Тронный зал в тени ночного царствования исключительно тих и пуст; отзвуки шуршания и писка крыс едва ли уловимы, ибо ночью здесь темно и холодно. Живым и действительно значимым в этом месте кажется лишь железный трон. В столь позднее время он выглядел более зловещим, нежели обычно. Каждый клинок будто впитывал в себя энергию ускользающих теней мрака. Возможно, как раз потому, что ночью трон редко принимал гостей, ещё реже — истинных королей.

Однако путь к темницам Красного замка всегда лежал через зал. Эймонд Таргариен уверенно ступал по вымощенному булыжником полу в сторону каменных лестниц, предполагая, что не встретит зевак в тронном зале ночью. Он не хотел, чтобы поход в темницу обсуждали, ещё меньше желал, чтобы об этом знал родной брат Эйгон — местный король-узурпатор. По крайней мере, так его прозвали в народе. В семье же считали Эйгона единственным истинным королём, и плевать они хотели, что Визерис I Таргариен, погибший с неделю назад, назвал своей наследницей дочь Рейниру. А Эймонд жалел лишь о том, что оказался младшим братом и не наследовал трон, когда его мать с дедом решили подмять под себя власть.

Голос, неожиданно раздавшийся из тени королевского трона, заставил Эймонда остановиться, но он не вздрогнул. Будто знал, что этой ночью его будут ждать гости. И точно понимал, какие именно.

Он не был удивлён, что Эйгон решил охранять путь к пленнице от своего брата.

— Следишь за мной, — скорее констатировал, чем спросил он, когда сцепил руки за спиной и повернулся к брату, сидящему на троне, — как это примитивно.

Эйгон уселся поудобнее, выводя указательным пальцем неизвестные узоры на одном из лезвий скрюченного меча, выпирающего у трона.

— Думаешь, это необходимо? Слежка за тобой. — Он кивнул в сторону выхода из зала, ведущего к лестницам и задумался: — Ты всё чаще обсуждаешь стратегию боя за моей спиной, а теперь планируешь поход к пленённому мною врагу. — Эйгон, поднимая с меча невидимую пылинку, растёр её, а после выкинул, разъединив пальцы. — Какую игру ты затеял, брат?

Эймонд ухмыльнулся, расслабленно опуская плечи, словно их диалог вовсе не являлся чем-то интересным или заслуживающим внимание.

— Всё во благо короны, Эйгон. 

Bydd pob penderfyniad a wneir yn cael ei adrodd i chi yn y bore yn y cyngor

В очередной раз проверяя брата на знание валирийского, Таргариен ухмыльнулся, замечая в тени глаз Эйгона сомнения: верно ли ему удалось перевести те или иные слова?

«И этот неуч считается истинным королём?»

— Если это всё… — Эймонд расцепил руки за спиной и, выпрямившись, приготовился уйти в момент, когда брат в последний раз окликнул его перед тем как отпустить.

— Зачем ты идёшь к ней?

Эймонд прищурился. Задумался. Действительно, зачем? Ответил ли он на этот вопрос хотя бы себе?

— Планирую выяснить, намеренно ли она сдалась в плен. Иначе я не поверю, что тебе удалось схватить девчонку с её новым драконом.

Эйгон залился смехом, качая головой. Как же он ненавидел в брате эту черту. Ненавидел, когда Эймонд в нём сомневался. А с момента, как он стал королём, в глазах брата всё чаще стали читаться эти вопиющие нотки сомнения.

— Ты зря теряешь время. — Махнув рукой, Эйгон пожал плечами, будто поистине не находил смысла в действиях брата. — Ларис Косолапый допросит её. В его арсенале есть все необходимые инструменты. Никто ещё не предпочитал молчание, когда дело доходило до его пыток.

— Она предпочтёт. — Эймонд отчего-то напрягся впервые за весь разговор, но это не помешало ему продолжить нарочито медленно, с расстановкой, чтобы до брата точно дошло: — Она — дочь Рейниры. Неизвестно, в какой момент и на что нам придётся обменять её, но до того дня никаких пыток. Рейнире вряд ли понравится получить искалеченную Ларисом дочь и пойти на уступки взамен. Оставь это мне.

Эйгон удивлённо вскинул бровь. Он ожидал от брата всё, что угодно, но малейший намёк на желание сохранить «Чёрным» мало того жизнь, но и целостность частей тела, стал для него действительно потрясением.

— Считай это залогом нашего успеха. — Уголок губ Эймонда тронула заговорческая ухмылка, и он, не желая более терять ни секунды, развернулся, дабы уйти. — Поверь, я поработаю на славу.

Пролог

Инна Габриэль

Kathrin Stein

ГлупаяИра

Серения Веларион — единственная дочь Рейниры, сестра-близнец Джекейриса Велариона, играющая на стороне Чёрных в захватывающем Танце Драконов. Именно ей удалось оседлать второго по величине дракона, и именно ей придётся противостоять Эймонду Таргариену — главной фигуре Зеленых. Однако вести бой из подвалов темниц Королевской Гавани гораздо сложнее, особенно, когда единственное лицо, которое приходится видеть каждый день, — лицо смерти.

Мартин Джордж «Песнь Льда и Пламени»

Игра Престолов

Дом Дракона

Эймонд Таргариен/ОЖП

Эйгон II Таргариен

Ларис Стронг

Алисента Хайтауэр

Рейнира Таргариен

Деймон Таргариен

Джекейрис (Джейс) Веларион

В тени серебра

ru-v-teni-serebra-inna-gabriel-beta-kathrin-stein-gamma-glupayaira

Темница в самом нижнем ярусе подвалов никогда не отличалась излишним теплом или комфортом. Здесь всегда было слишком сыро, холодно и противно, ибо мрачные стены никогда не знали солнечного света, а яркости одного факела на все тоннели было недостаточно. Сейчас же темница выглядит так же, как и в моей памяти. В детстве я бывала здесь не часто: спускалась пару раз, чтобы понять, посмотреть насколько правдивы рассказы. Говорили, криков от пыток в здешних стенах было не слышно наверху в замке, а от того нижний ярус всегда оставляли для тех, кто не должен был выбраться живыми.

