Живя в карусели дней, красок и впечатлений, порой весьма затруднительно выцепить конкретное воспоминание, что-то определенное... Останавливаешься, начинаешь вспоминать, а в голове какая-то каша из образов, звуков, запахов. Сколько встречено знакомых и не очень, сколько сказано слов и фраз, а вспомнишь ли ты хоть один голос или лицо?

Размытые, неочерченные, неодушевлённые. Будто в игре — компьютерные персонажи кругом, с заранее выверенными алгоритмами действий. Блядская матрица. Ты стоишь, думаешь об этом на перекрестке случайного мира, даром, что все они были чем-то да похожи, и не понимаешь, как так вышло, что свой родной мир не была способна отыскать. И нет, ты не заблудилась, не потеряла его, нечаянно перейдя в другой, с удивлением обнаружив, что миров, мать его, оказалось много до неприличия. Просто своего у тебя не было вовсе, словно тебя пережевало малость и брезгливо выплюнуло где-то в междомирье, где было пусто и серо настолько, что первым решением было немедленно уйти. Как? Порталы... Открывать их удавалось каким-то чудом, будто силой мысли, и перед твоим чудны́м взглядом создать окно в иную реальность не представлялось чем-то из ряда вон выходящим. Шло время, а навык вошёл во вкус, но и с ним же появилась скука. Безмерная, удручающая, абсолютно  унылая скука, в спасении от которой ты кочевала из мира в мир, пока в ходе цикла жизни не настигала противная разуму и телу стадия, которая на удивление не обошла никого ни в одной вселенной.

Смешно даже сказать — омега, умеющая бегать по альтернативным вселенным. Один минус был: в самом разгаре течки это уже было невозможно, а потому идеальным местом для пряток ты считала либо заброшенные, тихие миры, либо ту самую пустоту, где единственным запахом обычно бывал если не твой собственный, то какой-то смутно знакомый, сладковатый... И, возвращаясь к воспоминаниям... Этот аромат был всегда, был везде, вел нить из прошлого до настоящего, и отчего-то ты боялась встретить его обладателя...

Он обладал силой, куда большей, чем все существа во всех мирах вместе взятые.

Одна только вездесущность этого оттенка подталкивала к мысли о том, что он был... вероятно, самым сильным представителем миров. Альфой, что шла бы перед всем греческим алфавитом, и от его присутствия подгибались ноги, абсолютно всегда. Так уж вышло, что избегание его стало чем-то сродни игре на выбывание, и пока что ты держала неплохие позиции. Вот и сейчас ты принюхиваешься затравленной лисицей, проверяешь, все ли спокойно в этих местах. А места-то дивные: здесь космос разлит от края до края, и приходить сюда хочется все чаще. Ты упорно врешь себе, что дело в красоте космоса, а нос просто втягивает героиновую дорожку знакомого аромата, тело сотрудничать отказывается, и ты ходишь сюда с желанием хотя бы краем глаза увидеть, наконец, того, кто так филигранно присутствует повсюду. В каждом дыхании ветра, в каждом восходе и закате солнца, в каждом трении травинки упругими стеблями да друг об друга... Божество как будто, а ты никогда не была суеверной. Неплохой довод для поисков приключений на очаровательный омежий зад.

И пройдя здесь десятки перекрестков города, не найдя ни тени присутствия, нюх ведёт тебя к холмам. Вздымаются их нефритовые бока, темные, как ночи этой вселенной, а звёзды отражаются в росе искрами бриллиантов, раздробленных в крошку. Силуэт у склоненного над высотой полей и города дерева, ты видишь издали. Ветер дует от него, твой запах скрыт, а глаза смотрят пристально, пытаешься рассмотреть и сомневаешься: он или нет... Но стоит ему тебя заметить, повернуть колючий, ледяной взгляд, понимаешь.

Ветер — предатель, делает разворот полукругом, и твой запах услужливо преподносится к ногам этого Сатаны, потому что, мать вашу, Боги так не смотрят. Ты не суеверна, но когда смотрят в самую душу 

, как этот сделал он, уже ни в чем уверенным быть невозможно. Встаёшь как вкопанная, и теперь не смеешь двигаться, а в душе стойкое чувство, что на это нужно разрешение. Организм давит к земле гравитацией, чрезмерная сила этого монстра ощущается именно ей, хочется лечь, подчиниться, не смотреть в глаза. А ты смотришь... Буравишь его взглядом, пусть и ломает внутри все будто смерчем пятой категории, терпишь.

Он встаёт, и сокращает расстояние выдоха ветра, лениво и настороженно разом, а движения... Ты уверена, что так в предгорье ходит на охоте пума. Так в полете ищет добычу беркут. Так в океане ныряет в стаю скумбрии марлин.

Монстры в мирах встречались повсеместно, но таких как он... Один на бесконечность. И страшно, и манит, но ты всё ещё держишься, храбрым кроликом встречаешь волчий взгляд и оскал зубов цвета отраженного закатом солнца, а в жилах стынет кровь — мурашками бежит преисполненность в собственной глупости. Любопытство сгубило кошку, и ты жалеешь, что ушей кошачьих у тебя не имелось, только хвост, до смешного напоминавший таковой у полярной лисы, что ты прижимаешь трусливо к ногам...

Он с превосходством щурится, голову, цвета горячего дыма, вскидывает, а во взгляде остро стоит безумие. Страшно, до одури страшно, но не от его вида, хотя и он внушает чувство дрожи, а от запаха и манеры поведения, что вблизи даёт понять... Ох не спроста он преследовал повсюду, неспроста пьянил подобно вину и розам, которыми пах. Так может звучать лишь истинный, а ты ни в какую не хочешь, чтобы он у тебя вообще был. Свобода — вот твой истинный, и менять ту на что-то другое ты без войны не собиралась.

