От каменных стен пещеры эхом отразился полный муки крик — один из многих, ибо пещера помнила тысячи криков за прошедшие столетия, и столько же должна была услышать в будущем.

— Помоги мне, Великая Мать! — взмолилась женщина и вскрикнула вновь, когда волна боли ударила в поясницу и пронзила низ живота, точно клыки, впившиеся в нежную плоть.

Она вцепилась пальцами в скалистый неровный бортик водоёма так, что побелели костяшки, и запрокинула голову, разглядев сквозь мутную пелену перед глазами неровный потолок пещеры, усеянный каменными шипами. Вода сбегала по ним вниз, срываясь с острых кончиков: кап, кап, кап…

Её крутило, её сжимало, но на сей раз женщина твёрдо решила не издавать больше не звука — хватит, накричалась уже. Воин она или нет, раз готова разрыдаться только от того, что рожает? Торим уже наверняка оглохла от её воплей, а ведь они здесь уже… сколько? Час? Два? А, быть может, успел пролететь целый день?

— Хорошо, Ануат, хорошо.

Тсахик стояла за её спиной, готовая в любой момент принять малыша, и, вопреки мнению будущей матери, дела до криков и стонов ей не было никакого. Куда больше Торим заботило то, чтобы ребёнок пришёл в этот мир здоровым, и чтобы его мать облегчила как душу, так и тело.

Торим помнила Ануат совсем малышкой, хотя появиться той на свет помогла и не она. Нет, в те годы Торим сама была ещё дитя, что только стала тсакарем, и все сложные ритуалы, включая таинство рождения, проводила её собственная мать.

Ануат дёрнулась, тяжело задышала сквозь стиснутые зубы, но даже не пискнула. Торим мягко покачала головой, а затем скользнула рукой ниже.

Крик — громче всех предыдущих.

— Что ты делаешь?! — Ануат посмотрела на неё через плечо, сморгнув выступившие слёзы, пока рот исказился в диком оскале. В уголке губ запеклась кровь — понятно теперь, как ей удавалось держаться всё это время.

— Помогаю тебе разродиться, разумеется, — невозмутимо ответила тсахик и надавила на низ живота снова, лишь немного сменив угол.

Торим хотела сказать, что их богиня с ними, что в эту минуту она ощущала её присутствие как никогда ярко, словно Великая Мать сама спустилась в Бухту Жизни клана Сумонги, но смолчала: вряд ли бьющаяся в агонии будущая мать сейчас прислушалась бы к простым словам. Ей было далеко не до этого.

Ануат прогнулась в пояснице до хруста, зажмурила глаза, схватила ртом воздух в последний раз — и боль исчезла, даря столь желанное, столь вожделенное облегчение. Она упёрлась лбом в мокрый камень, на миг совершенно забывшись. Всё вокруг, включая возносившую благодарность Великой Матери Торим, перестало иметь значение. Кромсающая её изнутри мука прекратилась — и это главное.

Но то был всего лишь миг.

— Кто это, Торим? — опомнившись, Ануат заозиралась по сторонам, выискивая тсахик, совершенно позабыв, что та находилась за её спиной. — Торим?

На это женщина лишь снисходительно улыбнулась и, осторожно ступая по гладкому дну, приблизилась к Ануат сбоку, держа над водой маленький склизкий комочек, обёрнутый в кокон. Крошечное тельце внутри него дёрнулось, стоило ему ощутить присутствие матери совсем рядом.

— Это девочка, — Торим не спешила передавать младенца Ануат — уж слишком тряслись у неё руки. Вместо этого тсахик прижала ребёнка к груди матери, и с этого мига два сердца забились в унисон, создавая связь, которую сможет разорвать лишь одно — смерть. — Ты должна дать ей имя.

Ануат не собиралась в этом признаваться, но имя для своей будущей дочери — а в том, что это будет именно дочь, она отчего-то знала наверняка, — На’ви выбрала задолго до того, как Великая Мать соединила их с супругом души. Ануат хотелось, чтобы оно было звучным, красивым, но при этом каждый, кто его слышал, должен был ощущать исходящую от него силу.

Вариантов было множество — благо, муж щедро предоставил ей право назвать их дитя по своему усмотрения, — но в конце концов, после долгих размышлений, Ануат выбрала одно.

— Санаи, — и добавила, точно закрепляя: — Санаи те Куо Ануат’ите.

— Дала дочери имя своей прапрабабки, Укротительницы Волн? — понимающе хмыкнула Торим. — Что же, будем надеяться, оно принесёт ей счастье. Жаль только Заяру не сможет этого увидеть.

На лице Ануат промелькнула тень.

Со дня смерти супруга она плакала всего раз — на похоронах, когда его тело вместе с другими павшими воинами предали Древу Душ, ставшему для них последним пристанищем. Это был страшный плач, и пусть в тот день многие потеряли близких, никто из них не рвал на себе волосы, умоляя последовать за любимым — Ануат же пришлось удерживать троим самым крепким мужчинам клана, иначе бы она непременно осуществила задуманное.

Тогда Торим сама встряхнула безутешную вдову за плечи, умоляя подумать о ребёнке. Удивительно, но та сразу перестала сопротивляться, обмякла и воззрилась на неё в немой мольбе. Тсахик видела, как в глазах Ануат, осознавшей, на что она хотела обречь своё нерождённое дитя, промелькнул ужас.

