Длинные пальцы касаются талии едва ощутимо, но она все равно чувствует, ощущает их словно кандалы, сковывающие, но вместе с тем дающие свободу. Он стоит за ее спиной, склонив голову к ее плечу, улавливает каждое движение и выжидает. Его грудь мерно вздымается от дыхания, и она чувствует, как жар обдает ее спину на каждом его вдохе.

- Белый мужчина лет тридцати пяти-сорока, женат, судя по кольцу на пальце, довольно состоятелен и оттого несколько заносчив, – она склоняет голову набок и ощущает, как опаляет шею его дыхание, – смерть от потери крови наступила не больше получаса назад, он не сопротивлялся и не пытался как-то спастись, вероятно, из-за наркотиков.

Перед ней на столе лежит труп мужчины, его одежда залита кровью, ее так много, что, кажется, можно искупаться в этой луже. Тело все еще теплое, кажется, будто он вот-вот моргнет и встанет, принимаясь мстить собственному убийце. На нем дорогой костюм, чуть дороже, чем он может себе позволить, довольно приличная реплика часов, естественно, они не золотые. Ботинки сухие, хотя на улице идет дождь, на волосах несколько капель воды; пуговицы на манжетах болтаются, одной их них не хватает.

- Наркотиков? – он обходит ее, слегка касаясь пальцами плеча, приближается к телу и выкладывает на стол медицинские инструменты. – И с чего ты решила, что он заносчив?

- Транквилизаторов, – поправляется она, застывая за его плечом, – он лечится от неврастении, принял дозу перед выходом из дома. Лечение давно переросло в зависимость, но он платит врачам, чтобы его не закрыли в стационаре, – пропитавшаяся кровью рубашка оказывается разорвана в клочья в одно мгновение, и она оглядывает покрывающие кожу желто-лиловые синяки, – проблемы в семье, заносчивость – как защитная реакция. Он пытается казаться дороже, чем есть на самом деле.

Он смотрит на нее через плечо и растягивает губы в улыбке, подзывает взмахом ладони. Она застывает рядом, касается плечом его плеча и кивает, принимая скальпель из его рук. Объятая синяками кожа поддается легко, открывает скованные в клетке ребер внутренности.

- Хорошо, – его голос кажется потусторонним, шепотом самого дьявола, и она наслаждается им, тонет в ласкающих слух интонациях, – не останавливайся.

Органы раздвигаются под напором ее ладони, она засовывает ее глубже, перебирает пальцами ребра и тонкие струны нервов, разглядывает придирчиво, будто покупатель перед прилавком дорогого магазина, хмурится и кусает губы. Он все еще стоит за ее спиной, направляет, когда она на мгновение замирает в замешательстве, и не издает ни единого звука. Она не слышит его дыхание, только бег собственной крови по венам, и в какой-то момент ей кажется, что вся эта кровь на столе и на полу принадлежит ей. Она делает глубокий вдох и жмурится всего на мгновение, и это не остается незамеченным.

- Кто его убил? – шелестящий голос сливается со скрежетом костюма из прозрачного пластика, так что она не слышит – ощущает слова дыханием на коже.

Она едва сдерживает смешок, вырезает теплое, скользящее в ладони сердце, аккуратно перекладывает его в лоток и подхватывает поданные нитки. Зашивать плоть гораздо дольше, чем резать, но это ей нравится гораздо больше. Она продевает иглу сквозь кожу стежок за стежком, выписывает незамысловатый узор, и удовлетворенно хмыкает, перерезая нить ножницами. Теперь на груди мужчины красуется огромный, грубо зашитый шрам, расчерченный поперечными стежками черных ниток. Она кладет сердце на то место, где оно должно быть внутри, ласково поглаживает его кончиками пальцев и делает надрез, чтобы еще теплая кровь окропила стягивающие плоть нити.

- Его лечащий врач, которого он считал другом, – он хмыкает ей в волосы, и она откладывает инструменты в подставленный лоток, – закрутил роман с его женой, наслушался всякого с обеих сторон, вот и зарезал бессердечного мужа.

- Психиатр? – он вскидывает брови, и она улыбается и разворачивается к нему, спиной опираясь на стол.

Он улыбается, смотрит ей в глаза прямо и протягивает раскрытую ладонь. Она тихо смеется, вкладывает пальцы и повинуется, делая шаг вперед. Пластик противно скрипит о пластик, но никто из них не морщится. В его зрачках отражается чужое сердце и ее лицо, и она видит, как на самом деле спокойна.

- Разве психиатры не могут быть психопатами? – она смеется и подается ближе, почти касаясь носом его подбородка.

Он подхватывает ее смех, касается губами лба и отстраняется. Собирает инструменты и застывает у двери, будто ждет, что она может не пойти за ним. Она ведет плечами, выходит, не оглядываясь, следует за пригласительным жестом. Урок на сегодня окончен, пора возвращаться домой и ложиться спать, и она знает, что этой ночью ей будут сниться хорошие сны.

- Я скажу тебе больше, – он распахивает перед ней дверь машины и окидывает задумчиво насмешливым взглядом, – каждый психиатр на самом деле и есть психопат.

Снежная Июль

Стук лезвий сменяется отвратительным скрипом пластика, стук крови в ушах заглушает звуки аплодисментов, и она видит собственное отражение в его глазах.

Ганнибал

Ганнибал Лектер/ОЖП

Уилл Грэм

Вскрытие

Телефонный звонок раздается одновременно со звяканьем колокольчика над дверью, и она вздыхает, приветствуя посетителя дежурной улыбкой. Он принимается осматриваться, давая ей несколько минут, и она подхватывает мобильник, не глядя принимая звонок.

Посетитель, мужчина лет тридцати, оглядывается на нее и понимающе кивает, и она слегка склоняет голову в извинении. Он одет в потрепанную куртку и старые джинсы, но она отмечает, что его ботинки довольно известного бренда, а взгляд со знанием дела скользит по полкам. Он одновременно походит и не походит на человека, разбирающегося в антиквариате.

- Есения, это Джек Кроуфорд, – знакомый чуть дребезжащий голос раздается в трубке, и она вздыхает: за его звонками никогда не следует ничего хорошего, – мне нужна твоя помощь в одном расследовании. Убийца забирает у жертв предметы искусства, и я подумал, ты можешь найти в этом закономерность.

Посетитель смотрит на нее вопросительно, и она склоняет голову набок. Джек в трубке продолжает рассказывать, и она едва ли слушает его. Мужчина протягивает ей книгу, и она задыхается, потому что точно такая же стоит на полке за ее спиной.

- Я бы хотел, чтобы вы оценили подлинность этой книги, – его голос звучит хрипло и едва заметно выше нормального, он улыбается и опускает фолиант на стол перед ней.

Она бегло оглядывает обложку и подмечает мелкие детали, хотя точно знает, что этот экземпляр поддельный. Она сама потратила несколько лет на то, чтобы найти и выкупить оригинал, и в подлинности своей книги она не сомневается.

- Прости, Джек, у меня посетитель, хочет оценить одну книгу, – она вскользь говорит высеченное на обложке название, и мужчина перед ней неодобрительно хмурится и качает головой, – я перезвоню тебе, как только закончу.