Он подходит вплотную, нависает тенью, в которой взгляд сливается с космосом над вами, и его правый глаз действительно похож на огромную звезду, а левый... будто квазар или магнетар, странный, но свой взор не отвести, как ни старайся, да и он не спешит: стоит, рассматривает нагло и дышит так глубоко, что под тканью его свитера и длинного странного пальто вздымается клетка ребер. Он тянется поправить свой шарф, а ты цепляешься за цвет его рук, и понимаешь на грани фола, что ты сама 

 абсолютно беспринципно, едва ли не прицениваешься, и тебя это злит до тихого рычания и стиснутых зубов. И пусть ты в сравнении с этим скелетом просто мелочь, плевать. Не влезай — убьёт! Весь свой вид ты пытаешься превратить в бегущие строки этой фразы, а он смеётся нагло, голос такой, что сосет под ложечкой, и хочется немедленно найти обрыв и самоликвидироваться к чертям лисьим.

— Чего ты ржешь, шпала? — лучшая оборона – это нападение, твой первый выпад бьёт напалмом, горящим в его глазах с явным предостережением.

— Слишком смелая для такой мелочи. Ты сама пришла ко мне, — фыркает он, тембр дрожит эхом, помноженным само на себя, заставляя вздрогнуть и едва сдержаться, чтобы не сделать шаг назад.

— Я просто взглянула, ты сам поперся ко мне, с чего мне к тебе идти, — рычишь сердито, голову вздергиваешь выше: вроде гордость, а вроде пытаешься заглянуть снизу вверх в его лицо, расчерченное кобальтом полос на щеках.

Одергиваешь себя, когда чувствуется желание их коснуться, и на всякий случай руки прячешь в тепло карманов мягкой толстовки, а он смотрит и ловит каждый твой жест, склонив к плечу голову.

— Просто так ничего не бывает. Раз пришла, значит хотела, не ври себе, Т/И, — прищур взгляда обжигает не хуже слов. А понимание, что он и имя твое знает, бьёт пощечиной наотмашь. Зрачки расширяются бездной, хочется ещё больше воздуха, возможно даже, чтобы им захлебнуться, а ветер, вталкивающий в лёгкие этот терпкий и тягучий запах, оседает внутри жжением души, будто ее клеймят гетерохромным взором глаза в глаза.

— Сам везде и сразу присутствуешь, будто проходу не даёшь. Хотела узнать, насколько самоуверенность превышает границы того, кто заполняет собой все миры, — дерзишь, черт бы тебя побрал, даже язык себе прикусываешь, чтобы молчать, до жгучей боли и едва ли не до крови, хотя, возможно, что привкус металла на нем тебе не мерещится. Вместо ответа монстр как-то шипит, странно, это пугает, но его взгляд не позволяет отойти. Шагнешь — смерть. Такая же, что угрозой огня колышется в глазах. Он хмыкает подозрительно, пальцами, острыми, мать твою, как когтями проводит по синеве полос, с них скатываются нити, путают трёхцветные фаланги леской, а ты смотришь завороженно, рот приоткрыла почти наивно, до того зачаровывают его движения. Он гипнотизирует мягким шевелением пальцев и сам подобен змею: размеренный, пружинистый, готовый к броску.

Нагибается к тебе вплотную, но не касается, лишь носом ведёт медленно у самой шеи, над картой рек твоих артерий. Ему сладко, он что-то урчит довольно, пугающе... Щеки касаются прохладные пальцы и тут же отдергиваются, обжигаясь бешеным пульсом, в его глазах удивление и лёгкие нотки маниакальности, словно нашел нечто важное, рождающее в тебе лишь одно желание. 

. Бежать пока не поздно и без оглядки. Со сбитым до боли и хрипа дыханием, но бежать от него подальше.

— Кто ты? — спрашиваешь уже совсем тихо, словно с его неушедшими с кожи выдохами покинула собственная уверенность. Помахала ручкой, собрала вещи и отчалила, оставив тебя дрожать перед близостью самого странного альфы во всем многообразии миров.

— Эррор, — выдох ответа звучит совсем не злобно, греет собой, пьянит, дурманит, сносит крышу к чертовой матери, и ты пропускаешь момент, когда нити касаются кожи и стягивают в плен паучьей сети, — и ты попалась, Т/И.

Вздрагиваешь от его слов, будто током пробило по всему позвоночнику, но слишком поздно. Эррор отстранился, а ты в плену его нитей, крепко-накрепко стиснутая кобальтом магии, а его самодовольство, расплывающееся на черепе хочется стереть грубой силой, и насрать было на то, что план заведомо провальный. Он щелкает пальцами — портал колет воздух статикой пикселей, и не успеваешь и слова сказать, как тебя нагло выкрали, сбросили на мягкость какой-то ткани, а нити остались висеть на теле завядшими обрывками чужой прихоти. Эррор тут же рядом, довольно ухмыляется и рассматривает абсолютно беззастенчиво сверху вниз, будто переписывает память о тебе в мельчайших деталях на внутренний накопитель, а тебя так до чёртиков злит это, что наплевав на преклоняющий и давящий эффект его силы, ты взвиваешься перед ним в напряжённую тетиву.

Удар наотмашь, рукой по костям, больно до слез и обиды, но это было нужно, как глоток воздуха после глубины моря. Это отрезвляет. Тебя — так точно, а вот монстр свирепеет на глазах. Его грудь тут же вздымается вдохом ярости после пошатнувшей его пощёчины, он что-то заедающе рычит, а ты жмуришься и от боли, и от страха, и от обиды. Хвост весь распушился, прижимается к бёдрам и трясется наэлектризованным ужасом в ожидании ответного насилия, но... Не следует встречного огня, лишь рычание: глухое, долгое и низкое настолько, что пробивает все мысли гарпуном навылет. Он безумен, ты в этом уверена, стоит ему заговорить снова.

— Ударь ещё раз, — требует. Ты распахиваешь глаза и давишься вдохом.

— Ударь меня, чего не понятного? — он возвышается над твоими мыслями темным обелиском дымных костей, уходящих в оттенки карнеола

... Розы и вино... Действительно подходит ему, и ты не сразу решаешься выполнить странную просьбу. Но авантюризм пробивает робкими ростками первые нотки испуга, ты всегда была слишком смелой, дерзкой и сильной для омеги, и даже перед ним остатки крепости стояли у его власти растрескавшимся бастионом. Неушибленной рукой снова бьешь по лицу, снова больно, ещё больнее, и ты шипишь и стонешь от этого, а этому засранцу хоть бы хны — улыбается, да так широко, зубы здесь видно: такие ровные, гладкие, цвета бурбона,

 и пьянит эта улыбка не хуже.