— Ты ведь воин, Ануат, ты сильная и твой народ с тобой, — шептала Торим, нежно гладя вздрагивающую после безудержных рыданий На’ви по волосам. — Мы не оставим тебя, и память о Заяру будет жить в его дитя.

— Заяру, — эхом повторила Ануат и беспомощно уставилась на воду, на пробивающееся сквозь её кромку свечение, куда совсем недавно опустилось тело воина. — Заяру…

Она больше не плакала, пускай дорожки от слёз потом ещё долго не высыхали, точно желая навечно остаться символом скорби несчастной души. Никто не посмел бы обвинить Ануат в чёрствости — только не после её отчаянной просьбы о воссоединении с любимым, — но некоторые после удивлялись, как та, что ещё вчера едва не выплакала все глаза, уже сегодня нашла в себе силы улыбаться.

Ответ, на самом деле, был прост, пускай никто, кроме самой Ануат, его и не знал.

— Заяру обязательно присмотрит за Санаи вместе с нашими предками, — как только её руки перестали дрожать, На’ви обхватила новорождённую

дочь, прижавшись щекой к её головке. — И Эйва посмотрит вместе с ними.

— Да будет так, Ануат. Да будет так.

Одна из капель, сорвавшихся с потолка, упала тсахик прямо на щёку, но та лишь небрежно стёрла её пальцами, не в силах оторвать взгляда от умиротворённой Ануат, которая, покачивая кокон с дочерью, позволила себе, наконец, расслабиться так, как не позволяла с самой гибели мужа. Это зрелище необыкновенным образом внушало спокойствие и надежду в сердце Торим, которая, не переставая, надеялась: скоро и она сможет порадовать своего оло’эйктана прибавлением в семье.

А вода тем временем всё катилась вниз: кап-кап-кап…

Среди морских кланов была в ходу одна известная поговорка: «научившись плавать, научишься ходить». Никто доподлинно не знал, какому мудрому На’ви она впервые пришла в голову, но отрицать её истинность было верхом глупости с одной стороны и крайней неразумности с другой, ибо всё вышло из моря, и всё однажды в море вернётся.

Тем не менее, к пяти месяцам своей жизни Санаи уже обогнала многих сверстников, неуверенно, но с завидным упорством делая первые шаги, чтобы достигнуть заветной цели — воды. Сколько себя помнила, она купалась с мамой, находясь под её бдительным оком, а малышке хотелось проявить себя, избавиться от постоянного присмотра и заплыть на ту глубину, где позволялось плескаться только взрослым.

Увы, очередная попытка Санаи с треском провалилась, стоило лишь детским пальчикам коснуться тёплой воды: её легко подняли с земли, и девочка поняла, что сидит на руках у матери — её самом любимом месте на всём белом свете, однако сейчас, когда досада и обида затопила её с головой, Санаи показалось, что хуже быть не может.

— Ну-ну, душа моя, не капризничай, — Ануат лишь рассмеялась, когда Санаи, недовольно пыхтя, попыталась выскользнуть из её объятий, а, не добившись успеха, приготовилась пустить в ход своё главное оружие — слёзы. — Совсем скоро у тебе появится возможность впервые поплыть без моей помощи, но ты должна набраться терпения и немного подождать.

Ждать Санаи не хотела от слова совсем, а потому через несколько мгновений по всему берегу прокатился громкий рёв, сотрясающий деревню не хуже грома.

Ануат не оставалось ничего иного, кроме как в спешке унести глотающую слёзы дочь в их маруи, укрыть ту плетённым из водорослей покрывалом и тихо напеть колыбельную, которую она сама слышала в детстве. Это был выверенный способ: обычно Санаи становилась необычайно капризной, когда уставала, но даже просто уложить её в постель представлялось целым испытанием, ибо девочка без конца ворочалась и кряхтела, доставляя неудобства не только матери, но и соплеменникам, жившим в соседних маруи. Те, конечно, всё прекрасно понимали и никогда не осуждали, но Ануат всё равно было неудобно и стыдно в некоторой степени: ещё вчера она строила из себя великого воина, а сегодня не может совладать в собственным ребёнком. Ну что за позор!

— Попробуй спеть ей, — посоветовала Ануат такая же молодая мать, как и она, после того как вся деревня полночи была вынуждена слышать плач Санаи. — Мой сын засыпает с первых нот, быть может, и твоя дочь начнёт?

Женщина вняла мудрым словам и ни разу не пожалела, удивляясь, как не додумалась до этого раньше.

Песни Ануат отличались друг от друга: в один день она могла рассказать целую историю об отважных охотниках, что на тсураках бороздят просторы необъятного моря, в другой же — сложить мотив из старинных легенд и преданий. Но сегодня она пела о тулкунах, их братьях и сёстрах, встреча с которыми должна была произойти совсем скоро, так что племя пребывало в радостном предвкушении.

Сама Ануат, безумно соскучившаяся по духовной сестре, мечтала, как впервые представит ей свою малышку. Это воссоединение спустя целый год должно было окончательно стереть то пятно скорби и печали, что расползлось в душе каждого На’ви и тулкуна, вдохнуть в них новую надежду на светлое будущее.

