Она находит его в одном из грязных кабаков столицы, тянет на улицу, в прохладу ночи. Эйгон ей подчиняется по привычке — он слишком давно позволил себе быть слабым (быть сильным никогда не выходит) — и когда она толкает его к стене, только стонет, чувствуя, как затылок соприкасается с холодной поверхностью.

— Соскучилась по мне? — спрашивает Эйгон с иронией в голосе и сам смеется от нелепости вопроса.

Его ищут только когда он резко оказывается кому-то нужен: сердобольной матери, вспомнившей о своем пропащем сыне, дедушке, нуждающемся в истинном наследнике Таргариенов (как говорит он сам однажды, прежде чем отобрать выпивку и ударить внука по лицу), даже Хелейне, которой взбредает иногда в голову, что их детям нужен отец.

— Век бы тебя не видела, — бросает, точно ударом меча в сердце, — выглядишь жалко.

Эйгон стекает по стене подобно каплям воды, равнодушно валится на грязь, подтягивает колени к груди и на секунду прикрывает глаза. Ночная прохлада прокрадывается под ворот тряпья, что он носит, проявляется мурашками по спине, несмотря на драконью кровь, но это не вызывает раздражение, а вот ее слова — ранят, как росчерком лезвия кинжала по нежной коже запястий, до метафорических ран и такой же метафорической темно-багровой крови.

Эйгон открывает глаза и наталкивается на ее внимательный взгляд. Даже в ночном полумраке он четко видит каждую черточку ее лица, каждое несовершенство и совершенство тоже, и против воли, так знакомо и болезненно-привычно его бросает в сладостную дрожь. Как тогда, впервые, когда она победила его в поединке и уложила на лопатки, а затем рассмеялась. Эйгон лежал на земле и смотрел на нее: взмокшую, счастливую, с триумфом в глазах.

«Богиня, — подумал он тогда, — валирийская воительница, ожившая Висенья Таргариен».

Как жаль, что он никогда не чувствовал себя Эйгоном Завоевателем.

И даже сейчас она выглядит излишне привлекательно и в неброских темных одеждах, и с капюшоном на голове, так, что тело, не насытившееся за ночь, отзывается с предвкушением.

— Кто вспомнил обо мне в этот раз? — хрипло спрашивает Эйгон.

Ее губы растягиваются в презрительной улыбке, точно она подтверждает его безрадостную догадку или чувствует превосходство над жалким братом, не способным сейчас даже подняться без помощи.

— Матушка давно тебя не видела.

Эйгон усмехается, услышав эти слова. Матушка… он не хочет идти во дворец и видеть в ее глазах разочарование, застывшее там густым туманом с его рождения. Не идеальный, не соответствующий — читается в ее взгляде каждый раз.

Эйгон лучше останется здесь и будет прожигать остаток жизни в жалком существовании в Блошином конце — подходящий итог для пропащего Таргариена.

— Я не хочу, — бурчит он, утыкаясь лицом в колени.

«Не хочу слушать материнские речи, замечать презрение в глазах дедушки, видеть смиренную Хелейну и детей, которых никогда не желал», — не говорит.

Помнится, Эйгон пытался отговорить матушку от этого брака, даже просил и умолял, почти решился рухнуть на колени, но она недовольно поджала губы и сказала, что так надо «ради семьи», и Эйгон бросил свои попытки. Хотя, потом, ему хотелось не раз сказать матери, что она забыла уточнить, что после брака никакой семьи (и счастья) не будет.

— А я тебя не спрашивала, — слышится голос, и сильные руки тянут его вверх.

Иногда Эйгона удивляет ее сила, взращенная на вечных тренировках с сиром Кристоном Колем, возбуждает до боли в области паха — ему хочется, чтобы она опять победила его, уложила на лопатки и уселась сверху завоевательницей. Эйгон часто мечтает об этом, совокупляясь с очередной шлюхой — все они податливые, мягкие и согласные на все, будто назло не угловатые и твердые как камень.

— Эйми, — скулит Эйгон, пока она с ленивым любопытством во взгляде рассматривает его.

Эйми — никогда Эймма. Никто, кроме Визериса, не зовет ее полным именем, даже матушка ласково говорит «дочка» или «дорогая моя», стараясь как можно меньше произносить неприятное напоминание о единственной вечной любви короля — его первой жене.

