Будь он тем-кто-из-холма, одним из сокрытого народа, изначального племени этих мест, имени бы за ним, конечно же, не водилось – ну или, во всяком случае, не водилось бы ничего похожего на людское, человеческое имя.

Ибо они не признавали имён – они в них нуждались не более, чем иволга или куст бирючины, или ручей, скользящий с камня на камень, или один из камней в том ручье.

Та-что-в-ветвях-терновника, Тот-кто-смотрит-в-сумраке-зимой, Кто-носит-перья-ворона – вот самое близкое к их не-именам, но, конечно, они не называли друг друга именно так.

Это сложно понять, когда ты не один из них, или не прожил с ними всю жизнь, как прожил он – имена для них не имели значения, ведь магия – суть искусство имён, но они не повиновались магии, они сами и были магией, её сутью, её созданиями и повелителями, плоть от плоти первозданного, первобытного волшебства.

Имена им давали люди. И ничего, кроме путаницы, это с собой не приносило.

А вот у него имя было. Потому что родился он человеком.

Вспоминать об этом было трудно – так же трудно, как удержать в руке снежинку, чтобы не растаяла – вот и ещё одно отличие: им, прочим, подобное давалось без малейших усилий – трудно, как глядеть на солнце, не щуря глаз, взбираться на спину ветру или поднимать свою тень с земли.

Когда-то он не умел ничего из этого, но они не понимали, почему бы он не смог научиться – и он научился, так или иначе.

Медленнее, чем луна совершает большой круг, медленнее, чем лес меняет наряды, но быстрее, чем подлесок хиреет, уступая место вересковой пустоши и быстрее, чем холм расползается, оседая в землю.

Время значило для них не намного больше, чем имена – и он научился у них равнодушию ко времени.

Они, конечно, не считали его за равного себе – но для постороннего взгляда разница стала не так уж велика.

И всё-таки он помнил, что отличается. Он не такой же, как все. У него есть имя. И он помнит своё начало.

Детство, вот как это называется. У людей есть дети.

У них – нет, хотя они могут притворяться детьми, если будет на то причина или настроение.

Детьми, дроздами и совами, прекрасными лошадями, лисами, сгустками тумана, роскошно одетыми дамами и рыцарями в кольчугах из чистого серебра.

Не все из этих обликов он умел принимать – но обычно было и не нужно. Достаточно отвести глаза – это легче всего, этому он научился, кажется, первому. Сейчас уже точно и не скажешь.

Он (мысли)

«Когда-то и я был меньше, чем сейчас. Младше. Я был ребёнком».

Вот о чём он подумал, когда встретил в лесу человеческую девочку.

Это разбудило в нём любопытство, и он решил заговорить с ней – не было причины этого не делать. Он сказал:

Он

Потому что именно это они чаще всего говорили, если им встречались люди, особенно в пору, когда деревья сбрасывают листья, а луна восходит голубой и холодной, или в пору первых трав, когда расцветают между корнями осин нежные белые ветреницы.

Но она не подошла к нему, и не стала в круг, а повернулась и бросилась бежать, хныча и подвывая, точно раненый заяц.

«Что ж, можно сыграть и в такую игру».

Он старался догнать её не слишком быстро, ведь это испортило бы всё веселье.

Её волосы были жёлтыми, как первые примулы, поэтому он сохранил их, чтобы сделать тетиву для лука.

Тетива прослужила меньше, чем свитая из конской гривы, но была красивой и навевала приятные воспоминания. Сердце он отдал Королеве – как и полагалось, как всегда делалось.

Невозможно сказать, была ли Королева довольна – но Она не гневалась, и это было главным. Все они трепетали Её гнева, а к загадочности давно привыкли.

Дни пробегали за днями, одинаковые, как пчёлы в одном рое, и разные, как цветы на одной поляне, и туман поднимался от реки, чтобы сгуститься на рассвете в первый снег, а снег опадал белыми лепестками с диких яблонь и таял на закате.

Он пил медвяное вино из буковых чаш за одним столом с рыцарями, чьи головы венчали оленьи рога, и танцевал в одном хороводе с дамами, чьи летящие юбки открывали оленьи копытца, ложился спать в подземных залах, сквозь своды которых прорастали нервюры корней, и просыпался в древесных дуплах, устланных коврами мхов, при свете нежных зеленоватых глифов плесени.

Вместе с остальными он выезжал на охоту, и печальный клич его рога звенел между покатых меловых холмов, как звенит в темноте вереск, колышимый ветром, а конь под ним клубился тучей, и серебром сверкали молнии подкованных копыт.