— Блядь, — срываешься на обиженные слезы и беспомощно прижимаешь к животу руки, в них в такт пульса мечется иглами боль. Он смеётся радостно настолько, что уже не совсем понятно, кто спятил окончательно: он — потому что творил, черт знает что, ты — потому что слушала его и была сейчас с ним.

— Создатели не наврали, — он сократил последние полметра расстояния, и число твоих мыслей тоже сократил... Резко притянул к себе, нагло пробегая руками по спине и носом зарываясь в волосы. Дышит жадно и глубоко, сладко и долго, пряно и терпко. Чувствует твою дрожь и плевать хотел на причины — не отпускает на попытку вырваться, ещё и нити мешают, словно вновь стянув посильнее, сделав беспомощнее и позволяя монстру наслаждаться.

— Ты больной? А ну отпусти! — приходишь в себя, толкаешь, бьешься в его руках птицей, пытаешься извернуться, но тут же пищишь от нового чувства... Укуса... Эррор укусил в шею, жадно ставя метку, долго и томно обжигая кожу прерывистым выдохом, оставляющим на ней след не хуже крови, которую он слизывает, и ты готова поклясться, что у этого демона язык далеко не один. Горячо, влажно, долго... Понимаешь, что он имеет право, из-за запаха, природы, связи, 

, на которую ты и пришла, как зверь на манок, но желание свободы рвалось изнутри крыльями, билось гонгом в венах и подстегивало на сопротивление.

Изворачиваешься и кусаешь за покатые, тёртые позвонки, сильно, как только можешь, на языке тут же ощущая привкус пряной, чужой боли. Такой необыкновенной, что невольно медленно слизываешь ее, ощущая тяжесть странного сплетения ваших тел и явное замедление движений обоих. Сдавленный стон, но не твой... 

... Толкаешь его, пользуясь кратким промедлением и ныряешь в портал, случайный, тут же закрытый, а после меняя с добрую десятку миров, путаешь следы, подобно лисице, не зная, как Эррор ещё долго таращился в исчезнувший в портале участок, будто белизна пушистого хвоста, которым ты мазнула по рукам, до сих пор стояла в двухцветных глазах бельмом.

А ты бежишь, куда глаза глядят, бежишь без остановки, меняешь направления, суматошно и шало мечешься, ищешь, где спрятаться. Исчезнуть. Раствориться, не оставив никакого запаха, да только это сложно, страшно до звёздочек перед глазами.

Он же стоит колом в лёгких, бьётся венками под побледневшей кожей, требует вернуться, быть рядом, подчиниться давнему интересу к его обладателю... проверить, что будет дальше... Но нет, не готова, не хочешь, страшно, ведь ты никогда ничего подобного не испытывала, а потому поступила весьма логично, как ты сама себя успокоишь позже. Сбежала.

Останавливаешься с тяжёлым, сбитым дыханием где-то совсем отчаянно далеко, рука прижимается к шее, к тому самому месту, где пульсацией огня билась под меткой кровь, сбивая все метания мыслей в кучку и сливая их в одну, целостную и всепоглощающую. Даже скорее в понимание, а не саму мысль, которую словами было сложно описать, а вот почувствовать — вполне. Эррор... Нельзя было не заметить какие молнии метались между вами, а этот демон уж их наверняка не только ощутил, но и пересчитал самолично, бумерангом вернув обратно.

Улыбка, такая, что будет ровней безумию этого монстра, расцвела на лице сама собой... Наконец-то стало совсем не скучно... Только вот, хорошо это или нет?

Так в предгорье ходит на охоте пума

Dayrin

Буравишь его взглядом, пусть и ломает внутри все будто смерчем пятой категории, терпишь. Это вызов. Он встаёт, и сокращает расстояние выдоха ветра, лениво и настороженно разом, а движения... Ты уверена, что так в предгорье ходит на охоте пума. Так в полете ищет добычу беркут. Так в океане ныряет в стаю скумбрии марлин. Монстры в мирах встречались повсеместно, но таких как он... Один на бесконечность.

Undertale

ОЖП/Error!Sans

Roses and wine

Преследование не состоялось. Дал передышку? Ты не хочешь в это верить, но походило на то, ведь Эррор, если бы лишь пожелал, мог настигнуть в любой момент, в каждую секунду, что ты живёшь теперь с жгучим желанием оглянуться. Он не из тех, кто теряет интерес к тому, что ускользает прямиком из его хватки. Будто между лопаток встряло лезвие чужого внимания: оно было и желанно до мазохизма и пугало разом, только ты знаешь — насколько равновестно. Хочется скрыться, туда, где нет его тонкого шлейфа запаха, по пьянящим следам которого ты смутно повторяешь хоженный Эррором маршрут, скоротая дни, ставшие, словно бы ещё скучнее прежнего. И все это время тебя не покидает ощущение, что ходишь ты под чужой тенью, что следит беспрестанно, заставляя озираться по сторонам подобно дичи, учуявшей охотника. А он следует невидимо, ты действительно чуешь. Винный шлейф то и дело касается ноздрей, заставляя фыркать, дразнит, до того мучительно, что в животе крутится шторм волнения, мешает думать и ориентироваться. И со временем он скручивается в тугое кольцо ощутимого дискомфорта, подталкивая к пониманию, что стоит искать место поукромнее, чтобы затаиться на ближайшие дня четыре, а лучше пять. Этому подтверждением было чувство сонливости и голода, который даже утолять удается не так, как прежде: мешает бесконечное волнение, ещё и метка ноет беспрестанно.

