Деймон Таргариен все еще танцует со смертью, когда битва заканчивается, а драконий рев умолкает. У него в груди клокочет глухая ярость; он думал — обрубит жизнь Кормильца Крабов, и станет лучше, притушит немного пожар, но хитрый военачальник превратился в скованное, скрюченное чудовище из-за серой хвори, коростой покрывшей все тело. Он не мог даже отвечать — язык окаменел. Умер, как собака.

Деймон выл, как раненый зверь. В глуши темных пещер, где на него не были устремлены взгляды солдат, где не шелестел за спиной сухой шепот лордов Веларионов, Деймон мог превратиться в дракона, какими он их видел. В дикую когтистую тварь, безжалостную и опасную.

Его враг падает замертво, а он все еще дышит — урывками, словно горло петлей пережимает. Мертвый враг из опасного противника, с которым даже порой увлекательно сражаться, превращается в тупое мясо, которое можно только отдать на корм морским тварям. Деймон не чувствует себя лучше. Не ощущает землю под ногами — он все еще летит, и когда к нему подступают солдаты, поздравляя с победой наперебой, ему хочется снова кинуться в битву и напоить Темную Сестру кровью, чтоб аж захлебнуться. Среди серой земли и скал он теряет себя.

Переправившись на ту сторону, Деймон вслепую бредет в свой шатер, не принимая помощи ни от кого из Веларионов. Теперь они хотят подлизаться, как будто не брехали на него только что, и Деймон только рычит сквозь зубы — глухой клокочущий звук, как будто ему перерезали горло. Он даже проверяет шею, растирая присохшие разводы чужой крови. Лагерь снова живой, а он — как будто остался на том берегу на ложе из мертвецов.

Шатер выглядит жалко — истрепанная ткань, поблекшее знамя, вывернувшийся дракон. Деймон чувствует, как нога напряженно дрожит, подламываясь, и едва не падает, когда полог взметает суровый ветер Ступеней, прикрывая его за спиной, чтобы никто не видел, как принц будет отковыривать от себя заскорузлый от крови доспех. Ему хочется содрать с себя кожу. Вонзить в себя валирийскую сталь.

Он тоже выглядит жалко. Деймон даже рад, что он в военном лагере, а не в покоях Королевской Гавани — здесь нет зеркал. Он не видел свое лицо уже много месяцев, брился вслепую.

Слуга приносит воды и тряпок, смотрит в пол, уже знакомый с яростью Деймона Таргариена. Вслед за ним проскальзывает внутрь мейстер — такой же мальчишка, нескладный и лопоухий. Кажется, долгие три года назад он был лишь учеником с любопытно блестящими глазами, последовавшим на войну за кривым стариком-наставником, но тут уж история как в армии: когда все вышестоящие офицеры подыхают на поле боя, командование сваливается на голову никчемных мальчишек.

— Мой принц, позволите осмотреть раны? — смиренно спрашивает мейстер. — Они могли смазать чем-нибудь стрелы, лучше обработать.

Деймон чувствует, что пожар в груди выгорел, оставив только серый пепел. Мазкий, жирный пепел, который замыливает ему взгляд — ему хочется упасть от усталости и проспать до самой смерти. Деймон думал, что умрет. Он не знает, что делать со своей жизнью — эта война слишком многое из него выгрызла.

— Ладно, смотри, — говорит он сорванным охрипшим голосом, подтаскивает стул, предлагая мейстеру ногу — она беспокоит его сильнее всего. Остаться без нее будет глупо.

Но, может быть, у него появится повод упасть в объятия Темной Сестры.

Мейстер осторожно подкатывает штанину, касается, и Деймон сквозь пелену усталости чувствует пронзительный укол боли. Рана выглядит красной и припухлой, как алый цветок — даже удивительно, какая херня лезет ему в голову. Мейстер ощупывает холодными худыми пальцами — похожими на вороньи когти. Задумчиво хмыкает.

— Наконечник остался, — говорит он отрывисто. — Нужно вынуть, потерпите, пожалуйста…

— Что ты собрался делать? — напрягается Деймон, подбирается, как змея — для броска, когда в руке парня мелькает стилет, тонкий, как серп луны. — Блядские боги! — рычит он; клинок взрезает кожу, окатывая пальцы мейстера кровью. Такой же кровью, какой истекали его люди три гребаных года. Такой же кровью, какая солоно чувствуется в уголках губ, откуда он ее еще не вымыл.

Мейстер довольно улыбается, словно плотник за любимой работой, и отбрасывает наконечник в сторону. У него отрешенный взгляд, как будто перед лицом у него не пульсирует открытая рана. Деймон сдавленно шипит, когда на нее плещут водой и каким-то дурно пахнущим отваром. Повязка туго обхватывает колено.