— Скажи матери, что не нашла меня, — просит Эйгон, — скажи, что я пропал и наверняка умер. Зачем меня туда вести? Будто ты сама хочешь меня видеть.

Он чувствует, как колени дрожат, и хочет опять свалиться на грязную землю, но Эйми прижимается к нему всем телом, оберегая от этого.

В детстве это вызывало болезненное чувство унижения, потом зависть, но, как и все плохое в его жизни, даже это обернулось похотью.

И в какой момент Эйгон понял, что не может оторвать взгляд от ее узких бедер? Когда начал дрочить на ее тело, закрывать глаза и представлять ее долговязую фигуру, маленькую грудь, едва заметную даже в обтянутом кожей дублете?

Высокая, с мускулистыми длиннющими ногами, вызванными тренировками, а не вышиванием или игрой на арфе — маминой гордости позволено заниматься не только женскими занятиями — поджарым животом и узкими плечами.

Никакого изящества, но Эйгон заводится, загорается, вспыхивает, точно пламя свечи.

— Матушка сказала… — напоминает мамина любимица, когда Эйгон решает ее заткнуть его любимым способом.

Губы у Эйми тонкие, сухие и никогда покорные; целовать их не приносит удовольствия, но Эйгон любит все, что доставляет неудобство, раздражение и разрушения — это все равно лучше, чем целовать послушную Хелейну.

Эйми не отвечает на поцелуй, кусает вместо этого его за нижнюю губу до крови и хватает пальцами за подбородок. Зрачок ее единственного глаза расширен, точно у кошки, получившей блюдце молока. Эйгон неосознанно облизывает губы и чувствует солоноватый привкус крови. Он хочет поцеловать ее снова, залезть языком в рот и остаться там полноправным хозяином.

— Не прерывай меня, — шипит Эйми.

Она крепко держит его за подбородок, так, что даже больно — наверняка останется синяк. Эйгон ждет его с нетерпением — след ее касаний. Не просто засосы, которые можно стыдливо спрятать за воротом рубашки, 

 цвета индиго на лице. Ее отметины.

Иногда Эйгон завидует, а иногда и ненавидит Люцериса за то, что ему удалось оставить вечный след на ней, коснуться раз и навсегда, так, чтобы всматриваться каждый раз в зеркальную гладь и вспоминать, дотрагиваться до своего лица, чувствуя неровную шероховатость шрама и не сметь забывать.

— Ты вернешься со мной во дворец, — произносит Эйми со сталью в голосе, — приведешь себя в порядок и утром явишься на завтрак.

Эйгон улыбается, слушая ее слова. Она знает, что он подчинится — из-за стыда за собственные поступки или из-за вины перед матерью и ее разочарованием, значения не имеет.

Но Эйгон улыбается так, будто еще имеет власть над ситуацией, над ней — как в детстве, когда Эйми таскалась за ним вместе с племянниками и восхищенно внимала каждому слову. Издеваться над ней было тогда просто и весело, Эйгон даже не догадывался, что из невзрачной девочки с веснушками на щеках и курносым носом вырастет 

— А то что? — спрашивает он с вызовом в голосе, пусть и прекрасно понимает, как жалко выглядит.

Синяки под глазами, полубезумный лихорадочный взгляд, спутанные грязные волосы, потрескавшиеся губы и болезненный румянец на бледных щеках — какой тут вызов?

Эйми надавливает коленом на его пах, зная, какая это сладостная пытка для него — лицо ее остается бесстрастным и обманчиво равнодушным, только в единственном глазу мелькает пламя безумия, доставшееся им по наследию предков — Эйгон судорожно вздыхает, удивляясь неожиданному холоду ночного воздуха.

Она знает о его помешательстве, грехопадении, и умело использует — все мысли Эйгона сосредотачиваются в ее колене.

— Эйми, — тянет он и хочет задрать голову, но цепкие пальцы крепко продолжают крепко держать за подбородок.

— Эйгон, — вторит она ему, и голос ее остается обманчиво-невозмутимым, — ты сделаешь, что я сказала. Хватит нам разочарований в этом месяце.

