(Мариам Петросян, «Дом, в котором»)

От нее Турбо ведет, несет, голову кружит напомаженными херувимчиками с облупившейся фрески старых фоток церквей, которые крутили по телеку в очередной поучительной передаче. Это сейчас их восстанавливать стали — перестройка же, твою за ногу; все перестроим. Валерка самого себя перестроить так и не может, конечно, раз мысли все к Ней возвращаются. Она похожа на самое первое курево: по-хорошему головокружительно, до тошноты. Первое курево было давно, она в его жизни — сравнительно тоже, если часы равнять с годами.

У Валеры два пути: уголовка и могила. Так ему и говорили последние пару лет, и Она в этот список очевидно не входила. Руки Турбо были натренированы на удары — улица воспитывала решать все делом, а не словами. Руки Турбо были натренированы на съём импортных курток и дорогих кроссовок с нахальных московских мажориков, в жизни не бывавших в казанских коробках. Руки Турбо способны были на все, что могло дать ему прожить еще хоть день, включая некоторые грешки, которые столь рьяно осуждали в успешно позабытой школе, но только не на взаимодействие с женщиной.

Нет, конечно, женщин он видел, общался и даже трогал, прижимал за мгновение до драки в ДК к стене в попытке сорвать смешливый поцелуй, но над тем, что женщину можно еще и любить целенаправленно, он раздумывал редко и размыто. Да и какая любовь, когда за одними выстраивается очередь из даже лица их не видевших, что Валера всегда успешно миновал, а других либо на тачке увозят, либо своим пацанам бывшие парни отдают, если тех бабушка до школы не довела. Мерзко все это было и даже как-то неправильно. Да и кто за авторитета сейчас пойдет?

Но за авторитетов шли, и кто-то даже счастливо женился. «Универсам» в принципе не до того разросся, и даже не подрос достаточно его состав до мерзостей соседских, хоть Кащей и мутил воду где-то в стороне. Валере хватало и вечно смеющихся с его шуток на грани похабности девчонок с дискотек, до которых он наконец дорвался: трогать можно, конечно, но черту щедро ими дозволенного не пересекать. Зима этого не понимал, но и не осуждал.

У девчонок с дискотек были собственные олимпийки, пропахшие духами взрослых женщин, короткие юбки и грудь, а комплексы и стеснение и вовсе отсутствовали. Девчонки с дискотек Турбо любили хотя бы за то, что после медляка не рисковали оказаться в чьей-то машине или незнакомом подвале, лишь у стеночки жались с заискивающими взглядами и горячим дыханием, запускали пальцы с идеальным маникюром ему в кудрявые волосы — Валере от этого всегда крышу сносило напрочь. Девушки универсамовских не боялись, и это играло всем только на руку.

Турбо девчонкам принципиально не предлагал вместе ходить, хоть добрая половина и немедленно предложение бы это приняла. Целовать девчонок без дальнейших планов было даже немного кощунственно, но запах маминых духов, назойливо лезший в ноздри, Турбо компенсировал нашептыванием на ушко сочащихся иронией комментариев, от которых тащились почти все. Ему чертовски нравилось брать их харизмой и извращенно курить одну запачканную алой помадой сигарету на двоих на крыльце. Но, разумеется, меньше всего ему хотелось того, чтобы после того, как эйфория пройдет, об их романе узнал кто-то из района и решил пополнить общак.

Девчонки Турбо не всегда понимали, но, безусловно, ценили.

Женщины были чем-то недоступным обычному взору и недосказанным. Валерка хоть и научился разбираться в «Феях ночи» и «Голубых цветах», но так и не понимал, почему глаза девичьи искрятся так, что аж до дрожи в коленках, или почему почти каждую можно легко заслонить собой в момент начала драки. Валера любил женщин тоскливым юношеским восхищением и решительно ничего в них не смыслил, на что Зима всегда многозначительно хмыкал. У него проблем с желанием докопаться до истины не возникало: его девочки побаивались и все равно соглашались на медляк, даже ходили с ним по несколько месяцев. Стоит отдать ему должное: район о начале его отношений и конце ничего не знал — заботился же, как-никак.

Зимой у ДК всегда не убраны сугробы, и в них покоятся бычки. Турбо смотрит на них внимательно, стараясь забыться после выматывающих хороводов на свежем воздухе. У стенда с афишами с кем-то курит чудом вытащенный в молодежное общество и даже трезвый Кащей, а Маратка с сигаретой за ухом — его точно ожидает беседа следующим утром — успешно пробегает мимо, стараясь не навлечь на себя гнев авторитета. Валера наблюдает внимательно, но усталость о себе дает знать: спать хочется ужасно.

Её он замечает сразу. Где-то между негой зимнего вечера и заказанной неким Суворовым песней — она стоит у порога, пахнет «Шансом» и даже чудится на секунду собственным шансом на счастливый билет. Валера замирает, едва не роняя сигарету, и лицо его пересекает на рваном выдохе совершенно случайная улыбка.

      — Я вот хочу так, чтобы один раз и на всю жизнь, — говорит Валера, выхватывая из-за уха друга стрелянную сигарету, не обращая внимания на его протесты.