— Почему ты решил пойти в мейстеры? — спрашивает он. — Как там тебя…

— Джарет, мой принц. Я младший сын — что мне еще оставалось делать?

Деймон смеется — хрипло, как кричит раненый дракон. Джарет слушает его, по-птичьи склонив голову, а потом наклоняется к лохани — обмыть таргариенскую кровь, так небрежно, как будто разделал дичь на ужин.

— Позволите взглянуть на плечо? — осторожно спрашивает Джарет.

— Царапина. Доспех спас… Хочешь — займись, — вздыхает Деймон; жмурится, пока ядреной дрянью обрабатывают его раны. Ему снова нечем дышать, но в этот раз немного легче на душе. — Не боишься — что убью? — спрашивает он, скосив взгляд.

Он знает, о чем шепчутся в лагере: «Деймон Таргариен безумнее всех драконов вместе взятых».

— Мой наставник умер от кровавого поноса, который выкосил чуть не половину нашей армии. Так что я предпочту быструю смерть.

Бледное, иссушенное лицо, искусанные губы. Глаза стеклянные, синие — такого цвета Стена на севере, Деймон уверен, хотя никогда ее не видел. И выговор у него тоже твердый, северный. Мейстер смелый — потому что ему нечего терять. Такие люди Деймону нравятся, особенно — когда они ему подчиняются. Он тянется к кувшину с вином, который всегда дожидается его на столике. Залить горе, залить костер. Предлагает Джарету небрежным королевским жестом.

Деймон Таргариен не разменивается на благодарности.

— Для вас есть еще одно послание из Королевской Гавани, — говорит мейстер, не спеша уходить. Он достает письмо, протягивает медленно, словно ожидая очередную вспышку ярости. — Гонец… не осмелился бы его передать, я полагаю, да и это было бы неуместно на военном совете. Мой принц?

Ему хочется выхватить проклятый конверт и растерзать его на мелкие клочки; Деймон выдыхает сквозь зубы и смотрит на алую сургучную печать, на свернувшегося на ней дракона. Нечего и надеяться, что его одарила вниманием одна из прежних любовниц, скучающая без него в постели законного супруга.

— Меня ждут раненые, но… Я знаю, что сейчас люди пойдут за вами куда угодно, милорд, — доверительно сообщает мейстер. — Никто никогда не видел Таргариена на передовой. Без дракона, — коротко усмехается. — В вашу честь будут пить сегодня все выжившие, а те, кому суждено отправиться к богам, уйдут с вашим именем на устах.

Откланиваясь, Джарет испаряется. Умный — но полезный, покуда знает свое место. Деймон тихо смотрит ему вслед, покачивая кубком с вином, наблюдая, как плещется алая жидкость.

Визерис хочет, чтобы Деймон знал свое место. Младший брат, безумный принц, проклятый военачальник, который нуждается в помощи на войне, которую сам же и развязал.

Он вскрывает письмо быстрым движением ножа. Хочет выпотрошить его, вырезать… «Дорогой дядя!» — бросается в глаза первая строчка; летящий, быстрый почерк, угловатые буквы. Это словно удар по лицу, звонкая пощечина, и Деймон падает обратно на стул — не только потому, что раненую ногу дергает.

Он в каком-то безумии тянется ближе к письму, будто надеется почувствовать тепло ее кожи, запах ее духов. Он даже не знает, какие они теперь, спустя невыносимо долгих три года. Едва ли что-то модное при дворе — Рейнира никогда не гналась за новыми веяниями. Эта круговерть придворной пестроты, шума, шелка, цветочных запахов ненадолго вырывает Деймона из грязи и крови вечной битвы, и он чувствует, что улыбается, только когда жжет искусанные губы.

Рейнира пишет торопливо — не потому что не хватало времени, а вдохновенно. Излагает последние новости, жалуется на двор, рассказывает про королевскую охоту — и Деймон отзвуками слышит долгий зов рога, лай псов, окрики людей, шепот женщин в королевских шатрах, расшитых драконами. И среди них — Рейнира, пылающая от ярости.

«Тогда я впервые подумала о том, что могла бы убить человека, вонзить в него клинок, почувствовать кровь на своем лице. Может быть, это совсем не похоже на то, что испытываете вы в бою, но почему-то эта мысль захватила мое воображение, — выводит Рейнира, и Деймон слышит ее голос, чуть с придыханием от волнения. — Может быть, вы показали бы мне, как держать меч, поскольку сир Коль не считает мое желание разумным…» Деймон тихо смеется, как будто они сидят рядом и переговариваются — и он слышит обиженные нотки, раздражение от правильности королевского рыцаря. Рейнира в его пьяной мечте улыбается красиво и гордо. Сладко. Касается его руки тонкими пальцами, неосторожно чиркает ноготками по запястью, где бьется пульс. Рейнира в его воображении до того живая, что он почти отвечает ей.

