Ничего страшного. Скоро все обязательно изменится.

Женек знает точно. А вот сейчас можно укутаться с головой колючим пледом и поспать, пока будильник не прозвенел.

Помнится, как в детстве он понятия не имел, что такое «вставать по часам». Вместо этого Женька знал, что может спокойно проваляться в кровати, пока не настанет время утренней зарядки, ведь бабушка часто причитала о его сутулой спине и чередовала выпуски Малышевой с выпусками Малахова. Знал, как неприятно по волосам скребет гребень и воняет шампунь от вшей, но это все же лучше, чем ходить с таракашками на голове. Еще он знал наизусть песню «Этот город», потому что дедушка обожал группу «Браво» и ненарочно выкручивал старенькое радио на кухне громче, чем надо. Ему хватало совести и разума не включать «Сектор газа».

Женёк глушит хмыканье подушкой, зарываясь носом в наволочку.

У бабушки и дедушки всегда было шумно. Иногда слишком – дедушка периодически звал всех приятелей с поселка к себе в гости – но скучать не приходилось. Бояться тоже. Посиделки проходили весело и всегда по одному и тому же сценарию: бабушка ворчала из-за залитой вишневой настойкой скатерти, соседские мужички за пятьдесят хохотали от души, когда шестилетний Женька морщился от запаха терпкого табака, а потом, уже с наступлением темноты, все расходились по домам. Тогда-то бабуля приносила самое теплое одеяло, чтобы «ее маленький мальчик» не замерз совсем, и сама укладывалась на соседнем диване с уже храпящим дедом. Женька высовывал левую пятку, чтоб совсем жарко не было, и засыпал как младенец.

У себя, в двушке на Магистральной, засыпалось тяжелее. Не потому, что сон не шел, а потому, что Женя прислушивался к голосам за стеной. Маму, по своей натуре громкоголосую, было слышно плохо, отца – тем более. В последние дни папа уставал все сильнее, говорил тише, но по утрам, стоило сыну только показаться в дверях родительской комнаты, улыбался так же широко, как на старых фотографиях. Мама тоже кривила губами, загоняла на кухню чуть ли не силком. Стряпала оладьи, всегда накладывала Женьке три-четыре штуки и никогда – себе. Она ела, конечно же ела, и настойчиво впихивала в него больше, чем он мог съесть. 

«А знаешь, я тебе даже завидую. Ешь, сколько хочешь, и не толстеешь. Мне бы так!» - пошутила когда-то мама.

Рыжеватые волосы красиво подсвечивались на солнце, и даже след от розовой помады на переднем зубе ничуть ее не портил. Мама была особенно красивой, когда смеялась и запрокидывала голову назад, и Жене очень хотелось растянуть эти минуты.

«Значит, ты и папе завидуешь?»

Смех прекратился. Мама взглянула с неясной тоской и молча потрепала его по голове. Больше Женя не шутил.

От грохота в соседней комнате Женёк подскочил как ошпаренный. Кровать под ним опасно скрипнула. Раз-два-три. Раз-два-три. Сердце забилось в груди, отдавало шумом в ушах. Женёк глубоко вздохнул. Раз-два-три. Раз-два-три.

Раз-два-три. Раз – первый случай, когда к ним в квартиру пришла незнакомая женщина с очень строгим взглядом и зализанными волосами. Собранная и натянутая, как струна, с папкой под мышкой и морщинами на лбу. У мамы тоже были морщины, но другие, не как у этой тетки. Вслух он ничего не произносил, да его и не спрашивали – беседа, судя по интонации, была исключительно для взрослых.

Два – две – столько пар глаз смотрели на Женю, когда он объяснял, откуда на плече крупная ссадина. Просто вписался в косяк двери, честно-пречестно. Не поверили. Родителям, сидящим в другой комнате, тоже. 

Три остановки. Маме пришлось платить за проезд на троих, слишком большой багаж. Женя с предвкушением хлопал себя по коленкам и глазел на клетчатую сумку. С такой же они катались позапрошлым летом в санаторий. Разве что добирались на поезде и путь был долгим, изматывающим даже, не какие-то пятнадцать минут на задней площадке автобуса, но Женька не огорчился.

В холле непонятного здания мама крепко-крепко прижимала его к груди, звонко целовала куда только могла дотянуться – в блеклый шрамик над бровью, в румяные щеки, в макушку, и обещала, что время пролетит быстро. «Ты и моргнуть не успеешь, Женечка, как я уже вернусь» - шептала тогда она, сдерживая слезы. Семилетний Женя не понял, зачем ему успевать моргать и почему мама не останется с ним, если вечером у них должна быть какая-то терапия, названия которой он все никак не мог запомнить. Незнакомая женщина, такая же неприятная как те, что приходили к ним домой, протянула ему руку. Женя неохотно вложил свою ладошку в чужую и смотрел на маму через плечо до победного, пока его не увели по длинному коридору.  

То, что это не санаторий, он понял не сразу.

Сначала сомневался, с недоумением смотрел на штук десять кроватей, впихнутых в небольшую комнату. Дети смотрели на него в ответ, кто с опаской, кто с неприкрытой злобой. Женя не знал, что плохого он успел им сделать, и съежился. Неуютно было всегда –  на него так пялились все, даже крупные поварихи с испариной на лбу. Когда старшие ребята скрутили его в туалете с ножницами наперевес, Женька осознал, что здесь не место доброте, которой его с пеленок учила бабушка.

