загоготали, но Ханджи уже не слушала их, аккуратно закрывая за собой дверь. Переводя дух и направляясь дальше по коридору, подумала: хорошо, что тот командор такое убожество. Скоро разведку закроют, и ей не придётся идти туда после выпуска, не придётся выходить за стены, не придётся встречаться с титанами. Закончит обучение, а через четыре года — в другой корпус. Или на свободу, к матери. К их туманному будущему, которого она сама ещё пока не могла понять.

Две недели пролетели быстро. Даже слишком, перед тем как Ханджи отправилась в кадетское училище. Вопросов и проблем с документами не возникало, её не искали, никто не приходил к ним в дом, заметив несостыковку в бумагах. Всем будто бы было плевать. Люди обращались с ней, как с очередной бумажкой на рабочем столе: спешно, невнимательно, на скорую руку. Почти выгоняя, если Ханджи задерживалась хоть на секунду, желая задать вопрос.

Мама почти ничего не говорила ей. Не критиковала за стрижку и новую привычку одалживать у хозяйки сыновьи брюки. Всё такие же молчаливые ужины, те же взгляды с толикой осуждения. Ханджи давно поняла, что никогда не будет достаточно хороша для своей матери, как не была достаточно хороша и для умершего отца. А прощание их было таким же, как и вся их жизнь: чинным и сдержанным, с холодным поцелуем между бровей.

Мама осмотрела её, убрала пару ворсинок с плеча, пробежалась взглядом. И, словно не сдержавшись после двух недель тишины, сказала:

— Причёска просто ужасная. — Показалось, что на её губах мелькнул призрак усмешки. — Тебе надо было попросить меня, прежде чем стричься. Я сделала бы это куда лучше.

— Ты всегда всё делаешь куда лучше, мама, — сказала Ханджи, выдавив улыбку. — Я буду присылать письма каждый месяц, если получится, или чаще. Я назвалась при регистрации Зоэ, поэтому и ты используй эту фамилию, пожалуйста. Всего буква, но…

— Я поняла, — Мадлен притянула её к себе, легко поглаживая по лопаткам. Ханджи не хотела думать, что в этот самый момент, когда они расстаются, когда всё меняется, когда мир переворачивается с ног на голову, та 

 позволила себе быть с ней нежной. — Я буду ждать. И постараюсь использовать твои деньги с умом. С хозяйкой уже договорилась, она даст мне каморку поменьше и подработку. Буду по вечерам протирать столы, разносить пиво…

— Мама… — Ханджи отвернулась, пряча гримасу страдания. Образ того, как её элегантная мать убирает грязные кружки, слушает ругательства пьянчуг и дышит одним с ними воздухом, причинял ей боль. — Мама, прости, я… Я не хотела, правда не хотела, но он… Феликс… он…

А за изгибом губ читалось: «Я же предупреждала тебя. Я просила, Ханджи. Говорила не лезть на рожон, а теперь… 

— Все по-своему расплачиваются за грехи, дочка. И сейчас ты отвечаешь за свои, а я — за свой.

Они ещё недолго стояли, сохраняя молчание, не прощаясь вслух и не проливая слёз. Ханджи кивнула и просто ушла из комнаты, поправив походный рюкзак. Внутри — минимум вещей, самое основное без излишеств и дозволений, без какой-либо тени прошлого или будущего. Мама не стала провожать её. Этот миг они решили пережить по одиночке, сами по себе. Справляясь с этим по-своему… как и всегда в жизни.

Следующие три дня были наполнены спешкой, грозными выкриками солдат и распределяющих. Ханджи отсылали то в одну очередь, то в другую: на досмотр вещей, на выдачу формы, на спешный медицинский осмотр. Она уже не пыталась запоминать лица, которые встречала на пути, не зная, увидит ли их вновь. Только одно ей почему-то запомнилось: с колючими глазами серо-голубого цвета и остриженными волосами. Это была девушка. Ханджи видела её сначала у парома, потом в очередях, но услышала её имя совершенно случайно. 