— Дурак ты, Турбо, — философски замечает Зима. — Если так ждать, то от жизни этой ничего и не останется в конце.

— Ну, либо когда все это наконец закончится, — вздыхает Турбо. — Когда не страшно будет за нее.

В грядущую Америку, разумеется, не верят оба, но «Ява» сегодня особенно противна на вкус и заставляет помечтать.

Шаблон привычных действий рвется и трескается пополам, когда Турбо, так по-дурацки искрививший рот, едва ли не влетает в ДК за Ней и так успешно оказывается рядом, на секунду опережая члена другого круга. Девушка смотрит! Настороженно и недоверчиво! А в глазах ее светильники отражающиеся мерцают сумасшедше, но все же она соглашается и кладет свою руку в его.

— А я целоваться не люблю, — говорит Она. Хрупкая и нежная — Валеру едва ли не размазывает по стене, когда девушка доверчиво к нему прижимается, минуя столкновение с другими парами. Пальцы его деревянные, а костяшки разбиты в кровь, но по ее позвонкам хочется пробежаться касаниями, сыграть ноктюрн и воспеть его вместо Маяковского. Откуда такие мысли появляются в голове у студента-токаря, в жизни не различавшего романтику и романтизм, у Валеры ни малейшей идеи.

— Ты просто не пробовала, — категорично качает головой Турбо, не понимая, как они к этому пришли от простого знакомства и смешливого шепота на ухо на тему каких-то чайников.

— Пробовала. Неприятно.

— Ну и козел твой мальчик тогда.

Она согласно кивает и что-то бормочет на тему того, что хорошо, что убежала. Турбо вдыхает запах разочарования и гиацинтов, скользя щекой по ее щеке и чувствуя непреодолимое желание этого самого мальчика растерзать — дурь выбивать он умел.

Переубедить ее по поводу поцелуев Турбо учтиво не стремится, а голову кружит от малейшего касания. Девица неподалеку явно «Татарстаном» пряным от души набрызгалась, и Турбо чихать хочется — в первую очередь, на то, что медляк уже кончился, а танцевать так под обычную музыку не принято.

Она по всем признакам была девчонкой: и олимпийка, и духи мамины, а может, уже и свои. Разве что юбка подлиннее, да и дышать рядом с ней сложнее от восторга.

Она однозначно была девчонкой, но что-то в ней было не так — ощущается она немного по-другому и по-дурацки волнующе. Валера воспринимает это как знак и едва ли не впервые в жизни совершает столь безнравственный поступок — наклоняется к ее уху, за которое так и тянет заправить темную прядь, и шепчет:

Смеется она, а первая стадия астмы при каждом ее вдохе почему-то у него. Решение попросить номер, очевидно, неверно, а сам их танец на виду у всех чересчур опасен и вызывающ, но всё-таки! Как же чертовски правильно было чье-то стремление пожертвовать свое ребро века назад.

Это само по себе тоскливо и даже как-то вызывающе, но после того, как Валера наконец замечает пытающегося его позвать последние пять минут Зиму, округлившего глаза, и отлучается на внеплановый разбор полетов, перед этим почему-то нежно убеждая партнершу, что он скоро вернется, а других мальчиков тут цеплять не надо, больше он ее этим вечером не находит.

Стена ДК терпеливо принимает удар на себя.

Для похода на дискотеки появляется новый повод.

0. Пролог

sure magdalena

Валерка хоть и научился разбираться в «Феях ночи» и «Голубых цветах», но так и не понимал, почему глаза девичьи искрятся так, что аж до дрожи в коленках, или почему почти каждую можно легко заслонить собой в момент начала драки. Турбо любил женщин тоскливым юношеским восхищением и, как оказалось, решительно ничего в них не смыслил.

Слово пацана. Кровь на асфальте

ОЖП/Валерий Туркин

Валерий Туркин/ОЖП

Дамир Хаматов

Илья Сутулин

Валерий Анчихиров

Валерий Туркин

ОЖП

Кащей

Марат Суворов

Вахит Зималетдинов

Голубые цветы

— Подожди, — говорит Валера.

Очередная девушка поворачивается, вопросительно поднимает бровь, вновь оказываясь не Ей. Глаза сверкают не тем блеском, шлейф струится пряным «Татарстаном», и даже волосы лежат совершенно по-другому — Турбо вежливо кивает, уже чувствуя спиной злобный взгляд условного разъездовского, и вновь ныряет в темноту зала ДК. Зима встречает его насмешливо.

— Найду, — говорит Валера, устало прислоняясь к стене.

— Испугалась тебя и больше не придет.

Зима удивленно переводит на него взгляд.

Валера честно расплачивается с таксистом хотя бы за исполнение мольбы гнать побыстрее, пока фонари сливаются вокруг во что-то бешеное и многоцветное. Во втором ДК отплясывают совершенно нежелательные для «Универсама» личности, но Турбо без сомнений ныряет внутрь; Вахит безмолвной тенью следует за ним, моментально шугая чью-то скорлупу и тая надежду на возможность выбраться без жертв.