Ему не хочется, чтобы письмо заканчивалось, пальцы скользят по пергаменту, нервно дергают уголок. Рейнира вот-вот рассеется, снова пропадет, и Деймону не хочется ее лишаться. У него не так много таких светлых и нежных мечт, в остальных — только пламя и кровь, и сейчас ему кажется, что он возвращается домой. Ему даже становится теплее, несмотря на хмурую погоду, накрывшую Ступени.

«Верю в вас и жду вас с победой», — пишет она.

Это не официальное письмо, иначе дальше следовал бы ее титул, раскрашенный торжественными тяжеловесными завитушками. Деймон тихо смеется, обводя пальцем ее буквы. «Ваша Рейнира» — это похоже на признание. Или на игру, которой она могла обучиться без него, захваченная круговертью двора, где все полнится интригами… Но нет, Рейнира не стала бы. Она пронзительна и честна, как удар кинжалом. Впивается прямо в сердце.

Может быть, Деймон жалеет, что не прочел эти строки до того, как броситься в битву.

Но теперь он чувствует, что его победа все же сколько-то стоит.

1; письмо

portaminferni

«Ваша Рейнира» — это похоже на признание. Или на игру, которой она могла обучиться без него, захваченная круговертью двора, где все полнится интригами… Но нет, Рейнира не стала бы. Она пронзительна и честна, как удар кинжалом. Впивается прямо в сердце.

Дом Дракона

Деймон Таргариен/Рейнира Таргариен

валирийская сталь

Дракон дышит тяжело и жарко. Тихо рокочет, топорщит крылья, возя хвостом, как радостная собака. Рейнира приникает к морде без всякого страха, шепчет что-то на древнем валирийском языке, языке их крови, рычащем, гортанном, и Караксес довольно жмурит огромный огненный глаз, словно понимает и прислушивается.

В Драконьем Логове пахнет по-змеиному склизко — и горячо. Деймону нравятся эти ядреные запахи, настоящие, первородные, но в последнее время здесь неспокойно: Караксес принес на бронированной шкуре запахи войны, пороха, крови и смерти, и теперь эти прирученные змеи недовольно скрипят. Деймон тонко улыбается. Так же стонет двор, отводя от него взгляды, недовольно шепчется за спиной.

Рейнира подходит бесстрашно. К нему, к Караксесу. Его еще не сковали, не заключили в кандалы, от него до сих пор разит небом и полетом. В Драконьем Логове Рейнира кажется удивительно маленькой и хрупкой, тонкой и изящной, и в груди Деймона что-то предательски екает, когда он видит ее ручку, тянущуюся к оскалистой морде дракона, несмотря на то, что он беззаветно верит своему зверю. Рейнира улыбается — и в этой нежной улыбке еще не изгладилась юная наивность. Мягкость.

— Sȳz taoba iksā… — ласково шепчет Рейнира, и дракон тепло дышит ей на лицо.

Деймон вжимается носом ей в висок, тоже — обжигает. Ему жаль, что эти руки гладят не его лицо, а шершавые ноздри Караксеса, но ревновать к собственному дракону — страшно глупо. Кажется, это и говорит ему Рейнира деланно серьезным тоном, но Деймон толком не осознает ее человечьих неловких слов. Он будто бы сливается сознанием с драконом, сплавляется с ним. Всадник и крылатый змей. Так бывает во время боя, когда они сеют огонь и смерть.

Рейнира нравится Караксесу, от нее пахнет весной и цветами, у нее на шее валирийская сталь, и дракон принимает ее за свою. Она стойкая, но все еще слишком юная, властная, но трогательно нежная, когда касается его грубой чешуи; древний зверь нежно ворчит, вытягивая шею, чуть встряхиваясь. Мысли рассеиваются, обрубаются. Рейнира. 

Нежная. Хорошая. Моя. Защищать.

Караксес обвивает их длинной шеей, словно заключая в объятие. Живое горячее кольцо. Рейнира смеется, радостно глядя на большую драконью голову, жмется ближе — к Караксесу и к Деймону. Драконью шею не обхватить рукам, но она находит ладонь Деймона на ощупь, отчаянно нуждаясь в его жаре. Она оглядывается и подмечает новые шрамы на драконьем теле, чуть более блеклые на алой чешуе Кровавого Змея, и Деймон предлагает ей продемонстрировать свои боевые отметины.

— Неужели по нему ты скучала больше, чем по мне, принцесса? — трагично спрашивает Деймон, заправляя ей за ухо растрепавшиеся волосы.