Она слышит на заднем плане до боли знакомый выдох и непроизвольно улыбается. Кладет трубку и откладывает телефон в сторону, показывая, что больше отвлекаться не намерена. Посетитель кивает и засовывает руки в карманы, и она распахивает верхний ящик стола, цепляя пальцами пару тонких тканевых перчаток.

Переплет поддается легко, и она раскрывает книгу, вглядывается в аккуратно подклеенный форзац, проводит пальцами по подшивающим страницы нитям и втягивает носом едва ощутимый запах чернил. Страницы трепещут под ее пальцами, мужчина смотрит вопросительно, склонив голову набок, и растягивает тонкие губы в улыбке. Копия достаточно хороша, она не смогла бы определить ее без дополнительных тестов, но в этом нет необходимости. Посетитель едва заметно хмурится, когда она захлопывает книгу и придвигает ее к владельцу, и она вскидывает руки и сочувственно качает головой.

- Вы стали обладателем неплохой реплики, – его губы поджимаются, а из глаз пропадает улыбка, – я могла бы сделать еще несколько тестов, если бы не знала точно, что оригинал находится за моей спиной.

Он оглядывает книгу разочарованно, слегка склоняется, чтобы увидеть ту, которую она только что упомянула, и качает головой. На его лицо возвращается улыбка, но она больше не выглядит хоть сколько-нибудь приветливой.

- Вы настолько уверены в ее подлинности? – он подается вперед, опирается ладонями на стол и шепчет едва уловимо.

- У меня нет причин сомневаться, – она не двигается, растягивает губы в ненастоящей улыбке и касается кончиками пальцев стола, – предупреждая ваш вопрос, сожалею, я не могу ее продать.

Она знает, что провоцирует его, и он знает, что она это делает. Он качает головой и поджимает губы, рассматривая книгу за ее плечом, сталкивается с ее дежурной улыбкой и вскидывает руки, как это минуту назад делала она.

- Ну что вы, – он гортанно смеется и идет вдоль стола, ведя по нему ладонью, – однако могу я взглянуть?

Он заворачивает за угол, перебирает пальцами стоящие на столе статуэтки, и она едва заметно морщится. Она пристально следит за его движениями, но он больше сосредоточен на книге, чем на ней, и не обращает внимания на едва уловимую мимику.

- Разумеется, – она разворачивается к нему спиной и аккуратно достает с полки книгу.

Она взвешивает ее на ладони, будто сравнивает, и усмехается. Он стоит за ее спиной, дышит ей едва ли не в шею, нетерпелив так, что ногтями царапает полированную поверхность стола. Она разворачивается к нему и снова улыбается, выдыхает тихое «прошу» и незаметно отодвигает чековую иглу подальше. Он принимает книгу благоговейно, будто что-то священное, вовсе не обращает на нее внимания, и она усмехается, разглядывая его исподлобья.

- Она великолепна, – он поднимает на нее взгляд всего на мгновение, и она видит, каким маниакальным блеском светятся его глаза.

- Ну конечно, – она кивает удовлетворенно, будто это был комплимент ей самой.

Телефон снова начинает звонить, и он раздраженно морщится, крепко сжимая пальцами корешок. Она бросает беглый взгляд на светящееся на экране мобильного имя и поджимает губы, сбрасывая звонок. Джек всегда звонит невовремя, и всегда после его звонка что-нибудь случается.

Краем глаза она успевает заметить резкое движение, едва уворачивается, но что-то тяжелое и холодное все равно вскользь проходит по виску. Удар совсем не чувствуется, но в глазах предательски мутнеет, и она едва успевает отскочить от следующего удара. Мужчина прижимает к себе книгу одной рукой, а в другой крепко сжимает изящную статуэтку балерины. Она с удивлением замечает покрывающую золото кровь и не сразу соображает, что эта кровь принадлежит ей. Он замахивается еще несколько раз, но по голове больше не попадает. Один из ударов обрушивается на ее плечо, и еще один она встречает выставленным перед лицом предплечьем.

Отставленная в сторону игла для чеков сама ложится в руку, но вот сфокусироваться она не может, щурится, но не видит ничего, кроме приближающегося мутного пятна. Мужчина взмахивает статуэткой и как будто виновато вскидывает брови, и она выбрасывает руку в ответ.

Когда она приходит в себя, в магазине тихо. Голова кружится и болит, болью же взрывается правая рука, и она не сразу разбирает смазавшиеся в аляповатую кляксу предметы. Справа от нее книжный стеллаж, слева – стол, а перед ней лежит труп мужчины, только что напавшего на нее. В руках он все еще сжимает книгу, хотя статуэтка и вывалилась из его пальцев, из правой глазницы торчит шляпка чековой иглы, а из-под него расползается лужа алой крови.

Когда звуки возвращаются, и она слышит что-то кроме шума собственной крови, полицейская сирена воет уже совсем близко. Она неловко пытается подняться и оступается, поскальзывается на крови и едва не падает рядом с собственной невольной жертвой. Это вдруг кажется ей забавным – он пришел и собирался ее убить, а в итоге сам сейчас лежит остывающим трупом перед ее ногами.

Каркающий голос Джека бьет по ушам, и она морщится, накрывает лицо ладонью и стирает с виска вязкую кровь. Эта уже совершенно точно принадлежит ей, она темно-багряная и ощущается жаром на щеке. Она хлопает глазами и смаргивает невольные слезы, покачивается от внезапного головокружения, и кто-то подхватывает ее за плечи.

Джек оказывается рядом и хмурится, кивает кому-то за ее спиной, и он уводит ее, выводит на улицу и останавливается, продолжая поддерживать. О, она знает, кто за ее спиной, ей хватает ровного дыхания и едва уловимого запаха его парфюма, и она облегченно выдыхает, позволяя себе откинуться на его грудь. Они молчат, пока Джек не выходит из здания, и только тогда он отпускает ее, усаживает в подъехавшую машину скорой и пристально наблюдает, как медики осматривают повреждения на ее теле. Пожалуй, она даже видит в его глазах искорку гнева, но она быстро затухает, сменяясь привычной дежурной улыбкой.

- И почему ты опять появляешься в моей жизни под руку со смертью? – она смеется, глядя, как неспешно приближается Джек.

- Не переношу, когда моя вторая рука свободна, – он неожиданно подхватывает ее смех и касается раны на виске кончиками пальцев, – нам следовало приехать быстрее.

- Звучит как извинение, – она переводит на него взгляд и тонет в глубине карих глаз.

Он совсем не изменился за то время, пока они не виделись, а она, кажется, стала старше лет на десять. Морщинки лучиками разбегаются от уголков его глаз по щекам, и она выдыхает, выплескивает наружу покрытый коркой крови воздух. Он пахнет дорогим парфюмом и чуточку кровью, и ей нестерпимо хочется откинуться на его руку и закрыть глаза.

- Звучит так, будто вы знакомы, – Джек хмурится и складывает руки на груди, бросая во все стороны подозрительные взгляды, – я рад, что ты в порядке, Есения, но нам все равно придется допросить тебя, потому что в твоем магазине лежит труп с воткнутой в глаз иглой для чеков.