Мне, скорее, тоже не удастся.

Я, ещё несколько часов назад поборов неприязнь к наверняка давно запёкшейся крови, сижу на полу и с досадой упираюсь затылком о хладную стену. Что мне ещё остаётся? Я с детства знаю, что по своей воле отсюда не выбраться. Значит, и пытаться, должно быть, не стоит. Единственное, о чём мне остаётся думать в и без того мрачной атмосфере — моё поражение. Седьмое пекло! Я даже представить себе не могу, насколько глупой нужно быть, чтобы так нелепо попасться Эйгону! Ещё и будучи верхом на Вермиторе — втором по величине драконе из живущих.

Может, дело в том, что я оседлала его совсем недавно и ещё толком не привыкла к полётам. Может, причина в отсутствии опыта.

Вздыхаю и, отдаляясь от стены, вновь намеренно стукаюсь затылком о камень.

Я виновата в поимке, я — и никто больше. Именно мне пришло в голову расположиться на одном из красивейших холмов, чтобы узреть розовый закат уходящего солнца. Именно я расслабилась настолько, что не заметила приближения врага, а когда патрулирующий окрестности отряд Эйгона с ним во главе подошёл слишком близко, именно я растерялась и предпочла жизнь Вермитора своей свободе. Узнай об этом мать с Деймоном, не отмылась бы от позора.

Я тяжело вздыхаю, пытаясь подавить эмоции. Стараюсь перестать думать о Вермиторе. Пусть я стала драконьей наездницей совсем недавно, это не мешает мне чувствовать особую связь с ним. И сейчас я чувствую, что ему плохо и одиноко. Этот дракон не должен быть скован против воли, он слишком привык к свободе. А я позволила его поймать… Никогда не прощу себя за это. Никогда не прощу «Зелёных» за то, что узурпировали трон моей матери и тем самым начали войну.

— Ни за что не поверю, что ты попалась в руки моему брату по собственной воле. — Знакомый голос заставляет меня вздрогнуть от неожиданности, я отстраняюсь от стены, чтобы всмотреться в кромешную тьму за прутьями темницы, но всё ещё не вижу серебряных волос. — На моей памяти ты была самой шустрой из Стронгов, бастард.

Резко поднимаюсь, чувствуя ту самую ярость, способную вытеснить усталость. Подхожу к прутьям, всё ещё пытаясь уловить ту-самую-ухмылку. Он всегда говорил о моём кровосмешении именно с ней.

— Я не позволю называть себя бастардом, пока не увижу твой хладный труп. Подойди ближе, Эймонд, и мы это устроим.

Он не медлит. Оказывается у решётки быстрее, чем я ожидала. Кожа на шее сразу же ощущает поцелуй стали — его валирийский клинок такой же ледяной, как и голос. Такой же острый, как его взгляд. Эймонд долго смотрит на меня сверху-вниз, а я изучаю его бесстрастное лицо, не чувствуя опасности от кинжала, которым он может тотчас рассечь бледную кожу. Засматриваюсь на шрам, большая часть которого скрыта повязкой на глазу. Вспоминаю тот вечер, когда мой брат полоснул Эймонда ножом, на секунду, возможно, выдаю себя тем, что отвожу взгляд.

— Ты выросла за эти года. Стала острее на язык. Говорят, даже оседлала дракона.

Я всё ещё прячусь от прямого контакта с его проникновенным взглядом, ненарочно вспоминая детство. Когда братья с Эйгоном обучали своих драконов валирийским командам, я и Эймонд были единственными детьми, чьи драконы не вылупились из яиц. Но оба смогли компенсировать это, заняв кресла наездников самых больших и мощных драконов, живущих в Вестеросе.

— Но так и не научилась вдоволь управляться с ним, раз позволила Эйгону себя поймать. — Он отнимает клинок от шеи, заставляя меня приложить ладонь к горлу в попытке нащупать кровь. Странно, но Эймонд не ранил. Не сделал больно. Хотя мог. Должен был. — Только если это не является частью плана.

Он недобро прищуривается, а я в ответ лишь продолжаю молчать, изучать. Кажется, Эймонду пришла в голову совершенно неправильная мысль. Возможно, я была бы даже рада, если проникновение в Красный замок в роли пленницы было стратегическим решением и продуманным планом. Но нет. Это всего лишь случайность — глупая, непреднамеренная, совершенно позорная для меня, но случайность.

А расплачиваться за его мысли придётся именно мне. Седьмое пекло.

— Оставьте нас. — Он кивает стражам по обе стороны от темницы и отворяет замок.

На секунду успеваю задуматься о том, что с собой у него был ключ, и это кажется мне странным. Неужели, Эймонд планировал проникнуть внутрь с самого начала? Собирался выведать что-то? Допросить? Но где тогда…

— Я слышала, что у Лариса Косолапого хранится более ста различных инструментов для пыток и допросов. А ты решил прихватить с собой один лишь кинжал? Думаешь, справишься?

Я с вызовом улыбаюсь, когда Эймонд прикрывает за собой решётку. Почему-то молчание с его стороны рождает внутри меня панику, которой я всё ещё стараюсь не поддаваться. Держусь, кажется, из последних сил. Эймонд тем временем поворачивается ко мне с выгнутой бровью и явно читаемым вопросом на лице, а я прячу за спину трясущиеся руки.

— Предпочла бы пытки простой беседе? — Эймонд подходит ближе, и я ощущаю прикосновение к виску. Он будто бы с издёвкой аккуратно заправляет прядь моих чёрных 

— не как у истинных Таргариенов —

 волос за ухо и ухмыляется. — Я думал просто пообщаться. И в мыслях не было портить это милое личико.

