— Мам, смотри! — Чувствую крепкую хватку, казалось бы, слабой детской руки на собственном запястье. Скашиваю глаза на полного эмоций сына. — Мама, вон там! — Тычет пальцем и подпрыгивает на месте, весело хлопая и смеясь. И я смотрю на то, как парит под облаками красочный воздушный шар, пестрым пятном посреди безоблачной небесной глади медленно пролетает над нашими головами. Обыденно для меня, а для ребенка событие. — Красиво, правда? — снова дергает за руку, а мне лишь остается улыбнуться в ответ.

— Когда-нибудь и ты на таком прокатишься.

— Обещаю, — без раздумий отвечаю и даже не пытаюсь поторопить увлеченного Илью, несмотря на то, что мы собирались быстро перекусить перед его тренировкой. Зачем лишать беззаботное дите мимолетной радости? Ее и без того не шибко много. Потому стою и задумчиво провожаю взглядом все дальше уплывающий от нас разноцветный шар.

— Я есть хочу, — опомнившись, с легкой укоризной ставит меня в известность, словно я насильно приклеила его стопы к асфальту и заставила смотреть в небо. — И у тебя на брюках пятно. — Начинает скрести около моего колена крошечную точку, что сам же и поставил мне не так давно, когда размахивал фломастером, упросив меня купить ему новый набор для рисования и немедленно возжелавший его опробовать.

Вы не подумайте, он не капризный, ничего не требует, истерик не закатывает, и потому я балую его настолько, насколько могу себе позволить, имея не слишком большой доход от занятия домашней выпечкой под заказ. И помощью в организации торжеств дистанционно на пару со старшей сестрой. Лезу из кожи вон, плохо сплю и практически тотально не имею свободного времени, но я не жалуюсь. Подобную жизнь я выбрала сама. И за прошедшие почти шесть лет после развода с Лешей еще ни разу не пожалела.

Мне изначально казалось, что мы с ним спешим. Сомнения, появившиеся в день перед свадьбой, так и не исчезли спустя полтора года брака. Все было неправильно и непоследовательно. Отношения развивались молниеносными скачками. Вот мы еще никто друг для друга, в следующий момент я живу с ним, а спустя несколько месяцев уже свадьба. Не знаю, кто, кому, а главное что пытался доказать. Но ничего хорошего из этого не вышло. Совершенно.

Леша стал чрезмерно требователен и даже деспотичен. Буквально запер меня в квартире, словно птицу в золотой клетке. Каждый чертов месяц напивался, если тест показывал неизменно одну полоску, и однажды, сорвавшись после моих претензий… поднял руку. Что и стало последней каплей. Быть может, я слишком остро отреагировала. Быть может, взыграла гордость в не самый подходящий момент. Или я искала предлог… Но ухватившись за этот скандал, рванула подавать заявление на развод. А он не остановил. Даже более того, через знакомых, вместо трех месяцев… мы прождали всего парочку недель и стали свободными друг от друга людьми.

А дальше как в самой наипротивнейшей мелодраме. Я узнаю спустя почти два месяца, что беременна. И у меня уже шестнадцать недель. А считавшиеся мной критические дни были ничем иным, как угрозой выкидыша. И одному богу известно, почему я не потеряла ребенка.

Обнаружив свое положение, я не побежала рассказывать уже бывшему мужу. Как раз наоборот. Для начала отлежалась чуть больше недели в больнице, где мое состояние улучшили и стабилизировали. После пообщалась по душам с семьей и приняла совместное с сестрой решение продать наше заведение, а в случае удачной сделки — уехать в другой город, чтобы успеть обустроить все к рождению малыша.

И у меня, надо сказать, все получилось. Не без помощи. Но получилось.

— Мам. — Промаргиваюсь, оказавшись выдернутой из собственных мыслей. Поняв, что стою около входа в пиццерию и крепко сжимаю руку сына. — Пойдем, мы не успеем поесть.

— Да-да, беги, найди нам место, а я сделаю заказ, — бормочу в ответ и, передернув плечами, будто это успокоит боль в позвоночнике, спешу на высоких шпильках к витринам.

Позднее, устроившись на диванчике в центре зала, излюбленном месте Ильи, откидываюсь на спинку и блаженно выдыхаю. Ноги гудят после долгой прогулки по городу. Тело словно в тисках, и каждый вдох отдается тупой ноющей болью в спине. Делаю круговое движение головой, чувствуя легкое головокружение, и снова промаргиваюсь, когда тонкая прядь волос путается в длинных ресницах и щекочет лицо. Сдуваю ее недовольно, чем вызываю смех у сидящего напротив сына. Даже не пытаюсь сдержать ответные эмоции, широко улыбнувшись и специально повторив еще раз для него эту нелепость. Который год кряду удивляясь его схожести с отцом. Лучащимся карими глазами и правильным чертами лица. Белозубой улыбкой, беззаботной и воистину самой потрясающей из увиденных мной за тридцать два года жизни.

Я не сумела его забыть. Не встретила до сих пор мужчину, что украл бы мое сердце, а быть может, просто не захотела расставаться окончательно со своими пусть и притупившимися, но чувствами. А может, Илья слишком на него похож, чтобы я смогла забыться. Не знаю даже, какой из вариантов стопроцентно верный.

— Мам, — слишком серьезно зовет меня сын, опять вырывая из мыслей. Что же такое-то? У меня словно день воспоминаний случился, и что так разворотило мне все внутри — остается загадкой. Но собственное состояние начинает, слабо говоря, напрягать. А когда я поднимаю глаза на Илью, который сразу удивленно и опасливо таращится перед собой, а после начинает хмуриться, не сразу понимаю причину подобного несвойственного ему поведения. Но скосив взгляд, каменею на месте.

В это сложно поверить. Подобное разве что в чертовых сопливых фильмах случается или в мыльных сериальчиках в несколько тысяч серий, но в жизни? И я не знаю: это стечение обстоятельств, судьба или чья-то подстава, но напротив моего ребенка, глядя на того с неподдельным, плохо скрываемым шоком стоит Леша. Не заметить их похожесть невозможно. Даже слепой спокойно скажет, что они одной крови без всяких тестов ДНК. Тут только дурак может не понять, откуда ноги растут. А Леша не дурак, увы.

— Мам, — повторяет еще серьезнее Илья, а мне нечего ответить. Я потеряла дар речи, и язык, кажется, распух во рту, заполнив собой все пространство. Глаза режет, будто мне песка в лицо сыпанули, но я боюсь моргать. Или не могу. А может, вообще на мгновение забыла, как это делается, от наступившего шока. Как последняя дура, откровенно тупая причем, смотрю на поворачивающееся в мою сторону лицо бывшего мужа и шумно сглатываю. Леша же не торопится что-либо говорить. Сверлит взглядом меня, после скашивает глаза на сына… и так по кругу. Считает себя хозяином положения и явно ждет объяснений, даже не так… не ждет, а требует всем своим видом.

— Мам, — нервно дергает меня за руку Илья. Ребенок зол, ничего не понимает до конца, но то, что в его смышленую головку пришло подозрение, что что-то здесь нечисто — очевидно.

— Милый, сходи, вымой руки, скоро принесут твою пиццу, хорошо? — Стараюсь придать твердость голосу. Откровенно избавляюсь от сына на несколько минут, чтобы суметь хоть что-то сказать все еще стоящему над душой Леше.

— Я мороженое хочу, — недобро исподлобья стрельнув глазами в сторону отца, произносит. И понимает, что именно сейчас я не откажу. Видит подходящий момент для давления. Умный ребенок. Чертовски умный, и я бы возмутилась в другое время, но сейчас просто лезу за немногочисленными купюрами в кошелек и быстро отдаю. Провожая взглядом его удаляющуюся спину.

