Вымыть кровь из мантии палача было тяжело. Но не тяжелее, чем вымыть из мозга ребёнка воспоминания о ссоре с родителем. Особенно если тот 

Рейнира убеждалась в этом каждый раз, когда слуги возвращали Деймону его золотой плащ. Чистенький, гладенький и сверкающий — очаровывающе благородный, — он переливался на солнце, и никто не осмелился бы фыркнуть, что ещё недавно бедовая портомойка выскребала из него запекшийся багрянец. Жил ли в нём грех? Несомненно. Несли ли его ткани в себе чью-то безграничную боль? О да, ещё как! Но сам плащ об этом позабыл тотчас, как высох под палящим солнцем, а его владелец забылся в похвале ещё до того, как успел натянуть его обратно на плечи.

Рейнира мечтала, чтобы кто-нибудь так же промыл её мозг. Пусть лучше её швырнут в деревянное корыто и надраят до блеска, думала она. Пусть лучше изорвут в некоторых местах кожу, пусть изомнут и изуродуют… зато избавят её от тоски, которая осталась там после ужасной беседы с матерью.

Последней, которая у них когда-либо была.

Как и для любой леди, брак для взрослеющей Рейниры был главной темой всего её девичества. Главной темой, главной головной болью, главной причиной злости и главным неврозом — событием, к которому она готовилась куда тщательнее, чем ожидала от самой себя. Иногда — с ненавистью, скрипящей на зубах, словно песок, иногда — с наивным трепетом, какой случается испытать только в молодости и никогда более.

Дико, поражалась она самой себе. Но разве могло быть по-другому? На фоне пепелища из посеревших лиц — пар, возненавидевших друг друга с годами, — у Рейниры перед глазами цвёл прекрасный и, как оказалось, крайне редкий цветок. Маленькая и ещё ничего не понимающая, она следила за своими родителями и искренне удивлялась, почему старые леди столь странно шептались о них. Почему они охали о том, как её матери повезло с мужем? Почему то, что было совершенно 

 для Рейниры и для её семьи, вызывало у них изумление? Почему отсутствие жестокости в браке их восхищало, пугало и иной раз даже как будто бы… 

Да, придворные дамы очень любили королеву. Любили потому, что её любил король. Но Рейнира догадывалась, что по той же причине они её и 

— Они тебе завидуют, — как-то раз буркнула она, вернувшись с прогулки.

Матушка отвлеклась от вышивки. Пёстрые пяльцы задрожали у неё в руках — мейстеры предполагали, что тремор появился у неё от излишнего напряжения мышц на поздних сроках беременности и должен был пройти после рождения ребёнка. Но бесконтрольная дрожь никуда не делась ни через месяц, ни через год, ни через три года. Нитку в иголку, однако, ей это ничуть не мешало вставить — она была в этом настолько хороша, преуспела бы даже в кромешной тьме.

Матушка посмотрела на Рейниру с нежностью. Рейнира же никакой нежности в тот день не признала: прежде она не была ею обделена и подтверждения родительской любви за ненадобностью не искала. Одобрения — быть может. Но любви… Нет, ни разу.

— Гадкие жухлые леди, — оскалилась она. Кляузники выводили её из себя по-драконьему. — Опять облизываются на тебя.

— А на кого же ещё им облизываться, дорогая? Я их королева.

— Не потому, что ты королева… — Рейнира поёжилась. — А потому, что отец любит тебя больше, чем их мужья любят их. И больше, чем мужья их дочерей будут любить их… Их дочерей, разумеется.

Мать не смогла сдержать улыбки, умилённая детской непосредственностью.

— Что ж. Раз так, то однажды они буду завидовать и тебе, — она потрепала свою хмурую принцессу за щёчку, всё ещё круглую и по-детски розовую. — Или их дочери будут.

Она говорила об этом так тепло, легко и беззаботно, что у Рейниры едва волосы не вставали дыбом.

— Ещё чего!.. — возмущалась она.

Ну какой ещё муж? Её душа требовала героизма и приключений! Тело же — долгих перелётов, ощущения чешуи, катающейся под ладонями и царапающей перчатки до дыр, гортанного рокота, вязнущего глубоко в ушах… Всё бойкое и подвижное, 

, было ей всласть, и всё размеренное, плавное, 

, — в тягость, невмоготу. Даже обещание свободы в выборе суженного не могло избавить её от горечи, которая из разу в раз обжигала кончик языка, когда кто-то поднимал вопрос о замужестве. Рейниру колотило и холодило от несправедливости — от такой несправедливости, которую мог разглядеть лишь ребёнок и которая много лет назад была насилу принята взрослым как данность. Почему же взрослые этого не понимали? Почему не видели?..

— Смирение приходит ко всем, — пыталась объяснить ей матушка. Орудуя иглой, она вонзала ту в ткань, как гвардеец вонзал меч в плоть виновника, пойманного с поличным. — Это неотвратимо.

И пусть она клялась, что они с отцом прислушаются к сердцу, а не к разуму, смирения от этого не прибавлялось. Рейнира закипала, как проснувшийся вулкан.