Тебе любопытно, а чувствует ли Эррор нечто такое на месте твоего укуса? Ты доедала последнее яблоко, а сытости особенно не прибавилось в отличие от усталости, свинцом налитой по конечностям. Чувство безопасности к тебе и вовсе больше не пожелало возвращаться, и ты искала тихое место весь день без особого энтузиазма, но в итоге... В итоге все равно выбираешь пустоту, где однажды появилась многие годы тому назад. Да, здесь тоже витает этот пряный дурман, который, казалось теперь стал сильнее, отчётливее, разлагаясь из бутона в нити хорошо различимых тонов, но... он внушает теперь почти что доверие. Сворачиваешься клубочком, хвостом прикрывая нос. Да... Так запах перебивается собственным, и можно вздремнуть, затмевая нарастающий дискомфорт где-то в самой твоей сердцевине.

Сон приходит мягкой поступью. Шелестом крыльев, почти неслышимым, напоминающим... шорох ткани чужого пальто, темного, как ночь мира, где ты видела Эррора, и образы путаются с явью, мысли с памятью, рождая нечто весьма странное, отдаленно походящее на бред больного воображения.

Вот идущий силуэт, далёкий, слитый в точку, и он приближается. Вот в нем вычленяется взгляд зрачков, утопших огнями в гранатовой глубине глазниц. Вот поступь узнаваема пружинистым движением тела... И шарф... Он кажется таким мягким, вот бы потрогать... Вот чужая рука гладит мех хвоста, снежный, как Арктика...

Распахиваешь глаза и видишь то, во что поверить сложно. Эррор тебя нашел, сидит рядом, гладит хвост и смотрит зачарованно, почти по-детски и с интересом, пальцами зарываясь в тепло нежного и, мать его, до одури чувствительного хвоста. Подрываешься с места, шерсть тут же дыбится злостью, а живот простреливает болью, но тебе нет дела, когда застали врасплох.

— Чего ты тут забыл?! Опять за мной увязался! — шипишь на него, а в его взгляде дьяволята пляшут. Нехорошие такие, предвещают если не полный пиздец, то как минимум драку.

— Я забыл? Я живу рядом, тупица, ты за все это время не поняла этого? — он щурится: то ли плоховато видит, то ли ехидство из него лучится звездным светом. И запах... Будто вино ты не ощущаешь, а пьешь, из горла, на брудершафт, а затем готова сгореть в пламени чистейшего ада без остатка. Хмелеешь быстрее, чем понимаешь, что начало эструса

 идёт с опережением темпа, скручивая изнутри калёным железом. Но Эррор явно не из тех, кто невнимателен, он видит все и одномоментно, вдыхает глубже и делает шаг. Ещё один... Ударом сердца отмеряемый выдох и прикосновение к твоей шее, где всё ещё горчичником горит его запекшийся, но ноющий укус.

— Я... Оставь меня в покое! Чуть что сразу в личное пространство лезть? — отмахиваешься от его руки, пальцами щекочущей кожу, и очень зря. Он с рыком валит тебя на пол пустоты, выкручивает руки, давит телом и дышит. Жадно, глубоко, задерживая дыхание и полностью игнорируя твой болезненный из-за падения стон. Руками жмёт на плечи, а на теле уже нитей — столько, что нет шанса подняться, не порезав кожи на ногах, прикрытых бриджами или запястьях, вокруг которых они плетут причудливые браслеты оков.

— Оставить то живое, к чему я могу прикоснуться, когда пожелаю, не ощущая при этом ничего отвратительного? За столько десятков лет? Может и сотен... Не-е-ет, — он смеётся, голос лагает не хуже, чем это делают твои мысли, путающиеся и без близости истинного альфы, который одновременно и манит, и требует сопротивления. Блядь, да ему хочется снова врезать, и плевать, что руки с прошлой встречи до сих пор были налиты лавандой синяков.

— Не позволю, — рычишь ты, когда его руки ложатся на бока, царапая остротой пальцев, пуская круги жара по коже, которую от его действий будто жжёт лихорадкой, — отъебись от меня, Эррор!

— С какой стати? Назови хоть одну причину, Т/И? — пустота серостью глотает эхо его заедающего голоса, который звенит внутри резонансом, в самой тебе множится дрожью, и вопреки зову тела ты даёшь ему бой, пусть слабый, несомненно жалкий, но бой... Толкаешься, хвостом бьешь по полу, царапаешься и норовишь разодрать ему лицо со злой усмешкой буйнопомешанного... В его глазах горит восхищение.

Чертов сумасшедший, абсолютно неадекватный монстр, и ты и сама проникаешься к нему странным интересом, не укладывающимся в рамки простой как дважды два физиологии. Было нечто другое. Более глубинное, восхищение идёт истоками от его силы и того, что он мог бы ее применить, чтобы раздавить тебя, как наглого, мелкого таракана, но не делал этого. А ты отчего-то уверена — Эррор не из тех, кто терпел бы такое поведение ради простого перепихона, ты вообще не можешь сказать точно, понимает ли он что-то про истинность, связь или он просто... Черт, да его понять невозможно... У тебя вот-вот течка, а он замер, как только ты перестала его царапать, дышишь тяжело, утомленно. Сказывается, что нормально не ела, не смогла выспаться, и живот все сильнее крутит, как и душу, что в неверии чуть дрожит и сжимается, когда монстр просто гладит тебя, чуть сминает кожу до лёгкой боли и отпускает тут же. 

... И трудно ответить наверняка — прикосновениями или твоей на них реакцией. Сука... Понимаешь, как попала, мечешься взглядом по туманным сводам пустоты, но зацепиться не за что. Открыть портал — сил уже нет, бежать — бессмысленно, говорить — страшно. Но лапать себя сейчас тем более альфе, твоему, черт возьми альфе, ты позволить не можешь. 

Хочешь, но ломаешь устои многовековой эволюции.

— Эррор, отпусти. Хочешь причин? Начнем с простого. Ты тяжелый, мне больно, мы друг друга даже не знаем, по крайней мере я тебя — однозначно. И вообще, я тебе не вещь! — аргументация на троечку, но он хотя бы выслушал. Фыркнул коротко, даже глаза закатил, но все же соблаговолил слезть с тебя, внимательно следя за неразрывностью зрительного контакта. Сидит рядом, ноги скрестил и взгляд искрится подобно костру, на котором тебе уготовано сгореть заживо. Перспектива отнюдь тебе не радостная, и ты жалеешь, что нет возможности обмануть его, совершенно по-лисьи, открыть окно в любой мир и смыться без суда и следствия, но... ебучая физиология и волны подступающего огня лишь ускоряют бег крови в присутствии истинной пары, а от того кружит голову и хочется тепла. Скручиваешься калачиком, беспомощно, хвостом прикрываешь нос, поверхностно дышащий эфиром его тела... Розы и вино... Ну до чего подходит. Красив, шипами колет до мяса, безжалостно и со шрамами, а потом пьянит креплёным вином до потери пульса.