Валера чувствует ее присутствие каждым вскрытым и оголенным этим мгновением нервом, и фиолетовые пятна прыгают в глазах, лишая освещение таинственности и добавляя помешательства, — Валера замирает за секунду до столкновения и начала какой-то дурацкой песни, оказавшейся медляком. Обойти зал с другой стороны было потрясающим решением, чуть не стоившим им жизни.

Девчонка в его руках в предсмертных муках пищит от ужаса и пытается вырваться. Валера на медляке не впервые, а сотни глаз, уставившихся на них, не подключат к взаимодействию еще и ноги в ближайшие три минуты, поэтому спокойно кладет ее руки — Господи! — к себе на плечи и осторожно скользит по ее талии пальцами. Девчонка вздрагивает от прикосновения, но тут же принимает независимый вид, выпрямляя осанку и смиряясь с положением. Турбо улыбку сдержать не может, кусает губы — не её — понимает, что она совершенно точно думает, что он маньяк. В этот раз все в ней правильно: волосы уложены в точности, как и надо, глаза подведены совершенно верно, а запах «Шанса» она меняет на «Голубые цветы». Валера одобрительно и почти нормально кивает. Несет — знатно.

— Подруга чья, что ли? — больше никаких идей надушенному разуму не приходит, поэтому Валера позволяет себе задать совершенно глупый и неправильно построенный вопрос, отчаянно пытаясь не переступить черту.

— Нет, — говорит девчонка.

— Тогда чё здесь, а не у нас?

— А ты чё здесь? — она гордо вскидывает на него взгляд, пытаясь перенять манеру речи. Турбо кроет конкретно, и конвульсии уголков рта приходится подавлять с особой жестокостью. Фиолетовые пятна на лице её, а волосы, а духи, а разрез глаз — Валера не помнит, когда он в последний раз обращал внимание на такую херню конкретную, цвета глаз подружек в ДК все равно видно не было, да и прикрывать они их всегда старались, а то выглядели уморительно.

До растерзания остается не больше двух минут; ответственного за освещение можно представить Кащею как виновного в развязанной войне?

— Ты меня помнишь хотя бы?

Она хохочет как умалишенная, пока ощутимое напряжение ее спины, просвечивающее через тонкую олимпийку и пробегающее вольтами или вольтерами — на заводе такое не спрашивают, не учил — между пальцев, так и не спадает. В зале Дома Культуры столь привычно намешаны миллионы приятных и неприятных запахов, но кроме незабудок этих ничего почему-то не ощущается.

— А я тебя ждал каждый раз.

Она сразу отстраняется — Турбо замечает это, и от каждого мимолетного и вдруг проявившегося былого касания по телу разливается пьяное тепло — но не выходит вырваться именно в тот момент, когда романтичный мальчик в проигрывателе замолкает, а над ухом не менее романтично орет парень, почему-то настойчиво присутствовавший на деликатном расстоянии в пару сантиметров от них весь танец. Ей хочется умереть от позора, но тут Валера подхватывает ее под руку и в несколько секунд оказывается за углом ДК. Куртка его теплая и, очевидно, крайне дешевая. Импортные сапожки хочется стянуть и спрятать за спиной — неловкость почему-то повисает в воздухе. Валера слепо этой самой неловкости не чувствует, гораздо больше и совершенно не эмпатично его заботит возможное преследование.

Наедине с двумя группировщиками находиться страшно до трясущихся поджилок, ног и прочих конечностей. Девушка взирает на них настороженно, понимая, что на каблуках далеко не убежит, да и без куртки человека оставлять некрасиво. Принципы морали с такими, конечно, не работают, но…

— Зима, иди покарауль, — то ли просит, то ли умоляет уже знакомый криминального вида пацан. Глаза на него поднимать страшно, но это дело принципа. Улыбается по-дурацки вообще, а улыбка расчерчивает его лицо ровными линиями — смотреть преступно интересно. — Ты чего от меня бегаешь?

Греза нынешней его вечности жмется от холода, а духами разит на километр — незабудки в снегу, че еще сказать. Её бы сейчас за руку и замуж татарской женой, чтобы чай заваривала и рядом всегда была, а то он, кажется, без этого долбанного запаха ни секунды не проживет.

— Я с группировщиками дел не вожу, — и в фанеру ж не прописать!

— Так я и не группировщик, может.

— Ты зачем меня преследуешь?

— Ты мне номер так и не дала.

— У меня знаешь, что от тебя? Я дышать не могу спокойно.

Она распахивает глаза в изумлении, а в куртке утопает и выглядит так по-домашнему, что даже на вопль Зимы про шухер и топот ног за спиной отреагировать сложно, но девчонка хоть и упрекает его во лжи, но держится во время (не) побега за него отчаянно — он бы выжег эти прикосновения на коже навсегда.

Пацаны не сбегают — они уходят, не попрощавшись. Вахит закатывает глаза, слыша эту фразу и прекрасно понимая то, что пятьдесят человек они бы при всем желании не вывезли, закуривает, прикрывая сигарету рукой от ветра, пока раздетый Турбо о чем-то болтает с девчонкой своей — похож на Кащея в пьяном угаре.