Как будто бы это могло ей помочь! Её сердце было так же непокорно, как и ум, и она нет-нет да чувствовала, что со свободой выбора на неё ляжет и чёртова ответственность, с которой она рисковала не справиться. Что, если в этой свободе она потерпит неудачу?..

Тогда ведь винить в своём несчастье ей будет уже некого.

Рейнира не желала жить в ненависти. Она не желала захлёбываться ядом, как те старые сплетницы, которые были ей противны. Она не желала, подобно им, обвинять всех вокруг — и же саму 

 — в боли… Но что она могла противопоставить? Как должна была увериться, что найдёт того самого? Как должна была определить, что не озлобится подле него на весь мир и не загрызёт его — и 

 — до гниения, до беспомощности?

— Ты обязательно влюбишься, — убеждала её матушка. — Любая девушка хоть раз в кого-то влюбляется. И тебя это не обойдёт.

— Не знаю… — Аргумент, как считала Рейнира, был слабоват. — А если это будет не тот человек, в которого стоило бы влюбляться? Если я ошибусь?

Ни для кого не было секретом: любовь туманила разум. Рейнира помнила истории, ходившие в народе — те самые, в которых принцесса Рейнис, королева без короны, лишилась из-за мужчины своей главной мечты. Теперь она, похоже, была счастлива — за руки её держали прекрасные дети, а её вторым домом стал хоть и не Драконий Камень, но Высокий Прилив, светлый и невероятно вольный замок, какому можно было позавидовать… Но была бы она так же счастлива, если бы надела на чело венец? Поступала ли она осознанно, ставя под угрозу своё предназначение? Или же это глупые чувства толкнули её на безрассудство?.. Наверное, даже сама Рейнис гадала, какой ответ был верным. Да и нечего ныне тут было обсуждать. Судьба дала ей возможность возвыситься — судьба да забрала его обратно.

Рейнира не знала, как бы поступила на её месте. Она не хотела вариться в злобе к своему мужу, но и расставаться с рассудком из-за любви к нему тоже не намеревалась. Неужели не существовало чего-то среднего? Идеального баланса между безразличием и помешательством?

— Я не хочу замуж, — напомнила она в очередной раз, складывая на груди руки. — Но если уж мне всё-таки придётся кого-то выбрать… То как? Как выбрать правильно?

Она терялась в сомнениях: как-то же, наверное, это ощущалось? Как-то доходило до сердца, до мозга, до костей? До самой сути человека?

Она металась. Её мать же, стало быть, забавляло наблюдать за столь усердными размышлениями дочери. Брови неопытной принцессы, грузные и угрюмые, всё сильнее ползли вниз, а уголки губ взрослой и опытной королевы тем временем — вверх.

Отложив пяльцы, она обхватила тоненькие запястья своего единственного ребёнка и с самым искренним видом посоветовала:

— Выбирай того, кто будет на твоей стороне, — её фиалковые глаза трогательно блеснули. — А мы с твоим отцом проследим за тем, чтобы это действительно было так.

Обещая это, она ещё не ведала, что её клятва сгорит на погребальном костре вместе с её телом.

Рейнира отдала бы всё, чтобы поблагодарить её тогда хоть раз. Чтобы напомнить, как сильно она её любила. Чтобы признаться, как горько она будет скорбеть, когда её не станет…

Уже пять недель та беседа не шла у Рейниры из головы. Матушка всё знала. Она была ещё очень молодой, не имела сына и с трудом вынашивала каждое последующее дитя, однако щедрая Матерь всё равно одарила её своей мудростью. На Рейниру же подобного дара не снизошло даже после рождения второго наследника.

Верно, кому-то просто было дано, а кому-то — нет.

Отрешённая, она безотчётно двинула колыбельку. Маленький Визерис, Второй своего имени, зашевелился, расшатанный из стороны в сторону, но не проснулся. Сквозь занавески, плывущие на ветру, на него падал солнечный свет, тёплый и ласковый. Если поднять голову, можно было увидеть, как в воздухе кружили бесцветные крапинки-пылинки. Чем-то они напоминали снег в самый разгар зимы.

Рейнира вздрогнула от неожиданности.

— Безупречно хорошенький, — шепнула она. Деймон зашёл в спальню практически беззвучно, и она вряд ли бы заметила его, если бы он не подал голоса.

— Тогда не буди его. Он хорошенький только когда не орёт.

Она тихонько рассмеялась.

— Прямо как его тёзка, правда?

Когда она обернулась, Деймон уже возился с Эйгоном. Тот едва-едва открыл глаза и ещё толком не понимал, что происходило, — косился по углам и смущённо хлопал белыми ресницами, потирая их в уголках кулачком. Оттиск недовольства проскальзывал в его взоре, но пока был слишком туманен, чтобы вызвать слёзы.

Деймон немного неаккуратно качнул сына несколько раз, силясь уложить обратно. Тот же поморщился и брыкнулся — лучи солнца слепили его, и он всё пытался от них спрятаться. Ему это так и не удалось, и в итоге он вывернулся — уткнулся носом в ворот отцовской рубахи, шумно сопя, словно ёжик.

Служанка поспешила задёрнуть штору.