- Предпочитаешь, чтобы на его месте была я? – она огрызается непроизвольно и закрывает лицо ладонями. – Прости, я просто…

Она замолкает, и ее плеча невесомо касаются теплые пальцы. Он смотрит на Джека укоризненно и качает головой, но она видит не это, замечает, что ее руки все еще затянуты в покрытые кровью перчатки, и принимается сдирать их так, будто некогда белоснежная ткань нестерпимо жжет кожу.

- Господи, я ведь убила его, – она чувствует, как тугой ком подкатывает к горлу, и как тяжелее становится дышать, – правда убила… Ганнибал!

Она хватает его руки, пачкает рукава пальто кровью и всхлипывает, когда он опускается, заслоняя собой все вокруг. Джек кашляет где-то за его спиной, и он стремительно оборачивается, взглядом приказывая ему помолчать.

- Да, я знаю, – он говорит тихо и вкрадчиво, и его бархатный голос перебивает пронзительно воющие полицейские сирены, – он напал на тебя, а ты защищалась. Ты не сделала ничего плохого, всего лишь самозащита. Друг моего клиента недавно напал на меня, и я тоже… убил его, пусть и непреднамеренно.

Он запинается посреди фразы, и она вскидывает голову. Он сжимает ее пальцы, смотрит пронзительно и понимающе, и она медленно кивает, соглашаясь. Она не сделала ничего плохого, всего лишь спасла собственную жизнь, и ее теперь вовсе не посадят за это в тюрьму.

Она почти не помнит, как они добираются до здания ФБР, ощущает только сжимающую пальцы ладонь и устало прикрывает глаза. Все это выглядит так натурально, что кажется сном, и она позволяет себе поверить, что он действительно может быть рядом с ней. Что она может быть рядом с ним.

- Если в магазине установлены камеры, это все упрощает, – Джек хмурится, разглядывая лежащие перед ним книги, и стучит по одной из них пальцем, – но судя по всему он пришел за ней. Мои ребята едва выдрали ее из его окоченевших пальцев.

- Он пришел убедиться, что его книга настоящая, – она перебивает Джека и поднимается, опираясь ладонью о подлокотник кресла, – но, увы, настоящая оказалась у меня, и он решил присвоить ее себе.

Сильные руки тут же подхватывают ее, поддерживают за предплечья и едва ли не силой усаживают обратно. Она недовольно хмурится, оглядывает свою забинтованную руку и его ладонь, так и застывшую на ее плече, и усмехается, повинуясь. Джек следит за ними пристально, подозрительно щурится и кивает чему-то в собственных мыслях.

- Ты можешь сказать, зачем ему эта книга? – Кроуфорд потирает переносицу и выдыхает.

- Понятия не имею, – она разводит руками, и невольно сбрасывает ладонь со своего плеча, – во время звонка ты сказал, что он забирает произведения искусства. Может быть он просто коллекционер?

Джек недовольно рычит, но соглашается с такой версией. Ганнибал за ее плечом кивает и возвращает ладонь на место, и она усмехается, сталкиваясь с его сканирующим взглядом.

- Возможно он как сорока, – его голос звучит чуть насмешливо, и она склоняет голову набок, – видит что-то ценное и хочет это забрать. Вам следует проверить, был ли он знаком с жертвами и посещал ли их дома до совершения преступлений. Впрочем, это уже не так важно.

Его голос затухает в конце фразы, и Джек понимающе прикрывает глаза. Следует ли продолжать расследовать убийства, когда очевидный убийца мертв и больше не сможет совершить ничего противозаконного?

- Мы изымем записи с камер, и ты можешь быть свободна, – Джек усаживается в кресло и постукивает пальцами по деревянной поверхности, точно раздумывает, следует ли задавать интересующий его вопрос, – а теперь утолите мое любопытство, поведайте, откуда вы знаете друг друга.

Ганнибал окидывает его лукавой улыбкой и слегка вскидывает подбородок, поглаживает ее плечо и едва заметно кивает, позволяя ей отвечать и ожидая ответа. Она усмехается, откидывается в кресле и прикрывает на мгновение глаза.

- Помнишь, я как-то упоминала бывшего мужа? – Джек удивленно вскидывает брови, и она удовлетворенно кивает. – Так вот это он.

Тишина повисает всего на мгновение, Ганнибал недовольно хмурится, но натягивает отстраненную улыбку прежде, чем она успевает это заметить. Его пальцы сжимаются чуть крепче, и она ведет плечами и бросает на него вопросительный взгляд.

- Потрясающе, – Джек хохочет и проводит ладонью по лицу, – мгновение назад я гадал, что же вас связывает, а теперь не могу представить иного варианта.

Она пожимает плечами и тихо смеется, когда ловит удовлетворенный взгляд Ганнибала. Он все еще считает ее своей, и она не может отрицать, что это все еще так. Его пальцы на коже кажутся кандалами, но вместе с тем и крыльями, и она вдруг осознает, насколько сильно по нему скучала.

- Не буду спрашивать о причине расставания, – Джек подмигивает, и Ганнибал благодарно кивает, – замечу только, что на бывших вы не похожи ни капельки.

Этим же вечером она замирает у входа в его кабинет с занесенной для стука рукой. У него все еще нет секретарши, так что в контору она вошла спокойно и теперь вот стоит перед самым входом, точно перед непреодолимой преградой, разрушить которую может легким касанием. Она пришла сюда, а не к нему домой, потому что знает его чертово расписание, знает, в какие дни он работает допоздна, и стоящая неподалеку машина подтверждает, что Ганнибал все еще следует собственным привычкам.

Она едва опускает костяшки пальцев на дерево двери, и та распахивается, будто ей хватает мимолетного касания. Он стоит по ту сторону, слегка удивленный и чрезмерно довольный, и она хмыкает, вздернутым подбородком отвечая на его взгляд. Он моргает и склоняет голову набок, будто не до конца верит в ее реальность, распахивает дверь шире и отходит в сторону.

- Прошу, входи, – его слова кажутся льющейся в уши патокой, и она тихо смеется, оглядывая его через плечо.

Она проходит внутрь, оглядывает идеальное помещение, проводит пальцами по мягкой обивке диванчика и шлепает ладонью по подушке. Обходит стоящие друг напротив друга кресла, засовывает руки в карманы пальто и усаживается в крутящееся кресло у стола. Он так и стоит у двери, смотрит на нее пристально и больше не улыбается. В глазах его нечто, от чего она почти отвыкла, и это нечто эхом отдается в ее груди.

- Здесь он на тебя напал? – она отталкивается мысками, оборачиваясь лицом к зажженному камину. – Друг твоего пациента?

Он молчит несколько секунд, оказывается рядом в несколько шагов и распахивает спрятанный в шкафу бар. Она все еще не разбирается в алкоголе, позволяет ему выбрать и кивком благодарит за вложенный в пальцы бокал.

- Именно здесь, – он касается пальцами ее руки и слегка склоняется, обдавая волосы теплым дыханием, – не ждал, что ты придешь так скоро.

- Но был уверен, что я приду, – она смеется, делая небольшой глоток, и покачивает бокал за тонкую ножку, – и что ты чувствуешь, находясь здесь?

- Я знаю тебя лучше, чем кто-либо другой, – он опирается о стол и оставляет в ее волосах короткий поцелуй, – пожалуй, ничего. Я знал, что он нападет на меня, и знал, что за этим последует.