Турбо мажет, несет и ведет дико от ее улыбки. У девочек всегда так, когда он впервые позволяет им совершить что-то абсолютно безвредное, но не вписывающееся и даже с трудом не влезающее в родительские нотации, — маленькие преступницы чудо как хороши. Девчонка сдержать пытается смех состоявшегося авантюриста, будто в списке ее целей кроме прыжка с парашютом и битвы с белым медведем оставалось только бегство от «Киноплёнки», но абсолютно безуспешно. Смех ее Валере тоже нравится. Определенно.

Каждая нормальная девчонка знает, что группировщик — это табу. И даже от пацанов на тачке, ошивающихся на дороге возле ее школы, он надолго не спасет, как не спасет от подкарауливающих после учебы и от похитителей прямо с подработки. Группировщик потом сам тебя бросит и отдаст всему району — это все знают.

Только сбежать, если тебя заприметили, сложно. Ни в другой ДК, ни из него.

— Так давай я провожу, — предлагает Турбо.

— Ты боишься меня, что ли?

Она окидывает его мрачным взглядом. Понятно.

— Меня Валера зовут. Я тебе слово пацана даю, что с тобой хорошо все будет.

— Слово пацана только для пацанов, — ехидно замечает девушка, моментально осекаясь. Сначала скажет, а потом думает.

— Так давай я Вахиту слово дам. Он пацан хотя бы.

Тактика срабатывает, а откровенно смеющийся Зима, честно выслушавший и заверивший в том, что слово это не забудет никогда, моментально отсылается куда подальше.

— Алия, — через несколько секунд заминки признается девушка.

Через еще пару дней Валера понимает, что дом, до которого он ее довел, явно местом проживания бесследно испарившейся Алии не является.

Попытки караулить у подъезда (самому — скорлупе знать точно не надо) к успеху не привели, а всю дорогу она отмалчивалась, лишь отказавшись к его удовольствию от сигареты. Впрочем, подозрения зародились еще в тот момент, когда в доме не зажглось ни одного окна, но подъезд уже был пуст — Турбо проверял. Уже проходили.

У Валеры, кажется, это уже перерастает в манию.

Подъезд в тот день был пуст, следовательно, с Алией был кто-то знаком — кто-то, кто бы ее укрыл. Местные мальчишки со скрипками наперевес шугаются его вопросов и молчат заправскими партизанами, а девчонки хлопают глазами наивно — и не надавишь же!

Остается только выжидать — тактика бесспорная срабатывает и на этот раз, игнорируя недовольство жителей первого этажа, невольно с Валерой соседствующими.

Тактика срабатывает, и контрольной ошибкой Алии спустя три дня становится желание прийти к подруге в гости. Повидаться.

— Погоди! — зовет ее Турбо, изрядно утомившийся и невыспавшийся, поднимаясь с заледеневшей скамейки и с трудом разгибая спину. Между пальцами его тлеет сигарета, а от него самого веет опасным недовольством — страшным.

Алия смотрит растерянно, теребя тонкими пальцами косу, но за долю секунды так и не находит другого решения, а потому просто бежит.

Здоровому лбу под двадцатку, разумеется, не составляет труда ее догнать, опустить тяжелую руку на плечо, выбить писк из нервно трепещущих легких. Девчонка боится, очевидно. Да и кто сейчас не трусит.?

— Да че ты, я же из лучших побуждений, — укоряет её Турбо, смотрит насмешливо из-под козырька головного убора, радуется же чему-то. Брови приподнимает, глазами медленно хлопает, — юношеская невинность разит наповал во всей красе.

Алия — или как ее зовут на самом деле — разворачивается к собеседнику, прижимая сумку к груди нечеловеческим хватом, и смотрит на него жалостливо. Очевидно слишком, что жаль ей только себя.

— Пожалуйста, хватит за мной гоняться.

— Да не гоняюсь я! — возражает Валера.

Он смотрит на знакомое лицо внимательно, будто чувствует, что в последний раз, — будто понимает, что сейчас она убежит и навсегда пропадет. Алия красивая: от глаз карих до сапожек импортных, матур кыз из сказок детских, которыми он зачитывался в библиотеке, билет которой ему закрыли за хулиганство уже года два как. Алия красивая, но слов описания не хватает, — Валера бы прямо сейчас ее на плечо закинул и вперед, в их обещанный каждому по ящику рай, от глаз чужих. Алия красивая, испуганная и — пока что — не его.

Пока что её на машине неведомо куда за разборки «Универсама» с соседней улицей увезти не могут.

— У меня брат в Афгане, — Алия собственному же тону не верит, но держится горделиво и смотрит в глаза, хоть коленки и подгибаются инстинктами низменными о спасении собственной жизни. Из братьев у нее только двоюродный семилетний Аслан, которому, слава всему святому, до Афгана, как до Китая пешком.

— А у меня друг, — парирует Турбо.

— Что тебе надо? — за тоном следи, дурочка. Алия готова выть и кататься по снегу от собственной несдержанности — найти себя не где-то в жизни, а в лесополосе через пару дней особо не хочется.

— Нравишься ты мне, — признается Валера. Усмешка с лица его не сходит, из-за чего все происходящее чудится Алие дурным кошмаром, нежелательным совершенно.