Рейнира подпёрла щёку, невольно засматриваясь на свою семью.

Она и представить не могла, что однажды Деймон предстанет пред ней таким. Поодаль от окна он казался почти что прежним: мглистый след, обратная сторона солнца, заливал его острое лицо, обнимая и подчёркивая знакомые черты. Тени расступались пред ним и благоговели — гнулись в поклоне, юркая в ямку на скуле, скользя по волевому подбородку и окаймляя крылья носа. Они ложились ему под глаза, заостряли внимание на шкодливой хитринке, плещущейся на дне зрачков, метались по щекам и покорно рассыпались, едва коснувшись челюсти. Его тонкие длинные губы, сухие и в мелких ранках, напряжённо сжимались, а намётки морщинок делались всё глубже и глубже… Стоило, однако, ему вновь подставиться под поцелуи солнца с младенцем на руках, как всё вмиг менялось.

— Выглядишь таким расслабленным, — вполголоса пробормотала Рейнира.

Но Деймон всё расслышал.

Его дрожащие ресницы — такие же белые, как и у их сына, — затрепетали. Детский аромат обволок его подчистую, а оттого он, воин и порок королевства, пропах молоком и сладостью, как сказочный герой.

Это было так странно… Но одновременно с тем так умильно.

— Унеси принцев, — приказал Деймон, рвано кивнув их няньке. — Здесь слишком светло. И шумно.

— Конечно, Ваше Высочество, — уважительно присела та.

Без особого труда она перехватила обоих мальчишек — да столь быстро и проворно, что старший так и не успел захныкать, а младший даже не проснулся.

Деймон же на это лишь сдавленно хмыкнул. Возможно, его уязвило то, что чужой бабе удалось утешить его ребёнка лучше, чем ему самому. А возможно, он просто устал от детского общества. В любом случае, Рейнира могла его понять — и понимала. Как и для неё, для него это были первые дети. Он ждал их рождения едва ли не больше, чем она cама, но от незнания пока во многом ещё терялся. Разница была только в том, что Рейнира заранее приготовилась мириться со своей неопытностью, ну а Дэймон… А Деймон был Деймон.

Бесноватый и грубый, по натуре Деймон скорее походил на разбойника, нежели на лорда. И всё же он как-то умудрялся сочетать в себе обе стороны медали: точно разбойник, он грязно выражался, презирал поражения и совершенно не умел держать себя в узде, когда это было необходимо, — дракон. Как лорд же, он умело командовал и ничуть не терпел превосходства над собой — даже если этим превосходством было умение укротить детей. Дети-то были не абы какие, а его! Да и никто прежде ему не признавался, что усмирить дракона порой было проще, чем самого обычного младенца.

— Не переживай, — хихикнула Рейнира. Уголок её губ дрогнул, и мерный вздох лёг поверх шелеста занавесок. — Дети любят тебя больше, чем её. Нянька же их кормит, вот они к ней и идут.

Она приподнялась. Юбки, расправляясь, скатились с её колен и зашуршали, мазнув по полу. Во рту было сухо и кисло — усталость донимала Рейниру нещадно. Приятные моменты, однако, вновь заставляли её воспрянуть духом. И моменты эти, к счастью, случались всё чаще.

Приблизившись, она прижалась к Деймону. По привычке, не спросив разрешения, она завороженно вмялась в выемку у него на груди и замерла, притаившись, как в засаде. Он не смотрел на неё — его затылок был запрокинут, и она видела лишь подбородок, пока он не положил ей его на макушку. От этого она разулыбалась, как дурочка.

Неужели пронесло? Должно быть, так, ликовала про себя она.

Вспоминая, какой катастрофой кончился первый брак Деймона, она опасалась, что история могла повториться, но у богов имелись на неё свои планы, и они предпочти преподать ей иной урок. Оказалось, что неудачный брак не был доказательством того, что любые семейные узы — зло во плоти… Нет, это лишь означало, что узы те были выстроены не с тем человеком.

Рейнире нравилось тешить себя мыслью о том, что 

 для Деймона стала именно она. Но так ли это было?

— Я не переживаю, — вдруг отозвался он. Увязнувшая в раздумьях, Рейнира не сразу догадалась, что он отвечал на её совет. — Ты права, я и впрямь расслаблен. А ты, кажется, грустишь. Почему же?

— Грущу?.. — переспросила она, пробуя его предположение на вкус. Оно отдало горечью — не то, всё не то; оно было ложно. Слишком отталкивающее, чтобы быть правдой. — Нет, я вовсе не грущу.

Когда они обжились на Драконьем Камне, всё стало хорошо. До безобразия хорошо — практически идеально. Кроме, пожалуй, давящего беспокойства, что скреблось изнутри, стоило мозгу подкинуть очередное воспоминание о столице, как дрова в затухающий костёр. Но и эта дрожь скоро иссякла — минуло несколько беззаботных лет, и Рейнира окончательно разморилась, притёршаяся к размеренной жизни. Никто более не указывал ей. Никто не попрекал… Всё было так, как она мечтала.