Эйгону хочется улыбнуться и прошептать, что он разочарование на года, на всю жизнь, что без него будет лучше и Хелейне, которая избавится от безразличного к ней мужа, и дедушке, который вздохнет с облегчением, сделав символом зеленых умницу Дейрона, но ничего не говорит — колено Эйми ритмично двигается, и сил не хватает даже на простые предложения.

Она издевается над ним — это то ли месть за все обидные шутки и подначки из детства, то ли за испорченные мечты и желания матери и Хелейны.

— Сделаю, — выдыхает он.

Эйми убирает руки с подбородка, отводит колено в сторону и собирается было тащить его в сторону дворца, когда Эйгон врезается губами в ее губы, цепко держит за талию, прижимает к себе — ему недостаточно этой короткой пытки.

В Эйми есть слишком много таргариеновского, в ее крови кипит пламя, так что она кусается в ответ, точно не умеет целовать по-другому (кто бы ей объяснил, Эйгон уверен, что он единственный, кому дозволено касаться ее губ, и как же эта мысль заводит), позволяет обхватить себя за талию и прижаться всем телом.

Она тянет руки к нему в штаны заученным жестом — не первый раз их встречи заканчиваются так. Эйми знает об его одержимости, но не проводит черту, прекращая ее, словно не в силах остановить все, что между ними происходит.

Эйми не позволяет лишить себя девственности, хранит себя для будущего мужа в лучших традициях их матери — Эйгон так сильно хочет забрать у нее и это, но он и так отнял первый поцелуй, первые слезы обиды и первое разочарование.

Рука ее то движется, то останавливается, скользит невесомыми касаниями, царапает ногтями, и Эйгон шипит, тянется укусить, оставить свой знак, метку, грязный след, но Эйми уворачивается, продолжая пытку.

Она любит власть, держать ее в руках и ощущать на кончиках пальцев, мечтает, наверняка, по ночам родиться мужчиной и претендовать на Железный трон, а не оставаться товаром и инструментов для рождения наследников — и сейчас, держа в руках его член как ошейник, Эйми должна быть счастлива, что Эйгон готов как распоследний идиот пасть на колени перед ней.

Эйми сжимает крепче, больнее — знает, что Эйгон не находит в похоти ласки, выучила уже, как ему нравится, и Эйгон дышит загнанным зверем. В голове не в первый раз мелькает мысль, что она могла бы родиться старшей сестрой, и тогда обручили бы их. И что тогда — что было бы тогда?

Эйгон кончает с глухим стоном, обмякает в ее руках. Грудь его распирает горячая нега, и Эйгона тянет целоваться, пока Эйми вытаскивает руки и вытирает о его грязный затасканный плащ. Она позволяет, почти нежно и бережно обводя языком его обкусанные губы.

Внутри Эйгона пустота — приятная, спокойная, безмятежная — он знает, что скоро она заполнится болью и печалью, но пока он позволяет вести себя в дворец и представлять, прикрывая глаза, Эйми в свадебном платье и с плащом Таргариенов на плечах.

Часть 1

Powodzenia

— Ты женат на Хелейне.
— Как будто от этого я начну ее желать, — горько усмехается Эйгон.
«Как будто из-за этого я перестану желать тебя», — так и не говорит.

Мартин Джордж «Пламя и Кровь»

Дом Дракона

упоминание!Эйгон II Таргариен/Хелейна Таргариен

fem!Эймонд Таргариен/Эйгон II Таргариен

Эймонд Таргариен/Эйгон II Таргариен

Хелейна Таргариен

Эйгон II Таргариен

fem!Эймонд Таргариен

Пустые мечты

— Последний тост! — объявляет сестра, пока Эйгон заливает в себя уже черт-пойми-какой-бокал вина.

Он поворачивает голову в ее сторону, замечая во взгляде огонь и ненависть, жажду мести и злобу — Эйми необычайно яркая, живая, смертоносная. За эти годы он никогда не видел ее такой, привык к расчетливому хладнокровию, и этот факт вызывает глухое раздражение, которое невозможно запить алкоголем.

Ведь причина ее оживленности — не он.

Эйгон весь вечер, полный притворства и лжи, внимательно следит за ней и с каждой секундой хочет забыть все наставления матери и напиться, чтобы рухнуть на пол и растворить в алкогольной лихорадке те взгляды, которые Эйми кидает на Люцериса.