. И почему-то запомнила его.

Через четыре дня они добрались до кадетского училища, которое располагалось в отдалении от городов, в глубине леса, где была выстлана одна-единственная дорога. Ехали долго, трясясь в открытой повозке, словно капуста, пока ещё незнакомые и чужие друг другу будущие солдаты. Ханджи ничего не чувствовала, ничего не боялась. И испытывала только уже почти забытое спокойствие: понимание, что убежала достаточно далеко.

Дальше всё пошло ещё быстрее: распределение по баракам, построение на голом грязном плацу и окрики тренера, выдача постельного белья и одеял. Их постоянно о чём-то спрашивали и что-то требовали, куда-то отправляли и уточняли, а Ханджи, как заведённая, повторяла: «

. Смиряясь с новым окрасом своей фамилии. Отдавая честь так, будто всегда хотела служить. Всегда хотела попасть в армию, стать спиной перед своей родиной. И пожертвовать ради неё собой.

Женская казарма оказалась просторной. Девушек в этом году вступило много, но сильнее Ханджи удивляло то, что она вновь повстречалась с той самой Нанабой. А ведь её могли распределить совсем в другое училище, в другой барак... Да ещё и их койки были неподалёку друг от друга, у маленького окошка, выходящего во двор. Совпадение, но приятное, учитывая, что они были из одного города.

I. Бежать

Lamp_Lamp

elkor

И в тот самый миг, стоя перед огнём и пропастью, утратив всё, что любила прежде, она понимала одно: нет больше места, где её ждут. И шагнула вниз. 

«Был ли ты тем, кого я искала в тебе?»

Shingeki no Kyojin

Ханджи Зоэ/ОМП

Ханджи Зоэ/Эрвин Смит

Майк Захариус

Нанаба

Кит Шадис

Пляс мотылька

— Тебя ведь зовут, Ханджи, верно?

Ханджи обернулась, не сразу поняв, кто к ней обращается. Они с отрядом тренировали челночный бег вместе с курсом постарше, носясь туда-сюда по полю, передавая друг другу небольшие флажки, и потому попытка пообщаться хоть с кем-то показалась ей неуместной. Но рядом уже стоял высокий темноволосый юноша и явно пытался завести диалог.

— А? — Она сморщилась, убирая от лица взмокшие волосы. — Да. А тебе какое дело?

— Да ладно, не горячись, — он усмехнулся, пробегая рядом с ней по полю, передавая флажок своему товарищу. — Я просто слышал, как тебя называют хвостатой, вот и решил уточнить. Меня зовут Вильям. Я с третьего курса.

— А то, что я хочу… — Вильям с трудом перевёл дух, останавливаясь у финиша, — завязать более близкое знакомство, так сказать. Или в вашем отряде подобное не приветствуется?

Он рассмеялся, а Ханджи нахмурилась, не в силах понять, зачем какому-то незнакомому парню, ещё и двумя курсами старше, понадобилось наладить с ней «более близкое знакомство». Впервые за полтора месяца обучения.

— Так что тебе надо? — Они двинулись к другой стороне поля, обгоняя соседей. — И в чём заключается… «знакомство»?

— Ты ведь дружишь с Верой и Тиш… верно? — Вильям побежал лицом к ней спиной вперёд. — Я знаю, что вы сидите вместе… за одним столом. И видел, что ходите втроём.

— Ближе к делу, — она рывком обогнала его, достигая финиша, и наконец сменилась со своим соигроком.

— Да вот… — Он догнал её и вновь попытался отдышаться, упираясь в колени. — Если по секрету… одна из вашей компании жутко нравится… моему приятелю. Только стеснительный он и скромный. Хочет познакомиться, а у неё, сама знаешь… взгляд тяжёлый, — Вильям устало рассмеялся, выпрямляясь. — Вот я и решил… навести мосты. И сразу начал с тебя, так сказать.