И потому Ануат пела, о том, как три маленьких тулкуна резвятся в океане. То была самая простая песня из всех, что ей доводилось слышать, но при том и самая близкая сердцу, потому как неизменно от него и исходила.

Возможно, Великая Мать почувствовала это, и на следующий день, стоило на горизонте забрезжить рассвету, по деревне разнеслись громкий смех и крики счастья — тулкуны вернулись!

Ануат, по какой-то неведомой ей причине не сомкнувшая глаза до самого рассвета, теперь поняла, почему мучилась от бессонницы — волнительное предчувствие оказалось всему виной. Глядя на громадные спины, переливающиеся на солнце, она впервые за долгое время засмеялась — счастливо и искренне.

— Взгляни, Санаи, разве они не прекрасны? — девочка ещё не до конца проснулась, нежась в тёплых руках, а потому на слова Ануат лишь замычала, поспешив спрятать личико на материнской груди. — Ну-ну, милая, сейчас не время спать. Мы должны поприветствовать тулкунов.

Женщина цокнула языком, подзывая илу, и уже через мгновение оказалась в седле, надёжно прижимая к себе дочь, которая вдруг закопошилась, видимо, поняв, что сейчас они поплывут.

«Вперёд», — мысленно попросила Ануат через связь, и илу послушно последовал её команде.

Вокруг кипела жизнь. На’ви — взрослые, старики, молодняк и даже совсем юные члены клана, ненамного старше Санаи — спешили воссоединиться с братьями и сёстрами, которых не видели слишком давно. Над головой Ануат пронеслось несколько тсураков, чьи наездники гикали и один за другим издавали клич — не боевой, но наполненный восторгом и ликованием. Им вторили тулкуны; некоторые из них выпрыгивали из воды, желая показать, насколько рады встрече.

Среди них была и Каома, что заприметила Ануат раньше, чемсама На’ви увидела её.

 — пропела тулкун, подплывая ближе. — 

Я так счастлива видеть тебя!

— ласковое прикосновение к плотной коже заставляет Каому довольно промурчать — 

Сколько же времени прошло… Не было ни дня, чтобы я не думала о тебе.

— Однако же у тебя появились и другие заботы. Твоя дочь очень красивая.

Пока что Санаи не была доступна речь тулкунов, но даже без этого знания она поняла, что только что удостоилась похвалы — иначе её довольную улыбку Ануат объяснить не могла. Разве что дочь восхитилась самому появлению духовной сестры Ануат и теперь в нетерпении тянула к ней свои маленькие ручки, тоже желая погладить.

— Она очень похожа на тебя

, — Каома прищурила два глаза, чтобы получше рассмотреть малышку. 

— Хотя многое взяла и от отца. 

Ануат грустно улыбнулась самыми уголками губ, когда сердце знакомо защемило от боли, но то ли время и правда лечит, то ли её самообладание оказалось достаточно сильным, чтобы не дать слабину даже перед Каомой, но ни единым жестом, ни взглядом она не выдала той муки, что поселилась в душе. Впрочем, разгадать духовную сестру для Каомы не составило никакого труда, ибо она разделяла ту боль, что отныне терзала Ануат.

— Я мечтаю, чтобы она была похожей не него

, — женщина наклонилась, целуя Санаи в макушку, на что получило возмущённое фырканье — дочь с малых лет показывала характер, и Ануат вынужденно признавала, что темпераментом Санаи пошла в неё. Зато всем остальным в покойного супруга, иначе и быть не может.

Под боком Каомы пронеслась тень, столь стремительно, что Ануат не успела её толком рассмотреть; На’ви оставалось только прикрыть себя и Санаи от летящих брызг, когда из-под воды показалась мордочка тулкуна, совсем ещё малыша, который тут же попытался втянуть их в свою игру.

 — строго сказала Каома. 

— Посмотри, что ты наделала! Тебе следует извиниться.

— В этом нет необходимости, сестра

, — успокоила её Ануат, глядя на поникшую Урсу. — 

Видишь, как рада ей Санаи?

И действительно, малышка радостно вскрикнула — а в её случае это было равно что смех, — захлопала в ладоши и едва не соскользнула с рук матери, чтобы оказаться ближе к маленькому тулкуну. Почувствовав родственную душу, Урсу мигом воспрянула духом и перевернулась в воде, вспенив ту ластами, а после выпустила фонтанчик — маленький, не идущий ни в какое сравнение с тем, на что были способны её взрослые сородичи, но Санаи этого оказалось более чем достаточно — девочка довольно загукала, затрясла ножками — того и гляди поплывёт.

Ануат нежно улыбнулась, призывая Урсу подплыть ближе.

 — обратилась она к Каоме, — 

, — поняв сестру с полуслова, ответила Каома, и в голосе её сквозила печаль. 

— Её мать погибла, когда погиб твой муж. Они обе, что Урсу, что твоя дочь, потеряли родителей в той пучине ненависти, что поразила сердца пришельцев. 

— Быть может, они найдут утешение друг в друге

, — задумчиво произнесла Ануат, когда Урсу играючи коснулась её ноги, словно прося опустить Санаи и позволить им наиграться вдоволь. — 

Но пока что пускай привыкают. Каома, сестра, я так долго ждала этого момента, чтобы разделить его с тобой. Хочу, чтобы ты увидела, как моя дочь сама делает первый вздох.