Огненные глаза ехидно жмурятся. Где-то в глубине Логова ревет Сиракс, съедаемая ревностью, как диким огнем. Она чует близость всадницы и не хочет ей делиться ни с кем. Деймон вполне способен понять эти чувства.

— Вы тоже хотите, чтобы вас назвали хорошим мальчиком? — с вызовом спрашивает Рейнира, глядя на него снизу вверх.

Они здесь наедине, нет ни свиты, ни верного рыцаря, скучного мальчишки, которого Деймон хочет 

перекусить пополам, сминая скрежещущие латы

. Он сам выгнал слуг, рыча, как дикий зверь, и теперь тут только они вдвоем — и мерно дышащий дракон, свернувшийся клубком вокруг. Единственное место, где можно побыть настоящими. 

Теплое. Темное. Уютное.

Деймон почему-то медлит с ответом. Его мысли текут медленно, смешиваясь с образами Караксеса. Рейнира победно улыбается, словно его молчание что-то подтверждает, и совсем не противится, когда он сгребает ее к себе, а из горла раздается какое-то утробное драконье урчание.

Рейнира привстает на цыпочки, касается его лба теплыми нежными губами, шепчет на валирийском, будто молитву, и они стоят так, чуть покачиваясь, обнимая друг друга. Пока их обнимает дракон.

2; драконье логово

Рейнира не колеблется, переступая порог покоев собственного дяди — и своего будущего супруга. Верный рыцарь остается снаружи, несмотря на слабые возражения, которые тухнут под ее упрямым взглядом, как маленькая свечка на ветру. Рейнира не сомневается, что сейчас сир Кристон приникает к дверям, словно любопытный мальчишка, готовый прийти на помощь в любой момент и защитить честь принцессы, и это ее смешит — но и беспокоит тоже, потому что Рейнире хочется ощутить немного свободы.

Рядом с Деймоном она чувствует себя так же, как когда поднимается в небо на Сиракс, взрывая кипы белых облаков. Дух захватывает, сердце выпрыгивает из груди, вдох режет легкие — так больно, так прекрасно. Но сегодня Рейнира пробирается осторожно, крадется, мягко ступая, прислушиваясь к шороху туфель по полу. Она словно кошка, пробравшаяся в чужие комнаты, проскользнувшая сквозь доверенных стражей.

Деймон не остается на богатый пир, пропадает сразу после рыцарского турнира, и Рейнира искренне завидует тому, что кто-то может просто развернуться спиной к щебечущему двору и исчезнуть, раствориться в тенях. Деймон хочет уюта — он сам признается; не тем тоном, каким он огрызается на придворных или спорит с королем, а каким-то мягким, усталым голосом. В свите Визериса нет ничего теплого — не разговоры, а фехтование на ледяных клинках, хрупких и опасных. Рейнира, сидя рядом с отцом, следит за удаляющимся Деймоном — прямая спина, взлохмаченные белые волосы, чуть прихрамывает, но старается не выдавать старую, тупую боль в ноге. Рейнира сгорает от обиды и несправедливости — эти чувства сплетаются в тугой рыжий, огненный клубок у нее между ребер. Он снова оставляет ее — пусть даже на вечер, это ее ранит глубже, чем она готова признаться. Ей не позволяют такой роскоши, как побег: ее поздравляют, пронизывают любопытными взглядами и целуют алыми губами дамы, для которых она вот-вот должна стать одной из них — напудренной, сплетничающей красавицей, разодетой в шелка, вечно выискивающей себе любовника, пока ее муж пропадает где-нибудь в государственных делах.

Втайне она боится застать в покоях Деймона одну из его шлюх, нагую, прячущуюся где-то между одеял на огромной кровати, хитро подмигивающую принцессе — в конце концов, он мужчина, и он все еще свободен. Рейнира вздыхает, грудь стискивают железные раскаленные ободы. Но в покоях тихо и пусто; она не сразу находит Деймона, накрывшегося пестрым покрывалом, в одном из кресел. В своих комнатах он кажется таким же случайным ночным гостем, как Рейнира.

Зыбкий сон делает его спокойнее, — но стоит тени Рейниры упасть на его лицо, он чуть не бросается на нее, вскидывается диким зверем, но вовремя узнает и, изобразив привычную усмешку, откидывается обратно в мягкое кресло. Движения резкие и быстрые, словно у дракона, набирающего высоту или ныряющего с неба. Деймон старается не выглядеть изумленным, но Рейнира читает по его взгляду, как по любимой книге.

— Что ты здесь делаешь, принцесса? Решила устроить небольшой скандал? — его голос непривычно хрипловатый, волосы примяты, и Рейнира с невольной нежностью думает: вот как выглядит Деймон Таргариен, когда просыпается. Что-то, к чему ей предстоит привыкнуть.