И если добыча на той охоте порой улепётывала от хохочущих всадников не на четырёх, а на двух ногах, если зрелище погони порой смущало и тревожило его, словно тоска или ускользающее воспоминание – что ж, он скакал шибче и трубил звонче, а на пиру пил больше, чем обычно, только и всего.

Рецепт несложный, но до поры и это помогало.

А потом что-то изменилось – изменилось по-настоящему, словно чужая, незнакомая нота вкралась в вечно повторяющуюся песню лесов, холмов и реки, а вкравшись – стала разрастаться в зловещую мелодию, пугающую, как все истинные перемены.

Затем ещё больше, и ещё, и слишком уж много – а потом появилось хладное железо, да не просто какие-нибудь там топоры, косы и бороны – железа вокруг появилось столько, что встревожились даже самых беспечных из них.

Он помнил и собственный испуг, когда до него впервые дошёл масштаб приключившегося несчастья.

Люди, во множестве суетившиеся вокруг котлов с креозотом и между отвалами гравия, сновавшие будто муравьи люди, тянувшие свою муравьиную кучу бесконечной полосой откуда-то из-за самого горизонта, называли – он подслушал – это чудовищное непотребство «железной дорогой».

И, как ни абсурдно, название было совершенно точным – дорога, в самом деле, состояла из железа – две колеи, неестественно выпуклых, составленных из длинных железных брусков.

Эта граница, не успели они и обсудить ещё вдоль и поперёк дурные новости, рассекла их владения наискось, с юга на запад, и немалую долю привычных забав пришлось тут перекраивать заново на живую нитку – и охоту, и балы, и пикники, давно разведанные места для которых сделались вдруг недоступны, и даже само ожидание Короля грозило затянуться дольше обычного срока, ведь – об этом никто не судачил, опасаясь сглазить – по всем расчётам Он остался по ту сторону проклятой железной Грани.

Королева заметно не находила себе места, и двор Её трепетал соответственно случаю.

Октябрьский эль бродил вяло, хоть и оставалась ещё надежда, что к пиру поспеет вовремя, дрозды пели тихо и явно без удовольствия, а на боярышнике уродилось так мало ягод, что считай и не уродилось вовсе.

Плохие времена настали, что уж тут говорить.

Так и случилось, что в один из осенних дней, полных волглого тумана и запаха мёртвых листьев, он узнал кое-что о коварстве человеческого рода, да и о своём собственном заодно.

Искусство обращаться в сову почиталось среди народа холмов обычным делом, и он знал, что рано или поздно – а теперь скорее рано, ведь Королева откровенно пребывает не в духе – придётся и ему обучиться такому фокусу.

Вроде бы это не должно было быть слишком сложно – и уж всяко проще, чем ступать тенями и пробираться по Третьей дороге – но он оценивал свои силы трезво, а потому уединился, опасаясь насмешек.

Однако зря – всё прекрасно получилось с первого (ну, с половиной) раза.

Лёгкость победы в буквальнейшем смысле окрылила его, и янтарноглазая ушастая сова, по размеру не больше средней вороны, но раздутая от гордости аж до целого филина, ночь напролёт до прихода утра перепархивала с терновника на дрок, а с дрока – на иву, осваивая тонкости полёта.

Да, он был очень доволен собой и очень устал, а потому, когда поперёк правого крыла вдруг остро стегнуло болью, не сразу понял, какая стряслась беда.

Кости у птиц хрупкие, тонкие, лёгкие – ведь иначе они не смогли бы летать – а железо губительно для всех волшебных существ.

Он напоролся на проволоку.

Сидя под кустом жимолости, куда его бултыхнуло из воздуха без опоры прочь, растрёпанный и рассерженный, он с нетерпением ожидал, когда рана его заживёт – тотчас же, как это всегда бывало прежде, или чуть погодя.

Но крыло не срасталось, невыносимо трущиеся друг о друга кости не становились на своё законное место, и сломанные перья оставались сломанными.

И когда он осознал, наконец, что произошло – а осознал он всё же не сразу, и не в последнюю очередь из-за боли – ему стало весьма и весьма неуютно там, под листвой и ссохшимися ягодами, в сырой полёгшей траве.

Кто-то другой назвал бы происходящее паникой, да только фейри не умеют бояться так, как делают это люди, и он не знал, что чувство, овладевшее им – это страх, обыкновенный человеческий страх.