— Иногда я словно не чувствую себя 

В её положении вряд ли стоило позволять себе столь низменные слабости, но так уж вышло — она действительно изменилась. Как и обещала матушка, она влюбилась, и она смирилась: отныне в ней не было злости, не было протеста, и не было обиды… Как не было и взрывного огня. В их с Деймоном мирке она была королевой, настоящей и незаменимой. Слепой к тому, что могло поджидать её в будущем.

Что, если когда-то это обернётся против неё? Что, если навредит не одной лишь ей, но и её детям?..

— Я так старалась стать матерью, что совсем забыла, как быть принцессой. 

, — помолчав, добавила она. Строгость к себе потекла по её телу, в спазмах сводя мышцы, и она, не сдержавшись, отстранилась. — Пора возвращаться в форму.

Деймон взял её за руки — так ненавязчиво и аккуратно, но при этом невероятно поддерживающе. Он всегда так делал, когда её стержень стирался — когда она теряла свою природную, врождённую, опору.

— Вернёшься, — он воззрился на неё исподлобья, хоть и был выше. — Как только переступишь порог Красного замка, у тебя не будет выбора. У 

Он был прав, отдавала себе отчёт Рейнира. Она сжалась.

— Это точно… — и закусила губу. — Алисента, говорят, сыпала проклятиями, когда до дворца дошла весть о том, что мы назвали Эйгона Эйгоном. Что же будет, если мы туда живьём явимся?

— Ничего не будет. Пошла к Дьяволу твоя Алисента со своими проклятия. Это наш дом, а Эйгон Завоеватель — наш предок. Не её.

— Знаю, — её голос дрогнул. И задребезжал, как надломившийся меч. — Но мне всё равно тревожно.

Рейнира ненавидела себя за это — она была готова залезть себе под кожу, если бы это помогло ей выдрать оттуда колебания, а не холить их и прогибаться под ними, как трусиха. Драконий Камень и Красный замок были ровно день и ночь, лето и зима, рождение и похороны. Оба дома грели её сердце одинаково, но первый был полон любви и верности, а второй — долга и предательства. И всё же судьбы было не переменить: её дорога пролегала к Королевской Гавани, Рейнира чувствовала это.

Деймон стиснул её ладони крепче.

— Забудь уже про Алисенту, пусть остаётся в прошлом, — он дотронулся до её лба своим. — Что она тебе сделает? Закидает в септе свечами? Так не ходи туда. Разве что можем наведаться вместе, — он потянул губы в ухмылке, лукавой, но вместе с тем по-особенному пленяющей: в меру искренней и в меру — порочной. — Сотворим там истинное чудо.

Он усмехнулся, а Рейнира, раскрыв рот, пихнула его в бок.

Талант Деймона подсластить даже самый терпкий яд порой поражал её до глубины души. Когда он вот так откровенно заигрывал с ней посреди серьёзной беседы, она растерянно тупилась, позабыв о том, что, вообще, намеревалась сказать. Хотелось в той же манере отшутиться, хотелось вопросить с пустоватой настойчивостью, что же именно они будут делать, когда возвратятся в столицу… но нить разговора тут же застряла у Рейниры в горле плотным мотком — и ни проглотить её было, ни выплюнуть.

— Постыдился бы, — стушевавшись, опустила глаза она. Она не была уверена наверняка, улыбалась ли она шутке или бесстыдному предложению, которое ей отчего-то даже понравилось. Но улыбка стала для Деймона сигналом.

— Желаний? — он почти ахнул от удивления. Конечно же, наигранного — Рейнира не верила, что на свете существовало хоть что-то, что могло удивить его по-настоящему. — О нет, желаний не нужно стыдиться, Рейнира. Их нужно реализовывать.

Он поманил её к себе, а она послушно подалась вперёд. Не потому, что того пожелал он, а потому, что она пожелала этого сама.

Он попятился. Когда Деймон осел на письменный стол, она оперлась не то на его колени, не то на крохотный обрывок деревянной поверхности меж его ног. В уме вдруг стало до неприличия пусто, мыльное марево затанцевало под веками, а сознание полыхнуло — вспыхнуло, зашипело и растаяло, поплыло, расщепившись до несвязанных фантазий и предположений. Глотку ужалило. Рейнира сглотнула.

Деймон поймал её подбородок.

— А пока можем переместиться кое-куда ещё.

Он задрал её голову выше — так, что на шее нервно заколотилась жилка пульса. Рейнира вобрала воздух с низкой хрипотцой. Казалось, её жаркое дыхание было повсюду — окутало всю комнату и всего Деймона, целиком: от макушки до пят.

Одним движением он вынул заколку из её волос, серебристых и блестящих. Те, не собранные в привычную причёску с тугими косами, тотчас рассыпались, ещё немного влажные после недавнего купания и мило подвившиеся на концах. Раскованная и умиротворённая, она всё реже заплеталась, и Деймон не мог перестать ею любоваться.

— Замечательная идея, — произнесла она, опаляя ему ухо.

В груди засвербело, и он пригнулся.