Ханджи пристально оглядела его. Высокий, с бледной кожей, на которой легко появлялась краснота: вот и сейчас его скулы пошли алыми пятнами после бега. Чёрные волосы завязаны в маленький пучок, а вот лицо — неприятное, по-красивому мерзкое. Она навидалась таких лиц ещё во времена жизни в поместье и теперь относилась к ним с недоверием.

— А, так ты о Тиш? — Ханджи убрала чёлку от лба. — Тогда твоему приятелю лучше бы поучиться держать удар. Она такая же стерва, какой кажется со стороны.

— Возможно, о ней, — Вильям дёрнул плечом. — А возможно, и о второй подружке. Или даже о тебе. Какая разница, если вы почти всегда ходите втроём?

Ханджи хмыкнула, покачав головой, но потом подумала, что это её не касается.

— От меня что надо? Познакомить вас?

— Ну, с тобой мы уже знакомы, — сказал Вильям, насмешливо оглядывая её с головы до ног, — так что мосты, грубо говоря, проведены. А тебе просто не надо их обрезать, когда я соберусь перейти на ту сторону. Договорились? Остальное я сделаю сам.

— Как хочешь, — она пожала плечами и отступила в ожидании соигрока, который уже нёсся к ней с другой стороны поля. — А теперь не отвлекай меня. Я не хочу, чтобы инструктор сделал нам выговор.

Вильям приподнял ладони, словно капитулируя, а Ханджи сосредоточилась на упражнениях. После того разговора с Эрвином Смитом у неё словно открылось второе дыхание: она вновь начала тренироваться, стараясь не забывать про отдых и воду во время долгих пробежек, нормально питалась и даже не ворочалась допоздна на койке. А если уставала недостаточно, то находила укромный уголок и занималась так, чтобы, едва голова коснулась койки, отключиться до самого утра. Иногда получалось, иногда нет, но жизнь всё равно приходила в норму. Её тело становилось сильнее и крепче. Мышцы переставали болеть, тренировки давались проще. Это и правда было сродни побегу: чем быстрее гонишься, тем труднее тебя догнать. А чем больше Ханджи утомляла себя, тем меньше оставалось в ней места для мыслей о матери, для воспоминаний о прошлом или тревоге о будущем… Усталость стала отличной возможностью спрятаться от реальности. И она успешно пользовалась ей.

Вильям решил не тянуть с наведением мостов и подошёл к их столу в тот же день прямо во время обеда. Он общался с Ханджи так, будто они старые приятели, случайно встретившиеся в столовой, а она просто кивала ему, не мешая «переходить на ту сторону».

Когда Вильям ушёл, Вера направила на неё подозрительный взгляд.

— И когда ты дружка себе завести успела, хвостатая? Я думала, ты только тренируешься без продыху и спишь, а ты уже подцепила себе приятеля?

— Да так… — Ханджи пожала плечами, изрядно устав после тренировок. — Недавно. Не знаю, чего он ко мне прилип. Может, привык быть со всеми на короткой ноге.

— Тогда его ждёт разочарование, — с манерной насмешкой ответила Тиш. Пока Вильям стоял около них, она даже не взглянула на него, а теперь вела себя так, будто его существование вообще не имело значения. — Не люблю «коротконогих». А таких слащавых — тем более.

— А по-моему, он симпатичный, — Вера игриво изогнула губы. — Высокий и довольно милый. Его напористость даже забавляет. Он говорил, чего хочет? Просто познакомиться?

— Без понятия, — Ханджи тяжело вздохнула, закончив с едой и сложив тарелки на подносе. — Если найдёт нас в следующий раз, вот и спросите, если интересно. А я в казарму.

— Опять спать? — Вера обидчиво надула губы. — Не понимаю, как ты можешь тратить время бесценного послеобеденного отдыха на такую вещь, как сон! Потом ведь проснёшься — и снова на занятия. Тебе не скучно?

— В этом и смысл, — Ханджи усмехнулась и встала с лавки. — Раз нас опять ждут занятия, то перед ними я хочу хорошенько отдохнуть.