Проблема. Огромная проблема. Ей бы сейчас в подъезд столь близкий забежать и прямо к Айсылу, но догонит же. Догонит. Историю Марины из соседнего двора наизусть помнила каждая цветком распустившаяся девушка их района.

— Прямо сейчас гулять пошли. У меня есть час, — решается Алия. Больше к Айсылу ни ногой, авось к ней на хвост никто не сядет. Дожить бы до следующих посиделок… зато вон, как группировщик радуется. Даже хочется улыбнуться в ответ и свалиться наконец в обморок, благо, нюхательной соли она в декольте не носила. Училась на ошибках предков, не иначе.

Турбо сразу же улыбается красиво, и линии ровные и четкие расчертивают его лицо английскими сказками про чудесных котов. Алия не из сказки, а про неловкость там и не писали никогда — опыт брать неоткуда. Неловкость в принципе скоро проходит, когда Валера вдруг деловито подает ей руку, — а чего бояться, если уж согласилась. Алия хмыкает, невнятно дергает головой, заставляя косу заплетенную качнуться в жесте, который ловить каждый бы рад, и делает шаг в пропасть, переплетая его руку со своей. Вызывая восторг, самодовольство и двадцать пять планов побега.

— И куда мы? — подает голос Алия через три минуты безмолвного пересечения заснеженного двора.

— Пирожки любишь? — останавливается Турбо, смотрит в глаза, а руку не отпускает. Явно девчонок цепляет — еще и красивый же, гад. Алия вздыхает и кивает головой в знак согласия, а потом вдруг оказывается возле булочной, жадно вгрызаясь в булку с изюмом под насмешливым взглядом Валеры, резко оказавшимся на улице Турбо, задвигающим ее осторожно за спину при встрече с каким-то типом. Валера-Турбо на предложение отдать деньги отвечает резким отрицанием, но сам к трапезе не приступает, лишь хохочет заразительно на вопрос о ядовитости булки. Открывающаяся дверь в магазин раз за разом обдает их теплом, и млеющая Алия решается спросить напоследок, перед тем, как исчезнуть навсегда:

— Правда тебе так нравлюсь?

— Прожуй сначала, — хмыкает Валера.

— От ответа не уходи, — возражает Алия.

— А почему тебя это так волнует?

Он даже внешне на бандита походит, а из кармана куртки выглядывает нащупанная еще несколько дней назад пачка сигарет, может, уже новая. С такими мальчиками порядочные девочки не ходят, если не хотят проблем. Алия — порядочная девочка, знает об этом. Она и не ходит с ним, лишь делит булку на двоих, когда Валера наклоняется и кусает изделие ровно в том месте, где его касались ее зубы. Алия насмешливо поднимает брови, пока сердце сваливается и бьется в конвульсиях где-то в районе пяток.

Валера ее провожает до подъезда Айсылу, придерживает аккуратно под локоть на лишенных песка участков казанского гололеда, а потом вдруг шепотом снова просит номер, — и Алия соглашается продиктовать, за что будет укорять себя уже спустя пару минут, когда чем-то крайне довольный Турбо исчезнет в панельных зарослях района. Об этом она будет жалеть весь последующий день, а Айсылу ни словом не обмолвится про столь напугавшего ее несколько дней назад преследователя.

А потом Турбо ей позвонит. Дышать будет в трубку нервно, пока не поймет, что Алия тоже дышит в ответ, едва не расхохочется и позовет на дискотеку. Все идет совершенно вразрез с привычным ему сценарием, и это завораживает.

Алия всегда была порядочной девочкой. Алия на дискотеки с группировщиками не ходила.

Алия не соглашается и сейчас.

О том, что адрес ее школы будет выведан у собственной же матери, столь серьезно отнесшейся к требованию продиктовать полное название школы дочери ради участия в каком-то конкурсе, порядочная десятиклассница Алия и не догадывается.

Валера чересчур органично ждет ее после уроков, курит, но сигарету бросает в снег школьного двора при виде знакомого лица моментально. Ловит на себе укоряющий взгляд и спокойно преграждает путь.

Меньше всего Алия мечтает о том, чтобы ее адрес стал известен группировщику, уже прознавшему место ее учебы на ближайшие полгода. О побеге и смысла нет думать, поэтому Алия вырывает свой портфель из рук знакомого — и когда успел схватить? — и разворачивается ради возвращения в школу, когда ее подтягивают к себе:

— Тебе надо домой, а то опоздаешь на дополнительные занятия.

Турбо слышит, как у нее скрипят зубы, и это ощущается мелодией. Про дополнительные занятия он, кажется, угадал, но девчонка явно пытается увеличить расстояние между ними, ускоряя шаг и обрывая с ним все контакты.

Алия смешная и даже очень красивая. Турбо в этом разбирается отлично.

— Будешь со мной ходить? — предлагает Валера, когда за очередным пьяным поворотом появляется уже знакомый двор.

— Нет, конечно, — сообщает Алия, уже готовясь прикрывать голову. — Не положено.

— Не якшаться с группировщиками, — сочувственно говорит она.

Валера хохочет, совершенно не стесняясь и не обращая внимания на что-то гложущее изнутри. Сейчас. Алия перенимает его улыбку, чувствуя что-то не то, что должна чувствовать в данный момент.