Пока его палец скользит по щеке, я ощущаю неправильные эмоции, скопившиеся внутри грудной клетки, потому резко отстраняюсь и делаю уверенный шаг назад, не позволяя Таргариену взять контроль в свои руки. Я не сдамся. Уж точно не ему.

— Пытки заводят куда больше простых бесед. — Я с вызовом 

— седьмое пекло, кто мог бы подумать, что решусь, —

 делаю шаг вперёд, касаясь пальцем его груди. — Да и языкам можно найти иное применение, чем трёп без дела. — Провожу ногтём выше и выше, пока не достигаю шеи, изо всех сил стараясь не смотреть в сторону выхода, не закрытого на замок. — Не думал, что так делиться информацией стало бы гораздо приятнее? — нарочито понижаю голос до шёпота, пока он окончательно меня не останавливает. Отдёргивает руку от себя и припечатывает к каменной стене.

Пекло! Так и знала, что не поведётся!

— Думаешь, я не знаю, чем ты занимаешься? Хочешь сбить меня с толку, но сладких речей, поверь, будет недостаточно, принцесса.

— Принцесса? — искренне удивляясь, поднимаю взгляд прямиком на его лицо, не скрывая коварной улыбки. — Ничего не выйдет, говоришь? Куда же пропало твоё извечное «бастард»?

Тихонько смеюсь, замечая, как он сжимает челюсти так, что на скулах заходят желваки. Не к добру.

Он щурится, прижимает и вторую мою руку к стене, а после и меня — всем своим телом. Так, что, кажется, не оставляет возможности вдохнуть. И тут становится не до смеха. Не до шуток про пытки и языки. Остаётся лишь пугающая неизвестная реальность. То, что может позволить себе сотворить со мной здесь и сейчас Эймонд Таргариен. Человек, с которым мы провели вместе детство. Человек, который вырос и стал мне врагом.

— Можешь сколько угодно пытаться подловить меня, 

, но я знаю твою сущность. Знаю, на что ты способна, а на что у тебя храбрости не хватит. — Он отпускает одну мою руку и перемещает ладонь на подбородок, сжимая так, чтобы я не посмела отвести взгляда, а я лишь недовольно морщусь. — Так вот, твой блеф с соблазнением — пыль. Ты бы не пала так низко, используя замашки шлюх с Шёлковой улицы

, чтобы отвлечь меня. Сдалась бы сразу, как увидела с моей стороны заинтересованность. Только вот незадача. — Он ухмыляется и переходит на шёпот, придвигаясь ближе к уху: — Такой, как ты, никогда не удастся заинтересовать меня.

Я чувствую необузданный прилив злости, пытаясь оттолкнуть его от себя, чертыхаюсь, но Эймонд лишь смеётся в ответ. Отпускает, отходит назад и, на удивление, склоняет голову.

— Не смею докучать вашему бастардскому высочеству. Отдохни, а завтра мы побеседуем. Я прикажу слугам тебя вымыть, негоже леди вонять драконами. Подумай, вдруг ты жалеешь о том, что его приручила? Может, тогда ты не так сильно расстроишься, когда Вермитор сразится на нашей стороне.

Он без промедлений выходит и закрывает темницу на замок, но я не нахожу в себе сил молча смотреть на его удаляющуюся фигуру после столь обидных для сердца слов. Я с неведомой яростью кидаюсь к решётке, сжимая прутья до боли в руках.

Но Эймонд продолжает удаляться, оставляя меня с волнением о единственном дорогом существе во всей проклятой столице.

Он оставляет меня одну. И больно ударяет прямиком в сердце.

Время в темнице течёт слишком странно. Мне никогда не приходилось угадывать, что именно творилось за стенами: пылало ярко солнце или сияла одинокая луна? Я долго сидела на названной кровати — 

на деле кучке сена, подпирающей подобие деревянного ложе,

 — надеясь уснуть столь длинной — 

. О тех крупицах счастья, что могли остаться, когда мать позволила каждому своему ребёнку отправиться с поручением к предположительным союзникам. Джекейрис должен был отправиться к Старкам, а Люцерис — к Баратеонам. Я же планировала полёт к Фреям перед тем, как повелась на красивые виды и отвлеклась.

. Насколько сложно, должно быть, ей было потерять своего только что рождённого ребёнка после новостей о том, как лучшая подруга детства, ставшая женой отцу, наплевала на его приказ и узурпировала трон со своими сыновьями.

. О том, что он должен быть заперт в подвалах Королевской гавани, не имея шанса свободно летать вместе со мной. О его чувствах и эмоциях ярости, которые отчего-то будто вспыхивают во мне время от времени после нашего первого полёта, и о том, как я могла его подвести.

Я качаю головой, изгоняя мысль подальше и откладывая её на самую дальнюю полку, чтобы не иметь даже желания копаться в той пыли, и — не дайте, боги, — вновь об этом подумать. Хоть на минуту. На малейшую секундочку.

Я возвращаюсь мыслями обратно — к моему дракону: первому полету на нём, ощущению невероятной мощи под собой. Той самой мощи, что способна всегда поддержать и спасти, уничтожить любую угрозу и возвысить меня к небесам. Полёты на Вермиторе всегда даровали сердцу тепло и покой. Все. Кроме последнего.

пекло, почему я вновь допускаю его в свои мысли?

 — был прав, когда назвал мою оплошность запланированной. Возможно, действительно я попалась Эйгону не просто так. Возможно, у меня был план. Но почему я тогда сама о нём не знаю? Возможно, мне не хочется признавать неудачу, поражение, или вовсе желание вернуться в Красный замок хотя бы в виде пленницы?