Эйгон успевает разглядеть на ее лице ненависть, таящуюся ярость и глубоко спрятанный гнев, но самое главное на виду, как самые яркий образ на картине — в ее единственном глазу пылает одержимость.

Люцерис забрал часть ее тела, обрек на вечные смешки за спиной и шепотки во дворце, жалостливые взгляды и обидное прозвище. Одноглазая принцесса. Даже Вхагар, самая огромная драконица во всем мире, никогда не станет достаточной ценой за потерю глаза и росчерк шрама на пол-лица.

Эйгон, помнится, даже избил одного из Фреев за шутки в сторону Эйми. Костяшки пальцев тогда жгло неимоверно, и матушка все причитала, что не стоит наследному принцу вступать в драку, что это скандал и что ей весь вечер пришлось придумывать, как извиниться перед знатным домом за поведение своего сына, но Эйгон только кривился и отворачивался. Тот мальчишка сказал, что Эйми уродина и никогда не выйдет замуж. Как он мог такое стерпеть?

Но Эйми пришла ночью, уселась на кровать, рассматривая его руки и разбитую губу, сказала, что ее не нужно защищать.

— Я сама убью его, — голос ее был полон стали, — скормлю Вхагар, если потребуется.

Эйгон понял тогда, что его милая, наивная сестренка с веснушками на щеках и курносым носом погибла в ночь, когда обрела дракона.

— Я хочу поднять бокал за моих племянников! — торжественно произносит Эйми, улыбаясь.

Улыбка ее, точно оскал, режет как нож — Эйгон помнит, что она умеет улыбаться по-другому, точно не так. Бывает, редкие улыбки сестры полны счастья и искренности, но не сегодня.

Сегодня Эйми смотрит на Люцериса с ненавистью и гневом, и Эйгон следит за их переглядками (жажда мести против испуга напополам с наглостью) с ноющим чувством тоски.

— Красивых, сильных, темноволосых, — перечисляет сестра, прежде чем сделать паузу в повисшей тишине, — как их отец.

Джейс мгновенно реагирует:

— А то что? — усмехается Эйми, поворачиваясь в его сторону, — разве ты не гордишься своей семьей?

Эйгон напрягается — он готов к драке, несмотря на выпитые бокалы вина. А то, что Эйми затеяла драку, ясно, как и то, что сегодняшний вечер пропитан бесплотными попытками отца все исправить. Не то чтобы Эйгон смел ее осуждать — малыши Стронги и правда зарвались в своей вседозволенности.

Люцерис резко поднимается со своего места, ударяет кулаками по столу так, что рядом сидящая Рейна вздрагивает. Наверняка опять хочет оставить свой след на Эйми — Эйгон не позволит.

Даже если у него есть жена, Эйми — 

Эйгон бьет Люка головой о стол с незабываемым чувством удовольствия. Племянник верещит как щенок, и это вызывает мрачное удовлетворение. Эйгон бы приложил его еще раз и раскрасил очаровательную мордашку выступившей кровью, но драку вовремя прерывают.

Матушка смотрит с неодобрением, но ее неудовольствие касается — удивительно — Эйми. Сестре, впрочем, впервые плевать на чувства матушки. Она широко улыбается, разворачивается и уходит величественно, как королева, и Эйгон долгие секунды смотрит ей вслед, забываясь взглядом в очертаниях напряженной спины, а затем исчезает сам, стараясь как можно быстрее покинуть этот чертов ужин и чертовы попытки склеить осколки в подобие семьи.

В своих покоях Эйгон зовет слугу и приказывает принести вино — ему срочно нужно выпить. В крови бурлит ярость вперемешку с тоской, и это мучает его сильнее, чем хотелось бы.

Перед глазами встает сегодняшняя Эйми — эмоциональная, чувственная, живая.

— Прошу прощения, принц, — произносит служанка, глубоко кланяясь, — но королева запретила приносить вам вино.

Эйгон недовольно отсылает ее прочь.

Мама наказывает его за драку, а, может, и за количество бокалов, которые он успел выпить за весь ужин — важно не это. Эйгон ходит из стороны в сторону, стараясь успокоиться без выпивки, но на ум, как назло, приходят только взгляды Эйми в сторону Люцериса, отчего руки сжимаются в кулаки.