Она смеется, и он смотрит на нее сверху вниз, вопросительно вскинув бровь. Пламя в камине потрескивает, и ей кажется, что в нем сгорает ее собственное сердце.

- Я знала, что он нападет на меня, но мне все равно не по себе там, – она ежится и усмехается, ловя его оценивающий взгляд.

Он отводит глаза, всматривается в трескучее пламя и качает головой. Она не следит за его жестом, разглядывает его лицо и не может сдержать улыбку.

- Ты не похожа на меня, – нельзя сказать, рад он или разочарован, – и ты не собиралась его убивать.

- Не похожа, – вторит она, смеясь, и он смотрит на нее с улыбкой, – сделаю вид, что верю тебе.

Он усмехается чему-то, забирает из ее руки бокал и отставляет оба в сторону. Она смотрит на него вопросительно, опускает ладони на колени и ждет. Он склоняется над ней, оставляет отпечаток тонких губ на ее виске и убирает рассыпавшиеся по плечам волосы.

- Тебе не нужно делать вид, – в его глазах отражается алое пламя и ее собственное отражение, и от этого перехватывает дыхание, – потому что ты веришь мне.

Она скользит назад и резко разворачивается, отталкивается и взлетает в воздух, обхватывая себя руками. Мир кружится вокруг нее, смазывается в разноцветную кляксу, ветер свистит в ушах, и все это длится всего мгновение. Приземление выходит не совсем удачным, она оступается, переходит во второй прыжок и прикрывает глаза, прячась от чужих взглядов. Всего один она чувствует кожей, он сквозит где-то на границе роста волос, оценивает, ласкает легкой улыбкой и, кажется, оставляет на коже горящие огнем клейма. Ей нравится, что он смотрит на нее, она танцует для него, уже давно лишь для него, хотя никогда не видела его лица. Ей не нужно видеть его, достаточно его колючего взгляда, чтобы почувствовать себя пришпиленной к пробковой доске бабочкой, все еще жалко трепещущей крыльями. Ей нравится это ощущение точно также, как нравится его взгляд. Точно также, как она не переносит взгляды всех остальных.

Дорожка шагов получается идеально, и она довольно усмехается, представляя его улыбку. Кончики пальцев покалывает от колючего ветра, от искусственного холода, она чувствует, как раскраснелись щеки. Она делает еще один прыжок, приземляется и тут же переходит во вращение. Вращение в ласточке нравится ей больше всего, потому что так она в самом деле может почувствовать себя птицей, взлетающей высоко в небеса. Она никогда на самом деле не будет птицей, но ей хочется, чтобы он взял ее в свои руки.

Она замирает, воздевая руки к небу, с последними аккордами, и зрители взрываются аплодисментами. Не сразу, будто раздумывают, стоит ли хвалить ее выступление, и она позволяет себе думать, что он начал хлопать первым. Вместо неба над ней скрытый стальными балками потолок стадиона, вместо солнца светят слепящие прожектора, а вокруг, словно клетка, низкий бортик и возвышающееся над ним прозрачное пластиковое ограждение. Такие стадионы, которые используют еще и хоккеисты, она ненавидит больше всего.

Грудь вздымается от тяжелого дыхания, она знает, что выступила не слишком хорошо, но все равно довольна собой. Он видел ее, и она знает, что ему понравилось. Она знает, что нравится ему, и именно это заставляет ее танцевать для него снова и снова.

Она больше не чувствует его взгляда, стремительно покидает лед, подхватывает из рук тренера куртку и спешит в раздевалку. Переодевание не занимает много времени, и уже спустя несколько минут она несется по коридорам, лавирует между ожидающими результатов спортсменами и старательно делает вид, что ей в самом деле все равно. Лайла, одна из ее соперниц, перегораживает ей дорогу внезапно, так что она едва не врезается в нее, поджимает губы и оглядывает девушку с ног до головы. Лайла на пару лет младше, только вошла во взрослую лигу, а уже занимает первые строчки в турнирных таблицах. Лайла словно насмехается над ней снова и снова, показывает, что при одном тренере и одинаковых тренировках она всегда будет на голову выше.

- Не хочешь узнать результат? – Лайла кривит губы и отвратительно щурится. – Вдруг снова получится выиграть?

- Не получится, – она не отбивает колкость, впитывает ее кожей и думает, что неплохо было бы заткнуть болтливой девчонке рот, – в тот раз мне повезло. Жаль, везение не длится вечно.

Лайла усмехается, ни капельки не улавливая намека, и она склоняет голову набок. Ей повезло получить золото два года назад, когда она сама едва ступила за порог юниоров, лишь потому, что все еще верила в собственные силы. Еще потому, что там не было его, но она продолжает лгать себе в том, что это не так. Лайле везет сейчас, кому-то повезет после Лайлы, а вот ей больше везти не будет. Потому что у нее теперь есть он, и ему не нравится, когда она побеждает.

- И правда, – Лайла толкает ее плечом и прикладывает ладонь ко рту, будто сделала это случайно, – жаль, что тебе больше не везет. Как думаешь, на каком месте окажешься?

Она прикрывает глаза всего на мгновение, возвращает в памяти ощущение его пронзительного взгляда и слушает. Он качает головой и улыбается, сцепляя пальцы в замок перед собой, и она понятливо кивает, соглашаясь с его решением.

- Где-то на седьмом-восьмом месте, – она перехватывает ручку сумки и пожимает плечами, – не совсем в конце, но и не слишком близко к первой тройке.

Лайла презрительно щурится, и ей хочется как можно скорее купить очки и собственноручно нацепить их на нос противной девчонке.

- Вот как, – Лайла растягивает гласные, а у нее от ее голоса начинает нестерпимо болеть голова, – посмотрим.

- Конечно, – она сухо кивает, вдруг понимая, что устала от этого разговора больше, чем от откатанной программы, – прости, у меня рейс на этот вечер.

Лайла машет ей рукой на прощание, но ей плевать. Она ловит такси, заезжает за вещами и направляется в аэропорт. Чуть позже, когда дребезжащий из-за дрянного усилителя женский голос объявляет посадку на ее рейс, она видит награждение по телевизору. Лайла стоит в самом центре, счастливо улыбается, и она думает, на самом деле хотела бы стоять там сама. Лайла машет ладонью, и она вскидывает руку, неожиданно встречая преграду на своем пути.

- Прошу прощения, – она выпаливает это быстро и только потом замечает, насколько раздраженно звучит ее голос.

Заставить себя обернуться получается не сразу, она чувствует пронзающий макушку насмешливый взгляд и вздергивает подбородок, отрывая взгляд от отвратительно счастливой Лайлы. Мужчина за ее спиной стоит, засунув руки в карманы, слегка склоняет голову и смотрит понимающе, будто копается в самых сокровенных ее мыслях. Она не может определить, сколько ему лет, он кажется молодым и старым одновременно, его взгляд пробирает до костей, и она изо всех сил заставляет себя продолжать смотреть ему в глаза.

- Все в порядке, – его голос кажется тягучим медом, и она почти не разбирает слов, улавливая лишь низкое звучание, – вы не видели меня, но я должен был видеть вас, так что здесь больше моей вины, чем вашей. Хотели бы оказаться на ее месте?