Со времён Первых Песен дошло множество обычаев, соблюдающихся неукоснительно. Так, тулкуны, например, отказались от пути мести и кровопролития, и вместе с духовными братьями и сёстрами год за годом сплывались к Древу Духов, чтобы впервые установить связь с Великой Матерью. Вскоре этот обряд предстояла пройти и Урсу, а пока что она погрузилась под воду вместе с Ануат и Санаи, замерев подле могучей Каомы.

Никогда прежде Ануат, опускаясь на достаточную глубину, не отпускала от себя дочь, но теперь время пришло.

Она смотрела на Санаи, что крутила головкой в поисках новой подруги, и видела в ней отца — в нём тоже плескался интерес ко всему окружающему миру, пускай детство и осталось далеко позади.

Ануат разжала руки, и Санаи, точно только того и ждала, забарахталась, разрезая воду вокруг маленьким хвостом. Сверху донеслось подбадривающее мурчание Урсу, и Санаи, развернувшись, поплыла на звук.

Вверх, вверх, только вверх, ведь иного пути нет. Только так, и никак иначе.

И когда воздух наполнил лёгкие девочки, когда её головка показалась над водой напротив Каомы, в глазах которой плескалась искренняя материнская нежность, Ануат в самом деле поверила: теперь у них всё будет хорошо.

Пролог

Cherno_Cherri

Когда-то Демоны уже вторглись в эти земли, принеся с собой лишь смерть и разрушения. Вначале они забрали у Санаи отца, затем лишили её мать духовной сестры, а потом отняли их дом. Надежды забыть о страшном кошмаре обратились в пыль, когда Небесные люди вернулись в обличии На'ви, прося о том, в чём когда-то отчаянно нуждались Санаи с матерью. И пускай отныне они живут среди них, Санаи знает: верить чужакам нельзя, хоть собственное сердце и кричит об обратном. Но ему свойственно ошибаться, верно?

Аватар

ОЖП/Нетейам те Сули Тсэйк’итан

Нейтири  те Цкаха Мо’ат’ите

ОМП

ОЖП

Майлз Сокорро

Тоновари

Ронал

Роццо

Ао'нунг

Цирея

Туктирей те Сули Нейтири’ите

Кири те Сули Кирейси’ите

Ло'ак те Сули Тсэйк’итан

Джейк Салли

Sea Devil

Как бы порой не были прекрасны образы, которые услужливо подкидывает сознание с наступлением ночи, Санаи считала главным достоинством сна то, что его можно легко прогнать. Конечно, порой покидать мир сновидений не хотелось, но иногда, когда вместо родных пейзажей и малиновых закатов ей снилась сожжённая деревня, а весёлый стрекот илу сменялся плачем и криками ужаса — в такие моменты Санаи больше всего хотелось вынырнуть из этой пучины и больше никогда в неё не погружаться, даром, что это было невозможно.

Она пыталась. Мучила себя, отказываясь спать, пила настойки тсахик, от которых после тянуло опустошить желудок, просила мать спеть любимую колыбельную — не помогало ничего. Не каждую ночь, но всё же чаще, намного чаще, чем должно было бы, Санаи посещали кошмары, и если поначалу она просыпалась с криком, будя перепуганную насмерть Ануат, то позже лишь распахивала глаза, смотря перед собой невидящим взором и глубоко дыша. Ещё несколько минут у Санаи уходило на то, чтобы осознать: всё приснившееся оставалось там, во мраке сна, а здесь и сейчас ярко светило солнце, а мирная жизнь текла своим чередом.

Так было и в этот раз, с той лишь небольшой разницей, что сна своего Санаи не помнила. Осталось только ощущение липкого ужаса, стискивающего горло тисками, да покалывание в пальцах, вцепившихся в край циновки точно в упряжь илу.

Ануат сидит к ней спиной, хлопоча над завтраком — стуканье ножа о деревяную дощечку разносится по всей маруи, — и момент пробуждения дочери пропускает. Зато, когда на плечи ложатся тёплые ладони, а пухлые губы оставляют мимолётный поцелуй на макушке, женщина расплывается в улыбке.

— Ты всегда так незаметно подкрадываешься, — говорит Ануат, наблюдая, как Санаи устраивается точно напротив неё. Так они могли видеть, что происходит за спинами друг друга. — Однажды непременно станешь великой воительницей.

Хмыкнув, Санаи тянется к нарезанным фруктам, источавшим сладкий аромат.

Ни к чему матери знать, что она уже считала себя таковой, пускай и не спешила хвалиться и рассказывать о своих похождениях на каждом шагу. В самом деле, узнай Ануат, что её единственная дочь, которую она с таким рвением опекала, успела сделать пару вылазок за территорию рифа в сопровождении сына оло’эйктана и его приятелей, то, с большой вероятностью, потеряла бы сознание на месте, а придя в себя заперла бы Санаи в маруи до конца жизни.

Подобные хлопоты не нужны никому, не так ли?

— Мы ш Реей шобиралишь шегодня немного поплавать, — говорит Санаи с набитым ртом, игнорируя снисходительный взгляд матери. В самом деле, не виновата она, что плоды вкусные настолько, что от них невозможно оторваться. — Но, ешли тебе нужна помощь…

— Доедай уже и иди! — усмехается Ануат, наблюдая, как Санаи языком пытается собрать растёкшийся по подбородку сок.