Он забился и пополз, поковылял, сам не зная куда, оставляя позади мокрые кусты и колья проволочной изгороди, и натянутую между ними смертоносную тетиву, и восходящее солнце.

Лишь полдюжины ярдов спустя голова его прояснилась достаточно, чтобы вспомнить главное – нужно превратиться, превратиться сейчас же, немедленно.

Так он и сделал, но вместо правой руки из плеча повисло крыло – бесполезное, как тряпка, скомканное.

Ему стало совсем худо, и он присел на траву, чтобы как следует всё обдумать – а усевшись, завидел впереди, и совсем близко, небольшой приземистый дом, сверху деревянный, снизу каменный, и снизу доверху увитый плющом.

Этого только не хватало!

Человеческих ругательств он не знал, а и знай бы – не понял, потому зашипел и зафыркал по-кошачьи, брезгливо облизнув напоследок верхнюю губу. Люди! День окончательно был испорчен.

Агнес была наказана и знала об этом, а потому сразу же после завтрака убежала в сад, хотя погода второй половины сентября мало располагала к прогулкам и прочему досугу на открытом воздухе.

Спустившись с крыльца, Агнес тяжело, как умеют только собаки и маленькие дети, вздохнула и, оглядев влажную траву, направилась было к висевшим на ветке дряхлой яблони качелям, когда вдруг кое-что полностью приковало к себе её внимание.

У живой изгороди появились глаза.

Нет, вернее не так. Глаза появились внутри живой изгороди, и они были сверкающими и…

Агнес

Восхитилась она, и ему это понравилось, потому что его племя от века любит, когда ими восхищаются, хоть это и не уменьшает ни на йоту их презрительной спеси; а она, поморгав, продолжила:

А почему у тебя крыло вместо руки? Ты ангел?

Слово было знакомым, но значение его забылось. Он замялся – невиданное дело для фейри, ведь их главным качеством всегда остаётся непререкаемая уверенность в себе – но всё-таки спросил:

Ну, это… такие дяди и тёти с крыльями. Они на небе живут. Куда мою маму забрали.

Украденная женщина – звучало логично. С другой стороны – на небе? В бескрайних пустых просторах среди облаков – да разве они вообще населены кем-то, кроме случайных птиц?

Начал было он, но тут спохватился:

Погоди, ты что же, меня видишь?

Хихикнула она и поспешила обратиться к гораздо более интересной теме:

В холме? А что там – в холме? Расскажи, ну пожалуйста, расскажи! А если в холме – то ты гоблин? Но ты не похож на гоблина!

С дикарской непосредственностью глазели они друг на друга поверх лужайки для крикета, одинаково изумлённые, хоть и по разным причинам, и каждый думал, что зрелища диковиннее в жизни ему доселе не попадалось.

Вот что увидел обитатель холмов: человеческое дитя – девочку – в платьице, напоминающем о соцветиях бузины, в муслиновом переднике и с пышными кудрями цвета коры ивы.

Возраст девочки он, не имея опыта в подобных делах, определил для себя как «старше тех, что ещё ползают, но младше возраста, считающегося у людей брачным».

Последнее, по его разумению, означало лет двенадцать, и некому было поведать ему, что представления эти несколько отстали от жизни.

Девочка выглядела довольно упитанной, ноги её были обуты в туфли с чулочками, а щёки украшали озорные ямочки – на правой щеке одна, а на левой – целых две. Глаза у девочки были карие.

Вот что увидела Агнес: джентльмена, чей возраст кто угодно затруднился бы определить, одетого старомодно, хоть и с большим изяществом – впрочем, обстоятельство это ускользнуло от понимания Агнес, и необычное платье лишь порадовало её своей красотой.

А между тем, кого другого сплошь затканный мелкими ползучими розами дублет, короткий плащ, подбитый мехом, и, в особенности, рыцарский пояс на туго стянутой талии могли бы навести на очень любопытные размышления.

Волосы у джентльмена были взъерошены, на носу виднелся мазок грязи.

Крыло на месте одной руки не стоит и упоминать, но были и другие детали, не вполне стыкующиеся с человеческой анатомией в её традиционном понимании.

Джентльмен, напротив, пребывал в глубокой растерянности. Он подтянул к себе ближе первую попавшуюся тень, и накинул поверх плаща, старательно подоткнув края.

Девочка, казалось, не обратила на это ни малейшего внимания, а так не должно было быть – тени отлично скрывают от глаз смертных.

Что у неё там – гроздь сушеной рябины в кармане, подкова, какой-то амулет? Дотоле он мнил, что подобные средства хороши лишь супротив низших чар, к которым его собственные, разумеется, не относились.