В воздухе раздается звоном озон — неприятным и напряженным молчанием, резко сменившим смех. Алие такой вопрос задают впервые, но в нем чудится что-то более серьезное, чем просто предложение погулять. Что-то точно не так.

— Тут момент один еще. Ты… — Турбо останавливается, почему-то этим заставляя замереть и Алию, мнется, впервые в жизни не имея возможности подобрать слова. Привычно моргает размеренно, — Чистая?

Алия вскидывается моментально, разворачивается, с новой силой сжимая ручки портфеля, — до побеления костяшек, — смотрит со злостью. Понятно.

— А ты еще якобы не вызнал все про меня?

— Хотел все от тебя услышать, — признается Валера. Разговор уже воспринимается с ненавистью, но так быть и должно всегда.

— Ну так ты и скажи прямо: потасканная или по понятиям, могу сам тебя поиметь, — выплевывает она, едва не давится словами едкими. Сердце царапает, Валера аж вздрагивает.

— Просто скажи и все, — он взгляд не отводит, смотрит прямо, нахмурившись. Изменилась быстро, — Турбо это замечает сразу.

— Так ты же сам понимаешь, что в любом случае «да» скажу. Как там у вас девочек называют? Вафлерками? На субботники зовут?

Тугая коса бьет ее по спине, когда Алия разворачивается в стремлении уйти. Валера стальной хваткой ловит ее за плечо, сжимает, удерживая. Девушка замирает.

— Я так не делал никогда. Я девушек не трогаю.

— Долго еще продержишься? — ехидно спрашивает она, не поворачиваясь.

Валера над ухом дышит тяжело, и от страха сердце в пятки уходит.

— Я никогда не трону девушку, если она этого не захочет.

Алия молчит, пытается сдержать слова, рвущиеся наружу и явно имеющие возможность лишить ее жизни.

— Тогда зачем спрашиваешь?

— Потому что если ты не… чистая, то всему району никто руки не подаст. Я не могу подставить пацанов.

— Так с пацанами и ходи, — удивленно-возмущенно предлагает Алия, разворачиваясь в пол-оборота. На губах ее играет усмешка — или отвращение.

Валера прикрывает глаза на мгновение, а когда открывает, то замечает лишь силуэт, скрывающийся за тяжелой подъездной дверью. Турбо его не догоняет.

У подъезда ее приходится ждать весь следующий вечер: томительно и страшно. Турбо не боится, конечно, но слов нужных так и не находит.

Она его не замечает или лишь притворяется, но поймать ее за руку не выходит, а на лестнице Алия срывается вверх со страшной скоростью. Валера, конечно, догоняет, прижимает к стене. В глазах ее извивается первобытный страх.

— Ты совсем берега попутал? — сипит она.

Брови ее взлетают вверх с ранее не виданной скоростью, а недоверием сквозит каждый ее судорожный вдох. Сердце бьется, конечно, как у зайца. Звук сердца ее Валере нравится.

Дура-а-а — Алия в который раз готова себя самолично из окна сбросить. Удивительно, как из нее Турбо еще Венеру не сделал.

— Что испугал тебя. И за вчера.

— А я не девственница. Встречалась уже с одним. Не судьба тебе.

Судя по всему, дома должны быть родители. Отец-ликвидатор и мать после смены — защита крепче некуда, конечно, но хоть что-то. Всего пару пролетов. Если сейчас врезать…

Ноги и руки дрожат предательски. Шакалы казанских дворов могут быть и прямо в подъезде, свешивать пасти с каждого лестничного пролета. И никто не выйдет из квартир.

— Кто еще знает? — выдыхает Турбо.

— Я решу вопросы. Никто больше не узнает о том, что ты не девственница.

— А че ты переобуваешься? — нервно хихикает Алия.

Турбо тяжело втягивает воздух, прикрывая глаза. Его, по-хорошему, отшить бы сейчас как чушпана: отпинать и оплевать, чтобы не позорил больше улицу. Хороший пример скорлупе будет.

— Будешь со мной ходить?

— Я не-чис-та-я, — повторяет Алия.

— Так ты не свети, и никто не узнает, — взрывается Валера.

— Ты же сам знаешь, сам уже… как вы таких называете?

— Я ради тебя против иду. Я на них вырос. И ты все еще…

Алия округляет глаза. На Турбо смотреть боязно и даже немного приятно. Неужели настолько ему это важно?

— Ты готов пойти против понятий, если об этом никто не узнает. Ради меня.

Валера кивает, но взгляд не опускает, как бы ни хотелось.

— Мы теперь вместе ходим, — повышает голос Турбо, растрепанный и неясный, глядя в зияющие в небе лестничные пролеты.

— Нет, — отзывается Алия, добегает наконец до своей квартиры и захлопывает дверь. Валера выдыхает устало, запоминая нужный этаж. Прислоняется затылком к чужим хлипким почтовым ящикам и закуривает. Опаленное сознание бьется где-то ниже пояса, но собственные слова о нарушении норм требуют немедленной рефлексии.