— Лина, — такой до боли знакомый, еще более глубокий и, кажется, как дорогое вино, лишь приобретший за годы выдержки новые вкусовые оттенки, потрясающий голос выбивает у меня из груди весь оставшийся воздух. За что? Вот просто за что мне это все? Жили мы себе и жили. Нет же, судьба решила пошутить. Разбить стекло моей реальности на осколки и раскрыть мою личную тайну последнему из людей, которых я бы хотела поставить в известность. За что, боже…

— Я ведь все правильно понял? — Впервые, пожалуй, за все время нашего знакомства с разговором напирает он, став его инициатором, а я как изваяние молчу. Ну а что я должна ответить? Удивиться, что он узнал меня? Или что увидел в нашем сыне себя?

Так вот, ни хрена удивительного. Я не изменилась совершенно за прошедшие почти шесть лет. Разве что внутри, но мы сейчас обсуждаем вопрос внешности. Да и он такой же, как и был, будто прошло всего пару месяцев с момента нашего разрыва.

— Почему? — прищурившись, спрашивает, пытаясь в который раз выбить из меня хоть слово в ответ.

А я лишь пожимаю плечами. Что значит почему? Почему не сказала о сыне? А смысл? Мы закончили на весьма плохой ноте, и бежать к нему с известием о беременности было бы жалко и глупо. Выглядело бы как попытка все вернуть. Как попытка дать нам шанс. А у меня четко выстроились иные приоритеты с первой же минуты после известия. И Леше места там не оказалось. Совсем.

— Ты не имела права скрывать от меня сына. Не имела, черт тебя дери, права. — Слишком редко я видела его по-настоящему взбешенным. Слишком редко он показывал неподдельные, сильные эмоции. Слишком редко. И вот я убеждаюсь в том, что да, он может. Оказывается, способен быть не просто красивой статуей, изредка меняющей выражение лица.

Молчу. Все еще или вопреки всему, но молчу. Смотрю, как к столу подходит официантка и ставит на подносе пиццу. Как разливает, ошибочно решив, что мы все вместе, в три разных стакана прохладный виноградный сок. Расставляет три чистые тарелки с приборами. Вежливо улыбается и удаляется. А я на грани истерики.

Это не может быть правдой. Все происходящее сейчас — вероятно, дурной сон, в котором я застряла, уснув на кухне во время ожидания, когда будет готов миллионный за эти годы корж для торта. Или же я просто прикорнула в машине, пока Илья на тренировке по волейболу.

Такое не должно случиться со мной в реальной жизни. Кто бы там ни был сверху, он не допустит такого издевательства. Правда ведь? Я столько лет выстраивала вокруг себя стену покоя и одиночества. Столько гребаных лет наращивала крепкую прочную броню на разбитом сердце. Долго работала над собой, буквально лепила нового человека. С другими ценностями и целями. Новыми взглядами. Взращивала ответственность. Я смогла переродиться. А тут такое. Шутка. Это может быть просто долбаной шуткой. Это обязано быть просто долбаной шуткой. Только долбаной шуткой. Никак иначе. Я отказываюсь принимать происходящее за реальность. Невозможно. Абсурдно. Нереально.

— Лина, если ты не хочешь, чтобы я начал искать ответы у ребенка, самое время открыть рот.

Угроза. Отрезвляющая. Быстро нахожу глазами сына и понимаю, что время у нас на разговор — это три человека в очереди. Слишком мало, чтобы успеть попытаться замять ситуацию, слишком много наедине со своим призраком прошлого, который взглядом уже распилил меня как минимум напополам.

— Мне нечего тебе сказать, Леша, — выходит куда более нервно, чем хотелось бы. Испуг и шок скрыть не удается. Совершенно. А смотреть на него — худшая из пыток, которую я по максимуму избегаю.

Он уже было открывает рот, но звонящий телефон отвлекает. И я замечаю кольцо на его безымянном пальце. Слышу женский голос в трубке, пусть и не разбираю слов. Чувствую отголоски эмоций где-то на дне замерзшей души. Не люблю его. Не хочу. Не ревную. Но и безразличной до конца быть не могу. Много лет прошло. Слишком много. И все давно убито, похоронено и упущено, но…

Напротив меня усаживается вернувшийся Илья, успевший по пути от кассы закинуть в рот ложку с мороженым, обильно политым его любимым вишневым сиропом и шоколадкой крошкой. Отругать бы, но ситуация аховая. Не до мороженого, мягко говоря.

Ребенок счастлив, что его снова балуют, но переведя глаза на все еще беседующего Лешу, сводит беспокойно брови и отвлекает себя едой. Что он подумал? Что могло прийти ему в голову? Догадается ли пятилетний ребенок, что напротив сидит родной отец?

— Ма, хочешь? — протягивает ложечку с лакомством и не доносит до меня, уронив содержимое на пол.

— Сначала пицца, Ильюш, а потом сладкое, — не став зацикливаться на его промахе, с легкой улыбкой говорю, решив сделать вид, что нас только двое. Выразительно смотрю, показывая, что сейчас не самый лучший момент спорить со мной. И он подчиняется. Вгрызается в кусок и делает вид, что безраздельно занят именно этим процессом и ничем иначе. Весьма убедительно. И если бы я не знала своего ребенка очень хорошо, то не заметила бы легкой нервозности и явно не отпускающей неловкости.

В молчании проходят пять минут. Леша задумчиво крутит в руке мобильный, наблюдает за нами обоими. Хмурится. Как-то растерянно рассматривает сына, очень внимательно, сканирующе. Даже не скрывает своего интереса, скосив глаза на мои руки, вероятно, в поиске обручального кольца. Но не находит его, что никак не отражается на его лице. Сам-то молодец, жениться успел. Недолго горевал.

И какая-то давно забытая злость всплывает. Глубокая, вроде давно закопанная обида. А как оказалось, она с легкостью на поверхность взбирается. Стоило лишь ее первопричине явиться воочию. Вы меня, конечно, извините, но происходящее сейчас и в душе, и вокруг я могу характеризовать лишь одним абсолютно лишенным цензуры словом — пиздец. И по крупицам разбирать каждый оттенок бушующих эмоций — то еще дельце.

Кусок в горло не лезет, хотя желудок протестующе ноет. Но пицца в конечном счете съедена единолично ребенком. На радость ему. Обычно я не разрешаю столько в себя впихивать перед тренировкой. Мороженое после обильного обеда он ест уже менее охотно, размазывая по пиале. Лениво и без особого энтузиазма, попросту растягивая время.

— Хочешь домой? — делаю попытку заговорить с сыном. Выглядит он совсем не желающим отправляться в кружок. И насиловать его я никогда не стану. Увлечение должно приносить удовольствие, а не становиться работой.

— Нет, я обещал тренеру, — твердо говорит, садится ровнее и, отставив чашку, упирается в меня взглядом. Хороший и послушный мальчик. Мой самый-самый любимый, самый дорогой и драгоценный малыш. Вызывает своим поведением мягкую улыбку. Глаза малость пощипывает, как и у всех матерей, смотрящих с любовью на собственное чадо. А Леша все еще наблюдает за этим. Как-то болезненно даже. Или мне просто кажется, и я хочу увидеть то, чего нет.

— Тогда пойдем, — киваю и встаю со своего места. Ноги протестующе отзываются покалыванием в полуонемевших пальцах. Поясница простреливает до самых лопаток острой болью, и я поджимаю губы, на пару секунд прикрыв глаза. Илья, посматривая по сторонам, ждет, прекрасно зная о моих проблемах со здоровьем. Бывший же муженек явно не совсем понимает, что происходит, а я делаю вид, что того попросту рядом нет. Незнакомый человек. Случайный прохожий. Да кто угодно… только бы не вести диалог и отвязаться от него поскорее.

Такой вот компанией в гнетущем молчании и явном неодобрении на лице сына мы идем к его школе искусств. Провожаю до входа, целую в лоб, обещаю через два часа быть тут как штык.