— Но свадьбу еще не сыграли, и двор будет рад новой сплетне. Моя репутация невозможно испорчена еще до твоего рождения, но вот ты, принцесса…

— Двор будет сплетничать, даже когда я стану столетней старухой, так в Пекло их! — вспылив, парирует Рейнира. Она хочет показаться уверенной и взрослой, но выходит что-то совсем другое — не хватает только топнуть ножкой, и под насмешливым взглядом Деймона она теряет слова. Перстни на пальцах цокают, когда она перебирает, крутит их за спиной, и мысли кажутся обжигающими, как пламя Сиракс. Она все же признается: — Я всего лишь зашла… проверить. Ты рано ушел; мне показалось, тебя ранили на турнире. Мне хотелось убедиться, что ты в порядке.

— Значит, заметила? — с неудовольствием ворчит Деймон. Рейнира понимает: если заметила она, то мог и кто-то другой.

— Почувствовала! — Рейнира гордо вскидывает голову, волосы рассыпаются по плечам. Какое-то время Деймон заворожен этим зрелищем, серебро в угасающих вечерних огнях, а потом устало качает головой и отрывисто смеется.

Он тянется до изящного маленького столика, оставленного под боком не случайно, наливает вино на два глубоких кубка и только потом чуть выпутывается из одеял, сдвигает широкую белую рубаху, чтобы показать зарубку над ключицей. Яркий, четкий порез, вспухший красным, но рана выглядит чистой — и уже не кровит. Рейнире, присевшей рядом, в какой-то одержимости хочется коснуться, проверить, будет ли его кожа там пылать сильнее, чем она помнит, но ее любопытство останавливает мысль о том, что она причинит Деймону боль. Вместо этого Рейнира касается белой звезды шрама чуть ниже, шершавой, сухой кожи. Глаза Деймона масляно блестят.

— Ни один из так называемых рыцарей Семи Королевств не может меня убить! А один мой приятель, мейстер, говорит, что на мне все заживает, как на драконе. Не волнуйся, zaldrīzo ānogar, это всего лишь царапина.

— Именно так говорят благородные рыцари в легендах, когда жить им остается несколько минут! — напоминает Рейнира; Деймон тихо смеется. Она и впрямь видит, что ее тревога напрасна, а обида — глупа, и приличной молодой леди полагалось бы распрощаться и уйти, трогательно смутившись.

Но Рейнира с мягкого подлокотника кресла соскальзывает ему на колени, чуть не расплескивая вино. Деймона это не волнует — он сгребает ее к себе, утыкается в плечо и что-то едва слышно рокочет; он пьян — но это другое опьянение, не опасное, когда звенят мечи и кричат оскорбления, а какое-то ленивое, домашнее, почти уютное, и Рейнира рассеянно зарывается пальцами в его растрепавшиеся белые волосы. Деймон молчит и тепло целует ее в шею — а потом просто остается так, прижавшись.

С утра Деймон Таргариен был не в духе — ничего необычного. Но это был день турнира, и все помнили прошлый раз, когда он оказался на земле, вывалянный в песке и злобный, как тысяча драконов. Рыжая пыль, набившаяся в волосы, едва не слетевший шлем. Несмотря на всю отчаянность и силу принца, злые языки говорили, что именно благодаря его несдержанности победа досталась сиру Колю, ныне сторожившему принцессу лучше любого пса. Деймон всегда был хорошим воином, — но срывался легко, вспыхивал и прогорал. Многие ждали его выхода сегодня — проиграть на празднике в честь собственного обручения было бы позором.

Деймон выиграл — и сражался, несмотря на рану в плече, полученную, когда его едва не выбили из седла, и это восхищает Рейниру еще больше.

Деймон бился с ее венком на копье — и она смотрела неотрывно, как будто от этого зависела ее жизнь.

— Тебе не нужно ничего доказывать, все знают, что ты прекрасный воин! — шепчет Рейнира, пристально глядя ему в глаза. — Ты вернул нам Ступени, ты выиграл войну!..

— Которую сам же и затеял, — глухо говорит Деймон, мотая головой. — Знаешь, что мне снится, Рейнира?

Она замирает. Возможно, он не хотел этого говорить, но слова уже прозвучали, тяжело осели. Хрупкая, непостоянная тишина, которую стоило бы разорвать мелодичным девичьим смехом; мать всегда говорила: когда твой мужчина говорит о чем-то, не обязательно слушать, достаточно одаривать его медовыми улыбками и смеяться. Мужчинам нравится смех — потому что чаще всего перед смертью они слышат звон стали и отчаянные крики. Но Рейнира молчит, кусая губы, и ей хочется знать правду.