Эйгон чувствует себя глупее, чем обычно — он не ее, а она не его, да и перед септоном он клялся в вечной верности и любви другой сестре, и не имеет никакого права на глупую ревность, но внутренности сжимаются и плавятся, точно не согласные с его безрадостными мыслями.

Эйгон садится на кровать, дергает себя за волосы — детская привычка — и утыкается взглядом в пол. Раз нельзя выпить и забыться, он придумает что-то еще. Подрочит, например. Матушке это никогда не нравилось, что же, он умеет как никто другой разочаровывать людей.

Вдруг раздаются шаги, приближающиеся к его двери, и Эйгон поднимает голову. Он мгновенно понимает, кто идет — не каждая девушка ходит так. Хелейна тихая и плавная, матушка размеренная и осторожная, точно выверяющая каждый свой шаг, и только Эйми быстрая, уверенная и громкая.

Она заходит в комнату без стука, наплевав и на гвардейца у двери, и на то, что Эйгон может быть спит и не ждет ее (ложь — он никогда не спит, не напившись достаточно, и не может не ждать ее).

Эйми похожа на воительницу: волосы взлохмачены, единственный глаз горит драконьим пламенем, а щеки покраснели то от драки, то от выпитого вина. Эйгон почти наяву чувствует ее гнев.

— Сестра, — произносит он, внимательно наблюдая за ней, — удивлен увидеть тебя здесь в такое время. Не боишься, что пойдут слухи?

Их грязные встречи начинаются и заканчиваются улицами столицы, Эйми не позволяет даже касаться себя во дворце, опасаясь то разочарования матери, то остерегаясь за свою репутацию. И к нему она приходит редко — слишком редко — и всегда в темноте ночи, и уж точно не мимо королевского гвардейца.

— Тебя волнуют слухи? — ядовито интересуется Эйми, делая несколько шагов в его сторону.

Она зла и разгневана, а оттого срывает свою ярость на нем.

— Они волнуют тебя, — хмурится Эйгон.

— Сегодня все будут говорить о бастардах нашей шлюхи-сестры, — отмахивается Эйми, — кому будет дело до законнорожденной дочери короля?

Она не похоже на себя беспечна — и это раздражает. Если Эйми так меняет появление Стронгов на один день, что будет потом? Эйгону хочется заскрипеть зубами от таких мыслей.

Он и так с трудом смиряется с осознанием того, что она однажды выйдет замуж и выпорхнет из дворца с Вхагар, оставив его с горько-сладкими воспоминаниями, ненужными детьми и Хелейной, а отдавать ее сейчас бастардам по кусочкам, по привычкам, по знакомому хладнокровию хочется еще меньше.

— И что законнорожденной дочери короля нужно от меня?

Эйгон слишком трезвый для таких разговоров. Он впервые за долгое (все) время не хочет ее видеть — потому что видеть ее такой невыносимо.

— Ты расстроен и зол, — замечает вместо ответа Эйми, — это из-за бастардов? Я видела, как ты приложил Люка о стол, это было…

— Ты много наблюдала за ним, я погляжу, — прерывает ее Эйгон.

Эйми мгновенно замолкает, даже не злится за то, что он ее прервал, но через секунду улыбается — уголки ее губ растягиваются, и выражение лица становится по-лисьи хитрым, будто она разгадала тайну.

— Ты ревнуешь, — обвиняет она с веселым возмущением в голосе, — ревнуешь меня к бастарду!

Эйгон знает, что ее злит не только то, что он ревнует ее, когда не имеет на это право, но и то, что он ревнует ее к Люцерису.

Впервые он хочет, чтобы она ушла.

Эйгон сам виноват, что позволил себе запутаться и попасть в паутину чувств, точно те насекомые, которых Хелейна скармливает паукам. Однажды она показала ему бабочку, наколотую на острие иглы и засушенную меж страниц книги — Эйгон себя сейчас чувствует той бабочкой, только вместо иглы в его случае глупая ревность.

Эйми подходит к нему, садится на колени и руками поворачивает за подбородок в свою сторону.

— Не смей не смотреть на меня, — шипит.

Эйгон кладет руки на ее осиную талию, держит — и смотрит, смотрит, смотрит.

— Не смей ревновать меня, — продолжает говорить Эйми, — особенно к нему.

— Ты одержима им, — шепчет Эйгон.