Как минимум — любопытно. Как максимум — глупо.

— Ты не можешь никого касаться? — решаешься на вопрос, выглядывая из-за пушистой шерсти хвоста, решая отвлечься хоть чем-то и узнать об этом монстре хоть каплю информации, бо́льшей, нежели представления о его безумии и силе, раскинувшей сети его присутствия во всех вселенных и вне их тоже.

— Не мог из-за гаптофобии. Но ты – другое дело. А ещё... Ты пахнешь не так как остальные, я давно за тобой слежу, Т/И. А сейчас... Блядь, да я никогда никем не интересовался. Приходил в мир, удостоверивался, что твой запах там был застарелым, и уничтожал вселенную, — буднично рассказывает, как будто в кафе меню обсуждает, и ты жмуришься от тембра его голоса. Низкого, немного механического, идущего краткими повторами в такт твоим мурашкам, бегущим волнами моря, в котором ты тонешь не хуже, чем в омутах его глаз.

— И чем я пахну? — любопытствуешь, и рассматривание монстра отвлекает от боли, что будто унимается, когда он снова касается тебя, невесомо, парой пальцев трогая плечо, будто почти неосознанно, автоматически, собирая с кофты мягкие катышки и отбрасывая их в сторону. Странно, но успокаивает даже, хотя с таким существом явно стоит быть настороже.

Уничтожает вселенные? Даже спрашивать о подробностях было жутко, но представить... Воображение, предатель, живо рисует образ его силы. Раскинутые в стороны руки, идущие паутиной лесочные струны, что крошат материю в алмазную пыль прошлого, и 

... Дирижёр смертельного оркестра, где Эррор управлял гибелью. Танцевал с ней вальс, заигрывал и бросал к ее ногам прах тысяч жизней. 

Восхищает до дрожи за ребрами.

— Пахнешь... Как какао и зефир. И чем-то острым, от этого чешется нос, — отвечает, чуть подумав и вдыхает глубже, прикрывая глаза. Ох зря... Ему от запаха тоже рвет башню, это видно по взгляду, размытому в расширенных зрачках, но... Опять блядское лисье любопытство: ты ловишь его когтистую руку, проводя по фалангам дрожавшими пальцами в немом вопросе, просьбы позволения коснуться чуда... 

.. Эррор вздрагивает, явно с непривычки, раз никто не делал этого прежде, и ты вдруг думаешь: какого это – не касаться? Ни объятий, ни дружеских похлопываний, ни соприкосновений руками, ни поцелуев, ничего... Всегда один, действительно подобен смерти, кто станет якшаться с таким существом? Существом, что судьба поставила предначертанным тебе — не имевшей родного мира как такового.

Он ловит твой взгляд, а ты садишься, хвостом мазнув по чужим коленям, все ещё держишь руку, и вы оба не дышите, будто сломали что-то важное и теперь прислушиваетесь к последствиям. Он дёргает на себя, неистово резко, сталкиваясь грудью и тихо рыча. Рука давит на запястье и медленно скользит выше, до локтя, плеча, щеки... Если кто-нибудь когда-нибудь спросит, ты точно ответишь, что видела, как рождается страсть. Сперва полетом мощных крыльев хищника, парящего за тем, что ему причитается, следом. Тенью скользя над головой, невидимо, но постоянно. И он настиг тебя, поздно бежать, поздно верить в лучшее, но ты всё ещё помнишь о свободе, которую любила больше жизни. А затем и течением магмы, жаром которой опаляет кожу. Это его выдох и медленный вдох, такой близкий, что миллиметры между вами наполнены искрами. Поднеси хворост — затлеет пожаром, а дымом до отказа наполнятся лёгкие.

— Блядь, Т/И... Какого черта творится? Хочу... — хрипло шепчет последнее слово, от которого шерсть на твоём хвосте, цвета горной вершины, встаёт дыбом и против твоей воли злодейским замыслом тела омеги льнет к чужому бедру.

— Убить или трахнуть? — тянешь в ответ, дерзостью топя последнюю надежду уйти целой и невредимой. Он смеётся, глухо, злобно и с удовольствием, растягивая звук и лбом бодая твой. Левый зрачок расплывается пятном горечавки в кольце шафранового восхода, правый пронзает огнем звёздного света. Колет иголочками затылок и не сразу понимаешь, что это его пальцы покалывают остротой когтистых фаланг.

— Немногие ушли живыми, дерзнув мне, — предупредительно снизил громкость голоса, а тебе от этого лишь хочется подлить в огонь масла, самой окатиться бензином и шагнуть в кострище сумасшедшим силуэтом.

— И что же, убьешь? — добавляешь слов в лебединую песню, вздрагивая от спазмического импульса, прошедшего разрядом по телу, контроль над которым ты держишь стоически, даже похвально.

— Заткнись! — рычит, но не злобно. Надрывно даже. Давит на тебя телом и мыслями, но ты не поддаешься. Руками упираешься в плечи, и тепло ладоней медленно находит позвонки под съехавшим как в прошлый раз краем шарфа. Щербатая метка твоих зубов все ещё там, горячая, вызывает твою улыбку. Ах ты наглая собственница! Отрицаешь, но и лжешь себе вместе с этим, подсознательно понимая, что чуть круче, чем охуенно, когда твой истинный — Разрушитель Миров.