— Мне снится, что я снова в пещерах, там темно, душно и влажно, там пахнет смертью — раненых затаскивали внутрь, чтобы они гнили заживо и умирали, потому что верили, что их еще возможно спасти. А может, просто не хотели отдавать их крабам — такая собачья смерть полагалась только моим солдатам, я видел их прибитыми и истерзанными, я знал, что они отдали жизни за меня, а ведь я мог бы закончить все раньше… Плевать, кто побеждает на турнирах. Главное — не остаться в пещере. Если рану не промывать, она сгниет, но там была только морская соль, мучительная, как пламя, и многие надеялись, что смерть не придет за ними. Я видел их, рядами лежащих у стен, пока шел за Кормильцем Крабов. Некоторые были еще живы. Умирали в обнимку с трупами.

Рейнира молчит, пораженная этим откровением; ей нечего на это ответить — летнему дитя, которое почти никогда не покидало дворец. Она видела безумный похотливый город, грязный и веселый, но Рейнира никогда не встречала войну — только читала в старых хрониках, где раны не гнили, а благородные рыцари умирали во имя чести, а не в бессмысленной бойне. В глазах Деймона что-то изменилось, когда он вернулся со Ступеней в костяной короне, и теперь она понимает — что именно, и срывающийся шепот кажется ей таким же даром, как тяжелое холодное ожерелье из валирийской стали.

— А может, все дело в уязвленной гордости, — пожимает плечами Деймон, сбрасывая с себя эту жуткую тоску, снова сверкая глазами, издеваясь над целым миром. Оскаленная дикая маска — лишь одна из многих. — Видеть, как этот ублюдок ходит за тобой постоянно… Ему хватило наглости протянуть мне руку! Мне! — он смеется своим невыносимым дребезжащим смехом, может быть, чуть громче, чем нужно, потому что сир Кристон, несомненно, может каким-то чудом улавливать отголоски их разговора.

В этой ипостаси Деймон похож на ядовитую змею, и Рейнире это нравится — она целует его, кусает его, впивается ему в губы. Деймон откликается легко, играючи, ему нравится ее неопытный пыл, он довольно жмурится, отстраняясь, и его пальцы все еще касаются ее щеки, невольно раскрасневшейся. «Очаровательно», — мурлычет Деймон — то ли ее лицу, то ли ее несдержанной горячности и смелости, на которую не решится ни одна из придворных дам. И невинности, которую едва ли можно найти в самых темных борделях.

— Деймон?.. Почему ты остановился тогда? — вдруг спрашивает Рейнира, не осознавая, что в ней говорит не изгладившаяся обида, не выплесканный гнев за то, что он оставил ее одну и сегодня. — В тот раз, в борделе? Я думала, ты разочарован… Что тебе не нужна я, маленькая девчонка, которая ничего не умеет. И я почти что!..

Она осекается; это злые слова, ненужные, и она все равно ничего не сделала — она предпочитает думать, что сир Кристон не только отверг ее тоже, но и позабыл о том разговоре. Но Деймон считывает это как-то иначе, прижимает ее крепче, будто Рейнира может вывернуться и убежать.

— Блядские боги! — он рычит, кидая красноречивый взгляд на окно, и Рейнира чувствует, как у нее вспыхивает лицо. Он думает, она маленькая дурочка, которая решила покончить с собой, потому что на ее чувства не ответили взаимностью, и пусть лучше уж так… — Рейнира, я военачальник. Иногда значение имеет не только победа, но и обстоятельства. И бордель — не лучшее место для принцессы, которую я люблю.

— Так я для тебя военный трофей?

— Скорее — безумный вражеский полководец, — криво ухмыляется Деймон.

Он умеет умасливать словами, и Рейнира невольно верит — потому что теперь все внимание Деймона уделено ей, потому что ее одинокие тоскливые дни остались позади. Он следует за ней неотступно, словно боится, что кто-то ее украдет. У Деймона при дворе нет друзей, но обществу вина и шлюх он предпочитает ее — непокорную принцессу с глупыми вопросами.

Деймон не касался ее — по крайней мере, так, чтобы это сочли неприличным. Хватать ее за руки он начал при любом удобном случае, и поцелуи были сладкими, как лучшее вино, но Рейнира все еще таит обиду за ту мутную, дикую ночь, которой не было. Возможно, таков договор Деймона с ее отцом, Рейнира не спрашивает, но яростные взгляды Визериса говорят о многом, словно король еще надеется разорвать помолвку, стоит Деймону выкинуть что-то безумное.

Но турнир миновал — и скоро все будут готовиться к свадьбе.

— Отец говорил, ты всегда побеждал на турнирах, — вздыхает Рейнира, устроившись в его объятиях, не желая признаваться, что долгий день ее утомил, что глаза начинают слипаться. Ей хочется провалиться в мягкую дрему, но Рейнира не желает лишаться Деймона.