, которую совершу над ним, — поправляет его Эйми, — ты, видимо, не знаешь, что это такое, тебе никто не выкалывал глаз.

Это звучит невысказанным обвинением — где ты был, когда это произошло, мой старший брат, мой защитник. Эйгон тогда напился и уснул у подножия лестницы, пока его не нашел дед.

Эйми убирает руки с его лица, глубоко вздыхает, словно ее наконец отпускает гнев.

— В детстве отец хотел поженить вас, — напоминает Эйгон, внимательно следя за ее выражением лица.

Эйми морщится, крепко обхватывает его бедра. Несмотря на свою худобу, она тяжелая — и это 

— Я бы удавила его как котенка, если бы это случилось, — признается она, — или сожгла в лучших традициях Стронгов.

— А меня? — спрашивает Эйгон, точно мысли его вырываются помимо воли рассудка, — если бы ты вышла замуж за меня?

Эйми склоняет голову, рассматривая его с удивлением во взгляде — будто и правда не догадывалась о глубине его чувств. Эйгон даже перестает дышать, пока ждет ее ответа.

— А ты предпочел бы меня шлюхам?

— Ни одна шлюха не сравнится с тобой, — признается Эйгон, утыкаясь лицом ей в грудь, — никто не сравнится.

Он глубоко вдыхает ее запах — дракон, цветочно-травяные масла, как у матери — и не торопится отстраниться. Рядом с ней его бурлящая кровь успокаивается, и Эйгон мечтает растянуть это мгновение.

Пальцы Эйми погружаются в копну его волос и лениво массируют голову, отчего он довольно зажмуривает глаза. Бесхитростная ласка вызывает желание замурлыкать, точно сердобольная хозяйка подобрала бродячего кота с улицы и обогрела теплом.

— Ты женат на Хелейне, — раздается тихий голос Эйми.

— Как будто от этого я начну ее желать, — горько усмехается Эйгон.

«Как будто из-за этого я перестану желать 

Эйгон устал. Он хочет упасть на кровать и прикрыть глаза, погрузиться в тоскливые сновидения и раствориться в них до утра.

Эйгон недовольно мычит и даже лениво мотает головой. Должен — какое ужасное слово, ломающее всем им жизни.

В Хелейне нет ничего, за что он мог уцепиться, чтобы ее возжелать — даже в тот единственный раз, когда у них получилось и она понесла, Эйгон закрывал глаза и представлял Эйми. А так человека не полюбишь и семейную жизнь не построишь.

Эйми мягко толкает его в грудь, и Эйгон падает на кровать. Нависая над ним, она наклоняется вперед и сталкивается взглядами.

Он хочет провести рукой по ее щеке, ощутить бархат кожи, дотронуться до волос и пропустить шелковистые локоны сквозь пальцы.

— Ты должен, — упрямо повторяет Эйми, — ты поклялся любить Хелейну, быть ее…

— Она моя Висенья, — прерывает ее Эйгон.

На секунду он страшится, что она рассмеется над его мыслями, над тем, что он сравнивает себя, порочного пьяницу, с великим Эйгоном Завоевателем, а скромную, сердобольную Хелейну с жестокой воительницей Висеньей, но Эйми молчит.

— Она моя Висенья, мой долг, — объясняет Эйгон, — который я, впрочем, так и не смог выполнить.

Хелейна сама боялась их брачной ночи — прятала глаза, мялась и прикрывала рукой обнаженные груди. Эйгон тогда чувствовал обреченность и безнадегу, рассматривая ее плавную линию бедер, островок светлых волос на лобке и нежно-розовые пухлые соски. И жалость к ним обоим наполняла его естество.

Первый (и единственный) раз с ней вышел неловким и скомканным — внутри Хелейны было так сухо, что даже больно, и помогла только кровь, которой тогда натекло достаточно, чтобы даже пьяный Эйгон понял, что делает что-то не так, но после Хелейна рассеянно улыбнулась, точно заставляя себя поднять уголки губ, и прошептала, что «все могло быть хуже».

Эйгон пообещал себе тогда никогда больше к ней не ходить.

— А ты Рейнис, — признается он Эйми.

Эйгон не говорит «моя Рейнис», знает, что это не так. Приближается время, когда и Эйми станет чьей-то женой.