Он говорит почти без пауз, и она не сразу разбирает в его словах вопрос. Следит за его взглядом и видит потрясающую золотой медалью Лайлу, хохочущую с экрана. Он смотрит снисходительно, поджимает губы и переводит взгляд обратно на нее. Он будто сравнивает, выбирает победителя, и ей впервые не терпится узнать результаты.

- Нет, – она резко мотает головой и криво улыбается, – мне это не нужно.

Он смотрит на нее, слегка вскидывая брови, и понятливо улыбается. Она все еще ждет его решения, теребит в пальцах край куртки. Она не слышит ничего, кроме биения сердца, шума крови в ушах и его голоса, все вокруг будто исчезает, а он продолжает смотреть на нее слегка насмешливо, будто на маленькую букашку, распятую под увеличительным стеклом.

- И правильно, – он говорит слишком резко, прерывает ласкающую внутренности паузу и выписывает замысловатый жест одной рукой, – вам бы не подошло. Соревнования – это слишком пошло для вас. Вульгарно, если слово «пошло» вас смущает.

- Не смущает, – она отвечает слишком быстро, и он едва-едва двигает подбородком, – предлагаете мне бросить? Что бы по вашему мнению мне подошло?

Он задумчиво хмыкает, и женский голос повторяет о продолжающейся посадке. Она вздрагивает, будто сообщают, что самолет улетел без нее, смотрит на него, будто просит прощения, и тут же повторяет это вслух:

- Простите, мне нужно поспешить на посадку.

Она вскакивает, не дожидаясь ответа, и его глаза чуть укоризненно сощуриваются. Он ведет плечами, оглядывается на расписание рейсов и поджимает губы. Она улыбается ему, еще раз извиняется и подхватывает небольшую сумку. Народу в зале ожидания оказывается даже слишком много, и она на мгновение теряется, не ожидая, что вокруг них на самом деле столько людей.

- Удачного полета, – он кивает и улыбается, вновь пряча ладонь в карман, и она жадно ловит его улыбку, – как насчет искусства?

Он говорит это, когда она уже порядком отходит, и она тут же оборачивается, вопросительно вскидывая брови. Он пожимает плечами и склоняет голову, широко улыбается и машет на прощание рукой. Она кивает, и эта мысль действительно прочно заседает у нее в мозгу. Весь перелет она обдумывает все и в конце концов решает, что можно и подать документы на искусствоведческий факультет какого-нибудь не слишком крутого университета. Хотя бы ради интереса, потому что на вовсе не уверена, что хоть сколько-нибудь может разбираться в искусстве.

Она находит ее в раздевалке спустя несколько недель. Нет, не Лайлу, конечно, и этот факт отчего-то приводит в уныние. Эта девушка тоже занимается у их тренера, и она тоже участвовала в тех соревнованиях. Заняла место где-то в середине списка, как и она, хотя ее программа тоже была довольно неплоха. Кэндис, так ее звали, Кэндис Берн, и она с удивлением отмечает, что помнит это имя.

Она застывает, едва войдя в раздевалку. Шедшая за ее спиной Лайла дергается и вскрикивает, но она не слышит ни Лайлу, ни следующую за ней суету.

Кэндис подвешена к потолку за тонкие, сияющие в свете ламп нити, она воздевает руки к небу, а в своих ладонях держит шикарный букет и бронзовую медаль. Кровь струится по ее лицу, заливает белое платье, скапливается на зубцах и капает на пол завораживающе ритмично. Она обута в коньки, на ее голове изящная прическа. Губы окрашены кровью, будто помадой, и Кэндис выглядит прекрасно несмотря на выпотрошенный живот и тошнотворный металлический запах. Кэндис выглядит прекрасно несмотря на смерть, Кэндис прекрасна благодаря смерти, и ей неожиданно нравится представшая перед ней картина.

Кто-то дергает ее за плечи, разворачивает и выводит прочь, но перед глазами у нее все еще стоит прекрасное произведение искусства, чужая смерть, принесшая желанную победу, и она растягивает губы в улыбке и думает, что возможно искусство и правда подойдет ей больше фигурного катания.

И все же она не бросает фигурное катание, продолжает заниматься, будто это по-прежнему важно. И это в самом деле важно, потому что он по-прежнему смотрит на нее с трибун, ловит каждое движение, и она наслаждается его невидимым взглядом. Она танцует для него, и она перестанет только тогда, когда в этом больше не будет необходимости.

Следующее тело находят около полугода спустя, одна из уборщиц поднимает такой визг, что все тут же сбегаются поглазеть. Это Элла Ферт, в прошлый раз она заняла четвертое место, едва не дотянув до тройки победителей. Элла сидит на трибуне, будто наблюдает за тренировкой, ее руки аккуратно сложены на коленях, а голова едва опущена набок. Она тоже одета в короткое платье для выступлений и коньки, ладони ее скрывают черные перчатки. Волосы Эллы распущены и собраны с одной стороны, глаза подведены ярко, а губы в этот раз не тронуты. Струйки крови стекают из-под опущенных век, расчерчивают бледные щеки и капают на грудь. На серебряную медаль, окрашивают ее красивым алым и расползаются по черному платью.

Живот Эллы не выпотрошен, но позже она слышит, что у нее, как и у Кэндис в прошлый раз, отсутствуют некоторые внутренние органы. Она понимающе кивает, отмечая, что так и должно быть, и отправляется на тренировку. Ей следует хорошо подготовиться, чтобы ее выступление и в этот раз его не разочаровало. Она решает, что непременно бросит, как только он перестанет смотреть на нее с трибун.

В следующий раз, спустя еще три месяца, это наконец оказывается Лайла. Она видит ее первой, выходит на лед еще до открытия стадиона и замирает, любуясь трепетным зрелищем. Лайла лежит посреди ледового поля, раскидывает руки в стороны и будто улыбается. Лайла приглашает, и она подъезжает ближе, рассматривает пристально, склонив голову набок. Теперь Лайла кажется ей красивой, просто прекрасной, и именно смерть делает ее такой. На губах Лайлы лежит золотая медаль, та самая, что вручили ей совсем недавно, из вспоротого живота виднеются внутренние органы, она с интересом отмечает кишки и желудок, кровь растекается замерзающей на льду лужей, покрывает его алой коркой, и она отступает, не желая марать картину росчерками лезвий.

Смерть Лайлы кажется ей забавной, потому что даже в смерти Лайла побеждает, несет на себе золотую медаль и также отвратительно улыбается. Она кривится и поспешно срывается с места, стаскивает коньки и выскакивает со стадиона. Она бросает сумку с коньками и спортивной одеждой в ближайшую мусорку и садится в первый попавшийся автобус. У нее больше нет причин оставаться здесь, у нее больше нет причин кататься, потому что она точно знает – больше он не будет смотреть на нее с трибун.

Погода сегодня выдается на диво приятная для Балтимора. Снег валит с самого утра, так что дорожки оказываются засыпаны напрочь, сыплется с неба крупными хлопьями, кружит в воздухе и оседает в подставленные ладони. Капельки воды скатываются по пальцам, впитываются в рукава и исчезают, точно сливаясь с бегущей по венам горячей кровью. Снег застилает взор, и все вокруг выглядит белым, прекрасным и чистым полотном, так что кажется, на нем можно нарисовать новую жизнь.