Обычно в это время я мчусь домой, успеваю за отведенный срок приготовить ужин и разобраться с частью заказов. Но сейчас растерянно замираю, чувствую взгляд, прожигающий мне затылок. Не убежать. Никуда не скрыться и найти предлог, чтобы улизнуть, явно не выйдет. Я не трусиха. И не боюсь происходящего, правда. Это расстраивает и шокирует, но страха как такового нет, лишь непонимание, как действовать, как выкрутиться из навалившегося внезапно дерьма.

— Мне нужно приготовить моему сыну ужин, — четко выделяю МОЕМУ и намекаю, что не хочу продолжения недодиалога. — Потому, если ты не против, я пошла домой, иначе ни черта не успею, и ты будешь виноват в том, что он останется голодным.

Недовольно цокает. Причина его покинуть более чем веская. Напрашиваться к нам домой — явно не на руку, хотя… смотря какие цели он преследует.

— Запиши мой номер, завтра созвонимся и встретимся. Днем. — Кивает чему-то своему. И смотрит выжидающе.

— Завтра определенно точно нет.

— Я могу узнать причину? — приподнимает бровь. На удивление не настолько сдержанный, как я привыкла.

— У моего ребенка завтра день рождения.

— У нашего, — зло поправляет, а я фыркаю, но не отрицаю. — Если не завтра, тогда сейчас.

— Мой… наш сын останется голодным, — напоминаю.

— Можем зайти в любой ресторан по пути к вашему дому, и я собственнолично куплю вам еды, — мстительно и твердо парирует.

Крыть нечем. Предлогов больше нет. И чувство вины понемногу просыпается. Не перед ним. А перед Ильей. Малыш рос без отца, и нам периодами было очень сложно. На вопросы, которые он задал всего пару раз: кто мой папа, где он, — ответа не получал. Я просто трусливо молчала, пряча глаза. И вот… проблема может решиться, наконец. Однако я боюсь того, что эта правда, в самом ее неприглядном виде, может что-то разрушить в хрупком мире ребенка. Я не хочу нанести ему травму. И больше всего на свете не могу себе позволить испортить наши отношения. Надорвать крепкую и безумно прочную связь, что образовалась между нами с самого дня его рождения.

— Лина, без ответов я не уйду. Не заставляй меня тащить тебя по судам, хорошим это не закончится ни для кого из нас. Ты не глупая и сама понимаешь, что я отсужу себе часть опеки. И ты не сможешь никак противостоять этому.

Каждое его слово заставляет хмуриться все сильнее. Хочется спросить, а нахрена тебе это? Иди и живи своей счастливой жизнью, забыв о нас, как о страшном сне. Но я проглатываю почти сорвавшиеся слова.

— Что ты хочешь услышать?

— Почему ты не поставила меня в известность о своей беременности?

— Это ничего не меняет. — Качаю головой. — Мы уже были в разводе, когда я узнала, и мчаться к тебе на всех парах было последним, чего я желала. Тем более что не все было безоблачно в тот период. Лишние проблемы и переживания были ни к чему.

— Ты потому переехала?

— Какое это имеет значение? — Недовольство в моем голосе можно измерять столовыми ложками. — Послушай, лучшим выходом из ситуации будет твой сиюминутный уход, а после полное исчезновение с частичной амнезией. Просто сделай вид, что тебя не было в пиццерии, и живи дальше. Нам ничего от тебя не нужно ни сейчас, ни потом.

— Он мой сын, — упрямство — черта, которая из его характера, пожалуй, даже к пенсии не исчезнет. Это раздражает.

— И что? Леш? Ты жил пять лет без него. И, как я вижу, отлично жил, не горевал и не убивался. Не нужно ничего менять, и я уверяю, что не стоит портить мои отношения с сыном из-за моего укрывательства правды и твои отношения с… — делаю короткую заминку, — женой. Просто живем дальше, как ни в чем не бывало.

— По-твоему, будет лучше, если она наткнется на вас случайно и поймет, кто он? А не понять невозможно; во-первых, она знает, как выглядишь ты, а изменений в твоей внешности попросту нет. Во-вторых, он же похож на меня, как две капли воды. А в-третьих, я не согласен вычеркивать его из своей жизни и не хочу быть для него никем. Я его отец, я хотел от тебя ребенка, я намеренно его делал! И ты не лишишь меня моих же плодов. Не посмеешь.

Вырываю телефон у него из рук. Быстро заношу свой номер в список контактов, подписав «Ангелина». Зачем-то вместо того, чтобы всунуть его в руку, зло просовываю смартфон ему прямо в карман. А после молча цокаю каблуками в сторону дома. Взвинченная, едва сдерживающая истерику и проклинающая все на свете за то, что пошла в долбаную пиццерию.

Почти бегу на пятнадцатисантиметровых шпильках по неровному асфальту подальше от него, сумевшего разбить мое спокойствие в мгновение ока. Разрушить казавшуюся мне каменной стену, будто та из песка. Пять лет упорного труда рухнули за минуты. И он не догоняет. Стоит на том же месте, смотрит неотрывно мне в спину. Даже не оборачиваясь я это знаю. Чувствую! Спустя столько лет. И ощущение, что между лопаток и на затылке уже прожжены дыры. Насквозь. Мог бы — испепелил бы на месте. Уверенный в моей неправоте.

Пугающе. Отвратительно. И горько. Горько от того, что как ни пытайся убежать от прошлого, оно настигает, когда не ждешь, врывается в настоящее, казалось бы, устоявшееся и надежное, и показывает, как все зыбко и непостоянно.

А чувства, увы, не имеют с разумом ничего общего. И как бы я ни занималась самовнушением, как бы ни уверяла себя в обратном, я до сих пор обижена на него. За разрушенное обещание «жить долго и счастливо». За эгоистичное решение завести ребенка, не спрашивая моего согласия, но прекрасно зная, что на аборт я не пойду. За все, что было бы и до, и после.

А в данный момент за чертов выбор, который мне предстоит, а точнее за отсутствие вариантов. За то, что мое будущее снова мутное, и я не представляю, что принесёт мне завтра. Он убил во мне уверенность одним лишь появлением, обернув все с ног на голову.

Зарыться бы, как страус, головой в землю и переждать бурю, но я поднимаюсь на третий этаж. Переодеваюсь и готовлю любимые сыном клецки, стругаю салат из свежих овощей и попутно варю кисель. Успевая отвечать на звонки клиентов и разбить кувшин с водой из-за полученного СМС с незнакомого номера: «Мне нужен номер твоей кредитной карты, за пять лет накопилась приличная сумма алиментов. А также: размер его одежды и обуви, ксерокопия медкарты и свидетельства о рождении, адрес прописки. Справка о твоих доходах. И, собственно, последнее — место, где завтра мой сын будет праздновать свое пятилетие».

Anzholik

Джентльмен в кружеве

Говорят, что там сверху на каждого из нас есть планы. Идеальные или не очень.
Многие считают, что случайности вовсе не случайны. Просто богам становится скучно, и они начинают свою игру.
И не бывает "стечения обстоятельств" — это хорошо продуманная многоходовка прекрасным тактиком. 
Для них наши года — минуты. Мгновенья. 
А чувства как приправа. 

И пусть я собиралась начать сначала. Сбежав от прежней жизни. Там. Сверху. Решили иначе. Придумав сценарий и теперь воплощая его в жизнь.

Ориджиналы

Постскриптум

ru-postskriptum-anzholik-beta-djentlmen-v-krujeve

Всю ночь мне не удается сомкнуть глаз. Во-первых, нужно закончить праздничный торт, пропитать коржи, сделать любимый сыном крем. Во-вторых, я сижу и леплю из мастики многочисленные фигурки. Это все безумно долго и непросто. И закажи мне кто подобное, я бы сто раз подумала, прежде чем согласилась бы. Но Ильюша… ему отказать я не в силах.