— Не неси чушь, — резко отвечает она, — ты не Эйгон Завоеватель, чтобы иметь двух жен.

Эйми нервничает от его слов, боится его искренности, а оттого и грубит. Защитная реакция, взращенная сиром Кристоном Колем — Эйгон сам помнит учения рыцаря. Вот только он привык встречать все смехом и пьяными улыбками, тогда как она — вот так.

— Как будто это что-то меняет.

Интересно, что чувствовал Эйгон Завоеватель, когда все-таки женился на Рейнис, несмотря на свой долг? Насколько сильна была у него любовь к ней, раз девять из десяти ночей он проводил с ней, избегая постели старшей сестры?

Эйгон все-таки тянется коснуться ее щеки — Эйми перехватывает его руку и опускает обратно на кровать. Она все еще сидит на нем, и словно не осознает этого, застигнутая врасплох горьким признанием.

— Ты глупец, — шепчет она, — у тебя есть жена, дети, долг, который надо исполнять, а ты все равно находишь причины этого не делать.

Эйгон действует быстро — еще один урок сира Кристона Коля — подминает Эйми под себя, оказывается сверху. Это неожиданно — он привык, что она руководит, она позволяет, и видеть ее сверху вниз кажется неправильным.

Он вгрызается в ее губы поцелуем, не давая сказать ни слова — напоминания о долге вызывают только раздражение. Губы ее на вкус отдают алкоголем, тем самым сладко-горьким вином с вечернего ужина, и Эйгон даже облизывает их, наслаждаясь.

Его руки спускаются с ее талии вниз, исследуют и оглаживают узкие бедра, скользят меж сведенных ног — Эйгона пьянит собственная храбрость. Эйми обычно не позволяет, но сейчас она, застигнутая врасплох, только втягивает воздух и рефлекторно прижимается ближе.

Эйми целует его сама — обманный маневр — а затем опять оказывается сверху. Она ненавидит терять контроль — иллюзия власти — Эйгон широко улыбается.

— Не делай так больше, — приказывает ему Эйми.

Зрачок ее единственного глаза расширен, грудь тяжело поднимается и опускается, щеки ярко покраснели на фоне бледной кожи — того и гляди растеряет остатки контроля.

— Как? — тянет Эйгон, наконец находя ее слабость.

Часть 2

Впервые за долгое время Эйгон видит ее в платье — черная атласная ткань обтягивает тело, подчеркивая узкие бедра и маленькую грудь. Эйми смотрится в нем чужеродно и неправильно, ей больше бы подошли доспехи и меч на поясе. Но она будто не чувствует себя неуютно — равнодушно смотрит по сторонам, не стесняясь ни откровенности наглухо закрытого платья (вот парадокс), ни новой повязки на лице, ни шепотков, подобно туману стелящихся по залу.

 слышится со всех сторон, точно крысы спустились к ним полакомиться объедками.

Эйгон уже потребовал укоротить пару языков, но дедушка сказал, что иногда слухи — это просто слова, а от них избавиться невозможно. Особенно от таких.

Эйми ест и пьет с бесстрастным выражением лица, будто это не она убила своего племянника, отняла жизнь юному Люцерису Велариону и развязала войну между Таргариенами. Эйми равнодушна, хладнокровна, даже почти жестока в своем безразличии.

Эйгон смотрит на нее, когда встречает после Штормового Предела в Драконьем Логове, когда матушка кричит и плачет, а дед смотрит неодобрительно и даже сердито, когда закатывает пир.

— За мою сестру! — поднимает он бокал вина, думая не о том, что она убила Люцериса, с которым он в детстве вместе планировал каверзы, а о том, что заключила помолвку с одним из Баратеонов, — Эймму Таргариен.

Эйми не вздрагивает, когда слышит свое полное имя, только сжимает крепче вилку до побелевших костяшек пальцев и улыбается уголками губ бездушно. Знает — это невысказанное обвинение ей.

Гости поднимают кубки, присоединяясь к его тосту.

Вино должно отдавать на языке медовой сладостью, но Эйгон чувствует только горечь, от которой внутри все скручивается. Даже есть не хочется — в голове крутится, точно барды поют одну и ту же песню на повторе: «Эймма Баратеон, Эймма Баратеон».

Что за ужасное сочетание.