Поначалу он коснулся её осторожно и невесомо — повёл по лунке ключиц, вниз, до румяной ложбинки грудей, приподнятых лёгким домашним платьем. Беспокойно, едва не срываясь, потеребил золотые тесёмки и против воли зацепился взором за валирийскую бледность кожи, благородную и неповторимую. Из-под неё, тонкой и прозрачной, торчали прожилки гиацинтовых вен, утончённых, изящных и по-женски привлекательных. Может, кто-то счёл бы их отчасти болезненными, но Деймон бы с этим поспорил — ничуть нет, они были идеальны.

Нежно, но напористо он просунул ладони меж её слабенького корсета. Шелка разошлись, и шнуровка защекотала его костяшки, распадаясь, как если бы Рейнира затягивала его самостоятельно. Служанки тут явно схалтурили — друг за другом петельки окончательно разъехались в разные стороны, как шторы, и ткани с шелестом соскользнули, повиснув на тазовых косточках. На животе Рейниры вмиг вздыбились мурашки.

Ёжась, она сощурилась. Выражение лица Деймона сделалось совсем не читаемым. Как, вероятно, и её собственное.

Подталкивая её к постели, он поцеловал её ласково, почти даже невинно — чуть разомкнул языком влажные губы и аккуратно прикусил, будто поддразнивая… или заманивая. И Рейнира поддалась.

Интро. Вечное солнечное сияние — молодая семья

Ree-chan

Ресницы Деймона — такие же белые, как и у его сына, — дрогнули. Детский аромат обволок его подчистую. Жестокий воин и Порочный принц пропах молоком и сладостью, как сказочный герой… (Сборник драбблов с рейтингами R и NC-17. Или же ряд милых и пикантных случаев из брака Деймона и Рейниры)

Мартин Джордж «Пламя и Кровь»

Дом Дракона

Деймон Таргариен/Рейнира Таргариен

Интерлюдии из-под чешуек

Рейнира вроде бы и не заметила, как с ней что-то произошло. Это место она покинула вредной девчонкой, хмурой и обиженной на всех вокруг, а обратно вернулась уже статной женщиной — замужней, детной и крайне счастливой.

И когда всё успело так перевернуться?..

— Здесь всё по-прежнему. Как будто мы гуляли тут вчера, а не несколько лет назад, — невольно поразилась она. Это натолкнуло её на странные мысли. — Природа не поменялась. Поменялись мы.

Деймон полоснул вёслами по воде. Облака, отражавшиеся в её глянцевой поверхности, затанцевали и развеялись, как туман.

— Для природы время течёт иначе, — предположил он. Его голос на мгновение сорвался: озеро было огромное, и он, должно быть, устал грести без передышки, пусть ни за что бы в этом не признался. — Возможно, по меркам леса это и было вчера.

— Помнишь, как ты поймал мне ту стрекозу? Я её ещё до берега довезла. Никогда этого не забуду.

— Такое тяжело забыть.

Рейнира улыбнулась и опустила взор ниже, на свои раскрытые ладошки. Слабое копошение тонких лапок и лёгкий трепет крылышек, щекочущих складочки в заломах, до сих пор ощущались на коже, когда она восстанавливала в памяти события того дня. Да уж… До чего же ужасная тогда выдалась поездка. И до чего же прекрасные после неё остались воспоминания.

Гармония и покой. Красота — так бы Рейнира описала озеро, затянутое в объятия леса. Когда Деймон показал ей его впервые, она едва не потеряла дар речи. Плеск дерева о зеркальную гладь, шелест травы, обнимающей берега и привлекающей бабочек, огоньки солнца, выжигающие апельсиновые лунки в колыхании волн… Мимо порой проносился земной сор, но даже он не портил общей картины. Лодочка, такая же маленькая и потрёпанная, как и прежде, сегодня весело булькала, пуская пузыри и вычерчивая рваные кружочки.

Для стихии закон был прост — проще, чем для людей. Взрослые старели, дети взрослели, а мир сохранял своё постоянство. Человека можно было раздеть или навязать ему новую моду, но уговорить красное Чардрево нарядиться в зелёный не осмелился бы даже последний безумец. И было в этом что-то утешительное.

— Что бы ты сделала с ней сейчас? — Деймон крутанул локтем чуть сильнее, чем помышлял. Шлюпка резко дёрнулась вперёд и, преодолев двойной путь за раз, постепенно замерла. — Со стрекозой. Убила бы, чтоб не мучилась?

Рейнира призадумалась. Ответ, однако, нашёлся быстрее, чем она ожидала:

— Нет, напротив. Теперь я бы обязательно сохранила её. Чтобы показать детям.

Она понимала: вряд ли бы, конечно, они заинтересовались насекомым надолго. В Королевской Гавани, яркой и шумной, всё для них было в новинку: еда, ароматы, незнакомцы и красочность садов, — удивление на их лицах сменялось практически постоянно, и каждый их восторг от диковинок был живее предыдущего. Мальчикам здесь нравилось — на любопытство подданных они отплачивали таким же любопытством и практически никогда не плакали. Рейниру как мать не могло это не радовать, но бросать сыновей на попечение зевакам, без её собственного внимания, она всё равно не собиралась.