Эррор не уступает, кайфует от этой странной игры, хотя у самого едва ли не приступ: движения смазываются дрожью нетерпения, но он ведь мазохист, терпит, хотя магия в нем клокочет молниями. А возможно и садист тоже — мучительно действует на чувствительные точки: вторая рука бессовестным гостем ищет на спине мягкие округлости твоих позвонков. Нажимает на каждый и ведёт до низа, рисуя пальцами пунктир к пропасти, в которую оба упали ещё при первой встрече, при первом взгляде, 

при первом вдохе запаха друг друга

— За свою свободу я дорого возьму, — предупреждаешь, хотя тебя крутит неприятным чувством. Сожаления? Усталости? Обиды? Да, пожалуй, целым коктейлем. Взболтать, но не смешивать... Подать живьём, на растерзание зверю, что смотрит сейчас с голодом в глазах. Неутоленным голодом к прикосновениям, которых был лишён так долго, что все остальное отходит для него на второй план. Ему нужно это.

Та, кто способен исправить эту маленькую оплошность в ровном ряду его перфекционизма. Эррор точно не упустит — по взгляду видно, по выдоху ощутимо, так ведёт себя хищник, поймавший добычу, готовый неспешно смаковать вкус нежной плоти, на которую открыто предъявил права.

— Омега, которая хочет свободы. Ты точно ошибка. Сладкая, нежная ошибка, которая пытается пускать шипы, — чуть подвисая, тянет он, придвигаясь ещё ближе. Его тянет к тебе, тепло ребер греет твой бок, а странная осторожность споила твою бдительность, усыпила к чертям лисьим, и ты слабо прильнула в ответ, словно ища тепла, вопреки тому, что сама скалишься, чуть дёргая хвостом в недовольстве на собственную реакцию, готовая действительно быть жёсткой. Пускаешь в ход последний аргумент, который любого альфу бы развернул, дал бы пощечину жестокой реальностью и отправил прочь, инстинктами побуждая искать другую омегу.

— Я бесплодна, Эррор. Ищи других продолжателей рода.

— Я уже нашел идеальный вариант его непродолжения.

И ты понимаешь, что ему, наоборот, только это и было нужно. Отсутствие проблем с ответственностью, возможность не создавать новой жизни, которую тот лишь отбирает, вычищая миры, возможность... жить 

 и найденным им трофеем, который он забрал и пометил как собственность. Что-то будто щелкнуло в вас обоих, вероятно крыша начинает ехать именно с таким звуком. И речь канула в лету, следом с обрыва сиганули и мысли, стоило лишь ощутить, как языки лизнули шею, горячим бархатом касания приглашая утонуть в безумии вдвоем...

Так в полете ищет добычу беркут

Это касание ставит все точки после зачеркнутой фразы, где ты уверяла себя не поддаваться. Спусковой механизм действительно сорван. Ударом тока пронзает тело. 

. Эррор снова кусает, клыки, нешуточные блядь, впиваются в кожу, пускают на воздух запах крови и тебя самой, мешая аромат с его собственным, усиленным в стократ. Выдыхаешь рвано и в голове решаешь уравнение, где искомая величина — степень твоего сумасшествия. Ты не можешь сопротивляться: давят к земле инстинкты, мысли, чувства и понимание того, что гори оно все синим пламенем, раз последствий все равно не будет. Хвост мягко пушится и чуть взмахивает в немом интересе. Худший вариант — смерть, но так ли он плох, если цель все равно недостижима, эфемерна, надумана, как единственное оправдание жизни... А свобода все равно останется при тебе. Сразу после... После чего? Что будет? Краткие сомнения звоном стекол бьются в голове, когда руки жёстко толкают, валят на пол, а сверху накрывает поцелуем, телом, жаром...

Определенно сладковато-острый, будто посыпанный перцем шоколад, и запах... Черт, он заполняет лёгкие до отказа, до одури приятен, обволакивает тягучей смолой, нагретой до состояния черного вара, обжигает дьявольски, когда когтистые фаланги под одеждой царапинами скребут бока. На рёбрах горят эти полосы — роспись чужого освоения территории, по которой он рисует карту, обнажает, задрав одежду, пока языки поочередно вторгаются в рот, а затем и все разом, беря твой собственный в заложники. Мягкость хвоста льнет к его бёдрам, ластится, норовит завернуться кольцом до поясницы... Он разрывает контакт, любуется полосами багровых следов на вздымающихся рёбрах, смеётся гулко и очень глючно, считает капли рубиновой крови будто монеты собранных в игре очков. Эррор склоняется к ним и слизывает с мраморной кожи солоноватую приправу обоюдного чувства притяжения.

Вздрагиваешь, хочешь менее уязвимого положения, но поменять его не позволяют, садятся сверху, бедрами сжимая сильно и, мать вашу, слишком сексуально. Руки ползут по животу до груди, где нет белья за ненадобностью, нагло мнут ее, массируют, обжигают каждой костью куда ощутимее, чем то могла бы делать плоть. Смотришь на него во все глаза: в его взгляде расширяется космос, поглощает сверхмассивной черной дырой, возврата не предусмотрено.

Решаешь играть на его же поле по его же правилам, и стоит монстру чуть наклониться — сгибаешь немного ногу, потираясь коленом между его бедер, где явно наметилось нечто упругое, далёкое от ощущений костей таза и лонного сочленения. Тихое рычание и рывком движение на себя, под спиной ладони, да столкновение в грубом поцелуе, на который ты отвечаешь не менее хлестко. Он кусается — ты царапаешь полосы кобальтовых жил на чужом лице. Он терзает когтями фаланг — ты метишь лунками мелких клыков винную тьму шейных позвонков.

Шарф уже слетел с тела, пальто отправляется следом. На секунду есть мысль о собственной одежде, но ответом на незаданный вопрос звучит треск разрываемой напополам ткани. Вопрос решен — прохладой пустого воздуха лизнуло наготу. Твое тело поет песнь своего сочинения, собственные флюиды отзываются в душе дрожью, как и в теле, концентрируя тяжёлую гирю горячего олова под самым пупком. А запах Эррора бьёт под дых, жарко, тесно, больно и до одури прекрасно сочетаясь с тобой.

— Мммх, такой запах, блядь, я тебя не отпущу ни в какой долбаный мир, — гулко голосом обжигает ухо, тут же прикусывая хрящик, нитями создавая подспорье и раздевая окончательно.