Однако как ни печально, не один лишь торт лишил меня отдыха. Все произошедшее накануне упорно насилует мозг. Перед глазами стоит обновленный образ мужчины, которого я любила. Единственный, которого я действительно любила. И это звучит настолько мелодраматично и пафосно, что от собственных мыслей фыркаю… а после не сдерживаю слез, что мелкими дорожками стекают по щекам и подбородку. Окропляют многострадальную фигурку в моей руке.

Как же получилось так, что из успешной красавицы независящей ни от кого, кроме самой себя, имеющей стабильный заработок и семью под боком вкупе с восхищенными взглядами мужской части населения, я превратилась в мать-одиночку с подорванным здоровьем, едва сводящую концы с концами и позабывшую о личной жизни? Довольствующуюся быстрыми перепихами с малознакомыми личностями в лучшем случае разок в пару месяцев, чтобы просто не сдохнуть от перенапряжения. Почему кто-то-там сверху решил, что подобное — мой путь? А главное, есть ли он, тот самый счастливый конец в моей истории? Или мне суждено состариться в скромной однушке. И стать одной из тех позабытых всеми старух, что доживают свои дни в маленькой комнатушке, ожидая редких визитов выросшего ребенка?

Все же истерю. Все же не могу быть равнодушной к его появлению в моей жизни. Снова. И так горько-горько и безумно хочется курить. Давно забытая тяга к никотину вдруг так навязчиво просыпается, что я, одетая лишь в домашние шорты и футболку, которая измазана разноцветной мастикой, в тапочках, выбегаю на улицу к ларьку через дорогу, чтобы купить пачку сигарет.

Заплаканная, растрепанная с нелепым хвостом на макушке, иду обратно, закурив. Глубоко втянувшись до звездочек перед глазами. Слыша смешки со стороны подростков, что собрались у подъезда. Не желающие становиться серьезными после летних каникул… на дворе ведь только наступил сентябрь, погода хорошая и настроя на учебу у них явно нет.

— Смейтесь-смейтесь, — беззлобно ворчу, — когда-нибудь поймете меня, — с ухмылкой поднимаю на них глаза, полупьяная и отвыкшая от табачного дыма. Валетом поднимаюсь по ступеням, дрожащими руками открываю дверь и последующие три часа до пробуждения сына бессовестно курю в форточку и продолжаю лепить праздничный торт.

Днем мне удается вырвать два часа сна, пока Илья находится в саду. И этого безбожно мало. Организм протестует, и физических сил совершенно нет, но я, собрав себя, размазню, в кучу, решаю последние организационные вопросы. Рисую себе «лицо». Чтобы скрыть припухлость глаз и мешки под ними же… делаю довольно броский макияж. Стягиваю тугой зализанный хвост на макушке, от чего глаза становятся совсем кошачьими. А легкая боль в корнях волос, от напряжения и сильной стяжки, действует отрезвляюще, понемногу отгоняя усталость и помогая сконцентрироваться.

Высокие шпильки как визитная карточка. Брючный костюм молочного цвета, сидящий, как перчатка. Под которым бесшовные стринги и… все. Он настолько сильно облегает тело, что не подразумевает под собой наличие нижнего белья. Зачем надела? Быть может, в надежде, что обломится мне после что-нибудь эдакое. Тело давно просит внимания, которым обделено. И пусть детский праздник — не совсем то место, но отчаявшимся матерям-одиночкам выбирать не приходится.

Кто бы мог подумать, что устроить день рождения пятилетнему ребенку обойдется в копеечку. Благо торт я сделала сама, иначе бы вообще осталась с пустым кошельком. И вот сейчас, сидя за накрытым столом, по правую руку от старшей сестры и по левую от сына, я потягиваю сок через трубочку, потому как приехала сюда на машине, а это не подразумевает даже капли алкоголя. Несмотря на то, что мне бы ну очень хотелось.

К слову. Адрес я вчера Леше таки скинула. Долго думала, сомневалась и разбирала свое решение на плюсы и минусы, но посчитала, что будет совсем по-скотски не сделать шаг ему навстречу. Где-то подсознательно скорее, чем осознанно, надеясь, что они с Ильей найдут общий язык когда-нибудь. Ведь я мать, я люблю его, я отдам все, что имею, но отцом стать я не могу.

Однако, даже понимая, что есть вероятность Лешиного прихода, я неслабо удивляюсь, увидев его на пороге заведения. И не в одиночестве. На его руках восседает, словно воздушное безе, маленькая девочка с милыми кудряшками, обрамляющими личико. Копия мамы, которая стоит по левую руку от Леши. И не будь все и без того вопиюще и по-дебильному, я бы была шокирована ее личностью. Но ведь у нас все не как у нормальных людей. И, несмотря на то, что когда-то очень давно, будто в прошлой жизни, я присутствовала на ее свадьбе, где она взяла явно иную фамилию, совсем не схожую с Алексеевой. Теперь Леша ее муж. Муж Лели. Да-да, той самой. Которая не так уж стройна и соблазнительна стала, но явно растеряла не весь лоск. Похожа на располневшую Агилеру после родов. С премилой вроде как мордашкой, но полными, словно сардельки, ногами и отчасти прикольными, но все же огромными сиськами навыкат.

Пока я увлекаюсь рассматриванием новоприбывших, за столом буквально образовывается звенящая тишина. Будто нас накрывает непроницаемым куполом. Леша смотрит на нашего сына. Илья уставился совершенно недружелюбно в ответ. Моя сестра даже снимает очки и теперь маниакально натирает их до блеска, отказываясь верить в то, что это не галлюцинация. И каждый, от мала до велика, сравнивает двух, похожих фактически до мелочей, людей. И ни у кого не стоит вопрос об их очевидном родстве. Только вот озвучить не хватает храбрости.

А Ильюша потерянно переводит на меня взгляд. Явно не понимая, почему второй день кряду видит этого мужчину. Почему тот заявился на его праздник? Почему все молчат и ТАК смотрят? Нижняя губа начинает мелко подрагивать. Ребенок на грани истерики, обиженно насупился.

— Мама, кто этот дядя, и почему он опять к нам подходит?

Я не знаю, как разрешить ситуацию. Я вижу твердость во взгляде Леши. Бескомпромиссность. Понимаю прекрасно, что он все решил за нас. И теперь врывается как ураган в нашу устоявшуюся жизнь. Разрушает идиллию для матери и сына. Вклинивается в эту интимную, близкую связь.

— Тише, родной, ну ты чего, все хорошо, — пытаюсь успокоить ребенка. Прижимаю его к себе, слыша, как он всхлипывает. Сама еле сдерживаю слезы, беспомощно глядя на бывшего мужа. Буквально умоляя исчезнуть, но он лишь подходит ближе. Усаживает на колени успевшей устроиться за столом Оле их дочь. И направляется к нам.

— Мама, кто это, и почему все так смотрят? — Илья шепчет, громко шмыгая носом, наивно хлопает ресницами и ждет ответа, а у меня язык не поворачивается. Придает решимости лишь то, что данную новость именно я должна преподнести сыну. Только я имею на это стопроцентное право, не он.

— Сыночка, маленький мой, это… — тихо говорю, взяв его лицо в руки, затолкав собственные чувства глубоко-глубоко внутрь и сосредоточившись на его ощущениях. Выставив четкие приоритеты. Есть только он и его личная трагедия. На меня наплевать. Сейчас только он важен, маленький человек, который для меня — центр вселенной. — Это твой папа, Ильюш. — Киваю, заставляя верить в свои слова. Понимаю, что делаю, собственными руками руша наш маленький мир и впуская чужого для сына человека. Незнакомого, но вынужденно объявленного родным. Это страшно.

И весь спектр эмоций растекается, будто черная клякса, на светлом лице ребенка. Он хмурится и теперь уже смотрит на севшего рядом с ним на корточки Лешу. Все молчат. Тотально все. Над столом словно собирается грозовая туча. А на меня разом обваливается многотонная усталость, и мне так хочется просто лечь и уснуть, чтобы все само собой разрешилось за это время, потому как внутренних ресурсов попросту нет, и вопрос как с этим бороться — открытый.