— Я рада, что мы вернулись, — почти что прошептала она. — Малышам будет полезно пообщаться с семьёй и привыкнуть ко двору. Хотя мне всё ещё иногда кажется, что отец не может на них смотреть… — она вдруг скуксилась, наблюдая за реакцией мужа. Ветер хлестнул её по щекам, точно отрезвляя, и она скоро добавила: — Как и на нас с тобой.

Деймон же покосился на неё, как на идиотку.

— Бред, — оскалился он. — Визерис настолько воодушевился после нашего возвращения, что уже третьи сутки не спускает внуков с рук. Особенно своего тёзку — тискает его с рассвета до заката, как сердобольный крестьянин. И, судя по всему, прекращать не намеревается.

— Ладно. Детей он, быть может, и принял… Но у него по сей день трясутся губы каждый раз, когда мы держимся при нём за руки. Это явно не от большого счастья, даже не спорь.

Деймон стукнул вёслами в последний раз. Брызги разлетелись во все стороны и, пустив дрожащую рябь, осели.

— Тогда пусть перестанет представлять нас в спальне.

— Фу, прекрати! — Рейнира вздыбилась, а он низко рассмеялся и наконец-то бросил грести. Лопасти задребезжали, треснувшись о края шлюпки сквозь выемки. — Отец не стал бы заниматься таким. Мне кажется, он просто думает, что я мщу ему за брак с Алисентой.

Она помолчала. А потом нагловато сощурилась, морща нос:

Разумеется, это было не так.

Глаза Деймона плутовато блеснули, как если бы он замыслил нечто недоброе. Любого другого мужчину подобный ответ непременно бы оскорбил или даже расстроил… Но не его. Его он лишь подстегнул — наверное, оттого, что правда и без того доподлинно была ему известна.

Они испытывали друг к другу самые тёплые чувства. И прежде, и поныне — брак вообще мало чего поменял в их отношениях: они как были семьёй, так и остались. Представители прочих домов находили столь тесные союзы казусными и неправильными, но они упускали один важный нюанс: ничто не скрепляло новоиспечённых мужа и жену так, как отсутствие необходимости привыкать друг к другу, знакомиться и обживаться. Ни Деймона, ни Рейниру никогда не разобрала бы досада из-за образа жизни супруга или из-за выбранного им цвета занавесок, потому что большую часть своих лет они прожили под единой крышей, где вели единый образ жизни и где прятались от солнца под едиными занавесками. Даже здесь, посреди огромного озера, Рейнира полнила лёгкие воздухом и спокойствием, ведь наверняка знала: рядом был тот, на кого она всегда могла положиться. Деймон тоже это знал — и безмерно дорожил её доверием. Ей не нужно было объясняться ему в любви или откровенничать в длиннющих письмах. Ведь ему было достаточно того, что она хватала его за локоть, когда переживала, и что принимала его плечо, когда оно ей требовалось — выплакаться или спрятаться.

Отчуждённая, она подняла взгляд к небу.

Лазурь завораживала. Бескрайняя синева поглощала и дурманила — да так, что сложно было в ней не раствориться. Птицы, которые поначалу танцевали у облаков, попрятались, как перед дождём. Но дело было вовсе не в дожде.

— Тишина… — благоговейно вздохнула Рейнира. — Давно я такой не слышала.

Шумели разве что драконы — пели, перекликаясь, далеко-далеко, тихо-тихо… едва попискивая и игриво хлопая крыльями друг около друга. Разгоняя тучи. Зазывая подражать.

Деймон этот зов уловил предельно чётко.

— Так и просит, чтобы ее нарушили, верно?

Он потянулся к её лицу. Ухоженные серебристые локоны скользнули по его пальцам, обматываясь вокруг фаланг и расправляясь обратно, ниспадая. Мягкие. Кончиками ногтей он аккуратно мазнул по её виску, забирая топорщащиеся волоски за ухо, и Рейнира инстинктивно подалась вперёд. Завязь теней тут же легла на её правую щёку. Но ни одна тень не была способна омрачить её улыбки, мревшей, словно ручеёк.

— Что у тебя на уме? — пробормотала она.

Рядом не было никого, кроме них… И всё же она не хотела делиться этим моментом ни с людьми, ни с природой, ни даже с богами.

По крайней мере, словами — многозначительная ухмылочка и отблеск лавандовой радужки из-под белых ресниц справились с этой задачей куда успешнее.

Вскидывая подбородок, Рейнира двинулась ему навстречу. Солнечный зайчик, юркнувший ей на скулу, сполз ниже, желтя и рыжа раздражённую кожу, — та немного пострадала при переплытии от Драконьего Камня к Королевской Гавани, и теперь на ней, вдоль переносицы и у носогубок, прорезались шершавости, под которыми прятался румянец. Добраться на драконах до столицы было бы проще и быстрее, однако этот вариант пришлось отложить, дабы провести первую поездку с детьми всей семьёй. И оно того стоило.

— Ты же понимаешь, что мы можем перевернуть лодку? — Рейнира томилась, прищёлкивала языком и, казалась, даже и не дышала совсем. Бессовестная пятерня Деймона, столь 

кстати оказавшаяся у неё под юбкой, мутила разум, как вино — голову пропащего. — Это будет позор.