Она невесомо выдыхает, разглядывая летящие снежинки сквозь стекло, прикрывает глаза на мгновение и подхватывает серебряный поднос. Джек сидит за небольшим круглым столиком, разглядывает интерьер с неподдельным интересом и переводит на нее взгляд, стоит ей объявиться в комнате. Снег кружит за его спиной, опускается сединой в темные волосы и оседает в неровностях кожи. Она ставит перед ним поднос, и Джек подается вперед, втягивает носом воздух и довольно кивает.

- Ганнибал любит вино, но я предпочитаю чай, – она разливает ароматный напиток по чашкам из тонкого фарфора и усаживается напротив.

Джек поджимает губы, оглядывается, будто за его спиной может вырасти снежный монстр, кивает чему-то в собственных мыслях и тянется к сахарнице. Сахар сыплется как снег, пропитанный влагой, тяжелый и сверкающий, и на нем уже нельзя написать картину – он и есть картина.

- То, что нужно в подобную погоду, – Джек делает глоток и прикрывает глаза, выдерживая паузу, – я не спрашивал тебя о докторе Лектере.

- Но ты пришел поговорить о нем, – она смеется, подхватывает чашку пальцами и едва-едва щурится, – к чему тянуть и ходить вокруг да около?

Горячий чай обжигает горло, проходит жаркой волной по внутренностям, и она жмурится от удовольствия. Хрупкий фарфор приятно лежит в пальцах, ощущается тонким крылом прекрасной бабочки, и она отпускает его, ставит на стол с тихим стуком и растягивает губы в улыбке.

- Ну что ж, – Джек подбирается, усаживается удобнее и смотрит на нее исподлобья, сцепив ладони перед собой, – что ты знаешь о Уилле Грэме?

Она шумно втягивает воздух и прикрывает глаза. Под веками проносятся картинки, она ведет подбородком, разворачивает чашку и берет ее другой рукой. Она чувствует на себе выжидающий взгляд Джека, распахивает глаза и склоняет голову набок, делая небольшой глоток.

- Уилл Грэм, – она растягивает гласные, будто не может припомнить, и Джек вскидывает брови, – тот парень, совершивший несколько убийств? Я читала о нем, в статье, кажется, было написано, что он помогал ФБР.

- Он помогал мне, – Джек рубит слова, и она вскидывает руки, – и он утверждает, что невиновен.

Дыхание замирает и вырывается изо рта клубами пара. Снег на улице будто летит вверх, возвращается к небесам, и время повторяет его ход. Стрелки часов крутятся в обратную сторону, отмеряют неправильное время, маятник нервно покачивается, и старая кукушка вовсе не голосит в полдень. Она моргает, и все возвращается на свои места. Кукушка в часах пронзительно кричит, и Джек дергается, отодвигает чашку подальше и косится в ее сторону неодобрительно.

- Хорошо, – она кивает, поглаживая пальцами волнистую поверхность чашки, – при чем здесь я? И при чем здесь Ганнибал?

Джек поджимает губы и снова оглядывается, делает глубокий вдох и качает головой. Снег за его спиной успокаивается, и людей на улице становится больше. Они снуют туда-сюда, переговариваются и почти не смотрят вверх. Их взгляды устремлены себе под ноги, и они вовсе не обращают внимания на кружащиеся над их головами резные снежинки.

- При том, что он обвинил в этих преступлениях доктора Лектера, – Джек хмурится, пристально следя за ее реакцией, и она отставляет чашку и стирает с лица улыбку, – Уилл Грэм утверждает, что Ганнибал Лектер – Чесапикский Потрошитель.

Она не может сдержать смешок. Он вырывается из горла сдавленным хрипом, разрывает повисшую на миг тишину и тонет в остывающем чае. По чайной поверхности проходит рябь, и отражение смазывается, так что она больше не видит собственных глаз. Джек вопросительно вскидывает бровь, приоткрывает рот, будто хочет сказать что-то еще, но молчит и ждет ее слов.

- И что в итоге ты хочешь от меня? – она стучит пальцами по столу и разглядывает снег через плечо Джека. – Чтобы я кивнула, и ты пошел его арестовывать? У тебя ведь нет улик, иначе он бы уже сидел за решеткой.

- Это подтверждение или отрицание? – Джек усмехается и закидывает ногу на ногу.

- Это «я не хочу говорить с тобой на подобную тему», прости, – она берет часть фразы в кавычки пальцами и пожимает плечами, – не думаю, что мои слова тебя убедят, что бы я ни сказала.

Джек сверлит взглядом ее лицо почти минуту, а потом выдыхает и откидывается на спинку кресла. Он громко усмехается и выдыхает, переводит взгляд на тикающие чересчур громко часы и следит за покачивающимся из стороны в сторону маятником. Она смотрит на снег, и он снова усиливается, окрашивает улицу в белый и застилает взор махровой пеленой. Часы тикают в ритм биения сердца, секундная стрелка лениво перетекает от цифры к цифре, и ее глаза тоже движутся по кругу, в конце возвращаясь к самому началу.

- Это нет? – Джек допивает чай залпом и накрывает чашку ладонью, когда она жестом предлагает налить еще.

- Это нет, – кивает она, опуская руки.

Джек молчит долго, смотрит куда-то за ее плечо и думает над чем-то своим. Она вертит в пальцах фарфор, оглаживает бархатистые стенки и стучит по ним ногтем, и по комнате расползается приятный звенящий отзвук. Часы отбивают четверть часа, и гул их боя сливается со звоном и взвивается вверх.

- Хорошо, – Джек поднимается, и она встает следом, и только теперь улыбка возвращается на ее лицо, – я обещал не спрашивать, поэтому просто замнем, если не захочешь отвечать. Почему вы с ним все-таки расстались?

Она проводит его к двери, и в помещение врывается холод. Снег влетает следом, оседает на волосах и тает, холодными капельками лаская кожу. Джек улыбается, растирая ладони, и она хихикает, подставляя руку снежинкам. Несколько приземляется на кончики пальцев, и она обдает их горячим дыханием.

- Мы познакомились, когда мне было девятнадцать, – она поджимает пальцы и качает головой, – поженились спустя два года. В какой-то момент я просто заметила, что в моей жизни больше его, чем меня.

Джек удовлетворенно кивает, подставляя лицо снегу и холодному ветру, вздергивает воротник и прощается, скрываясь в белесой мгле. Снег становится похож на туман, снежинки мельчают, и теперь ей кажется, будто с неба сыплется песок. Кварцевый песок или соль, но вовсе не холодный снег, обжигающий пальцы и стекающий слезами по щекам.

Колокольчик над дверью противно звенит, и она обещает себе срезать его к чертовой матери. Находиться в магазине неуютно, но уходить она не собирается, она уже сделала первый шаг, и следующий принадлежит не ей. К вечеру снег утихает, водит ленивые хороводы вокруг зажигающихся фонарей и не оседает на землю. Снег кружится и взлетает, покрывает плечи белой пеленой и сплетается в тонкое, невесомое кружево на ресницах. Снег под ногами хрустит и проминается, словно кричит под тяжестью людских сапог, и тот, что в воздухе, вторит ему шуршащей песней. Последняя колыбельная зимы утихает, врезаясь в стекла домов, тлеет в тепле каминов и испаряется сизым дымом благовоний. Резные балки под потолком впитывают и запоминают, и дерево шорохом встречает прикосновения.