— Папа? — как-то неожиданно боязно спрашивает Илья. А меня пугает пропасть, что образовывается во взгляде его отца. Ошарашивает глубина и сила чувств, которые затапливают кажущиеся совсем черными в данный момент глаза.

Но всего пара минут этого немого диалога между ними. И пусть все так неожиданно для нас всех. Но сын признает отца. Быть может, всему виной подобранный момент. И пусть в пять лет еще сложно осмыслить происходящее и вникнуть в самую суть случившегося, но он не настолько глуп, чтобы не понять, что произошло нечто крайне серьезное и судьбоносное. Илья улыбается, а его отец не скрывает облегчения. Они беседуют о чем-то бессмысленном. Все еще с огромной дистанцией. С невидимой стеной, что стоит между ними. Но ребенка легко отвлечь, и уже вскоре шумное веселье начинается за столом. Дети галдят, хомячат вкусности, а я как была в прострации… так и застряла там. Наблюдаю за происходящим, будто робот отвечаю на вопросы сестры, но смотрю не в глаза, а сквозь нее, вижу не четкие картинки, а словно лишь очертания. Я здесь, но потеряна в собственном теле.

— Ильюш, я пойду, поговорю насчет твоего торта, хорошо? Не теряй меня, — поцеловав в щеку сына, громко хрустнув позвонками, иду в поисках персонала. Проклиная высокие шпильки и сильную боль в пояснице. Недосып и ограниченные средства в кошельке. Проклиная чертову пиццерию и нехотя признавая, что возможно, это наилучший для сына исход. Как бы там ни было, но каждому ребенку нужен и отец, и мать в равной степени. Все явно не настолько плохо, как я себе рисую. Для Ильи. Для его будущего. Но для меня — катастрофа глобального масштаба.

Похожая на тень самой себя, наконец нахожу нужных мне людей. Попросив полчаса до выноса торта, просматриваю пропущенные вызовы на телефоне. Забившись в угол между комнатой персонала и выходом в общий зал. Достаю из сумочки блокнот и начинаю подсчитывать, сколько заработаю на заказах, что висят на ближайшую неделю, и хватит ли этого на оплату квартиры и кучи необходимых мелочей. Понимаю, что снова буду вкалывать как ломовая лошадь, дабы выползти из ямы, в которой оказываюсь, благодаря желанию подарить роскошный праздник для ребенка.

Все в привычных серых тонах, неизменных за прошедшие годы. Вроде и не херово настолько, чтобы жаловаться на черную полосу, но как-то белой совсем не видно. Беспросветность моего существования давит, и я с каждым днем все больше думаю, где же он, мой предел. Когда все, что выпало на долю, доломает меня полностью? И быть может, появление Леши является последней каплей? Какой-то чертовой жирной точкой в написанной кем-то главе моей жизни?

Затяжная депрессия — уже давно привычное состояние, и мне явно пора прекратить витать в собственных нерадужных мыслях, ибо я снова пропускаю момент, когда остаюсь не одна в своем углу.

— Все прошло лучше, чем я ожидал.

Почему нельзя просто сию же секунду провалиться под землю? А? Я и без того как оголенный нерв. Дерганая и загнанная по самое не могу, еще и он появляется, словно контрольный в голову. Сидел бы себе за столом, изображая примерного семьянина, и не трогал меня.

— Не тебе ведь потом разгребать последствия, — зло и откровенно устало отвечаю, вытягиваясь во весь рост, перестав подпирать стену. Не смотрю на него. Не хочу. Продолжаю вести подсчеты, вычеркиваю несколько заказов, понимая, что все же переоценила себя и не успею в назначенный срок. Прямо перед ним созваниваюсь и переношу даты, либо вообще отменяю. Бесконечно долго ищу компромиссы и даже делаю скидки, которые не совсем уместны.

Слышу, как официантка говорит, что торт через пять минут будет готов к выносу. Понимаю, что не время сейчас решать проблемы и нужно расслабиться, ведь сынуле сегодня пять лет. Он взрослеет так быстро, что я не поспеваю расти с ним же морально. И надо радоваться или горевать о том, как быстро летит время. А я стою в полумраке, щурюсь и свечу себе мобильником в записную книжку, игнорируя стоящего совсем близко Лешу. Пытаюсь дышать через раз, чтобы чертов запах его парфюма не сумел пробраться мне в легкие. Ни к чему. Вроде и не цепляет он так, как раньше, и не вспыхиваю я от одного лишь взгляда, но воспоминания… они готовы прогрызть себе дорогу из закромов и ворваться вереницей картинок в голову.

— Рано или поздно, но поговорить нам придется — и о многом, — снова делает попытку заговорить. Расставив ноги на ширине плеч и сунув руки в карманы. — Лина, ребенок не виноват в том, что произошло между нами.

— Слушай, ну вот зачем тебе все это? — Даже не пытаюсь скрыть раздражение. — У тебя маленькая дочь. Любимая жена, которую ты знаешь с пеленок. Идиллия прям. Нахрена тебе мы? Ну, потешил ты свое самолюбие, поставил сына в известность. Что теперь? Будешь разрываться на две семьи?

— Я тебе еще раз повторяю: я хотел от тебя ребенка, — с глухим рычанием отвечает, придвигается ближе, подавляет, как и раньше, своей аурой, а мне становится смешно. И горько. Горько и смешно. Влияет ведь на меня. Пусть совсем немного. Каким-то слабым отголоском, однако утверждать, что за прошедшие годы выветрилось до последней крупицей каждое ощущение от его присутствия, я не могу.

— Похоже, только его ты от меня и хотел, — с полубезумным смешком вырывается. Воспоминания все же заполняют, медленно, словно отравляющий газ. Невесомой полупрозрачной дымкой проявляются в голове образы, казалось бы, давно захороненные. — Что же, инкубатор таки дал тебе то, чего ты желал, правда, скрыл. Ну, прости? — полувопросительно выходит. Злость то раздувается, то сдувается, как воздушный шарик, в груди. А немая ярость напротив на мой прямой вызов подогревает суровую решимость оградить себя от его присутствия в наших с сыном жизнях. Свести к минимуму. По праздникам — как максимум из возможного. На большее я не соглашусь.

И как же чертовски вовремя, хоть что-то сегодня так, как нужно, и в подходящий момент… выезжает столик с приборами, тарелками и тортом, который я всю ночь и полдня лепила для ребенка. И я, вцепившись клещом в эту возможность, с улыбкой принимаю эстафету и выкатываю сама его в зал. Потому что хрен его знает, чем бы все обернулось в том темном углу, припоздай они на пару минут. Двигаюсь по помещению, где уже потух свет, а свечки ярко полыхают на огромном ярком торте.

Илья вскакивает со своего места и несется к нам, с таким искренним восторгом осматривая каждую фигурку. Что я перестаю сдерживать эмоции.

— С днем рождения, сыночек, — смахнув все же вырвавшуюся слезу, крепко его обнимаю, а после мы оба счастливые — я наигранно, а ребенок буквально лучась, как лампочка, — задуваем свечи. Ильюша виснет на моей шее, благодарит за торт его мечты. Расцеловывает неуклюже, измазываясь моей помадой. Обещает быть самым лучшим и самым послушным и по-детски так трогательно и мило повторяет, что я самая любимая мамочка на свете. Самая лучшая, и он никогда не бросит меня и не отдаст никому. И будет ходить в кружок и выполнять каждое задание тренера. И упорно готовиться к школе. Все эмоции, на которые способен, выливает в своей пылкой речи, и все настолько неважно становится.