Причуда спать после обеда появилась у неё недавно, но очень быстро вошла в привычку. Удобно сокращала день, восстанавливала тело и позволяла ненадолго окунуться в блаженное забытьё. Спала она, как правило, одна среди всей казармы. Остальные занимались делами: стиркой одежды или мытьём в душевой, разбирали вещи или болтали с соседками. И лишь Ханджи притягивалась к своей койке, как к самому желанному в мире месту, обнималась с подушкой и отключалась ровно на час.

Ей снились разные вещи. Будни с матерью после побега, беспокойные и тихие. Что-то из прошлого: разговоры с отцом и его заросшее рыжеватой бородой лицо в свете костра. Он точил колья для палатки, а Ханджи, тогда ещё маленькая, наблюдала за ним, сжав в ладонях чашку с заваренными в ней травами. Иногда ей снились старые друзья, иногда новые, а иногда… 

. Когда, встав глубоко ночью, она достала из-под материнской кровати ящик с портновскими ножницами. Как пробралась из комнаты и вышла в коридор, которым пользовалась прислуга, в одной длинной ночной рубашке, и прошагала босиком по холодным полам и плитке вестибюля к мраморным лестницам. По коврам второго этажа, вдоль дверей гостиных и спален. Идя к одной-единственной, надеясь, что та не заперта. Переводя дыхание. Ступая ещё, ещё и еще…

Ханджи открыла глаза, будто не спала ни мгновения. Испытывая разочарование и облегчение одновременно — не узнала, что скрывается за той дверью. Или не хотела знать.

— Отдых кончился, — сказала соседка, собирая сумку около своей тумбочки. — Через двадцать минут у нас занятия по изучению УПМ, так что вставай. Я ведь знаю, что ты можешь совсем заспаться, если тебя не разбудить.

Учёба становилась всё интереснее. Ханджи не заметила, как начала всерьёз увлекаться тем, что касалось оружия или техники. Кадетов учили разбирать и собирать ружья, наполнять патроны порохом, смазывать и чистить детали. Постепенно познакомили и с УПМ, — и когда все остальные, глядя на нарисованную на доске схему его стальных внутренностей, обречённо вздыхали, она лишь сильнее загоралась предвкушением. Ей правда было интересно, из чего оно состоит. Как работает, что в нём заставляет людей летать, какой механизм играет решающую роль… Ханджи проявляла такой энтузиазм, расспрашивая преподавателя, что тот даже удивлялся. Обычно, по его словам, так сильно интересовались этой дисциплиной лишь мальчишки.

— А может, я в душе мальчишка? — спросила она, и когда все в классе посмеялись, хвастливо добавила: — Я и в городе ходила в штанах и рубашках. Это удобнее, чем в платьях, хочу сказать.

Ханджи лукавила, ведь ходила в них только за пару недель до отъезда, но вдруг осознала, что это бо́льшая правда, чем всё то, что ей приходилось рассказывать о себе прежде.

— Да тебе бы ещё волосы до затылка, и точно будешь мальчишкой, — иронично сказала Тиш, и хотя подруга явно говорила это в шутку, Ханджи вдруг стало неприятно. Странно… сама ведь только что смеялась над собой. — Не думала совсем обкарнаться? Будешь как наша недотрога Нанаба. Вот уж кого  сзади от мальчишки не отличишь.

Все вновь посмеялись, оборачиваясь. Упомянутая сидела позади класса, в самом дальнем уголке, отрешённо глядя в окно. С тех пор, как они поссорились после перепалки в столовой, Ханджи не подходила к ней, да и не была уверена, что хочет.