В нос ударяет запах свежести и влаги, вечерний гость стучит ботинками, стряхивая налипший снег, и цветы в его руках шуршат песней теплых ветров. Она не поднимается, лишь откладывает увеличительное стекло и несколько золотых украшений в сторону и улыбается, когда он скрывает собственное лицо букетом.

- Не припомню, чтобы ты дарил мне цветы, – она смеется, и он лукаво подмигивает, склоняя букет набок, – это всегда были трупы.

- Это были картины, – он протягивает ей цветы, вкладывает в протянутую ладонь и улыбается так, что от глаз лучиками разбегаются тонкие морщинки, – Джек итак подозревает меня, не хотел отступать от сценария.

Она качает головой и все же поднимается. Нужно поставить цветы в вазу, и одну походящую он как раз разглядывает, едва касаясь кончиками пальцев. Это китайский фарфор, тончайшие лепестки его сплетаются в единое целое и кажется, что тронь – и она рассыплется. Ваза кажется слишком хрупкой, слишком эфемерной и ненастоящей, и наверное именно этим она похожа на нее.

- Он приходил ко мне сегодня. Спрашивал, не ты ли Чесапикский Потрошитель, – розы рассыпаются в разные стороны, сдерживаемые лишь тонкими стенками, и она кончиками пальцев стирает с лепестков капельки влаги, – что за игру ты ведешь?

Он смотрит на нее долго, она чувствует его взгляд под собственной кожей, глубоко внутри, глубже, чем она может себе представить. Она пропитана им насквозь, он въелся, как осточертевший, но все еще любимый запах, впутался в волосы и мысли. Он сидит внутри нее, как чертово второе я, и первого у нее вовсе не существует.

- Я сказала ему, что сдам тебя, как только ты уберешь нож от моей шеи, – она беспечно смеется, и он едва заметно прищуривается, – не знаю, чего ты добиваешься, но кто-то впервые подобрался так близко.

- Ты волнуешься за себя или за меня? – он отвечает слишком быстро, едва не перебивает ее, и она усмехается, разворачиваясь к нему лицом.

- Ты мне скажи, – она тянет слова, и он понимающе склоняет голову.

Прикосновение губ кажется обжигающим холодом, длинные пальцы путами смыкаются на предплечьях, и она вовсе не против. Она подается вперед, кутается в него, словно в дорогое пальто, обхватывает ладонями плечи и выдыхает в губы. Она не чувствовала его прикосновений слишком долго, чтобы забыть, слишком долго, чтобы ощущать себя целой.

Он ведет по ее рукам, цепляет пальцами ткань блузки, поднимается выше, задевает неосторожно кожу, надавливает и прикусывает губу, оставляя на ее теле следы. Она хватается за его пальто, потому что пол плывет под ногами, и она раскачивается, будто хлипкий кораблик в шторм. Отпечатки его пальцев горят огнем на коже, отпечатки губ вспарывают рот, и он проникает внутрь. Она наполнена им, так, что переливается через край, она, кажется, и есть он, и ее это на самом деле устраивает. Ее устраивает быть с ним, ее устраивает быть им, и бунтарская разлука только подтверждает это, а вовсе не опровергает.

Он отрывается от нее также резко, оказывается вдруг в другом конце комнаты, поправляет воротник пальто и вдыхает полной грудью. Она усмехается, опускает ладонь на цветы, так что края лепестков забавно щекочут кожу, и переламывает один из бутонов у самого основания стебля. Колючки вспарывают кожу, окрашивают алым, и ей нравится, как он ведет носом и вопросительно вскидывает бровь. Алые лепестки рассыпаются по ладони, смешиваются с кровью и падают на пол, оставляя отвратительные отпечатки на старинном паркете.

- Ты сказала, тебе неуютно здесь, – он оглядывается, отрывая тяжелый взгляд от ее руки, и искушающе улыбается, – и я решил пригласить тебя на ужин.

Она ведет плечами и растягивает губы, стряхивая с ладони капельки крови. Снег за ее спиной утихает, ложится плотным настилом на землю, укрывает черный асфальт и пороки, которые люди стараются скрыть. Снег серебром сверкает, словно прокладывает мягкую тропинку, протопчешь – и не вернешься назад. Она бросает взгляд на его отражение в стекле, смотрит на собственное и смеется. Кровь впитывается в доски, смешивается со снегом за окном и смазывается, стирается, превращаясь в окрашенные алой помадой губы.

Он смотрит на нее долго, буравит пристальным взглядом, копается в самой подкорке, и ей чертовски нравится ощущать его в своей голове. Он стряхивает с рукавов капельки растаявшего снега и вскидывает подбородок, приглашающе протягивая раскрытую ладонь. Она усмехается, провожая взглядом разбавляющую кровь воду, и вкладывает пальцы. Кровь пачкает перчатки, и ее вовсе не видно на черной коже. Он притягивает ее ладонь к губам и невесомо целует костяшки пальцев, смотрит пронзительно и отпускает, подставляя локоть. Она сдирает с вешалки кремовое пальто, и алые росчерки неосторожно ложатся на ворот. Свет гаснет резко, и всего мгновение в наступившей тьме перед собой она видит лишь его глаза.

- Я бы осталась не только на ужин, – он понимающе кивает, проводит носом у самой ее шеи и оставляет теплый поцелуй у мочки уха.

- Я подготовил не только ужин, – дверь машины распахивается, и последнее слово снова остается за ним, – естественно.

Она ведет пальцами по гладкой поверхности стола, цепляется ногтями за льняную салфетку и звенит выложенными на ней столовыми приборами. Серебро блестит в тусклом вечернем свете ламп, и ей нравится, что в его доме вечно царит успокаивающий полумрак. На столе лежат два комплекта приборов, один напротив другого, а между ними, точно разделяющая взгляды преграда – еще один букет роз. В этот раз бутоны белые с алой кромкой на лепестках, словно выкрашенные красной краской или густой кровью, политые багряным дождем, и она невольно задирает голову, разглядывая ровный потолок.

Снег за высоким окном ложится ровным покровом, скрывает протоптанные дорожки и следы шагов, и больше не кружится в воздухе, оставляя танцы стеснительным лунным бликам. Луна отражается в снежинках, и те сверкают драгоценными кристаллами, затягивая неспешную песню. Она звучит в шелесте ветра и шорохе ветвей, в гулком биении сердца и ритме шагов, проникает в самую душу и переплетается с мыслями. Песня кажется до того естественной, что никто не обращает на нее внимания, оставляя наслаждение обыденными вещами им самим из другой, воображаемой жизни.

Он приближается неспешно, обдает скрытую волосами шею горячим дыханием и водружает на стол большой накрытый крышкой поднос. Это сюрприз для нее, и ей нравятся его сюрпризы. Все его кулинарные произведения кажутся произведениями искусства, и она, как паршивый искусствовед, предпочитает наслаждаться, а не разбирать вкус на составляющие.

Он отодвигает для нее стул и усаживает, едва касаясь плеч ладонями, поднимает крышку с лукавым блеском в глазах, и она задыхается от наполнившего комнату запаха. Кислый аромат смешивается со сладостью и горечью, тает на языке собственными слезами и обволакивает, не оставляя больше возможности оглянуться назад. Она разглядывает замысловатое блюдо, пропускает мимо ушей объяснение рецепта и смотрит лишь на него, выразительно рассказывающего об ингредиентах.