Не важно, что у меня внутри дыра с кулак растягивает свои неровные края, увеличиваясь все больше. Плевать, что я трачу последние запасы на сегодняшнее застолье, и завтра будет допрос с пристрастием от сестры. Потому что она видит, насколько нездоровая атмосфера. Даже глаза, странно сверкающие в полумраке, наблюдающие с нескрываемой болью, не трогают совершенно. Я не хочу его видеть и думать о нем тем более. Сегодня день моего главного в жизни человека, и никакая тварь этого не испортит. Не позволю.

Но я зря понадеялась, что сюрпризы за вечер закончились.

Остается не более часа до нашего ухода из кафе. Пора выплачивать оставшуюся часть за празднество, чем я и занимаюсь, подсчитывая незапланированные траты в виде разбитой посуды или испорченной скатерти. Обсуждаю скидки, пытаюсь максимально выжать выгоду для себя. И тут появляется западло. Уж где-где, а здесь я не хотела видеть рожу Леши совсем.

— Я заплачу, — с видом отца семейства достает бумажник, а меня начинает распирать от вспыхнувшей злости.

— Засунь себе их в задницу, — шиплю, не церемонясь и наплевав на то, что незнакомый человек становится свидетелем нашей стычки. Может, он и хочет показаться благородным и решает проявить участие. Но меня этот шаг так сильно бесит, что я сама не ожидала от себя такого. Вмиг став похлеще дикой кошки, разве что не бросаюсь на него, чтобы расцарапать к чертовой матери надменное лицо.

— Не глупи. Подарок я не покупал как раз с этой целью.

— Подачки свои оставь себе. Нам ничего от тебя не нужно.

— Мы на пару минут, извините, — словно мы семейная пара, решившая выяснить «у кого больше», хватает меня выше локтя и тащит к черному выходу из заведения с явно твердым намерением выяснить отношения здесь и сейчас, но без свидетелей.

— Руки убрал, — пытаюсь вырваться из захвата, при этом необдуманно резко дернувшись, отчего две верхние пуговицы на пиджаке выскальзывают из петель, и грудь почти вываливается наружу. Полностью.

Картина маслом: я, взбешенная, разве что молнии глазами не метаю, он, приросший взглядом к моему «декольте». И напряжение в тысячи вольт, словно по щелчку назревшее. Ситуация из разряда или поубиваем сейчас друг друга или…. Поднеси спичку — и вспыхнет.

Отворачиваюсь, стремительно крутанувшись на каблуках. Поправляю одежду, достаю из кармана пачку сигарет и нервно закуриваю. Прерывать молчание не собираюсь. Сказать мне ему нечего. Деньги я точно не приму. Это так показушно… Будто, заплатив за праздник, он станет отцом года.

Его же явно ничего не останавливает. Ни мой грозный вид. Ни сказанные ранее слова. Достает спокойно деньги, хрустящие, словно только что с печатного станка. И протягивает с невинным видом.

— В задницу, Леш, прямиком в задницу сунь, — выплевываю на его жест. Хочется ударить. Снять туфлю и продырявить ему голову шпилькой. Разом избавившись от проблемы, внезапно возникшей в моей устоявшейся жизни.

Курю. Пытаюсь успокоиться, так как объяснять сыну, почему мать выглядит, как бешеная пантера, никакого желания. Молю господа бога, чтобы все решилось само собой, или чтобы стоящий напротив Леша был просто игрой моего измученного мозга. Но нет же. Совсем не похож на галлюцинацию, и руки горячие, будто температура его тела ближе к сорока градусам.

Смотрю, как он засовывает сложенные купюры мне в вырез пиджака. Чувствую кожей касание его пальцев и неприятное ощущение печатной бумаги, скользнувшей по соску. Хочу возмущаться и орать во всю глотку. Достать деньги и бросить ему в лицо, отхлестав ими его по щекам. Наговорить гадостей, припомнить все, что он сделал мне, и насрать, что прошла долбаная куча лет. Просто хочу и все. Меня рвет изнутри огромный снежный ком гребаных эмоций. Но я курю. Молчу. Закипаю, как чайник на газовой плите. Разве что пар из ушей пока не валит.

— Бросай курить, пассивное курение для ребенка очень опасно.

Фыркаю. Многозначительно приподняв бровь, выкидываю бычок и следом снова подкуриваю, намеренно пустив струю дыма в его сторону. Указывает. Он, мать твою, стоит тут с нравоучительным видом и указывает мне! Да какое он имеет право?!

— У тебя не спросила, — рявкаю вместо того, чтобы нормально ответить, что курю я второй день кряду и по его же вине. После шести лет перерыва. И не закурила бы, если бы не сорвали нервы.

— Почему нельзя просто по-хорошему все решить? Для чего эти показательные выступления в твоем исполнении?

Мистер долбаная невозмутимость. И как я могла прогнуться и буквально растерять всю себя в нем когда-то? Как малолетка влюбиться и поставить единственный приоритет из возможных — его. И точка. Только он, он и он, ничего больше не было важным.

Со стороны тридцатидвухлетней я кажусь себе тупорылой дурой, не видавшей жизни и с полным отсутствием серого вещества. Любовь головного мозга это было, а не настоящие чувства.

— По-хорошему? Это как, а, Леш? Будешь приходить по выходным и складывать с ним конструктор в нашей однокомнатной квартире, пока я умираю возле газовой плиты, выпекая тысячами ебучие коржи для тортов, которые — единственные живые деньги, обеспечивающие пропитание и жилье моему сыну? М-м? Или будешь водить его по зоопаркам и аттракционам по праздникам, впихивая в руки пафосные подарки, делая вид, что у него есть призрачный отец в жизни? Хочешь избавить себя от мук совести или не стать в собственных глазах конченным мудаком, который осознанно откажется от родной крови? — на одном дыхании, приблизившись куда ближе, чем было бы прилично, чеканю ровно в глаза. — Ты ему никто. Чужой человек, который появился сегодня в его жизни и назвался отцом. Мечта всех детей на планете — двое здоровых родителей, только я дарила и дарю ему любовь за двоих эти годы, и в тебе мы не нуждаемся! Проваливай вместе со своими деньгами, наигранными улыбками и нелепыми вопросами, будто ты никогда в жизни не общался с существом младше десяти лет! Проваливай, черт бы тебя побрал, долбаный урод, нахрена ты вообще появился? Какого члена ты делаешь в этом городе, где тебя не должно быть в помине?! Ты же ломаешь все, что я строила годами. Поимей ты хоть крупицу совести и просто уберись подальше со своим идеальным семейством. — Как же я зла. Понимаю, что сигарета за время моей пламенной речи истлела. Выбрасываю подгорающий фильтр и снова закуриваю. Хотя от горечи уже подташнивает. Не даю даже слова вставить, не вглядываюсь в его лицо, просто ору, будто сквозь него. Как в стену. — Проваливай. Просто, блять, проваливай. Не порти жизнь ни мне, ни Илье. Я выстрадала его. Он мой. Смысл. Жизнь. И единственный человек, достойный искренней от всего сердца любви. Я не отдам его тебе. Я не позволю подвинуть меня.

— Ангелина, успокойся, вас слышно в кафе. Илья успел заметить твое отсутствие, и он явно объелся и хочет спать, — голос сестры выдергивает обратно в реальность. Меня выключает так же внезапно, как я вспыхнула недавно. Будто отключили питание, выдернув шнур из розетки. — Ты же не курила, — удивленно приподнимает бровь, поправляет очки и забирает сигарету из моих рук. — И начинать точно не стоит, — покачивает осуждающе головой. — Пойдем, — берет меня за руку, а я чувствую, какие горячие ее пальцы, а мои будто заледенели, хотя на улице тепло, даже жарковато. — А тебе, Алексей, я советую забрать жену с ребенком и покинуть наш праздник. Достаточно уже случившегося. Неправильно ты все сделал, даже если хотел как лучше.