— Я правда похожа на парня? — когда занятия кончились и все вышли из класса, вдруг спросила она у Тиш. Та удивлённо вздёрнула брови. — Нет, я не к тому, что ты сказала. Просто раньше… раньше только мама следила, чтобы я выглядела прилично. Ну, знаешь, волосы в косы заплетала и всё такое. Заставляла юбки носить, обувь чистить. А сейчас… — Ханджи нервно поправила затянутый на затылке хвост, — я словно вообще не уверена, что понимаю, как нужно выглядеть…

— Если ты об одежде, то тут никто не отличается разнообразием в плане юбок, если не заметила, — с недоумением сказала Тиш, кивая на их общую форму, состоящую из рубашки, куртки и белых штанов. — Какие у тебя вообще могут быть сомнения, хвостатая? Грудь есть, между ног ничего не болтается. Или тебя волнует то, как ты будешь выглядеть для других?

Ханджи слегка покраснела, со стыдом понимая, что, конечно же, в первую очередь подумала об Эрвине. Она не знала, как себя чувствовать после разговора с ним. Его существование сталкивало с привычных мест всё, что она думала о себе прежде. Как себя вести, что говорить, как выглядеть... Раньше ей казалось, что мир должен принимать её такой, какая она есть: с лохматыми волосами или грязным подолом юбки, запыхавшуюся или раскрасневшуюся после танцев, громко хохочущую или яростную, сносящую всё на пути. Люди обязаны были любить её по одному только факту существования. Даже если всего этого не смогли дать ей родители.

А теперь… глядя на Эрвина, когда он шёл в казарму или на тренировочную площадку, стоящего в амуниции УПМ или прямо без рубашки, в одной только майке и вспотевший после тренировки, Ханджи испытывала отдалённую тянущую боль, которую не могла объяснить. Будто его идеальность, словно отблеск купола, селила в ней сомнение: а можно ли вообще стать равной ему? Дотянуться, приблизиться? Она уверяла себя, убеждала: можно, если стать лучшей, как он ей и завещал в прошлый раз. И потому тренировалась. Усердствовала и училась, пыталась сократить миг безделья и пустоты. День за днём, день за днём. В усердной попытке догнать солнце, сияющее на горизонте.

Тиш какое-то время скользила по ней пристальным взглядом, словно прицелом пушки, и вдруг спросила:

— Тебе что, кто-то успел понравиться? Только не говори, что это Вильям.

— О, богини, нет! — вспыхнула Ханджи и тут же рассмеялась от абсурдности этого предположения. — Нет, нет! Не обращай внимания, я… — она перевела дух и добавила спокойнее: — Я просто спрашиваю. А у кого ещё спросить?

— Ну, если хочешь моё мнение… — та дёрнула плечом и отвела взгляд в сторону, — по-моему, неважно как ты выглядишь, хвостатая. С чистыми сапогами стоишь на плацу или нет. Кому надо, тот оценит тебя и без всего этого.

Время шло, и Вильям начал подходить к ним всё чаще. Сначала в одиночестве, непринуждённо болтая о пустяках, бросая шутки, от которых Вера хихикала, а Тиш выглядела скучающей, потом начал приглашать друзей и представлять их. Ханджи не могла понять, кому конкретно из его приятелей нравится её соседка. Каждый выглядел в равной степени общительным, приветливым или улыбчивым. Кроме одного, конечно же. Какой-то из его друзей всегда оставался за своим столом, даже не делая попыток познакомиться с ними. Ханджи понятия не имела, как его зовут.

— Да ладно, инструктор довольно милый! — сказала Вера, пока Вильям рассказывал ей очередную смешную историю про минувшую тренировку. — Старый уже, правда, но милый! Он даже заявил мне, что я похожа на какую-то актрису или вроде того. И добавил, что я могу играть в театре…

— У тебя все милые, кого ни назови, — устало сказала Тиш. — Ты всех людей по одним меркам судишь? Или мило, или бесит?

— Ну да, и что? — Вера нагловато улыбнулась. — Я считаю, что оценки лучше ещё не придумали. Суть человека сразу видно издалека.

— Простота… — с усмешкой отозвалась та, а потом пытливо посмотрела на Ханджи. — А ты чего молчишь, хвостатая? Какая у тебя мерка оценки людей?