Или дело в том, что дитя перед ним – отнюдь не то, чем на первый взгляд кажется? Это было бы привычнее: в Волшебной стране всё – не то, чем кажется.

Загадочное создание, между тем, пританцовывая от нетерпения, засыпало его вопросами.

А что ты делаешь у нас в саду? А как тебя зовут? Я – Агнес Праудфут, а ты?

У фейри немного правил, но тем, что имеются, они обязаны повиноваться. Он скривился, точно от боли (которая, кстати, вовсе не спешила разжимать свои когти на сломанной конечности).

Некоторые из фейри раньше были людьми.

Подарок

А у нас в саду живёт фейри.

Миссис Праудфут

Агнес, у нас уже был серьёзный разговор о твоих фантазиях.

Миссис Праудфут отложила вилку и нахмурилась. Мистер Праудфут поспешил спрятаться за газету – участие в воспитании племянницы изрядно тяготило его.

Кузен Майкл воспользовался моментом и пустил пузыри в чашку с молоком, булькая как маленький, но целеустремлённый насос. Агнес надулась.

Это не фантазия! Он настоящий!

С окриком, похожим на хлопок бича дрессировщика, миссис Праудфут выпрямилась на стуле. Газета зашуршала громче.

Я откажу от места этой мерзавке Элспет, если она не прекратит рассказывать тебе свои байки! У тебя и без того непомерно развито воображение!

Элспет была судомойка и няня, едва года на три старше самой Агнес. Если у неё и хватало сил в конце дня на какие-нибудь байки, то она точно держала их при себе.

Выходки, связанные с фольклором, в семействе Праудфут не поощрялись.

У него в волосах перья, и один глаз как у совы, и он подарил мне мышку! Он настоящий, ясно?!

Оставь ростбиф и выйди из-за стола.

Отчеканила миссис Праудфут, расчленяя ножом стручок фасоли.

Десерта сегодня не получишь. Марш в детскую!

Он всё равно настоящий.

Тихо и злобно пробормотала бунтарка, которой уже было нечего терять. По пути из столовой она стащила кусок хлеба, лежавший в буфете.

С ним в кармане Агнес взбежала по лестнице в детскую, залезла на стул у окна, подняла раму и нашарила рукой ветку плюща.

Джаред ел хлеб, запивая молоком прямо из кувшина, и делал это гораздо ловчее, чем ожидаешь от кого-то, вынужденного управляться одной только левой рукой.

На кухне пропажу этого самого кувшина оплакивала юная Элспет, которой уже крепко влетело от кухарки, но устроившую пикник под живой изгородью парочку чужое горе мало трогало.

Сломанное крыло было подвязано шёлковой косынкой, в траве рядом с ножом для масла стояла почти пустая чашка с джемом. Агнес обняла колени руками.

Расскажи ещё о Волшебной стране.

Она требовала этого раз за разом, но всякий следующий рассказ словно бы только сильнее разжигал её аппетит.

Джаред

И Королева, и Король. У каждого из них свой двор. Королева правит зимой, а Король – летом.

По весне сразу после праздника огней Он отправляется в странствия, чтобы осмотреть даже самые дальние наши земли, и проверить, всё ли в порядке.

Как же он правит, когда его нет?

А как Ему править, сидя на одном месте?

Беседа зашла в тупик, как у них часто бывало. Агнес вдруг спросила:

Ему и в голову не пришло скрывать.

Скоро я буду достаточно здоров.

Агнес стиснула колени ещё крепче, опустила на них подбородок.

Ты возьмёшь меня с собой?

Он поглядел на неё задумчиво. Ему вспомнились тетива цвета примулы, заячий плач и маленький тёмный комок в ладони Королевы.

Конечно же он должен забрать её с собой, коль скоро нужные слова произнесены. Поступить так – в природе фейри.

Этот разговор состоялся в четверг, а в воскресенье утром фейри исчез. Агнес долго бродила по саду, надеясь найти хотя бы записку, но он не оставил после себя ничего, кроме воспоминаний.

Мисс Агнес Праудфут – в тот последний день, когда она ещё могла себя так называть – стояла за церковью и глядела на пасущихся коров на другом берегу реки.

Пышные кусты боярышника скрывали её от дороги. Церковь была старая, серые камни выглядели бугристыми и ноздреватыми, словно бедняцкий хлеб.

Солнце пряталось за облаками – последний день апреля выдался пасмурным и ветреным, как и вся весна в этом году. Агнес куталась в шаль, под которой было надето зелёное камлотовое платье.