Цирея ей нравится, как нравится и то, с каким неподдельным дружелюбием она относится к её дочери. Пока Санаи слишком юна и не в полной мере осознаёт, как им повезло, что в Меткайине их приняли если не с распростёртыми объятиями, то хотя бы как добрых гостей. Она просто не смогла бы понять, что могло бы быть иначе, ведь как это так: они — беженцы, от которых собственный народ никак не имеет права отвернуться.

Рассуждения слишком наивны, но пускай уж Санаи побудет тем самым непосредственным ребёнком, чьё возвышенное восприятие мира пока что разрушено не до конца.

— Мне кажется, что Ринам положила глаз на твоего брата, — говорит Санаи по большому секрету, который, в общем-то, был известен всем.

— А мне кажется, что ему на подобное внимание совершенно наплевать, — делится своими мыслями Цирея, пока они неспеша плывут на илу вдоль берега. — До поры до времени, конечно.

Санаи громко фыркает, не стесняясь подруги.

Аонунг — будущий оло’эйктан, а его волнуют только охота с друзьями, гонки на илу и прочие развлечения. И хотя назвать его совсем уж безответственным нельзя, иногда Санаи искренне не понимала, есть ли у этого На’ви в голове что-то помимо веселья. И ладно бы парень ограничивался играми исключительно со своими друзьями-подпевалами, так нет же! Аонунг настойчиво зазывал её присоединиться к их авантюрам, и Санаи, наступая на глотку собственной совести, нередко соглашалась. Жалела ли она об этом впоследствии? Вопрос с подвохом, ибо, с одной стороны, она предавала доверие матери, но с другой — с лихвой компенсировала ту жажду приключений и азарт, которые открыла в себе ещё в Сумонги. «Ничего же страшного не произошло, — внушала себе Санаи раз за разом. — Более того, я, считай, слежу, чтобы эти балбесы не пересекли черту, так что совершаю благородный поступок».

— Твоя мать случайно не планирует обручить его с кем-нибудь? — спрашивает Санаи из чистого любопытства.

— А что, предлагаешь себя на роль невесты? — Цирея хитро щурится и заливается чистым задорным смехом, когда подруга, полыхая праведным возмущением, дёргает ногой, окатывая её россыпью брызг.

— Поцелуй угря, ты, мелкая…

Вой горна — длинный, протяжный — заставляет Санаи оборваться на полуслове, как и оборвать что-то внутри неё. Судорожно хватая ртом воздух, она озирается по сторонам, выискивая намёк на опасность, когда замечает несколько точек, стремительно спускающийся с самих небес.

Грудь сковывает липкий ужас, и Санаи готова поклясться, что на миг округу сотрясает звук взрывов, от которого закладывает уши, а в глазах мутнеет. Она дышит чаще, силясь сдержать рвотные позывы, и трясущимися пальцами цепляется в упряжь илу, готовая в любую минуту приказать животному гнать прочь.

Или сначала в деревню? Да, нужно найти маму! Она ведь тоже слышала горн, так как себя чувствует? С ней всё в порядке? Она не пострадала?

Нет, только не снова, Великая Мать, пожалуйста!

— Я никогда не видела таких существ прежде, — в глазах Реи зажигаются пытливые искры, пока она неотрывно следит за пятью крылатыми тварями, спикировавшими на песок. — Давай рассмотрим поближе?

— Что? — облегчение от того, что незваные гости оказались не Демонами, смывает новой волной страха. — Рея, подожди! Мы ведь не знаем, кто они такие!

Но дочь вождя точно её не слышит, направляя илу к берегу — туда, где собралась добрая часть племени. На’ви так много, что за их широкими спинами можно разглядеть абсолютное «ничего», и интерес Циреи лишь разгорается.

Санаи медлит несколько секунд, после чего, стиснув зубы, плывёт вслед за подругой, держась чуть позади.

Происходящее не нравится ей просто до жути. Год, целый год они прожили в мире и спокойствии, лишь краем уха слыша о зверствах, что творили Небесные люди за пределами границ Меткайина, и вот теперь новая напасть свалилась им на головы! О том, что чужаки ни с того ни с сего заявились к ним просто так, чтобы погостить и полюбоваться видами, было глупо даже думать — столько лет на рифовые кланы никто не обращал внимание, а тут повалили гурьбой и далеко не из благих побуждений, как Санаи уже довелось убедиться.

Не к добру это, не к добру.

Когда они подплывают к толпе достаточно близко, чтобы расслышать озадаченные перешёптывания, Санаи впервые видит их — На’ви с голубой кожей, испещрённой синими полосами, тоненькими ручками и ножками и горящими жёлтыми глазами. Почему горящими? Что ж, если судить по тому, каким взглядом один из пришельцев окидывает Цирею, именно дыру он и намеревался в ней прожечь. Сейчас ещё бы ещё высунул язык и залил весь пляж слюнями — вот была бы хохма! Хотя, в таком случае, беспокоиться особо не стоило — с озабоченными идиотами в Меткайина разговор короткий, а если попытаться обидеть не абы кого, а дочь вождя…

Санаи даже становится его капельку жаль — всё же смерть от десятка копий была по-настоящему мучительной.

