Кавински был в восторге от всего того цирка, который разворачивался вокруг него. Лучше любого кино, лучше любой чужой, личной драмы, которую он имел честь наблюдать. Пока дохнут другие, он будет крутить в руках золотой билет, смотря на эту партию. Кто первым поставит шах? Кто первым загонит соперника в угол, свернет шею и заставит медленно умирать? Кто станет первой разменной монетой? Он ставит свои фишки на Белого Короля- на своего любимого Дейви

Убогость ситуации может и заставит похохотать многих, но точно не его. В груди издушенно мечется сердце, не желая разбиваться. И так из раза в раз. Каждый чертов раз. Били. Предавали. А он верил. Хранил. Прощал. Дружил.

Он пожертвовал всем для этих людей, которых считал семьей. Он пожертвовал собственной жизнью. Семьей, которая рассыпалась вдребезги, стоило только осуществиться их великой миссии. Видомния ведь не нашла его страх. Одиночество было тем, что заставляло его бежать за любым человеком, стоило ему хотя бы намекнуть, что он будет с Лололошкой и в радости, и в горе. В горе с ним никто не захотел быть.

-Он назвал меня зверьком, подумать только,- сокрушался Седрик, стоило Лололошке только вернуться в Эрессию,- милый хорошенький зверек,- передразнивал, специально делая «старческий» голос,- Спасибо за то, что про уши ничего не сказал. То, что у меня есть уши не делает меня зверьком!- его и вправду задело. Задело настолько, что взгляд стал настолько печальным, что даже очки не спасали. -А мне твои уши нравятся,- задумчиво проговорила девушка.