Ханджи неохотно оторвалась от записей, которые сделала во время последнего урока. Пытаясь понять механизм УПМ, устройство переключателей, движение рычажков…

— Ты о чём? Я не слышала.

— Да про людей. Вера оценивает их по первому взгляду, а ты как? Вот его, например? — Тиш указала кончиком вилки на сидящего на краешке их стола Вильяма, и тот удивлённо встрепенулся. Она редко обращала на него внимание, а особенно так. — Что ты о нём подумала, когда увидела в первый раз?

Ханджи внимательно осмотрела его, но пожала плечами. Решив, что от правды плохого не будет, ответила:

— Он мне не понравился. Я подумала, что такие лица бывают только у ублюдков, которые любят красоваться перед людьми.

— О-о! — Тиш так расхохоталась, что Вильям даже покраснел. На его скулах появились красные пятна. — Учись, Вера! А не это твоё «миленько» или «бесит». А сейчас ты что о нём думаешь? — Она дьявольски улыбнулась. — Поменяла мнение?

— Да ничего я о нём не думаю, — Ханджи протяжно выдохнула, перелистывая очередную страницу тетради. И постаралась перевести тему, видя, как Вильям недовольно хмурится после её слов: — Только о том, что ваша постоянная болтовня мешает мне заняться уроком. Вам самим не пора выполнить задания?

— Какой же ты стала занудой! — Вера закатила глаза.

— А я это даже уважаю, — сказала Тиш. — Она отнеслась к поступлению ответственней многих, да ещё и вкалывает как не в себя… А этот парниша уже вторую неделю не может понять, как аккуратно пригласить нас на их вечерние посиделки у костра. 

Она метнула на Вильяма взгляд, обманчиво прикрытый ресницами, и тот удивлённо усмехнулся.

— А я-то думал, что ты молчунья, Тиш, — иронично ответил он, — но оказалась языкастей всех троих вместе взятых!

— Да она просто притворяется тихоней, на деле — та ещё остроносая стерва, — добавила Вера, с удовольствием щурясь. — Ну что, 

, всё-таки пригласишь нас? Или будешь мяться ещё неделю?

Они захихикали, и Ханджи тайком улыбнулась. Вильям какое-то время делал вид, что размышляет над их предложением, а потом торжественно заявил:

— Так уж и быть, дамы, тогда приглашаю вас на нашу воскресную посиделку у третьего барака! Это за самым большим тренировочным полем.

— Мы знаем, где это, — сказала Тиш. — Вы каждые выходные там сидите. Неужели тренера разрешают?

— Да они тоже сидят. Правда, не с нами, а сами по себе, в своих казармах. Такие пьянки закатывают… — Он присвистнул. — Наши — просто мелочи.

— У вас есть алкоголь?.. — Вера подозрительно выгнула бровь. — Откуда?

— Это запрещено, но порой удаётся провезти со старшими курсами, которые ездят в город. Ну или сливаем пару-тройку рюмочек из тренерских закромов на складе. Все знают, где инструктора держат запасы. А мы разбавляем их бутылки водой или чаем, если вдруг это виски.

— Да уж… — выдохнула Ханджи, переворачивая ещё страницу, — неужели никто из них потом не чувствует, как от вас разит спиртом на плацу?

— Трудно различать спирт в другом человеке, когда в тебе самом его слишком много, хвостатая, — с удивлённой улыбкой ответил Вильям. — Да ладно тебе, это же мелочи. Никто из нас не напивается по-настоящему. Так, понемногу лакаем под видом чая, чтобы жилось проще. Кому же как не тебе знать, что жизнь в кадетке — то ещё дерьмо?

Ханджи вновь пожала плечами. Она совсем не понимала его.

Вильям заявил, что сообщит об этой новости друзьям, а ближе к выходным напомнит о посиделках, и ушёл к себе за стол.

— Никакого алкоголя, кудряшка, — Тиш тут же перевела на Веру строгий взгляд. — Я не хочу возиться с тобой, пьяной до посинения.