Цирея разъединяет связь с илу и ныряет в воду, но, находясь на мелководье, почти сразу же встаёт на ноги, и хотя Санаи лицезреет только спину подруги, практически скрытую за копной вьющихся чёрных волос, переливающихся на солнце как сама водная гладь, по распахнувшимся глазам бедного паренька ей не составляет труда догадаться, что он поражён и сражён наповал представшей перед ним красотой.

То, что Рея красива — это неоспоримый факт, который будет отрицать только сумасшедший. Санаи к таковым себя не причисляет, потому реакции очарованного чужака совсем не удивляется, хоть про себя и посмеивается. Ещё немного, и Цирея вполне может укладывать воздыхателей лесенкой на песок — чем не отличная дорожка?

Её собственный выход из воды отнюдь не столь впечатляющий: мокрые волосы некстати липнут к лицу и лезут в рот, словно водоросли, которые прибоем прибило к скале, и Санаи может только представлять, насколько нелепо сейчас выглядит. Откидывает космы назад и убеждается в собственной правоте, когда замечает на себе взгляд тех самых жёлтых глаз, только принадлежат они не озабоченному пареньку — тот как был полностью поглощён Циреей, так и не может от неё оторваться, — а стоящему по правую руку от него юноше.

Мимоходом Санаи отмечает едва уловимое сходство между этими двумя и приходит к выводу, что синекожые На’ви, должно быть, братья, которые разделяют если не одинаковую внешность, то бесцеремонность уж точно. Она и так знает, что выглядит не очень, зачем же так на этом зацикливаться?

«А сама-то на него во всю пялишься!» — смеётся голос в подсознании, и Санаи вдруг понимает, что так и есть.

Я всего лишь убеждаюсь, что они не представляют угрозы, вот и всё. 

Санаи быстро обводит взглядом чужаков и с облегчением отмечает, что они полностью безоружны. Все шестеро.

Она невесело хмыкает про себя. Да к ним целая семья пожаловала!

Впереди всех вышагивает, очевидно, отец. Широко расставив руки, он всем своим видом демонстрирует крайнюю степень дружелюбия и беззащитности, мол, смотрите, мы пришли с миром, так что, пожалуйста, не протыкайте нас насквозь! Лицо мужчины напряжено, хоть он и изо всех сил старается выглядеть непринуждённо, чего не скажешь о его женщине: вцепившись в руку маленькой девочки, не отпуская ту от себя ни на шаг, она воинственно смотрит перед собой, крепко сжав губы.

Мысленно Санаи тут же ставит себе заметину, что с ней стоит держаться настороже. Такие и голыми руками убить могут, а если уж вручить им нож — обязательно быть беде.

Некто перехватывает Санаи прежде, чем она успевает последовать за Циреей дальше.

— Будь осторожна, — материнские пальцы холодны, как вода на глубине, и то, с каким отчаянием она впивается ими в плечо Санаи, выражает её тревогу похлеще обеспокоенного лица. И всё же держится Ануат удивительно хорошо для подобной ситуации, не позволяя себе сорваться и начать вопить на весь пляж, призывая Меткайина насадить чужаков на копья во избежание даже малейшего намёка на опасность с их стороны. Не делает ничего такого, о чём настойчиво думает сама Санаи. — Пожалуйста.

Санаи несколько заторможенно кивает и тут замечает Аонунга и его закадычного друга Роццо, которых Цирея уже успела за что-то отчихвостить. Санаи готова дать косу на отсечение, что сынок вождя успел сморозить глупость и теперь получает за свой длинный язык. О, она бы многое отдала за это приятное зрелище, но сейчас Санаи двигает отнюдь не желание поглумиться над нахальным юношей, когда она, после секундных раздумий, оставляет мать под защитой соплеменников, а сама стремительно подходит к Цирее, становясь рука об руку с подругой.

Она выше, она сильнее, она защитит, если возникнет необходимость.

— Привет, — уголки губ одного из братьев — того самого, что неприлично глазел на неё каких-то пару минут назад — растягиваются в осторожной улыбке, а пальцы тянутся ко лбу в приветственном жесте.

Санаи повторяет за ним, но скорее по привычке, чем исходя из собственных желаний. Она не поведётся на его показушную любезность, каким бы откровенно симпатичным этот парень не казался. По сугубо беспристрастному мнению, разумеется.

— Хэй, — новоявленный воздыхатель Циреи не отстаёт, тоже спешит проявить дружелюбие, однако не трудно догадаться, что предоставляется оно одной лишь дочери вождя.

Цирея смущённо смеётся и отводит взгляд, Аонунг презрительно фыркает, а Санаи молчит, но впивается глазами так, чтобы чужак понял — пусть только попробует сделать в сторону её подруги резкое движение, и расплата не заставит себя долго ждать.

Удивительно, но так в самом деле и происходит — хотя назвать прибывшего на цураке под громогласный клич оло’эйктана небесной карой не получается (во всяком случае, пока что), Санаи не без удовольствия отмечает, как незваные гости, как один, вытянулись, точно древко копья. Разве что та странная девочка, которая без конца кутается в походную шаль, держится пускай и настороженно, но не напряжённо. Неужели думает, что за родительской спиной ей всё нипочём?