От звука шагов я резко поднимаюсь, садясь прямо, а взгляд падает прямиком на нарушителя моего покоя — Септу Лунну с бескорыстной улыбкой на морщинистом лице. Я расслабленно вздыхаю, улыбаясь ей в ответ. Эта женщина всегда была рядом в период моего взросления.

Как по иронии судьбы, она оказалась рядом и сейчас.

— Дорогая. — Она закашливается, словно прячет теплоту обращения, коего не смела допустить в сторону «врага короны». — Леди Веларион, мне было приказано сопроводить вас в ваши старые покои, дабы умыть и предложить свежую одежду.

Она старается держаться официальных обращений при Белых Плащах, которые её сопровождают, но выдаёт своё истинное отношение ко мне одним лишь взглядом. Так тепло и по-доброму невозможно смотреть на врага. Да и разве она может иначе?

Я качаю головой, складывая руки на коленях, напрягаюсь.

— Я желаю остаться здесь, — произношу твёрдо, уверенно.

Не хочу принимать подачки от Эймонда и уж точно не желаю вестись на его слова о драконьем запахе. Только вот замечая в глазах Септы неподдельное чувство вины и сожаления, отчего-то смягчаюсь.

— Милая, то есть, леди Веларион, но это приказ принца Эймонда…

В её словах столько грусти и жалости, что моё сердце сжимается. Я понимаю, что, отказав сейчас, могу обрушить гнев Таргариена на неё. А увидеть у Красного замка насаженную на пику голову своей кормилицы было бы хуже смертельного приговора.

— Отказаться нельзя? — спрашиваю нарочито осторожно, чтобы никто не заподозрил, отчего моё твёрдое «нет» превратилось в согласие.

Не хочу, чтобы они разглядели мои слабости в лице Лунны и потом воздействовали на меня, угрожая ей.

Она, как всегда, добра и улыбчива, пусть в улыбке её я и улавливаю тень сожаления. Я киваю и встаю с кровати, поправляя грязные полусожённые доспехи на теле. Волосы давно стали похожи на чёрную солому, смягчающую ложе в темнице, а потому начинаю замечать в приказе Эймонда выгоду и для себя. Только вот всё никак не могу понять, для чего вдруг ему понадобилось вести меня в покои, позволять умыться и переодеться? Разве ему не должно быть плевать на мой внешний вид и запах?

По крайней мере, пока иду в свои старые покои, размышляю о том, что это вполне мог бы быть какой-то стратегический план, дабы задобрить врага и выведать информацию. В его жесте можно рассмотреть разве что выгоду и для него самого — моё расположение. Но я не поддамся, не променяю информацию на роскошь.

Убьёт скорее, прежде чем я заговорю.

Только в момент, когда оказываюсь в своих старых покоях, выныриваю из мыслей и осознаю, что ночь давно прошла. За окном светит яркое солнце, поют дневные птицы, а торговцы где-то далеко зазывают прохожих к своим лавкам. Это ведь вполне логично, они же не послали бы Лунну ко мне ночью. Но насколько быстро прошло тёмное время суток, меня удивляет. Ещё больше удивляет и расстраивает то, что сон меня так и не посетил. Значит, я не смогла восстановить силы. Это плохо.

Оказавшись в покоях, в которых прошло всё моё детство и юность, замираю на пороге. Долго всматриваюсь в старые балдахины, фрески и гобелены, понимая, что здесь всё осталось неизменным. Во всём Красном замке наши благородные цвета обрели один — зелёный. Алисента Хайтауэр осквернила даже герб семьи Таргариен, посмев приказать перекрасить флаги. Но тут… В моих покоях всё осталось нетронутым, без малейшего изменения, и это отчего-то заставляет меня обронить слезу. Незаметно смахиваю её с щеки, невольно погружаясь в тёплые воспоминания о детстве. И вздыхаю, сожалея о том, что этого не вернуть.

Пока Септа помогает мне избавиться от доспехов, смотрю на наполненную тёплой водой бадью, мечтая побыстрее смыть с себя пепел поражения и вкус проведённой ночи в темнице. Так и происходит в момент, когда полностью нагая сажусь в деревянную бадью и позволяю мышцам расслабиться, пока Лунна натирает мне голову чем-то очень вкусно пахнущим. Не замечаю, как начинаю дремать от приятных прикосновений к коже головы и тишины в покоях. Септа не решается начать диалог, она знает, что ни к чему хорошему, помимо слёз, это не приведёт. И я не заставляю её говорить, поддаваясь неге и блаженству.

Однако долго дремать мне не приходится. Окончательно прихожу в себя я в момент, когда покои погружаются в тишину, больше не слышно всплесков воды и не чувствуются прикосновения Лунны. Её нет в покоях. И уже, кажется, давно.

Открыв глаза, я замечаю спину, обрамлённую серебряными волосами, и руки, сцепленные за спиной в замок. Эймонд бесцеремонно стоит напротив и смотрит в окно.

— Да как ты смеешь приходить сюда и…

Я быстро прикрываюсь руками, заставляя воду громко плескаться, отчего Таргариен глубоко вздыхает, поняв, что я проснулась. Удивляясь его наглости, благодарю семерых за то, что взгляд Эймонда направлен не в мою сторону, иначе я сгорела бы со стыда, не успев добраться до драконьего пламени.

— Спешу заверить тебя, что могу приходить в собственные покои, когда мне заблагорассудится.

Он оборачивается, не скрывая нахальной ухмылки, которую мне не терпится стереть с его лица. Вот только будучи абсолютно обнажённой и беззащитной сейчас перед ним, понимаю, в какой же западне я оказалась.

Его покои. Его. Больше они мне не принадлежат. Следовало сразу понять, что это — ловушка.

— Твои стали тебя чем-то не устраивать? — спрашиваю, а сама смотрю по сторонам, надеясь увидеть одежду, вот только не нахожу рядом даже ткани, которой можно было бы прикрыться. Пекло!