Первоцветы на её капоре успели привянуть от холода.

Мисс Праудфут думала о том, что волшебство не всегда заключается в сложных вещах. Не нужны ни латынь, ни пассы руками, ни волшебная палочка.

В детстве она плохо понимала, как работает магия, но с тех пор у неё было время над этим поразмыслить.

Она проговорила заклинание:

Сначала казалось, что ничего не произошло, но когда она обернулась – он был там, стоял, прислонившись спиной к церковной ограде.

Внимательно оглядев её, он покачал головой.

Агнес (мысли)

Ей стало обидно – он-то совсем не изменился. Не постарел ни на один день, не подурнел ни на единственную веснушку, не стал хоть чуточку менее жутким.

Завтра я выхожу замуж. Про таких, как ты, судачат, что вы можете украсть невесту прямо из-под венца. Это правда?

Желаешь быть украденной?

Да. Покажи мне, как ты это делаешь.

Он протянул ей руку. Коснувшись пальцев, затянутых в кожаную перчатку, она не сдержала крика. Путешествие не было похоже на езду, падение или полёт – оно вообще ни на что не было похоже.

Ты должен был сказать «лошадь и охапка», разве нет?

Это предположение его страшно развеселило.

Вокруг них стеной стоял заповедный лес. Агнес не была уверена, что знает, где находится.

Более того, она не была уверена, что такое место вообще есть хоть где-то поблизости от Кроссинг-Майлз, в котором прошла вся её жизнь.

Довольно заключила она.

Теперь верни меня назад.

Он изумился снова, на этот раз – неприятно. Выражение его лица стало жестоким, когда он спросил:

Мне нужно собрать вещи.

Он решительно отказывался понимать, о чём она толкует.

Куда собрать? Какие вещи?

Невольно она улыбнулась этой озадаченности, хотя разговор не располагал к веселью.

Вещи в дорогу. Тёплые вещи, например. Я же не фейри, я замёрзну в лесу зимой. И, кроме того, ты ведь не ждёшь, что я подберу юбки и пущусь за тобой вприпрыжку, как графиня за цыганами в балладе!

Он моргнул. Именно этого он и ждал.

Нужно со всеми попрощаться, закончить дела. Приходи за мной завтра утром, ладно? Хотя нет, лучше дождись, покуда я тебя позову.

До завтрашнего утра ещё довольно далеко.

Глубокомысленно заметил он и наклонился поцеловать её. После едва заметного колебания она ему ответила.

Поцелуй затянулся. В лесу было очень тихо, только птицы пересвистывались где-то в ещё наполовину голых ветвях.

Что я получу в подарок за это?

Спросила она, отдышавшись, отряхивая юбку от прилипших травинок.

Он нагнулся, поднял жёлудь с земли и протянул ей.

Агнес рассчитывала на большее, но решила не быть меркантильной. Жёлудь лежал в её старомодном привязном кармане над нижней юбкой, когда она снова оказалась на поле за церковью.

Мгновением спустя на колокольне начал бить колокол.

Миссис Агнес Уильямсон, вдова, сидела на кушетке в гостиной и разбирала шкатулку с рукоделием.

Как и многие дамы своей эпохи и своего класса, миссис Уильямсон посвящала значительную часть дня разнообразным поделкам, более или менее бесполезным, смотря по моде и настроению.

Осмысленные занятия, включая чтение, не поощрялись обществом даже для женщин, не причисленных так или иначе к лику аристократии и пребывавших в скромном чине «домашнего ангела» семейства со средним достатком.

Кушетка миссис Уильямсон была обита голубым штофом, а стены гостиной – оклеены новенькими зелёными обоями.

В окна комнаты светило послеполуденное солнце.

На самом дне шкатулки нашёлся предмет, которому там явно было не место, но хранившийся бережно в течение довольно длительного времени.

Миссис Уильямсон взяла в руки крепенький спелый жёлудь с задорной полосатой шляпкой, и долго разглядывала его, словно убеждая себя в чём-то или на что-то решаясь. Наконец у неё нашлись верные слова.

Он появился мгновенно, свободно проникнув в дом, куда уже однажды получил приглашение, и огляделся с ошарашенным видом. Сначала он явно её не узнал.

Через много лет и ещё больше миль от этой гостиной один джентльмен запишет историю о мальчике, угодившем как-то раз в весьма сходные обстоятельства.

Подарок

Содержание

Глава 1

Глава 2

Комментарии (8)