Впрочем, возможно, основания так полагать у неё и впрямь имеются, если судить по тому, как дружелюбно держится вождь Тоновари с иноземными На’ви. Вон как тепло улыбается, словно свиделся со старинным приятелем.

Не успевает Санаи подумать, что чужаки эти могут оказаться не так уж и плохи, как толпа расступается, открывая путь для тсахик. Как и всегда, Ронал серьёзна и сосредоточена, и, в отличие от супруга, очевидно, не рада столь неожиданному прибытию гостей.

«Значит, встреча точно не была запланирована», — мрачно заключает Санаи и ненавязчиво берёт Цирею за руку, чувствуя, как она сжимает ладонь, заботливо поглаживая по внешней стороне большим пальцем.

И кто тут о ком ещё больше беспокоится, интересно?

— Зачем пожаловал к нам, Жейксалли? — не напирая, спрашивает Тоновари, а Санаи навостряет уши, услышав до боли странное имя.

Его и выговорить-то сложно, но Санаи всё же произносит его про себя, поморщившись от того, как неприятно это самое «Ж» ложится на язык. Отца семейства и правда так зовут, или он специально выдумал какую-то ерунду, не желая раскрывать собственное имя? Но ведь мужчина не называл его и, стало быть, оло’эйктан в самом деле был знаком с чужаками до того, как сегодня они ступили на землю клана Меткайина.

— Просить утуру! Убежище для моей семьи…

Всего одно короткое слово — а в какое волнение оно приводит собравшихся. Шепотки становятся громче, едва ли не переходя в полноценное обсуждение, но Санаи не слышит ни их, ни то, как её поочерёдно зовут Аонунг и Рея: её взгляд полностью сосредоточен на матери, что застыла, не в силах вымолвить ни слова.

Застыв, как вырезанная из камня статуэтка, и наклонив голову, Ануат неотрывно следит за тем, как Жейксалли на глазах у всего племени просит об убежище, и по нему видно, что приюта для своей семьи он готов добиваться всеми правдами и неправдами.

— Утуру? — переспрашивает Ронал, недоверчиво переглянувшись с мужем.

Кажется, она ожидала многого, но только не этого, а потому слово берёт Тоновари, пока тсахик принимается неспеша обходить чужаков, поочерёдно оглядывая каждого и даже позволяя себе бесцеремонно схватить за хвост ту самую На’ви с убийственным взглядом, от которой сама Санаи предпочла бы держаться подальше. Кажется, Тоновари назвал её Нейтири, хотя Санаи не вслушивалась и вполне может ошибаться.

Тсахик мажет взглядом по маленькой девочке, а потом тянет к ней руку, сграбастав за предплечье. Малышка испуганно дёргается, но Санаи знает, что тсахик не причинит ей боли — так и выходит.

— У них слабые плечи, — категорично заявляет Ронал. Она оставляет Нейтири вместе с малышкой в покое, но теперь её внимание привлекает старшая дочь новоприбывшего семейства, чей хвост также оказывается не в безопасности рядом с ловкими пальцами жены вождя. Девушка, однако, оказывается бойкой, и вырывает отросток из хватки тсахик, ойкнув от боли, и прижимает его к себе. — А хвосты — неразвиты. В воде вы будете беспомощны.

Всё правильно, нечего чужакам, которые и море-то толком наверняка никогда не видели, делать в рифовых землях. Оло’эйктан ведь сказал, что они из леса — вот пускай там свои проблемы и решают. Зачем только проделали весь этот путь?

Вдруг Ронал замирает и на её лице отражается сначала смятение, а потом — негодование. И прежде, чем Санаи успевает подумать, чем ещё незваные гости могли настроить против себя тсахик, та выставляет на всеобщее обозрение руки синекожей На’ви, которая даже не успевает среагировать.

Но Санаи уже не видит, как в глазах у девушки мелькает беспомощность, как поджимаются уши у Нейтири и Жейксалли, осознающих, в какое тяжёлое положение они загнали себя и своих детей.

Пятипалая ладонь. Такая же, как у Небесных людей. 

— Эти дети — не настоящие На’ви! — припечатывает Ронал.

Игнорируя слабые заверения, что ещё какие настоящие, и пристальный взгляд Жейксалли, тсахик стремительно подходит к юноше, что недавно пускал слюни на Цирею, и повторяет с ним то же самое — ещё одна ладонь с пятью пальцами.

Среди членов Меткайина стремительно нарастает гвалт, стоит им услышать это проклятое слово. На’ви отшатываются назад, шипят и скалятся, крепче сжимают древки копий и отводят детей за спины, желая оградить от пришельцев, в чьих венах бежит дрянная кровь захватчиков и убийц.

В образовавшемся гаме тонет судорожный писк, и Санаи не сразу понимает, что принадлежит он ей. Тело бьёт неконтролируемая дрожь, ноги подкашиваются. Она хватает себя за горло, когда воздуха начинает не хватать, стискивает нежную кожу и карябает её ногтями, неосознанно оставляя царапины.

Прекращает Санаи только когда её запястья касается Цирея, в пронзительных голубых глазах которой плещется неподдельный страх. Не перед Демонами, нет, а за неё.

— Они нашли нас, Рея, — хрипит Санаи, позволяя подруге осторожно убрать терзающую шею руку. — Они пришли за нами…

Великая Мать, ты же должна была уберечь нас, так почему отвернулась от своих детей? Почему снова бросила? 