— Не хотел оставлять пустовать такую роскошь. — Он неспешно подходит ближе, а я всё больше пытаюсь укрыться от его глаз, благо длинные чёрные волосы способствуют мне в этом, закрывая добрую половину грудей от скверного взгляда. — Первенец Рейниры удостоился воистину лучших покоев в замке, и плевать всем, что это был не наследник и даже не законнорождённый ребёнок. — Он понижает голос и медленно чеканит следующие слова: — 

Ni adawaf ichi amau ​​purdeb fy ngwaed. Os mai dim ond dagr oedd gen i yn fy nwylo

Он вдруг бесцеремонно заливается смехом. Так, на удивление, бархатно, беззастенчиво. Словно действительно находит в моих словах то, чему удалось его развеселить. Искренне. Не для того, чтобы поиздеваться.

А после переводит взгляд на моё каменное недовольное лицо и улыбается. Кто бы услышал, ни за что не поверил бы, что его улыбка способна быть не насмешливой и не ехидной. А поистине обычной — как у человека, способного на эмоции.

— Я бы на это посмотрел, — вдруг говорит он, пожимая плечами. — На тебя. В таком виде с кинжалом в руке. — Эймонд кивает на меня, вновь оценивающе пробегая взглядом по фигуре.

Я неожиданно для самой себя ощущаю, как стыд приливает к щекам нежеланным румянцем, наверняка, делая из меня ещё более жалкую и беззащитную девчонку в его глазах. Хотя, казалось бы, куда ещё больше?

Сковываюсь под прямым взглядом Таргариена, стараюсь вновь отодвинуться, деться хоть куда-нибудь, но всего лишь сильнее вжимаюсь в заднюю спинку дерева и сглатываю переживание в момент, когда Эймонд без зазрения совести присаживается на край бадьи у моих ног, отчего я сразу же прижимаю их ещё ближе к себе.

— Чего ты хочешь? — задаю единственный волнующий меня вопрос. Вмещаю в него всё, что так сильно желаю спросить: «Почему я не в темнице? Почему в твоих покоях в бадье? Почему и ты здесь, так близко… так неправильно близко?»

Он поворачивается ко мне, прищуривается и слегка придвигается, не отрывась от бадьи, на которой сидит. Словно хищник к загнанному в тупик зверю. Словно дракон, готовый испепелить добычу.

— Давай сегодня мы сосредоточимся не на моих желаниях? — Он протягивает руку, опуская её в уже ставшую прохладной воду, слегка морщится. — Ты наверняка замёрзла. Желаешь выйти из воды? Или, может, хотела бы одеться? — Он словно издевается, точно знает, что если я соглашусь, то потеряю единственное, что всё ещё считаю своей опорой — воду, что укрывает меня от его пронзительного взгляда.

— Нет. — Невольно облизываю высохшие от волнения губы.

Желаю, чтобы мой голос звучал резко и уверенно, но отчего-то он дрожит. Выдаёт меня и моё истинное волнение с потрохами. Пекло, пекло, пекло!

— Значит, желаешь остаться здесь? — Он не спеша проводит рукой по глади воды, в скором времени достигая моей обнажённой голени, поднимается к коленке, а я лишь несдержанно глотаю воздух в момент, когда ощущаю это ледяное прикосновение, от которого по телу проходит незнакомая мне волна ощущений, похожая на дрожь. — Со мной?

Боги, что это за неописуемое чувство, доселе незнакомое мне? И почему мне вовсе не хочется сбросить его руку прочь, почему я не могу позволить себе пошевелиться? Лишь замираю в ожидании дальнейших действий, словно боюсь спугнуть новое, неизведанное для меня ощущение.

— Нет, — вновь повторяю я, но окончательно утрачиваю уверенность в голосе, оставляя лишь дрожащее дыхание, всё ещё навязанное пальцами, касающимися моей кожи.

Он усмехается, очевидно довольный тем, как действует на меня. Несомненно, чувствует себя победителем. Но я будто скована под натиском неизведанного, а от того — совершенно безвольна.

— Пытаешься отрицать очевидное. — Вдруг его голос переходит на шёпот, а рука опускается ниже, пальцы уже касаются кожи под водой — вот они нежно проводят по внутренней стороне бедра, а я способна лишь тяжело дышать, словно кислороду перекрыли возможность поступать в лёгкие. Я словно обездвижена его действиями, и, о пекло, совершенно не хочу останавливать его руку. — Пытаешься казаться хорошей девочкой. — Его шёпот в совокупности с пальцами, ласкающими мою кожу, на которой уже, очевидно, появились мурашки, действуют на меняя опьяняющее любого вина, способного кружить голову. — Но мы с тобой знаем правду.