По пути обратно мы натыкаемся на Лелю, на руках которой крутится беспокойно дочь. Ее взгляд, если бы мог, убил бы меня на месте, но мне так все равно. Запал иссяк. Деньги все еще натирают грудь, а нервы расшатаны, как старые доски в разваливающемся заборе. И делать вид, что все в порядке, безумно сложно. Еще сложнее врать и притворяться перед сыном.

И если вы думаете, что после моего представления он уходит, то ошибаетесь. Картинно и безумно долго по моим меркам он прощается с Ильей. Обещает в ближайшие дни встретиться и провести вместе время. Улыбается тепло-тепло, что кажется в крайней степени наигранно. И мой ребенок хмурится. Серьезно смотрит совсем не взглядом пятилетнего. Кивком соглашается встретиться. Не говорит и пары слов, но внимательно и сосредоточено слушает, а после просто убегает ко мне и, крепко обняв, просит ехать домой.

И я безумно рада, что день подошел к концу.

Выдыхаю спокойно, лишь когда слышу мерное дыхание сына, уснувшего, едва голова коснулась подушки. И наплевав на то, что к завтрашнему вечеру у меня должен быть готов заказ, позволяю себе несколько часов сна.

Я слишком вымотана морально и физически. Я заслужила.

После вчерашнего устала не только я. Ребенок даже после продолжительного сна выглядит вымотанным и предпочитает отлеживаться в кровати за просмотром мультиков. А к вечеру, после того как я, наконец доделав долбаный торт, отдаю его заказчику, у Ильи поднимается температура. Где он вчера умудрился простудиться — интересный вопрос, ибо при мне он не пил ничего холодного и не выскакивал вспотевшим на улицу. Однако, как бы сильно меня текущее положение вещей ни расстраивало, исправить что-либо нытьем я не смогу. Потому отпаиваю сына горячим чаем и откармливаю вкусняшками. Уставшая и в привычном уже пессимистичном настроении передвигаюсь по кухне, подготавливая к завтрашнему дню различные крема. Слава богу, Леша сегодня не пытается взорвать мой телефон и не подает признаков жизни, иначе я бы продолжила вчерашний скандал с радостью. И надо бы радоваться его молчанию, а у меня все мысли так и крутятся вокруг да около. Это бесит. Бесит, что думаю. Что жду непонятно чего, злюсь и вспоминаю… вспоминаю и вспоминаю. С упорством насилуя собственный мозг.

Потому, когда ближе к полуночи появляется младший из Алексеевых, именно на него выливается весь накопившийся за день поток недовольства.

— Я не могу разговаривать, Илья уже спит, — шепчу в трубку, когда телефон оживает.

— Ясно, понятно, я около подъезда, выползай.

И хочется шикнуть или рявкнуть, но я натягиваю более-менее приличную футболку, хватаю ключи и сигареты и вываливаюсь к нему на улицу.

— И тебе привет, мегера, — посмеивается, когда я психованно плюхаюсь на лавочку и закуриваю. — Ого, что-то новенькое, ты снова решила убиваться никотином?

— Я вот думаю, — начинаю свой наезд, но меня прерывают.

— Не смешно, Кир, — рявкаю в ответ. — Так вот, я думаю… задушить тебя на месте или для приличия расспросить?

— За что душить или о чем расспросить? Я же говорил, что не смогу прийти на праздник мелкого.

— Придуриваешься или и правда не понимаешь? — приподнимаю бровь, давясь горьким дымом, а у того такое искреннее недоумение, что я начинаю сомневаться в своих подозрениях.

— Что-то случилось? — осторожность в вопросе наталкивает на определенные мысли. То ли причастен и виноват, потому как шелковый. То ли, наоборот, ни сном ни духом о том, какая ересь творится вокруг последние два дня.

— Случилось, — киваю, шумно выдохнув. — Еще как случилось. Западло объявилось в лице твоего старшего брата.

Шок, отразившийся на лице Кирилла, вызывает полуистерический смех. Хотя… Врать он всегда умел красиво и реалистично.

— Твоих рук дело? Так повыдергиваю их за ненадобностью, чтобы неповадно было. Мы же договаривались с тобой.

— Лина, ты ебнулась, Господи Иисусе? Мне-то зачем ему говорить о вас с Ильей? Я с ним последние годы общаюсь только по праздникам и то сквозь зубы. И мне, мягко говоря, невыгодно это делать. Он свой шанс просрал, а я уже который год добиваюсь твоего расположения. Что, на минуточку, совсем непросто, и усложнять себе задачу? Я что, на самоубийцу или мазохиста похож?

— Он твой брат и разжалобить тебя, когда ты ужравшийся в говно, как два пальца обоссать.

— А я ведь обижусь. — Не действует его угроза вообще никак на меня. То ли я слишком устала, то ли уверена в том, что даже если я обвиню его во всех смертных грехах — он не обидится. Ведь, несмотря ни на что, рядом все эти годы. В тени, не подходя ближе, чем я подпускаю, но рядом.

— Тогда объясни мне, какого черта он делает в этом городе? Как он умудрился меня найти?

— Я так понимаю, то, что он женат на Оле и у них дочь, для тебя не новость?

— Уже нет. Но ты мог рассказать, — укоризненно смотрю, чуть покачав головой, и начинаю выковыривать остатки крема из-под ногтей.

— Ты запретила даже имя его упоминать при тебе и мелком. И в городе они потому, что тут, собственно, у Оли квартира есть, осталась от бабки. Да и у Лехи, судя по тому, что я слышал, с бизнесом были какие-то неполадки, вот он и продал салон, когда появилась возможность. Ну и нашел тут работу. Ничего криминального. Сущее совпадение.

— Верится с трудом, будто ему кто-то наводку дал. Хотя выглядел он ошарашенным едва ли не больше, чем я. Теперь же возомнил себя папашей и требует кучу информации и собственного участия в наших с сыном жизнях. Чему я категорически против. Потому что понимаю, какое дерьмо будет происходить, ведь он женат и у самого маленький ребенок. Начнется Лелина ревность, Леша будет туда-сюда метаться, и по итогу ничем хорошим это не закончится, а я желаю оградить Илью от подобного по максимуму. Лучше быть вообще без отца, чем вот так…

— Ты не послушала меня тогда, вряд ли услышишь сейчас. Решай сама, это твой сын и твоя жизнь, я пасс.

— Пасс он… У меня голова пухнет вторые сутки, я ни спать, ни жрать неспособна. Еще и дите простыло, напичкала его лекарствами и уложила. В кошельке черная дыра, и уработалась я смертельно. Забыла, когда отдыхала нормально. Сестра еще ноет, что ей с мужем нужно уехать на пару недель к его родственникам на Украину. А я без нее совсем загнусь. Ты же не посидишь с Ильей. У тебя же на детей аллергия, — фыркаю, толкнув его плечом. Настроение чуток лучше, выговориться очень хотелось. Особенно тому, кто знает нашу историю от начала и до конца.

— У него же теперь есть папа, вот пусть выполняет свои отцовские обязанности.

— Боюсь, его предел — это запихивать деньги мне между сисек. И слать СМС-ки с требованиями.

— Ну, он за два дня явно продвинулся дальше, чем я за шесть лет, — начинает откровенно ржать, а я просто устало закатываю глаза.

— Мне порой кажется, что проще раздвинуть перед тобой ноги разок и ты, наконец, угомонишься, а потом я вспоминаю, что ты та еще сволочь и приползешь за добавкой, и вырвешь мне все оставшиеся нервы. Вот и сиди на дистанции. Наблюдай за племянником. И найди себе уже бабу, а. Последние три были на удивление неплохими. Хотя, может, я их путаю с четырьмя до них? Я тебя, конечно, люблю, — начинаю запевать старую песню, а тот ушки на макушке, — не в том самом смысле, ты и без того все знаешь, но… я тебя люблю, однако, как бы это грубо ни звучало, но твой хуй как общественная лавка стал.

— О мой бог, это что? Ревность? Лина? Ревность? Валокордина мне! Срочно!