Этой ночью он спал плохо. Плешивый затылок поддувало даже через тонкую простынь, затекла рука, а Женя даже не думал лишний раз пошевелиться – настолько ему было страшно привлечь к себе внимание других ребят.

Пол обжигал ступни прохладой. Женёк быстро дошел до двери, схватился за ручку и замер. Напрягся всем телом, ожидая глухого удара или женского вскрика. Всего один, только один знак – и он тотчас выбежит из комнаты, чтобы помочь. Маму он любил. Отчима – нет.

– А я хочу, а я хочу опять, по крышам бегать, голубей гонять, – завыла одноклассница Маринка, пританцовывая под льющуюся из колонки песню.

Женька фыркнул. До крыш они ни разу не доходили, если только не учитывать зассанные гаражи. Да и голубей не гоняли – сердобольной Светке, таскающейся за их компанией по пятам, совесть не позволяла кошмарить птичек. Сёма, самый смелый из них, отважился стрельнуть сигарету у прохожего и пытался прикурить уже как минуту. Зажигалка в руке, наверняка спизженная у папки с мамкой, отказывалась работать.

– Давайте чё-то повеселее включим, я устал уже этого Шатунова слушать, – Серега сплюнул себе под ноги и тут же выругался. Харчок приземлился ровно ему на кроссовок.

– Ты чего, это же легенда! – Марина тут же перестала танцевать, взглянула на него волком. – Такие песни хорошие пишет! У меня мама его обожает, а ты, блин, устал?

Марина была красивой. На скромный вкус Женьки – самой-самой красивой из всей параллели. Да что уж там, из всей школы. С неизменным конским хвостом, со смазанным в уголках губ дешевым блеском, с ярким рюкзаком. И хотя сам Колпаков вечно ходил хмурый и чумазый, он был уверен, что у них могло бы что-то получиться. Как там в сопливых сериалах на Домашнем? Противоположности притягиваются? Что ж, тогда осталось только впечатлить девчонку, и дело в шляпе.

Поэтому, когда речь вдруг зашла о детстве Юрия Васильевича, Женька поправил козырек серой кепки и с гордостью заявил:

– А я там тоже был. В этом вашем «Доме детства».

Вопреки ожиданиям, его откровенность не оценили так, как он хотел. Серега перехватил сигарету, затянулся до хриплого надрывного кашля, а Маринка посмотрела на него с сочувствием.

Ну и пожалуйста. Ну и не будет он больше ничего рассказывать. Сдалось ему это сочувствие?

Он был в порядке, уже как года четыре дома, с мамой и ее новым хахалем, Андреем. Называл его исключительно по имени, из принципа и желания пойти наперекор всем «отчимам» и, не дай бог, «отцам». Папы не стало еще в 2009 году, и замены ему не было – этот Андрей даже внешне не подходил – весь белобрысый, губастый и слегка полноватый. 

И все-таки, если бы не этот мамин ухажер, то органы опеки не отвалили бы от Колпаковых, и он бы торчал в детдоме не год, а гораздо больше.

Андрей был хорошим. Если бы Женя так сильно не тосковал по папе, то назвал бы его даже прикольным. Игрушки всякие дарил, маме букеты приносил с поводом и без. И если мама рядом с ним снова улыбалась, то Женя смирился. К тому же, больше мужской фигуры в его жизни и не осталось – с дедушкой он общался редко, только по телефону. С бабушкой тоже, пока разговор не перетекал из «как у тебя дела, Женечка? Как в школе?» в сердитое «а мама-то заботится?». Тогда приходилось отстаивать честь мамы и класть трубку, пока в висках не заболело от напряжения. 

Женя маму любил. Грустную и тихую, веселую и крикливую, холодную и нежную – любую. И очень сильно старался ее понять.

Почему не поступила иначе? Почему отдала чужакам, а не бабуле с дедушкой? Вероятнее всего, для этого были причины, просто ему о них не говорили, как тогда, в детстве, когда папе стало плохо. Видимо, были и такие же скрытые причины терпеть пьяные замашки этого белобрысого.

Но причин терпеть у самого Жени не было.

Мама вдруг захохотала. Пьяно, высоко, постепенно затихая. Женёк шумно выдохнул, зажмурился. Все нормально. Можно расслабиться.

Он отпустил ручку двери, расправил широкие плечи. От того мелкого щуплого пацана не осталось ничего – Женёк вытянулся, окреп, научился постоять за себя и за дорогих ему людей. Теперь не было нужды жить с тем, кто обижает. Мама так не считала.

Кровать снова прогнулась под его весом. На этот раз он лег нормально, на спину, вперил взгляд в натяжной потолок. Зажал уши подушкой, чтобы перебить чужие всхлипы-стоны.

Мама этого уебка любила. А Женёк любил маму.

Скоро он выпустится из школы и устроится куда-нибудь. Накопит достаточно денег, чтобы переехать, а мама снова выйдет на работу. Тогда они заживут спокойно, вдвоем. Может, кошку заведут, или мама найдет нормального мужика. А пока… а пока так.

Но ничего страшного. Скоро все обязательно изменится. Женёк в это верит.

Ссылка на исходную публикацию - https://ficbook.net/readfic/13189005

Детство, ты куда бежишь?

Комментарии (0)