Ночью Эйгон лежит в постели. Он не может заснуть, но не торопится звать слугу за вином — матушка уже отчитала его днем, сказала, что королю не предстало быть пьяным, и он старается соответствовать. Корона давит голову, тянет к земле, но Эйгон вспоминает толпу на коронации, как простой люд восторженно кричал ему, как улыбались люди, и это вызывает трепет в груди, от которого и правда хочется начать меняться.

Так что Эйгон смотрит в потолок и пытается заснуть сам.

Он уже закрывает глаза и успевает задремать, как слышит, как рядом прогибается кровать. Сначала думает, что это Хелейна — 

, поправляет мысленно — пришла. Они не совокупляются более, да даже не делят кровать, но она часто приходит после коронации по ночам скрасить свое одиночество за бессмысленными разговорами или молчанием.

Он поворачивает голову и замечает Эйми.

На секунду внутри все замирает. «Она пришла», — раздается в голове. Эйми выглядит потерянной, разрывающейся от собственных чувств, и Эйгон не знает, как ей помочь.

— Эйми, — разрывает тишину он.

В ночи ее единственный глаз горит бирюзой.

Он не спрашивает, зачем она здесь, не спрашивает, почему пришла, не говорит ничего. Эйгон боится, что это сон, что он проснется и откроет глаза, а она растворится в утренних лучах солнца миражом.

— Он кричал перед смертью, — вдруг начинает рассказывать Эйми, точно продолжает уже начатый ранее разговор, — когда Вхагар сомкнула челюсти и перекусила его дракона, я услышала крик, точно писк котенка, которому прижали дверью лапу.

— Знаешь, что самое забавное? — спрашивает Эйми, — мне было плевать. Сначала я думала, что мне полегчает, что долг наконец уплачен, что я почувствую радость, но мне было все равно. И даже потом не полегчало.

— Было бы странно, если бы на пире ты выглядела счастливой, — шепчет Эйгон.

Эйми хмыкает, соглашаясь.

— В истории меня запомнят, как женщину, развязавшую войну, — с усталостью произносит она, — Убийцу Родичей.

Эйгон молчит, не зная, что сказать. Против правды не помогут никакие оправдания.

— Но единственное, о чем я думаю все это время, — признается Эйми, — так это о том, что должна выйти замуж за Баратеона.

Эйгон тоже только об этом и думает.

— Эймма Баратеон, — тихо замечает он, — звучит просто чудовищно.

Эйми не отвечает. Она неожиданно напряжена — понимает Эйгон — словно решается что-то сделать, изменить, поменять.

 несказанно повезло, — шепчет он, касаясь ее волос. Неожиданно, но Эйми не отшатывается, только дергается и замирает под его лаской, — что его женой не станет какая-нибудь девица из Штормовых земель, а сама сестра короля.

Волосы ее на ощупь мягкие, точно шелк. И на секунду Эйгон чувствует раздражение, даже гнев — все это, начиная с серебристых локонов и заканчивая длинными, крепкими ногами, достанется Баратеону.

Дракон не должен подчиняться оленю.

Может, этот Баратеон хотя бы красив… но Эйми всегда было плевать на красоту. Ей, как и любому Таргариену, нравилось безумие, пламя и кровь.

— Не будь дураком, — резко отвечает она, — конечно, нет. Но это… это 

Матушка часто собирала в детстве их вместе у себя в комнате и наставительно говорила о долге и жертвенности, чести и приличиях. Эйми впитывала все это как губка, тогда как Эйгон засыпал еще на первых словах, пригревшись под пледом у камина.

— Долг, — смакует это слово как вино Эйгон, — и что он принес матери, кроме страданий? Что принес мне и Хелейне?

Матушка вынуждена прожить лучшие годы с безразличным больным мужем, забывающим ее имя, они с Хелейной не лучше — прячутся друг от друга и клятв, данных перед верховным септоном. Он сам смотрит каждый раз с удивлением на детей, когда изредка заходит в детскую и натыкается на близнецов, играющих со служанками на полу.

— И что ты предлагаешь? — ядовито интересуется Эйми, приподнимаясь на локтях, — отказать Баратеонам, потерять их поддержку, а потом сбежать с тобой в Вольные Города и сочетаться браком?

Пустые мечты

Содержание

Часть 1

Часть 2

Часть 3

Комментарии (0)