— Радость нашей матери, так он меня называл? Она была смелой, совсем не как эти придворные шлюхи. Сама умела драться, как мужчина. Кто, думаешь, дал мне в руки меч? Отец был вечно занят, десница короля, а она и впрямь плевать хотела на обычаи, — усмехается Деймон, и его взгляд будто немного затуманивается — но теперь это приятные воспоминания, а не кошмарные видения. — Визерис едва не падал с лошади еще до того, как схватка началась, — фыркает Деймон. — Он никогда не побеждал в турнирах, а мне всегда было любопытно, скольких еще я смогу победить. Это была игра, в которой я хорош. Гонка с богами. Но игры не развлекают вечно.

— И кто самый серьезный противник, которого ты одолел? — вкрадчиво спрашивает Рейнира, позволяя ему вспомнить победы, а не перебирать в памяти снова и снова, как сир Коль милостиво протягивает ему руку. Драконы не терпят унижений.

— Твоего отца, — довольно говорит Деймон, — в тот день, когда он позволил мне взять тебя в жены. Не смейся, принцесса, — укоризненно говорит он, изображая серьезность. — У него были все шансы меня прикончить!

Он насмехается, но Рейнира все еще вздрагивает, вспоминая, какую вереницу бесполезных женихов ей подбирал отец, пытаясь продать ее подороже, сплавить в отдаленный богатый замок, чтобы вспоминать о мятежной дочери только по крупным праздникам. Едва ли отец хотел сделать ей больно, но он просто не понимал, что она сойдет с ума в четырех стенах — или и впрямь кинется из окна. Не вынесет старика из великой семьи.

— Я все еще боюсь, что это сон, — признается Рейнира; глаза ее закрыты, голова лежит у Деймона на плече. Может быть, это значит, что она приковывает его к креслу на всю оставшуюся ночь, потому что он едва ли станет ее будить и перетаскивать на огромное ложе, но ей хочется побыть капризной принцессой — в отместку.

— Даже если так, этот сон я могу полюбить, — негромко отзывается Деймон. — В отличие от всех остальных.

И Рейнире ни за что не хочется просыпаться.

3; турниры и сны

Рейнира торопится к пляжу, путаясь в юбках, оскальзываясь на камнях. Она чувствует, как небрежно заплетенная коса бьет ее по лопаткам, а холодный воздух режет горло кривым клинком. Ей докладывают, что Деймон с ее сыновьями отправились к морю. С драконами.

Она вспоминает шепотки-предостережения о Деймоне, мечтающем о троне, какими потчевали ее в Красном замке, и в нее вцепляются новые подозрения, безжалостные, как охотничьи псы. Она слышала о жестокости Деймона много раз, о том, что он дикая тварь, порождение Пекла, и что-то в ее груди уязвимо сжимается и скручивается от этих мыслей.

Выбегая на пляж, Рейнира видит огромного, длинношеего Караксеса, а у его бока — двух маленьких драконов, Арракса и Вермакса, крохотных и беззащитных; они как мыши, играющие возле притворяющегося сонным кота, потрепанного дворовыми битвами.

Голос Деймона отдается о скалы — громкий, какой-то развеселый:

— Крепче бока сожми, не бойся! Сильнее, ну! У него же чешуя! Давай, вот так! А теперь — лети!

И два дракончика взмывают ввысь, описывая вокруг кривую дугу. Караксес отзывается утробным довольным ворчанием, похожим на стук камней, скатывающихся по склону, и молодняк верещит что-то свое. Крики молодых драконов ни на что на свете не похожи. Рейнира медленно подходит, ее сапоги утопают в песке, но она вдруг чувствует равновесие, тревога больше не давит ей на горло, а взгляд цепляется за сияющее лицо Деймона, который одобрительно следит за тем, как мальчишки приземляются.

— Скосил, — цокает языком Деймон, видя, как Арракс шлепает крылышками, недовольно сопя, и заваливается на бок во время торможения.

Рейнира улыбается несмело, когда сыновья обступают ее, радостно рассказывая о полете, опьяненные небом и связью с драконами — она прекрасно знает, что они чувствуют, и это роднит их еще сильнее. Джейк поднимает на нее восхищенный взгляд, а Люк цепляется за руку, сжимая ее мягкой детской ладошкой. Рейнира расцеловывает их по очереди, ерошит волосы и гордо глядит на маленьких всадников, драконы которых чуть позади пытаются во время игры цапнуть друг друга.

— Ничего, сделаем из них настоящих драконьих всадников, — довольно рокочет Деймон, глядя на ее детей с той же нескрываемой гордостью. — Люк, тебе надо увереннее править, иначе дракон слушаться не будет!