— Хреновый ты клоун, то переигрываешь, то не доигрываешь, завязывай.

— Что ты делать-то собралась? — вот что в нем мне нравится, вот что я ценю по-настоящему — его способность мгновенно переключаться и становиться серьезным. Похоже, какое бы дерьмо меня ни коснулось, он не сбежит, поджав хвост. А такого рода поддержка бесценна.

— Я не знаю. С материальной точки зрения, если я позволю ему, то станет проще. Я смогу отчасти разгрузить себя и начать приводить в порядок некоторые весьма запущенные вещи.

— Например, твоя чертова спина.

— Например, моя чертова спина, — киваю. — Плюс, возможно, смогу хотя бы немного устаканить свою личную жизнь, а точнее, ее полное отсутствие.

— А я тебе говорил, что как минимум двух проблем я могу тебя лишить, — хмыкает с улыбкой, а я уже знаю, что он скажет. — Деньги и секс — вообще не проблема, если ты мне позволишь. Но… — поднимает руки, сдаваясь. — Все как обычно.

— Ой, ну только вот твоего нытья для полноты картины мне и не хватает, а. Заело, что ли? У тебя вон Маш, Даш, Саш пачками каждый месяц, а ты все на меня залезть хочешь. Не моногамный ты. Брось гиблую идею.

— Много ты знаешь, Лин… — недовольно отворачивается, а я знаю, что давлю на слабое. Любит. Вижу, что любит. Давно и болезненно. Цепляется, как за соломинку, будто, если отвергну во всех планах, то все — конец. И временами мысль о том, что, может, и надо бы сдаться, посещает мою голову. Только следом приходит еще одна. Это же младший брат отца моего ребенка. Это дядя моего Ильюши. Это гребаное извращение. И я закапываю всплывшую мысль поглубже.

— Твой брат настолько урод, чтобы тащить меня в суд, если я буду против его встреч с ребенком?

— Кто его знает, — задумчиво приходит в ответ. — Моментами он тошнотворно правильный. Может посчитать, что это его миссия — участвовать в жизни сына. И тогда его хер остановишь, как бульдозер, будет вперед ломиться. И тогда и суды, и прочее дерьмо повалит. А это затратно. По деньгам, времени и нервам в том числе.

— Я трудностей не боюсь, для меня главное, что будет лучше для ребенка.

— Ну, так спроси его. В чем проблема? Если хочет видеть незнакомого дядьку, что назвался папой, то пусть. А если ему насрать, то так и скажи Лехе, что просрано все — отвали.

— Сомневаюсь, что он так быстро сдастся. — Потягиваюсь всем телом, встав с лавки. Поморщившись от боли в конечностях. — Ладно, пойду, проверю, как там Илья. Надеюсь, это у него стрессовое, и завтра будет как огурчик.

— Пацан здоровый как бык и не болел у тебя толком за пять лет, разве что ветрянку в садике подхватил.

— Надо же, про ветрянку помнишь, — язвлю, а после, показав язык, спешно уворачиваюсь от его рук, что пытаются сдавить в объятиях, и убегаю в подъезд.

— Зараза! — слышу вскрик и тихий смех. Но не нагоняет, отпускает, а я, сбавив скорость, тихо скребусь к себе в квартиру.

Илья спит, вроде, не такой уж и горячий. Настроив будильник, собираюсь умыться и лечь спать. Замечаю, что телефон беззвучно моргает. А на дисплее сообщение: «Завтра после работы хочу заехать к сыну. Напиши адрес». Вот так просто, а настроение сразу же портится окончательно. Ни тебе «как дела», ни «привет»… а сразу к делу. Вроде и хорошо, что все так по-деловому и без лишних слов. Но отчего-то жутко неприятно. И бесит. Причем даже не знаю, что больше. То ли то, что так сухо, то ли то, что вообще написал.

И признаться честно, я жду его приезда. Третий день кряду жду. Возможно, это лишь банальный интерес, что же он предпримет. Любопытство, каким образом тот попытается наладить контакт с сыном. Искоса посматриваю на телефон каждый вечер. Но он молчит до сих пор. И вот я, разуверившись в Лешиной отцовской искренности, отчасти разочаровавшись, что порыв его так быстро иссяк, а может, его и вовсе не было, просто пафосный выброс с оплатой вечера и громкими словами, пытаюсь принять тот факт, что так, наверное, даже лучше. И все разрешилось само собой. Стоило ли переживать?..

Илья тоже молчит, вопросов не задает, а я не навязываю ему тему об отце. И пусть вслух ничего не озвучивается и ребенок спокоен, но выглядит, однако, чуток задумчивее обычного, все еще не до конца выздоровевший, потому отсиживающийся дома. Вместо того чтобы развлекаться в садике.

Все возвращается в прежнюю колею. Сестра таки свалила, и теперь мне даже на час не вырваться из дому. Сижу привязанная к квартире. Почти откровенно блюющая на долбаные торты, кексы и прочую выпечку.

И вот он, очередной вечер за просмотром какой-то диснеевской сказки. Чтение заученных почти наизусть увлекательных детских историй и полудрем. Довольная, что смогу, наконец, выспаться, закручиваю нас с Ильюшей в кокон из пледов и готовлюсь ко сну.

По закону подлости, именно когда я засыпаю, телефон начинает вибрировать около уха. Благо беззвучный режим, иначе бы ребенок мигом проснулся, а это чревато долгими убаюкиваниями и уговорами.

Осторожно выпутавшись и посекундно зевая, крадусь на кухню. Всматриваюсь сонными глазами, кому я там понадобилась так поздно, и, к моему превеликому удивлению, на экране телефона высвечивается тот самый номер. Поднимаю трубку, тихо шикнув, что время позднее. Только меня перебивают.

Мило. Зачем здороваться? Правильно, на хер приличия. Я же инкубатор, а не человек.

— Спит, — бросаю трубку. Могла бы рявкнуть в голос — рявкнула бы. Но звукоизоляция в старом доме хуже некуда. Остается довольствоваться своей выходкой. Расчесываю волосы пальцами, тру глаза и слышу, что телефон снова ожил.

— Что? — не понимаю, для чего он перезванивает.

— Не люблю, когда таким образом заканчивается разговор. — Дежавю. Я будто мгновенно переношусь на долбаную кучу лет назад, когда между нами еще ничего толком не было. Только недопонимание и несколько встреч. — Выйди, поговорим, я у подъезда.

Открываю рот, потому как надо бы что-то ответить, но видимо, я надолго выпадаю в осадок, так как вызов уже скинут, а я все стою с телефоном, приклеенным к уху. Дебилизм. Осматриваю себя в зеркало. Лохматая, помятая, в длинной растянутой майке. И вот такой мне надо предстать перед выглядящим всегда, словно сошел с обложки, мужиком?

Натягиваю попавшиеся под руку джинсы, какой-то спортивный топ и вязаный кардиган, расчесываюсь наспех и, умывшись холодной водой, выскакиваю на улицу. Пока спускаюсь с третьего этажа, чувствую, как начинаю нервничать. И не скрываю выдоха облегчения, когда нащупываю сигареты в кармане. Догадалась взять таки. Умница. Еще не до конца, значит, мозги расплавились.

Фонари не горят. Привычное дело для нашего района. На часах уже полночь, и осень начинает качать права, скачкообразно снижая температуру. Возле подъезда стоит нехилый внедорожник, и что-то мне подсказывает, что это ко мне.

— Залезай, — слышу из открытого окошка и с минуту туплю, глядя на сигарету в руке. Наглеть и курить внутри машины или выкинуть и как примерная девочка сесть? Черта с два.

Постскриптум

Содержание

1.

2.

3.

4.

5.

6.

7.

8.

9.

10.

11.

12.

13.

14.

15.

16.

17.

18.

19.

20.

21.

22.

23.

24.

25.

Комментарии (0)