Противореча сама себе, она бездумно коснулась его шеи. Мокрая… Потная.

От усталости ли? Или же от 

— Нет. Не позор, — приобняв другой рукой, он прижал её к себе. Рейнира была вынуждена усесться к нему на колени, и натужная твёрдость тотчас упёрлась ей в бедро, пульсируя и возбуждая. — А отличная история для потомков.

Рывком он подбросил её, приникая к губам и побуждая устроиться удобнее. Лодка закачалась, плеская водой… Но не перевернулась.

Рейнира же, разорвав поцелуй, сдавленно ахнула. То ли от испуга, то ли от нетерпения — сама толком не поняла. Лишь усмехнулась про себя.

Боги, как же всё-таки хорошо, что она не вышла замуж за Отто Хайтауэра!..

Интерлюдия 1. Посреди чистого озера — секс в лодке

Не только природа могла похвастаться непоколебимостью. Казалось, время порой застывало и в некоторых зданиях — в них камень лежал на камне непреклонно, а дух, обитающий внутри их стен, висел, как утренний туман, свернувшийся после дождливой ночи. Посетители этих заведений сменялись беспрерывно: умирали, разорялись или, пристыженные осуждаемым образом жизни, внезапно ударялись в религию. Их место, однако, долго не простаивало — его тотчас занимали другие. И у всех у них был единой мотив. Единое желание…

Возвращаясь под крыши, рождённые Шёлковой улицей, человек обращался к своей сути: к своей молодости, к беспечности, к слабости и к мальчишеской бесшабашности, от которой слишком рано пришлось отказаться. Знакомства, случавшиеся у тусклых переулков, забывались с наступлением рассвета. А о глупостях, сотворённых здесь с помутившимся рассудком, поминать на трезвую голову было и вовсе не принято — негласный закон, который охотно соблюдали как заказчики, так и исполнители. Порой, разумеется, чьи-то глаза и ушли могли разнести сплетню по всему королевству… Но при дворе к слухам относились двояко: там выслушивали их с тем же задором, с каким и насмехались над их нелепостью.

Абсурд — для кого-то. Но для кого-то особо бессовестного — определённо, везение.

Рейнира не знала, какой стороной было суждено лечь её карте.

Явь то была иль разыгравшаяся фантазия — она отчётливо чувствовала на себе липкие взгляды. Множественные и чужие, они обвивали её щупальцами, катились по её позвоночнику, выпирающему от напряжения, и обволакивали с той же настойчивостью, с какой пот обволакивал плоть путника, прибывшего с далёкого юга. Брошенные по углам, сладким парком плевались тирошийские курильницы, пёстрые и задымлённые. Всюду витал спёртый запах. Дыши глубоко иль мерно — неважно…

Всё равно не надышишься

Будто на пробу, Рейнира резко вдохнула, вбирая воздух меж зубов. Мурашки вздыбились, врезаясь ей в локти, а у дёсен засвербело, как если бы она хлебнула кислого ягодного сока.

— Тут нет двери… — обратила внимание она, отворачиваясь. Её голос прозвучал надрывно и сдавленно, словно бы всё тело, оцепенев, запротестовало против начала разговоров. Всё-таки не то было время. И не то — место.

— Тут есть штора, — прошептал Деймон.

Аккуратным поглаживанием он убрал локон, выскочивший из её причёски, и, откинув за спину, прильнул к оголившейся шее. Всего на мгновение — ласково, успокаивающе… убеждающе.

— Этого мало. Что, если нас увидят?

— О ужас. Кто-то увидит, как люди в борделе занимаются 

Он хрипло засмеялся, опаляя ей ухо, и скоро отстранился. Рейнира неожиданно заметила, что тоже не смогла сдержать скромной улыбки. Лишь теперь, посмотрев на себя со стороны, она поняла, до чего же глупы были её слова. И до чего же робка она стала с годами. В подвластном ей городе — в объятиях мужа — она дрожала, как девственница.

Хоть девственницей, помнится, была куда смелее.

Пальцы Деймона коснулись её плеч мягко и с желанием — как и тогда, когда она бывала здесь в последний раз. Без штанов, в самом центре зала, человеческого грехопадения, удушенная тошнотворным волнением, схожим с тем, какое разбирало рёбра после поездки по кочкам… Она вожделела, она трепетала, она благоговела. С тех пор она повзрослела – стала ответственнее и опасливее. Отныне гулкие стоны, стук локтей об основание ложа, липкие шлепки и глухие шорохи падающих одежд оглушали, настораживали и сбивали её с толку. Как, наверное, настораживали и сбивали бы с толку любого, чья жизнь была ценна в государственных масштабах.

В этот раз они с Деймоном поменялись ролями. Будь Рейнира чуть более упряма и ребячлива, то наверняка бы сбежала. В отместку — довела бы его кипения, раззадорила… и, украв портки, улизнула бы, верша сладкую месть. Но теперь, во взрослых летах, о мести хотелось думать меньше всего. Пусть на ребячества порой пробивало и до сих пор.