Издаю совершенно незнакомый мне звук, исходящий будто из самых недр сознания — стон вырывается из меня вместе с остатками воздуха, когда его пальцы касаются влажных складок между ног. Я приподнимаюсь навстречу, оказываясь слишком близко к его наклонённому лицу, и буквально таю в момент, когда засматриваюсь на нахально улыбающиеся губы, которые мне бесстыдно хочется попробовать на вкус. О боги, это ощущение… такое незнакомое, щекочущее низ живота и заставляющее меня стонать, как последнюю шлюху из домов наслаждения Лиссы. Его пальцы с напором ласкают меня, а я не могу и не хочу мешать Эймонду, пытаясь хоть на секунду позабыть, что такие приятные ощущения заставляет меня испытывать враг, убийца моего народа и просто-напросто монстр. Я понимаю, что ещё несколько секунд его движений способны довести меня до состояния, когда я растворюсь в воде и смешаюсь с ней воедино, когда от меня ничего не останется, и я надеюсь, что и стыд улетучится вместе с приближающимся моментом моей погибели. Кажется, что его пальцы в действительности способны подарить мне это — наслаждение, которого я никогда не могла испытать, не могла даже догадываться, что бывает так… Пот стекает по моей шее, пока я обрывисто ловлю ртом крупицы воздуха, всё ещё способные попадать в мои лёгкие, а Эймонд с небывалым наслаждением наблюдает за тем, как я постанываю, и точно знает, кто именно стал виновником такой реакции. Ему нравится наблюдать за мной, нравится смотреть на то, как вздымается моя оголённая влажная грудь от каждого рваного вздоха, на которой отчётливо видны очертания затвердевших сосков, нравится, как я начинаю двигаться навстречу, когда пальцы играючи ласкают так, как хочется ему. Лишь он способен сейчас подарить мне весь мир, и только он способен его уничтожить. Мышцы внизу живота сжимаются, подгоняя меня к моменту неизбежного наслаждения, а я не могу думать ни о чём другом, помимо желания коснуться его губ, но стоит мне поддаться вперёд, он отдаляется с усмешкой, издевается, будто хочет меня уничтожить. Я чувствую, как внутри растёт напряжение, от которого готова погибнуть и слиться с каплями воды, а потому не сдерживаю натиска и позволяю себе прочувствовать это сполна. Мышцы неумолимо начинают сокращаться, а я замираю и закрываю глаза.

Открываю я их ровно через секунду. Вокруг никого, а вода, кажется, всё ещё тёплая и волосы… их будто только что намыли. Тело чувствует необыкновенное расслабление, а я понимаю, что никого, помимо Септы Лунны, в покоях и не было. Оборачиваюсь направо и замечаю горящие благовония, которые заставили меня так сладко уснуть.

Что за морок на меня навлекли эти благовония? И почему я видела во сне то, что никогда не допустила бы в жизни?

Я отгоняю сноведение от себя и желаю не думать, но всё же чувствую, насколько — 

 — горячо стало между ног от совершенно неправильного и запрещённого богами сна.

Глава 1.

Следующие несколько часов проходят, на удивление, спокойно. Я одеваюсь в единственный предложенный септой вариант — тёмно-фиолетовое платье с приталенным корсетом и бесформенными длинными рукавами. Оказываясь у зеркала, долго смотрю на своё отражение, удивляясь тому, насколько нравится мне этот цвет. Он очень подходит моим глазам. Точнее — одному глазу. Не желаю долго засматриваться на себя как раз из-за особенности, с которой родилась. Пока одна моя сторона отражала в глазнице кровь истинной Валирии — фиолетовые зрачки, вторая стала напоминанием о кровосмешении с Харвином Стронгом — моим настоящим отцом. Именно из-за него один мой глаз был голубым, а волосы — далеко не серебряными. Однако, прекратив разглядывать разные глаза, за которые получала много неприятных и колких слов в детстве, вновь возвращаюсь к одежде. Не понимаю, откуда в замке оказывается платье столь необычных для столицы цветов, но стараюсь не придавать этому значения. Сейчас есть вещи поважнее.

Лунна не отвечает на мои вопросы, лишь приходит и уходит, склоняя голову в гнетущем молчании. Замечаю, что окно — единственный путь на свободу — спокойно открывается и даёт возможность выбраться. Вот только покои, доставшиеся мне как первенцу Рейниры, как и большая часть королевских, находятся в самой верхней части башни, а потому путь из них — только смерть. А этого я пока не хочу.

Не понимаю, почему после мытья меня не отводят обратно в темницу. Почему до сих пор не пытают, вырывая ноготь за ногтем? Почему заставляют томиться в ненавистном мне ожидании? И Лунна всё ходит и молчит…

Напряжение сжигает изнутри, а потому, услышав очередной скрип открывшейся двери, не выдерживаю и оборачиваюсь, повышая голос:

— Довольно молчания! Может, проще сразу отвести меня на эшафот?

И замираю, когда вижу в дверях Эймонда. Он не изменяет себе: всё так же расслабленно стоит, убрав руки за спину, и рассматривает меня без стыда. А я едва ли сдерживаю поцеловавший щёки румянец, невольно задумываюсь о сне, который должен был покинуть мой разум сразу после пробуждения. Отодвигаю его на задворки сознания и выпрямляюсь, приподнимая подбородок. Раз начала, назад уже не отступлю.

— Так скоро хочешь нас покинуть? — Он ухмыляется, пропуская внутрь слуг с подносами, наполненными яствами. — Думаешь, плаха — более щадящий способ, чем открытое окно?

Он кивает мне за спину, а я и не думаю оборачиваться, прекрасно зная, что отворила ставни уже очень давно.

— Я хочу получить ответы на вопросы. Хочу понять, почему нахожусь здесь, а не в темнице. Если ты надеешься задобрить меня перед тем, как…

— Не так быстро. — Он вскидывает одну руку, а после неспешно подходит к накрытому слугами столу. Осматривая блюда, кивает на тарелку с мандаринами и апельсинами. — Уберите это. — После чего указывает на лимонный пирог: — И это.

Поспешно выполнив все указания Эймонда, слуги ретируются, оставляя нас наедине, опять же, по его приказу. А я с замиранием сердца вспоминаю, как однажды покрылась пятнами, когда впервые попробовала цитрус. Вновь невольно заливаюсь румянцем, думая о прошлом — о том, как Эймонд нашёл мою мать, заставляя её поскорее отвести меня к Мейстеру. Именно Таргариен тогда, возможно, спас меня от смерти. И именно он сейчас может меня убить.

Эймонд встаёт позади одного из стульев, опираясь ладонями о его изголовье, и выжидающе смотрит на меня. В этот раз Таргариен не улыбается, лишь вскидывает бровь в молчаливом вопросе. Поняв, что я не планирую двигаться с места, приглашающе отодвигает стул. Но я всё продолжаю неподвижно стоять.