Алия провоцирует эффект такой же, какой был от дешманских романов, сваленных Лампой в углу качалки. Валера однажды от скуки заинтересовался чтивом некой сестрицы, укатившей в Ленинград, да так в отвращении и бросил обратно: «сжечь бы, пацаны, не позорьтесь». Книжки эти потом вслух читал Кащей своей пассии, а скорлупа пересказывала друг другу шепотом цитаты наизусть до того щепетильно, что Турбо бесился и втихую избавлялся от шедевров. Сейчас так выбросить хочется самого себя.

Пацаны узнают — отошьют по-жесткому. Турбо метит на место Кащея, и об этом знают все. Кащеем ему в такой ситуации, очевидно, не стать — из-за брошенных в угаре слов, которые, к тому же, были пугающей правдой.

Вова как-то говорил, еще до Афгана, что главное — сохранить все в тайне, а так можно в отношениях делать что угодно. Разговор, правда, шел про секс, но дела, наверное, не меняет. Валера ругается сквозь зубы, тушит сигарету о почтовый ящик.

Проблема же была не в этом, и он все прекрасно понимал. Проблема была в предательстве собственного кодекса чести и том, насколько легко он его нарушил, как только девчонка стала чуточку ближе. Он же всегда так — шаг и в пропасть, не задумываясь. Почему-то неважно все так стало и почему-то — именно тут. В какой момент и почему она — повисало в воздухе дымом и сдувалось пеплом на пол подъезда, оставляя за собой повсюду рассыпающиеся грязные пятна.

За другим парнем поднимать девчонку — не дело, неуважение к своим пацанам. Если бывший ее еще и мотальщик, то придется несладко всем. На свой косяк можно и закрыть глаза один раз, но продолжать эту беготню за девчонкой, совершенно его не достойной, явно не стоит.

Объяснения находить можно всегда, но это просто предательством собственной семьи и остается. Как матери в лицо плюнуть. Надо же остановиться — пока никто не заметил и не узнал. Так поступать нельзя. Важнее улицы нет ничего. Улица научила за себя постоять, делила с ним кров и пищу не для того, чтобы вот так вот просто он поменял ее на кульбиты юбкой в глазах. Так делать нельзя, нельзя и нельзя — сам бы такого пацана на улице избил и оплевал. Так делать нельзя, но если прекратить прямо сейчас, то никто и не узнает. А узнает — ответит по всей строгости и честности за то, что просто поддался эмоциям.

Так же можно делать — Кащей сам нарушал часто, Турбо видел. Но авторитету можно все, а Турбо — скорлупа вчерашняя и семнадцатилетняя. И по-хорошему бы сейчас девчонку эту бросить, а потом прийти на сбор и покаяться. Так будет честно и правильно — заслужил. Турбо так поступить и решает — как докурит сигарету.

Сердце бьется так тревожно и набатом, что внутри все содрогается, а ветер из незастекленной форточки обжигает холодом. Валера не знает, бежит ли при таком сочетании факторов кровь по телу быстрее или медленнее, но почему-то рука с так и не выброшенным окурком трясется. Стекло окна идет трещинами, злостными и многочисленными, а подоконник испачкан грязными следами — мамы точно ставят детей на него в попытке отдохнуть после спуска. У Турбо мурашки по телу бегут, когда он вспоминает, как от злости кинул камень именно в это окно пару дней назад.

И Валера, опустошенный, решившийся и потерявшийся в трех пролетах, бегом преодолевает расстояние в растянувшиеся пару метров, глядит молча на сгрудившиеся чащей двери и стучит в первую попавшуюся.

Вышедшая женщина окидывает его недоверчивым взглядом с головы до ног, жует губами. Решает что-то, оценивает степень опасности, не стесняясь совершенно.

— Я одноклассник, — поднимает в примирительном жесте руку Турбо, отчаянно понимая, что забивает гвоздь в крышку собственного гроба. На школьника он похож в последнюю очередь.

Женщина молча указывает рукой на дверь напротив и мигом запирается внутри своей квартиры, осознавая, кто перед ней. Валера в удивлении смотрит еще пару секунд на обшарпанную древесину, пытаясь догадаться, чем же так соседке насолила подруга. Оборачивается, еле переставляет ноги, дотягивается до двери, обтянутой искусственной кожей со следами ожогов от сигарет, и стучит в ритм с желанием просто уйти.

Алия на пороге выглядит даром небесным, а слова сами теряют смысл. Турбо бессмысленно глядит в родные глаза зайца пред удавом и делает шаг вперед, телом мешая закрыть проход в квартиру.

— Опять ты, — тяжело вздыхая, говорит Алия. Так и не раздевшаяся, стоит в платье, обожженном касаниями Валеры вечность назад. Или еще кого — Валера не уверен.

Турбо приподнимает брови, хлопает глазами в излюбленном жесте, наслаждаясь ее молчанием и сопротивлением. И помадой смазанной, — в подъездном сумраке он этого не видел — а потому демонстративно медленно облизывает губы, неестественно краснеющие «Новой зарей», понимая, чем ему это грозит. Алия не реагирует, даже смотреть продолжает неприязненно, хотя в ногах валяться явно должна именно она.