Бесцеремонно, не заботясь о чем-то, что касалось бы удобства. Поглощён тобой. А слова его звучат звоном протеста, ты не согласна, за это кусаешь его в ключицу, сильно, до терпкой крови, что тут же брызнула из прорези поверхностного слоя кости, изгиб которой багряной линией шел над клеткой таких же ребер. Точно, креплёное, мать его, вино.

— Тогда тебе придется за мной побегать, — мурлычешь где-то под его виском, пока монстр вылизывает былую метку и оставляет дорожку влажных, но болезненных прикусываний на покатом плече. Пальцами мажется в крови и ей же рисует на теле замысловатые узоры.

— Свяжу, Т/И. Трахну, свяжу и снова трахну, — рычит. Ревниво. 

. Заводит, стервец, до мушек перед глазами, и ты смеёшься безумно, слыша в ответ его злобный, утробный хохот.

— Мать твою, Эррор, я так против, что даже за, — шепчешь в ответ, царапая дуги остистых отростков и тут же убегая к разлету ребер, чья поверхность потрясает. Бархатная бумага или плис, нечто среднее, хочется касаться, да подольше.

Подушечками пальцев, ладонями, губами, 

Эррор выдыхает нетерпеливо от твоих слов, провокации, касаний, привстает немного, и ты видишь то, отчего невольно стонешь, лишь посмотрев. Конечно же! Его член был ничуть не хуже самого Эррора: большой, налитый жилами темного кобальта, в котором мерцает янтарь энергии. Неоновый будто, чуть вздрагивает, едва ли не болезненно и сочится сладким нектаром розы и вина... Твой личный никотин, зависимость от которого лечится только увеличением дозировки, с целью затрахать до полусмерти и лишить способности вообще хоть что-нибудь воображать. Свобода... Это слово меркнет, как и картинка перед глазами, когда резким движением тебя переворачивают на живот, дёргают на себя и рукой проверяют точку назначения, где влагой топит желание. По хвосту от основания грубо бежит касание, сжимает и ведёт до кончика, заставляя выгибать спину. И пикнуть не успеваешь, как член входит тугим наполнением, грубо до упора, скользя по обильной смазке. Если бы не она — орала бы визгом, но и сейчас едва держишься от размеров, натяжения и тяжести накрывшего тебя тела. Эррор рычит, кусает за холку и толкается крепко и сильно, руками вновь впиваясь в нежные бока и основания бедер.

Зубы отпускают быстро, и так же быстро начинается нешуточный темп. Эррор берет размашисто: выходит полностью и тут же вгоняет член до упора, вбиваясь в самую глубину ноющего лона, шлепая телом по ягодицам. Коленям, упёртым в пол, больно, ты стонешь и смутно понимаешь, что, блядь, ну не от боли явно. Слишком хорошо. На грани экстаза, такой силы, что от каждого движения Эррора хочется кончить, грязно, громко и очень сладострастно. Хвостом трешься о его кости, им же цепляешься за позвонки, будоража монстра мягкостью чувствительного прикосновения. Щекоткой горячих иголочек ты чувствуешь, как подступает первый оргазм, что неудивительно — сладкое пятнышко где-то внутри служит мишенью, в которую упругость головки бьёт без промаха. Без шанса на твое спасение. Кончаешь в первый раз, как в последний, с протяжной судорогой, от которой член внутри зажимает волнами упругого удовольствия, а шерсть белоснежного хвостика встаёт дыбом. Эррор стонет в ответ, царапает очень больно, не щадя. Он потерял собственную нить, страховочным тросом державшую мысли.

В тебе. В вас обоих. В страсти.

Он в сексе фактически эгоист, но до того охуенно его эгоизм совпадает с твоим удовольствием, что на это чуть больше чем похуй. Ты — сплошная эрогенная зона, болезненно чувствительная, до слез и лёгкой судороги. Эррор пугает до разрозненного выдоха, снова перевернув на спину, буквально швырнув на пол, и опять, новый круг: ныряет с головой, до упора, но теперь может нависать над тобой, видеть твой почти умоляющий взгляд, слизывать солоноватое море слезинок несколькими языками, грубо толкаясь в нутро с влажным звуком безумного, яростного секса. Такого, какой может быть только с таким как он. Нити скользят по наготе гладкими ле́сами, стягиваются в узлы, один из которых находит сосредоточие всего огня тела. Узел массирует эту точку, заставляя вилять хвостом, а бедра дрожать, сжимая собой тело Эррора, не сбавляющего темпа, и это сводит с ума. Изнутри рвет ураганом чувственности, где все восприятие перетекает в тактильность, превращая в слепого напрочь кинестетика

— Эр-рор, чтоб... тебя... ммм, — выдыхаешь с мычанием, выгибая под ним спинку, а он улыбается и делает особо глубокий толчок, выбивает перед глазами яркие искры.

— Да-а, Т/И... Громче! — он взрыкивает, а узел нитей терзает между бедер наравне с чувственностью ритма, от которого уже едет всё: картинка, мысли, крыша.

— Эррор! — действительно вскрикиваешь, и весь низ пробивает новая судорога: тебе много не надо — играет роль течка, играет роль монстр над тобой, на тебе... в тебе...Он везде и его чертовски много, будто передозировкой кроет сознание, качает рассудок так же, как он качает собой твое тело.

— Нравится тебе? Омега... 

... И только моя, — сбито, хрипло, отчаянно желанно. Он жмёт к себе ближе, как будто хочет слиться телом с тобой, ребра трутся о грудь, давят собой. И так горячо и хорошо, когда он снова даёт языкам волю, пускает их в твой покладистый рот, чуть замедляясь, чтобы отсрочить финал, в котором пьедестал первого места он занял уже заочно. Ты ненасытна и жадна до его касаний, прикусываешь один из языков игриво, руками блудишь по телу, пьянеешь крепче от ощущений. Плевать, что вы в пустоте, спине жёстко, болят царапины, превращенные в нешуточные линии крови, плевать, сколько прошло времени, плевать, что будет после. Важен момент настоящего.

И он растянулся надолго.