— Что же… — Он вздыхает. — Не знал, что на Драконьем камне воспитывали соблюдать абсолютно все официальные приличия, но так уж и быть. — Он указывает одной рукой на стул, продолжая придерживать его второй, и слегка склоняет голову. — Серения Веларион, позвольте пригласить вас к столу на завтрак.

Он воистину заставляет меня удивиться, я даже не сдерживаюсь и вскидываю брови, пребывая в ступоре. Никогда прежде не могла себе даже представить нечто подобное. По этой причине иду ему навстречу и подхожу к столу, принимая приглашение, но, конечно же, не смею оставить произошедшее без комментариев.

— Галантен и необычайно добр, учтив и некогда дружелюбен. Ты пытаешься задобрить меня, чтобы узнать информацию? Думаешь, этот способ подействует лучше, учитывая, что я девушка?

Я сажусь на предложенный Эймондом стул, но замечаю, как он продолжает стоять рядом, не отходя от меня ни на шаг:

— Я не куплюсь на еду, воду, выделенные мне покои и хорошее отношение. Это пустая трата времени.

Чувствую, как затылок прожигает скверный взгляд, а позже ощущаю, как Эймонд наклоняется к моему уху, отчего невольно вздрагиваю. Мысли об отвратительном сне вновь выбираются из задворок памяти и всплывают перед глазами. Пекло, я буквально ощущаю его прикосновения на коленях, а после на внутренней стороне бедра и… Сжимаю ноги, отгоняя мысли, надеясь, что Таргариен не заметил моего смущения.

— Если бы моей целью было узнать всю информацию, которой ты владеешь, — почти шёпотом говорит он мне на ухо, отчего дыхание слегка щекотит шею, а мурашки вновь целуют кожу, — я бы нашёл способ заставить тебя говорить.

Эймонд резко отстраняется, унося за собой напряжение, которое сковывало мышцы и преграждало доступ воздуху.

Я прищуриваюсь, наблюдая за тем, как он садится на стул напротив. Не понимаю, что ему в таком случае нужно? Зачем он решил разделить утреннюю трапезу со мной, а не со своей семьёй? И по какой причине вообще наведался сюда?

— Вы держите меня здесь, как пленницу, но не желаете узнать тайны моей матери. — Окидываю его взглядом, отмечая, как Эймонд берёт в руки яблоко. — Значит, вы желаете обменять меня на что-то важное или ждёте подходящего момента, когда я смогу дать вам преимущество. Ведь пока я нахожусь здесь, Чёрные лишены самого большого дракона из имеющихся.

Эймонд едва заметно кивает и, откусывая яблоко, продолжает прожигать меня взглядом, под которым я неосознанно тушуюсь.

— Ты никогда не была глупа, — говорит он, кивая на стол, — и знаешь, что тебе следует поесть.

Он прав. Несомненно. Я не ела с тех пор, как покинула Драконий камень, а с этого времени прошло по крайней мере дня три. Восстановить силы было бы отнюдь не лишним, ибо ограниченный сон и отсутствие пропитания изрядно меня утомили.

Я тянусь к приборам и накладываю себе в тарелку форель с миндалём, не решаясь начать трапезу с ягодного пирога, хотя, признаюсь, мне бы его очень хотелось. Дело в том, что мясо и рыба больше всего способны восстановить силы, вот только из предложенных вариантов — кабан и форель — я предпочитаю всё же второе. Наливаю в бокал воды, хотя, опять же, предпочла бы вино, чтобы расслабиться хоть на мгновенье рядом с человеком, которого не желаю видеть, но не могу позволить себе потерять управление над рассудком.

Долго смотрю на тарелку, никак не решаясь начать есть. Перевожу взгляд на Эймонда, который уже успел доесть яблоко, и, расслабленно облокотившись о спинку стула и скрестив руки, выжидающе уставивился на меня.

— Чего-то боишься? — спрашивает он, а уголка его губ касается ухмылка.

Я сжимаю челюсти, прекрасно осознавая, что Эймонд знает о том, как я ненавижу эту фразу ещё с самого детства. Я не боюсь. Я не хочу бояться.

В конце концов, он был прав. Я нужна им живой, а это значит, что травить меня едой здесь и сейчас было бы крайне глупо.

Отрезаю кусочек форели и закидываю его в рот, запивая вкуснейшую рыбу водой. Седьмое пекло, как же мне этого не хватало! Только сейчас начинаю понимать, как мой организм соскучился по еде.

 — Таргариен улыбается, а я замираю, в очередной раз услышав от него то, что насильно уносит меня в прошлое.

, Серения! Прекращай плакать! — Эймонд находит меня в одном из излюбленных тайных мест, которое мы с ним открыли, ещё когда поняли, что из наших яиц не вылупятся драконы. — Слышишь?

Он подходит ко мне и кладёт одну руку на плечо, пока я утыкаюсь лбом в коленки и шмыгаю носом от непрекращающихся слёз.

— Не хочу, — говорю тихо, но одновременно срываюсь на рыдания, от которых нетерпимо колет в груди. — Не хочу!

— Ну, Серения! — Он хватает меня за второе плечо и разворачивает к себе, ибо ему позволяют силы, что неудивительно: Эймонд старше меня на целых три года. — Говорю, прекращай реветь! Ты что, боишься их?

Я хмурюсь, стараясь подавить очередной всхлип, но он вырывается из меня бесконтрольно, потому задерживаю дыхание, чтобы хоть на одну секундочку заставить себя не задыхаться от собственных рыданий.

— Эй! — Таргариен трясёт меня за плечи, засматриваясь на мокрые от слёз щёки. — Давай, Сирень, дыши спокойнее, ладно? Смотри на меня. — Он умеренно вдыхает, заставляя меня повторять за ним, и я искренне стараюсь, иногда нервничая от того, что рыдания превращаются в икоту. — Выдох, — говорит, а потом скручивает губы трубочкой, демонстрируя, что нужно повторить за ним.