— Да и не собиралась я, — та недоумённо выгнула бровь. — Я что, по-твоему, дура? У меня отец пил так, что этот запашок у меня в ноздри въелся. Я спирт на дух не переношу.

— Ладно. А ты, Ханджи? — Тиш вопросительно посмотрела и на неё. — Я бы была поаккуратнее с этой компанией. Я пока им не доверяю, вроде безобидные, но чёрт их разберёт.

— Не думаю, что там будет для меня хоть какая-то угроза... в этом смысле, — Ханджи глубоко вздохнула, захлопывая тетрадь. — Никому из них я как девушка не нравлюсь. Просто пойду с вами и буду сидеть, как скучное приложение к вечеринке.

— О, а я думала, ты вообще откажешься, — удивлённо моргнула Вера. — А как же любимые тетрадки и сон по расписанию?

Поднимаясь с места и складывая вещи в рюкзак, та усмехнулась.

— Кто я такая, чтобы бросать вас на произвол судьбы?

Ханджи вышла из здания столовой. На улице пахло осенью, душистой и жаркой в свете огненного заката, и она ступила в сторону казарм, радуясь, что теперь чувствует себя куда лучше. Ситуаций с потерей сознания больше не повторялось, хотя сожаление всё-таки осталось — в тот день ей хотя бы удалось поговорить с Эрвином Смитом. И понимание, что подобная ситуация повторится ещё нескоро, сжимало тоской сердце.

Она порой наблюдала за ним издалека, как он общается с сокурсниками, как тренируется, как сидит на лавках около поля, отдыхая после пробежки, и думала: каково это — быть рядом с ним? У него было немного друзей, но они были. Самый лучший — Найл Док, тот самый, которого тренер представил им вторым номером, потом — несколько обычных парней, но не из десятки. А ещё 

… Да, те самые, о которых Эрвин рассказывал ей в последний раз. Лучшие из лучших. Красивые и сильные, полные громоздкого, нескрываемого бахвальства. Они знали, какое им уготовлено будущее, и довольствовались этим, а Ханджи попросту завидовала им. Сгорала от желания встать на их место, хоть немного дотянуться до пьедестала! Но понимала, что это невозможно. Так, как ей хотелось бы. Эрвин ведь выпускается уже в конце года, а она…

Кто — она? И какое вообще имеет значение?

Ханджи тяжело выдохнула, идя вдоль полигона к женским баракам. Поле заливал закат, ботинки неприятно вязли в грунте. Их казарма находилась неподалёку от приёмного поста и, проходя мимо, она услышала разговор. Около входа в тренировочный лагерь стояла какая-то пожилая женщина, но вдруг воскликнула, глянув за солдата, преграждавшего ей путь:

— Девочка, девочка! — Ханджи остановилась. — Погодите, дайте я спрошу… Девочка! Ты ведь знаешь мою дочку? Она служит тут! Недавно поступила! Можешь её позвать?! Пожалуйста!

Ханджи оглянулась, чувствуя себя неловко, и в смятении посмотрела на одного из охраняющих пост.

— Иди дальше, никого не надо звать, — равнодушного вида солдат почесал подбородок, а потом сплюнул на землю. — А я вам уже всё сказал, мамаша. Только письма близким, никаких посещений. Не тратьте время, нечего вам тут находиться.

— Я знаю, но прошу вас!.. — Та вновь начала причитать, и Ханджи рассмотрела её внимательней: серый платок, накинутый на голову, а лицо, хоть и просяще-нищенское, но довольно молодое… Нет, это была совсем не старуха, а женщина возрастом примерно как у её матери. Светлая кожа, волосы с жемчужным отливом, издалека кажущиеся седыми, и заплаканные голубые глаза…

Ханджи вдруг поняла, кто может быть её дочерью.

— Вы случайно… не мать Нанабы? — тихо спросила она, а потом осознала это так ясно, что даже опешила. Конечно! Они даже похожи: острота подбородка и носа, форма губ…

Пляс мотылька

Содержание

I. Бежать

II. Знать

Комментарии (0)