После возвращения в Королевскую Гавань вплавь Рейниру по-прежнему немного пошатывало. Деймона, вероятно, тоже: он был непривычно скован и податлив. Его руки, так и не оправившиеся от сухости после войны на Ступенях, хаотично скользили по её чреслам, по талии, по лопаткам, сведённым вместе. Отчасти захмелевший, он путался в ней всецело: в волосах, в юбках и даже в её дыхании. В складки сминая тяжёлые подолы, он задирал их совсем уж неуклюже и иногда даже царапал её бёдра, покрытые диким гуськом. Тусклый лунный свет, рассечённый ставнями на узкие просеки, едва обнимал очертания лица Рейниры. Деймон, прерываясь, отчуждённо любовался ею, как впервые.

— Приятно быть дома, правда? — он вдруг наклонился к её лбу. — Приятно

Отняв его ладонь от своего таза, Рейнира прижалась к ней в немом согласии. Никаких речей не хватило бы, чтобы описать, насколько же он был прав.

Мимолётный поцелуй, брошенный на сплетении венок, обжёг, но Деймон не шелохнулся. Рейнире слишком хорошо было известно, как усмирить его норов, как завоевать и как застать его врасплох, при этом нисколько не отпугнув.

Глядя на неё, Деймон судорожно сглотнул. А потом, будто придя в себя, сощурился — и перехватил её запястья, заводя их ввысь. Тени от распалённых свечей заплясали рваными полосами. Скрещиваясь в центре живота, они оплели её, точно пленницу — неги, разврата и жажды.

Самой жадной из всех жажд.

Рейнира выгнулась в пояснице. Колени мелко затряслись, когда отпечатки губ Деймона, горячие и влажные, растеклись по её коже: по разлёту ключиц, по жилке, зябнущей на шее, по округлости челюсти. Нежно он прижался к ямочке на её щеке и опять двинулся ниже, чертя языком сеть по собственным отметинам. Загнанный стук её сердца низким рокотом отдавался у него в ушах, а край платья, приспущенного у корсета, всё сильнее скатывался, открывая грудь. Пока не пал окончательно.

Продолжать прелюдии дальше было по-скотски мучительно — Деймон терзался хуже, чем деревенский влюблённый юнец. Взмах белых ресниц, тонкая рук с длинным шрамом, опущенная ему за шею, капельки пота, срывающиеся с всклоченного чуба — он не мог этого выносить. Плотская пелена застилала ему глаза, а он всё дурел, дурел и дурел… как от болезни.

Переплетя их пальцы, он осторожно уронил жену, наваливаясь сверху. Диван продавился под ними. Подушки посыпались наземь.

Обнажённым торсом Рейнира почувствовала, как Деймон сместил центр тяжести — устроился меж её ног.

— Что, даже не бросишь меня?.. — ухмыляясь, она повела плечами, подталкивая его и дразня. — С голой задницей посреди оргии?

Бугристые очертания ореолов её сосков качнулись, расплываясь в дурманном мареве. Деймон пару раз моргнул, возвращая зрению резкость.

— Ни за что, — прохрипел он. Для него время шуток давно прошло.

Ломота в мышцах и узел, завязавшиеся в паху, пришпоривали его, подгоняя. Жажда томилась, увязшая у глотки, а терпение утекало с каждой минувшей секундой. Деймон не собирался более беседовать. Действовать ему всегда было интереснее — в этом они с Рейнирой 

Скомкав остатки одежд, он вышвырнул их, как мусор. Застёжка на его брюках лязгнула, разрывая посторонние шумы, а фитильки свечей затрепыхались, беснуясь и неистовствуя, когда мимо них пролетели шелка.

Издревле огонь был стихией рода Таргариен. Они служили ему, а он — им.

Но сегодня не было нужды обуздывать его. Сегодня не было нужды обуздывать 

Сегодня – никаких правил.

Запреты, обязанности, писаные пером приличия… Замок полнился ими, словно паразитами. Под видом судей и учителей паразиты сновали по углам и шикали на тех, кто был достаточно свободен, чтобы вытравить их оттуда раз и навсегда — окуная власть в стыд, они лишали могущественных могущества и придавали сил тем, кто изначально был рождён бессильным. Однако обернуть драконью природу против дракона не было дано даже самому ядовитому и богоугодному паразиту.

Деймон опёрся локтями на постель, обнимая Рейниру будто крыльями. Предвкушающая, она капризно подёргивалась, бесконтрольно тесня бёдра, и, когда он приникал ближе, прихватывала резцами его нижнюю губу. Долго и тягуче Деймон наполнял её, привлекая и растягивая приятный момент, а она всё обрывисто всхлипывала.

Не то от наслаждения, не то от досады, что рано или поздно это кончится, и им обоим придётся возвратиться под крышу к поганым пустосвятам.

Ссылка на исходную публикацию - https://ficbook.net/readfic/018f3650-eb5f-7570-8022-b2ce15bab844

Интерлюдии из-под чешуек

Содержание

Интро. Вечное солнечное сияние — молодая семья

Интерлюдия 1. Посреди чистого озера — секс в лодке

Интерлюдия 2. Назло всем пустосвятам — секс в борделе

Комментарии (0)