Эррор берет на измор: меняет позы, не спрашивает ни о чем, словно дорвался попробовать новое, истерзал все тело сотней царапин и весьма похабных комментариев, десятками укусов и стольким же числом оргазмов. Но стоило и ему шагнуть на грань собственного, ты поняла, что вопрос про "убить или трахнуть" не такой уж взаимоисключающий. Сил нет, так устала, что готова сдохнуть от переизбытка чувств и его внутри тебя. Эррор, что в этот раз снова был сверху, горячим узлом в основании члена был готов ворваться внутрь, ловя твой очередной экстаз, что позволил бы это сделать успешно.

— Кончи снова, Т/И, вознагради за удовольствие, — ехидно просит, а между влажных от ваших соков бедер снова спускается нитчатый, мокрый узел, массирующий дрожащую зону, — вот так, почти...

— Блядь, Эррор, ммхх, — вздрагиваешь снова, и Эррор тут же вталкивает набухший узел в лоно, накачивая изнутри горячей влагой собственного финала, от которого его самого трясет лихорадкой и стоном, резонирующим в соприкосновении абсолютно измотанных тел. Монстр наваливается сверху, дышит тяжело, под собой не без удовольствия ощущая твое бессилие. Воздух напоен даром соития, пах умопомрачительно.

Удовлетворением тел, не знавших истинной пары, душ, утомлённых одиночеством, мыслей, пустых, как это дурацкое место, для секса подходящее едва ли. Так и лежите, переводите дыхание, сцепленные воедино, черт знает на какое время... Ты была уверена, что на этом, возможно, всё. В любом случае после такого течка не будет столь изнуряющей, но изнутри грызли неприятные червячки отвращения к себе.

А теперь, ожидаемо в мыслях засела уверенность — уйдет. Свое ведь получил. Но ты и сама получила не меньше, и от этого приятно щекочет смутным касанием крыльев бабочек в животе, прямо там, где все ещё туго вбит член, на котором ёрзать больновато. Рассеянно чертишь на матовых, гранатовых лопатках узоры, пока Эррор глубоко вдыхает твой аромат у шеи, в которую уткнулся, найдя для себя удобное положение.

— Знал бы, что это так обалденно, похитил бы раньше, — довольно тянет монстр, щекоча кожу дыханием и тихим тембром на грани урчания. Едва ли Разрушитель... Ему слишком хорошо, чтобы быть Сатаной без плоти — сейчас он просто Эррор.

— А ты меня похитил? — весело фыркаешь, не припоминая, когда это он успел.

— Теперь да. Как закончим — утащу к себе, — спокойный ответ, будничный даже, а ты самую малость в ахуе, глаза округляешь, но толкаться передумала быстро – больно от лишних движений.

— Хей, вообще-то, я существо свободное, хоть и омега, да только... неправильная, — бормочешь растерянно, мысленно отвлекаясь на яркие фантазии сперва о том, как ты феерично сбегаешь, а следом — не менее красочные фантазии о том, как Эррор тебя поймает, и что за это полагается в качестве наказания. Это даже интересно.

— А я по-твоему дохуя правильный альфа? Мне вообще насрать на это, моя и всё! — монстр снова голосом заедает повторами и в подтверждение словам толкается бедрами вперед, демонстрируя, что он тобой владеет вполне доходчиво. До тихого писка. До дрожи души... Молчишь какое-то время, становится грустно, ведь сидеть в четырех стенах на постоянной основе — не про тебя. Да, было бы приятно возвращаться в одно и тоже место, ночевать, отдыхать, болеть и мечтать, как делала бы, имея дом, но... Слишком много этих блядских "но"! Свободолюбие, желание идти наперекор системе, даже когда система — сама эволюция всего существующего, все это — ты сама. Твоя суть, такая же, какой для Эррора является уничтожение миров.

Уничтожение вселенных... А это любопытно.

— А могу я пойти с тобой? — спрашиваешь, а хвост выдает лисий характер, задорно касается пушистым мехом спины монстра, отвлекает, манит его, предлагает коснуться, что он и делает незамедлительно, пальцами приятно зарываясь в блестящий чистотой мех.

— Куда? — не понимает, ловит твой взгляд, слегка отстранившись, такой близкий и мило недоуменный, что вдруг понимаешь. Нравится... Эррор тебе нравится... Будто вместе с запахом, давно знакомым, ты знаешь его уже десятки лет, как родного.

— Миры уничтожать. Это действительно интересно. Если разрушаешь ты так же как трахаешься, то готова поспорить, что это феерично, а потому, я бы взглянула, — твоя просьба в нем горит пламенным пожаром непредсказуемости, будто зрачки загораются ярче, а по телу бежит рябь колючих глюков, покалывающих и тебя саму изнутри, где было так горячо и туго, что стоило быть осторожной в фразах, не провоцируя на нечто такое, что повлекло бы чувство агонии, рвущей на кусочки. Он польщён...

— Возьму, — хитро щурится, руками касаясь твоей шеи и рассматривая метки, будто проверяет качество их исполнения и примеривается — не поставить ли ещё парочку.

— Меня или просто с собой? — отвечаешь в его же тоне, дерзишь, чтоб тебя, рискуешь, охуенно так рискуешь, однако... В его глазах явное наслаждение, растекающееся где-то под грудиной, где темнеет ареол души, одобрительным, долгим урчанием, складывая этот инфразвук в ответ, выраженный словами.

— И то, и другое, Т/И, — щурится, и чуть вздрагивает, когда твои руки ложатся на ребра, а сама ты устраивешься поближе, перекидываешь хвост через бедро Эррора и прикрываешь глаза.

Да, такой ответ тебя вполне устраивает. Почему бы не попробовать? В конце концов... Это не так уж плохо. Быть вместе с кем-то, кто принимает такой... какая ты есть. В то время как ты готова делать тоже самое. И насрать, что после такого секса придется пару недель залечивать многочисленную роспись твоего истинного. Ведь на нем таких меток осталось не меньше... Не в том суть. Она куда глубже, чем просто плотские утехи.

Ссылка на исходную публикацию - https://ficbook.net/readfic/12198674

Roses and wine

Содержание

Так в предгорье ходит на охоте пума

Так в полете ищет добычу беркут

Так в океане ныряет в стаю скумбрии марлин

Комментарии (0)