- Ты снова не слушала, – он обдает дыханием висок, и ее тарелка перестает быть пустым куском белоснежного фарфора.

- Мне хватает того, что оно великолепно, – она смеется, и он улыбается, принимая такой ответ.

Она не запоминает, о чем они говорят во время ужина, но это в любом случае что-то не слишком важное. Она просто наслаждается ощущениями, отправляет в рот кусочек за кусочком, и ей вовсе не важно, что основной ингредиент этого блюда возможно совсем недавно точно также наслаждался жизнью. Для него жизнь кончилась, и теперь она может насладиться его смертью.

Ночь накрывает воздух за окном, окрашивает его чернилами, и оттого снег кажется еще более белым. Он режет глаза, и смотреть на него почти также больно, как на Солнце, но она все равно смотрит, разглядывает, будто видит каждую крохотную снежинку, и ей кажется, что в смешении белого и черного и кроется истинная красота. Он играет что-то на клавесине, мелодия льется тихая, но вовсе не печальная, и она покачивается в такт, кружится, словно легкая снежинка в последнем танце зимы, и смеется, подставляя руки несуществующему свету. Он поглядывает на нее изредка, и она видит его улыбку, взмахивает руками и отворачивается, не желая прерывать щекочущее на кончиках пальцев веселье.

Это странно – вот так быть с ним после того, как они не виделись почти три года, но ей чертовски нравится. Нравится его взгляд, нравится этот дом и этот клавесин, и его рубашка в полосочку, и растрепавшиеся слегка волосы. Ей нравится ее собственное отражение в зеркале, вид горящих глаз и взъерошенных волос и ощущение прохладного камня под босыми ступнями, и взметающаяся крыльями юбка. Этот танец только для него, и она знает, что он жадно смотрит, следит за каждым ее движением тяжелым взглядом, и от этого все вокруг кажется еще прекраснее.

Он подхватывает ее, едва затихают последние аккорды, чуть более резкие, будоражащие, и она смеется, ощущая его руки на своей талии. Ощущать его почти непривычно и до одури правильно, и она тянется, хочет подарить что-то в ответ и натыкается на пустоту за спиной. Он уже стоит у бара, разливает по бокалам красное вино и усмехается, едва-едва склоняя голову. Она давит желание утопить его в алом, покрыть им с ног до головы, и чтобы не оставалось ни единого чистого пятнышка, и думает, что он итак покрыт кровью до последнего волоска. Она на самом деле тоже, но алый по-прежнему кажется ей чужим и неприятным, слишком горячим и слишком холодным, стягивающим кожу и мысли. Алый забивается в трещины, заполняет изнутри целиком и вытекает бурным потоком, сносящим все на своем пути.

Он протягивает ей звонкий бокал, и она поджимает губы, падает на диван и растягивается в полный рост. Потолок перед глазами не кружится, стоит на месте нерушимым сводом, а ей до зуда в горле хочется увидеть звезды. Бокалы звенят друг о друга все ближе, он делает это специально, и она почти видит, как плещется в них кажущееся почти черным в полумраке вино.

- Ты снова работала с золотом, – его голос раздается над самым ухом, и она приподнимается, мгновением позже укладывая макушку на его колени.

- Ко мне на днях заходила женщина, – она принимает бокал и крутит его за тонкую ножку, – хотела оценить украшения прабабушки, прежде чем сдавать их в ломбард. Я еле уговорила ее продать их мне.

Он хмыкает, и она не может разобрать скрывающиеся за этим эмоции. Свет красиво играет в изящном изгибе стекла, разбегается бликами по пальцам, и вино окрашивает некоторые из них багрянцем. Она чувствует на себе его взгляд, но сама не смотрит на него, продолжает гипнотизировать вино и тихо вздыхает, продолжая:

- Немного почищу и подреставрирую и выставлю на продажу. Я не собираюсь их носить, если тебя это интересует.

- Не знал, что ты торгуешь украшениями, – в его голосе звучит плохо скрываемая насмешка, и она громко фыркает:

- Я торгую всем, что представляет историческую ценность.

Она делает небольшой глоток, и вино обжигающей волной проходит по внутренностям. Во рту остается сладковатый, окрашенный горечью привкус, и она облизывает губы, вглядываясь в собственное отражение в бокале. Он все еще смотрит на нее, будто ожидает, что она скажет что-то еще, и она молчит, растягивая губы в улыбке.

- Тебе не идет желтое золото, – он говорит это как бы между прочим, и она едва сдерживает ехидный смешок.

- Что же, по-твоему, мне идет?

Она поднимает на него взгляд, сталкивается с лукавством в карих глазах и приподнимает бокал. Новый глоток отзывается терпкостью на языке, будоражит мысли, и она тихо смеется, ощущая, как путаются в волосах его пальцы. Вино в бокале покачивается и будто не уменьшается, и она видит в его отражении снег за окном. Снег блестит и сверкает, впитывает красную краску, становится грязным лишь в воображении, и покрывается новым, белоснежным слоем.

- Я бы сказал, серебро, но этот металл не для тебя, – он задумчиво качает головой, и она слышит стук его сердца всего мгновение, – платина, возможно, хотя белое золото нравится мне больше.

Он смотрит на нее, ожидая реакции, и она отводит руку в сторону, так что хрупкое стекло повисает над полом. Алая жидкость едва не выплескивается из своей клетки, и он переводит на нее взгляд и прищуривается. Снег налипает на стекло, и снежинки медленно нагреваются, стекают капельками и растворяются в плотном покрове. Луна робко скрывается за тучами, и теперь лишь фонари желтым расцвечивают сверкающее притворной чистотой поле.

- Золото сияет ярче, маскируясь под серебро, – она хохочет и делает новый глоток, и теперь вино кажется ей приторно сладким, оседающим на губах сахарными крошками, – наши кольца были из белого золота?

Он двигает коленом, и она приподнимается, позволяя ему встать. Смотрит с интересом, наблюдает, как он отставляет бокал в сторону и неспешно подходит к одному из шкафов. В полумраке он кажется бесплотной тенью, кем-то непроглядно черным, и она переводит взгляд на собственные руки. Они тоже черные, покрытые алыми бликами вина, и снег за окном сияет нестерпимо ярко, так, что кажется, оставляет ожоги на сетчатке.

- Наши обручальные кольца, – он аккуратно забирает из ее пальцев бокал и вкладывает в них маленькую деревянную коробочку, – из белого золота, ты права. А вот твое помолвочное было платиновым, здесь я промахнулся.

Она поглаживает коробочку пальцами, обводит вырезанные на дереве рисунки, и тихо выдыхает. Теплое дерево едва ощутимо греет, кажется в темноте изысканной картинкой, и она чувствует, как жар расползается по пальцам, скользит выше и охватывает уши, зарывается под линию роста волос и обволакивает, будто погружает в пряный кокон. Она не отрывает взгляда от коробочки, и вырезанные на ней узоры оживают, превращаются в замысловатые сюжеты и разлетаются по комнате, исчезая в объятых тусклым светом темных пятнах.

Вскрытие

Содержание

0

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

Комментарии (0)