Люк смущенно отводит взгляд, краснеет, кивая. Потрясенно смотрит на Деймона, когда тот хлопает мальчика по плечу. «Ты молодец», — шепчет Рейнира, но ее сын во все глаза смотрит на Деймона — кажется ли он ему таким же недостижимым великим воином, как Рейнире когда-то?

Они с Рейнирой отходят к холодным камням, Деймон скидывает плащ, чтобы постелить для нее, а сам забирается на большой валун, как уличный мальчишка — на парапет в Королевской Гавани. Он подпирает щеку кулаком, задумчиво глядя на Джейса и Люка, возящихся со своими драконами.

— Я даже им завидую, — сознается Деймон, глядя на своего огромного красного зверя. — Караксеса я оседлал уже взрослого, бывалого воина. А твои парни с ними с рождения, их связь вырастет вместе с ними.

Он жмурится, как довольный дракон. Рейнира следит за ним внимательно, словно опасается, что у Деймона промелькнет змеиное третье веко на мгновение — настолько много в нем звериного. Она почему-то чувствует, как печет глаза — и убеждает себя, что это от сурового морского ветра, соленого и непокорного. Рейнира крутит на пальцах кольца, теперь все они — подаренные Деймоном. Медленно осознается: Деймон никогда не замысливал ничего против ее детей. Их детей. Не потому что знал: разъяренная Рейнира растерзает его, а потому что не хотел.

Основное правило в конце концов сводится к тому, что Деймон Таргариен делает только то, что сам хочет. А он хочет ее — и еще возиться с ее мальчишками, обучая их тому, что так хорошо умеет сам. Остается надеяться, Деймон нескоро решит показать им бордели.

В ответ на это Деймон смеется и обнимает ее, тычется носом в щеку, теплый и искренний, урчит что-то успокаивающее — мол, где ты найдешь на этом каменном пятачке хоть одну достойную принцев шлюху, любовь моя? От этого жарко в сердце, и Рейнира позволяет ему отогревать ее поджатые пальцы в собственных ладонях. Украдкой косясь на детей, занятых своими драконами и каким-то поистине мальчишеским глупым спором, Деймон убеждается, что на них не смотрят любопытные блестящие глаза, и расцеловывает по очереди каждую костяшку ее пальцев.

— Я могу научить их валирийскому, — предлагает Деймон, вскидывая на нее хитрый взгляд. — Дочерей я учил читать, им нравилось. Наследнику Железного трона полагается знать язык предков, ну, а Люк за компанию.

— Предлагаешь выгнать их учителей? — усмехается Рейнира.

— Мне все равно нечем заняться, — отмахивается Деймон, и в его оскале не читается того огненно-кровавого, как раньше. Удивительно, но тягучие дни на Драконьем Камне, посвященные узнаванию друг друга и возне с детьми, его не злят, как злили бы каких-то десять лет назад.

— И не обидно? — тихо спрашивает Рейнира.

— Я свое отвоевал, — он дергано пожимает плечами, будто старый рваный шрам у ключицы еще беспокоит. Деймон весь — из шрамов и ожогов, шершавых, как драконья чешуя. — Я сожгу весь мир, если кто-то пойдет на нас, но пока что… — Он указывает на детей и драконов, извалявшихся в песке. — Я всегда хотел сыновей, — вдруг сознается он, — потому что опыт подсказывает мне, что с девочками все немного сложнее. И их матери почему-то злятся, когда вы вместе лезете на крышу…

— Я бы не злилась, — замечает Рейнира, словно хочет утвердить свое превосходство над Лейной Веларион. Глупая, мерзкая ревность к покойнице. Но, в конце концов, это Рейнира когда-то была девочкой, которую приходилось снимать с крыш и высоких деревьев…

— Хм, да, маленькая бестия, — улыбается Деймон. — Наша храбрая девочка… Назовем ее Висеньей? Я отдам ей свой клинок, когда буду разваливаться от старости. Я слышал легенду, что он должен вернуться в женские руки.

Красивая, звонкая мечта завораживает Рейниру, но море снова с шумом накатывает на пляж, вырывая ее из раздумий.

— Скажи, когда у нас будут свои дети?.. — осторожно начинает Рейнира, кивая на сыновей.

Будешь ли ты смотреть на них, как на детей, когда они вырастут и станут препятствием для наших сыновей и дочерей на пути к трону Семи Королевств? Что сделаешь ты, вечный брат короля, когда поймешь, что твои дети обречены на такую же судьбу?

— Они — кровь от твоей крови, — говорит Деймон. — Я буду сражаться за них до последнего вздоха.

Ссылка на исходную публикацию - https://ficbook.net/readfic/12595296

валирийская сталь

Содержание

1; письмо

2; драконье логово

3; турниры и сны

4; дети и драконы

Комментарии (0)