Так мы дышим вместе с несколько минут, пока сотрясающие меня рыдания окончательно не отступают. Остаётся только лишь неприятное чувство, сжимающее грудную клетку, и ощущение, будто глаза, щёки и губы вздулись от влаги.

— Пить хочешь? — Он протягивает мне бурдюк с водой, и я киваю, забирая ёмкость у него из рук. Пью, пока окончательно не вытесняю неприятный привкус солёных слёз, и тихо благодарю.

— Спасибо. — Возвращаю бурдюк, прослеживая за тем, как он вновь вешает его на пояс.

Не отрицаю, что благодарна ему. И знаю, что его поддержка даже в виде моего сокращённого до названия цветов имени уже способна подарить улыбку. Только вот пока что улыбаться совсем не хочется.

— Ну вот, так хоть разговариваешь как человек, а то до этого больше походило на драконьи вопли. — Он смеётся, а я уничтожаю его взглядом, скрещивая руки на груди. Пусть не думает, что я слабее из-за того, что совсем недавно достигла пятилетнего возраста, ведь я могу и стукнуть его.

Чем, собственно, и занимаюсь в следующую секунду. Попадаю по плечу несильно, но он всё равно заметно кривится, будто ему больно. Старается поддержать, я знаю. Хочет развеселить хоть чуть-чуть.

— Ну всё, прекращай. — Он хлопает меня по спине и садится рядом на каменную ступень. — Чего опять твои братья натворили? В драконах дело?

Я угрюмо киваю и впериваю взгляд на залив — потрясающий вид, открывающийся из нашего тайного места во дворе Красного замка. Неподалёку отсюда растёт чардрево, потому все приходящие, скорее, обращают внимание на него, а не на крошечный проход в кустах, ведущий к краю холма, с которого видно всю Черноводную.

— Сказали, что девчонки не достойны летать. — Вздыхаю и поджимаю губы, чувствуя, как в горле вновь скапливается ком.

Это поистине задело меня. Всю свою недолгую жизнь я и правда задумывалась о том, что недостойна. Думала, что, возможно, из-за этого яйцо, принадлежавшее мне, не вылупилось.

— Никогда не поверю, что ты расплакалась из-за такой ерунды, — фыркает Эймонд, не скрывая недовольства. — У твоей мамы есть дракон! У тёти Рейнис — Милеис, а жена Деймона, я слышал, сумела приручить Вхагар, это…

— …самая большая драконица из существующих, — проговариваю я с ним хором, потому что слышала уже неоднократно.

Он тихо посмеивается, засматриваясь на мои едва влажные щёки и кивает.

— И что же, ты не смогла ответить им так? — спрашивает Эймонд, щурясь. — Или дело было не в этом?

— Я… — запинаюсь, не желая рассказывать правду, но сдаюсь под столь выжидающим взглядом: — Я так и ответила, но тогда они назвали девчонкой и тебя. Я полезла драться, но Эйгон, он…

Таргариен хмурится, напрягается и вздыхает.

— Ну он… — Я утыкаюсь лицом в сложенные на коленках руки: — Он натравил на меня своего дракона, приговаривая: «Бастарды должны гореть ярче любого пламени». Я убежала. Стало страшно, что… —

Ощущаю вдруг пустоту и поднимаю голову, замечая, как Эймонд уходит обратно, в сторону замка.

— Эймонд? — кричу я, но он не возвращается. — 

      Я выныриваю из воспоминаний, когда почти доедаю форель. Внезапно ловлю себя на мысли, когда смотрю на Таргариена, как мы изменились за эти годы. Некогда родные друг другу, сейчас мы вынуждены сражаться на враждующих сторонах, а сидеть с ним за одним столом я могу только в качестве пленницы, а не гостьи, как могло быть при лучшем раскладе.

Я ведь действительно очень была привязана к нему в детстве, всегда предпочитала его даже обществу родных братьев. И он старался никогда меня не обижать. Защищал, порой даже учил чему-то. И что же с нами сделали прошедшие годы? Что с нами сделала вражда семей и узурпация трона? Почему в один момент всё рухнуло, изменилось, а Эймонд стал моим врагом?

Об этом я могу рассуждать бесконечно долго, но почему-то никак не могу сосредоточиться под столь прожигающим взглядом. Таргариен будто взвешивает все «за» и «против», поэтому просто молчит. Во взгляде, возможно, даже улавливается беспокойство или… нервозность? Я никак не могу понять. Но отчего-то под кожу начинают пробираться похожие чувства. Они проникают в самые недра души, когда он наконец-то решается:

— Думаю, тебе следует кое-что знать. — Эймонд протягивает мне письмо со вскрытой печатью, на которой изображён олень — герб дома Баратенов.

Чувствуя некое волнение, вскидываю взгляд на него, когда письмо оказывается в моих руках. Пытаюсь всмотреться в лицо. С одной стороны, кажется, что он не изменился — такой же непоколебимый, безэмоциональный. Но с другой… в его взгляде будто появляется нечто новое, сокрытое от моих глаз, но отчего-то доступное чувствам. И я чувствую… ощущаю сожаление, исходящее от него.

Не скрывая дрожи в пальцах, разворачиваю свёрсток, вчитываюсь внимательно, быстро пробегаюсь по строчкам. Но всё прочитанное сразу меркнет, стирается из памяти в момент, когда взгляд натыкается на одну — самую запоминающуюся. Роковую строку.

»… с прискорбием сообщаем о смерти Люцериса Велариона, наследника Кораллового хребта…»

И вот дыхание моё уже спёрто, взгляд размыт, а уши… уши улавливают звон, которого нет.

В тени серебра

Содержание

Пролог

Глава 1.

Глава 2.

Глава 3.

Глава 4.

Комментарии (0)