Пытаясь удержаться, Валера ищет опору в ней, пробегаясь пальцами по острой татарской скуле, и вдруг падает с обрыва без дополнительных шагов, наклоняясь и касаясь губ ее, зная всю опасность. От нежности и ее попыток отстраниться кривит. Хорошо и тревожно до желания сердца им обоим вырвать, чтобы потом уж — без условностей — поцеловаться нормально и с удовольствием. Алия очевидно пытается прокусить ему губу, когда Валера их соприкосновение пытается углубить, а внутри зудит все до желания кожу разодрать — расстался, уговорил не болтать. Дверь тянущим холодным ветром напирает несвойственной дереву железной хваткой на спину, пока кровь смешивается с привкусом мерзких дешевых сигарет — гадость какая, Валере аж плакать хочется. Алия, вжатая в загороженный шкафом проход, дергается в руках его очередной раз, когда Валера разрывает ненужный контакт и касается лбом ее лба в попытке собраться со словами.

— Не думала, что и сюда сунешься, — говорит холодно, глядя в глаза, хоть лица их и находятся на условном расстоянии. — Что дальше? Возьмешь или сразу пацанов приведешь?

Валера морщится, как от зубной боли, вспоминая, зачем он здесь.

Ее имя вслух он произносит впервые, оно тянется патокой сладкой и едва не выбивает весь воздух из его легких стремительным ударом в спину. Отлетает в стену подъезда, расфокусированным взглядом обнаруживает рослого осунувшегося мужика, побелевшими пальцами сжимающего авоську.

— К дочери моей не суйся, тварь, — интонациями Алии говорит мужик холодно, взирая с презрением на человека на корточках. — Своих у вас достаточно.

Алия откидывает почему-то почти распустившуюся косу за спину — Валера недоверчиво глядит на собственные руки долю мгновения — смотрит из-под опущенных ресниц на него сверху вниз за секунду до закрытия двери, а потом вдруг оглядывается назад, в квартиру, высовывается обратно и говорит отрывисто и вполголоса — Валера бы слушал и слушал — в подъездную темень со зверем внутри:

— Я чистая. Не надейся и больше не суйся. Сказала так, чтобы тебя отпугнуть, но, видимо, тебе только это и надо было. Не пожалею и отцу скажу. Он ликвидатор, много мразей повидал. И тебя не пожалеет.

Хлопок двери сливается со смешком Валеры, разрастающимся хохотом, поглощенным дерматином обступивших его квартир. Тревога медленно отступает, но подлый голосок поселяется в нем навсегда с напоминанием о несбывшейся попытке преступить через себя.

Отвратительно до сладости.

А волосы у нее приятные на ощупь — он бы даже косы плести научился, если б она позволила.

Дома у пыльного зеркала Турбо смотрит себе в глаза и непривычно громко в этих стенах говорит:

А потом повторяет еще и еще, тренируясь. Имя красивое и владелице подходит настолько же сильно, насколько ей не подходит он сам. Выходит, если честно, из рук вон плохо и чуждо. Он вдыхает пыльный воздух, столь привычный их квартире, пристанищу людей с аллергией на пыль родных пенат. Валера взгляда от зеркала не отводит, морщится в ответ и закрывает лицо руками.

За окном с ума сходит снегом ночь, хорошая и скрипящая безутешно бегущими на убыль советскими ночами. Ветер задувает все спички в округе, а сугробы Казани до весны усеиваются напоминаниями о раздраженных природой людей, переживая многих из них.

У Турбо взгляд тяжелый, а душа не на месте, если от нее хоть что-то и осталось. У Турбо желание пройти весь путь заново: из начала в конец, чтобы никто больше не заподозрил его в подобной мерзости.

— Сколько еще продержишься? — усмехается Алия из зеркала, полусмазанная и сверкающая шлейфом духов, и Валере хочется доказать ей, что все совершенно не так, когда Алия щурится по-кащеевски и подмигивает плутовски, мол, не забывай, мальчик.

Турбо вряд ли когда-нибудь это забудет.

С практики его давно пора бы прогнать за систематическое непосещение, но это, конечно, Валеру волнует меньше всего, когда из-за угла гордо выходит Алия — сапоги дорогие явно, Турбо по привычке приценивается, но сразу же себя одергивает. Поправляет шапку на голове, принимает независимый вид и выныривает из подворотни, когда замечает, что за вышагивающей девчонкой следует её отец.

Отступать ему не пристало, особенно, когда мужчина его сразу замечает и насмешливо приподнимает брови, не давая дочери и повода понять, что что-то не так. В его выправке, несмотря на видимую усталость, очевидно чувствуется что-то военное, — Валера проводит нервно языком по губе, вспоминая о том, что следующей весной его точно поджидает призыв, — а держится уверенно, явно привив такую манеру и Алие. Турбо даже немного восхищается, но отступить не может.

— Добрый день, — говорит он, как только равняется с ними.

— Доброе утро, молодой человек, — вежливо поправляет мужчина, пока Алия невольно делает шаг назад, касаясь его руки, но не изменяя невозмутимости лица.

— Доброе утро, — повторяет Алия за отцом, досадно глядя сквозь Валеру.

Голубые цветы

Содержание

0. Пролог

1.

2.

3.

4.

5.

6.

7.

8.

9.

10.

11.

12.

13.

14.

Комментарии (0)