— Смотри! — Жейксалли едва не тычет своей ладонью в лицо Ронал, заставляя, наконец, оставить своих детей в покое. — Я был рожден от Небесных людей, а теперь я На’ви. Можно стать другими, и мы станем!

Санаи зажмуривается и крутит головой, не желая слушать эти бредни.

Он лжёт, ни одному Демону нельзя верить! Тоновари ведь должен это понимать, так почему не прогонит этих чудовищ прочь?!

— Мой муж был Торук Макто, — гордо заявляет Нейтири, выступив из-за спины Жейксалли. — Он повёл кланы на Небесных людей и одержал победу!

Торук Макто… Да, Санаи знакомо это имя. Легендарный воин, появляющийся лишь во времена, когда надежда умирает, чтобы вернуть её.

В Сумонги поговаривали, что именно благодаря ему пятнадцать лет назад Демоны потерпели сокрушительное поражение, но Санаи никогда не могла и помыслить, что Торук Макто, герой, историю о котором знал каждый ребёнок, сам происходил из рода врагов.

Значит ли это, что он в самом деле отринул свою демонскую сущность, или всё это время просто притворялся, вводя их народ в заблуждение?

Тебе ведь известно, какой ответ верный, не так ли, Санаи? 

— И это победа — скрыться в чужом племени? — тон Ронал пронизан таким презрением, что буквально ощущается кожей, и внутри Санаи разливается мрачное удовлетворение от того, как Нейтири, ещё минуту назад ведшая себя так, словно все вокруг — грязь под её ногами, потупляет взор, не найдясь с ответом. — Видно Эйва отвернулась от тебя, избранный…

«Вот ведь дерзость!», — проносится в голове у Санаи, когда жена Торука Макто, вместо того чтобы и дальше молчать, принимается шипеть на тсахик, натыкаясь на ответную агрессию. Женщины едва ли не кружат вокруг друг друга, готовые в любой момент перейти от пустых разговоров к действию, если бы не Жейксалли, решивший пойти на мировую.

Наблюдая за его жалкими оправданиями, дескать его женщина устала, потому её надобно простить, Санаи постепенно успокаивается, и место страха занимает чистая неподдельная ярость.

Они заявились в чужой дом, и вместо того, чтобы смиренно молчать и на коленях вымаливая себе приют, проявляют открытое неуважение к духовному лидеру клана! Нет, после подобного Тоновари просто обязан прогнать их прочь, в этом Санаи даже не сомневается.

И какого же её удивление, когда оло’эйктан пытается разрядить напряжённую обстановку, покорно проглотив выпад Нейтири:

— Торук Макто — великий военачальник! Каждый здесь знает его историю. Но мы клан Меткайина. Мы не воюем.

Цирея крепче сжимает ладонь подруги, когда полный искреннего сожаления взгляд вождя мажет по Санаи. Поджимает губы.

— Мы не можем пустить чужую войну в свой дом.

— Я сыт войной, — Жейксалли подхватывает на руки готовую разрыдаться младшую дочь, и Санаи с отвращением думает, как же это подло: прикрываться ребёнком, добиваясь желаемого. Как раз в духе Демонов. — Всё, что я хочу — уберечь родных.

А на наши семьи ему наплевать! Придут ли по его душу Небесные люди, уничтожив по пути множество деревень — ему всё равно! Убожество, какое же малодушное убожество! 

— Утуру не просят дважды, — с нажимом произносит Нейтири, хотя спеси в ней, пожалуй, поубавилось. Впрочем, а как иначе, если от решения вождей может буквально зависеть жизнь её семьи. Что-то раньше она об этом не подумала…

Тоновари и Ронал переглядываются, и их молчаливый диалог более чем понятен. Как понятно и то, кто какого мнения придерживается, и Санаи изо всех сил молится Великой Матери, чтобы в этом споре тсахик одержала вверх.

Каким бы священным не был обычай «утуру», но в первую очередь необходимо думать о безопасности племени, иначе разрушения ступят на эти земли и обратят их в ничто, как случилось с кланом Сумонги.

Неужели предводители Меткайина уже забыли, как волны принесли к берегам их деревни двух раненных На’ви, чудом спасшихся от смерти? Забыли, как вода окрасилась алым, а Санаи несколько ночей не знала покоя, сидя у лежанки тяжело раненной матери и гадая, выживет ли она или отправится к остальным?

Поначалу кажется, что Ронал с Тоновари вынесли вердикт в отношении чужаков, но, когда супруги синхронно поворачиваются, ища кого-то в толпе, сердце Санаи бухает в пятки. Потому что, проследив за их взглядом, она понимает, что смотрят они на её мать.

Ануат знает, чего хотят от неё вожди. Пускай женщина и не занимает важного положения в племени, однако ей довелось встретиться лицом к лицу с тем, о чем члены Меткайина только слышали — с войной в самом страшном её проявлении. Предоставляя убежище ей и её дочери, Тоновари поклялся, что ни один враг не достанет их здесь, но теперь те, кому не посчастливилось вести род от Небесных людей, отчаянно просят об утуру, как год назад умоляла сама Ануат.

Sea Devil

Содержание

Пролог

Глава 1. Чужаки

Глава 2. Первые уроки

Комментарии (0)