Чудовище. Вот кем был Альберт Нойманн.

Теодора поняла это с их первой встречи, тогда, в кабаке Питера, когда его холодные полупрозрачные глаза-ледышки сканировали помещение в поисках Джона. Уже в тот момент она не увидела в его взгляде ничего человеческого. Так смотрит гончая, преследующая свою добычу по кровавым следам. И нет в мире ничего, что заставило бы её остановиться.

«Да даже у животных больше сострадания», — думала Теодора, до боли впиваясь ногтями в собственную вспотевшую от ужаса и страха ладонь. — «Ими движет инстинкт, а вот что заставляет этого человека совершать такие ужасные, 

Меньше минуты прошло с тех пор, как та девушка с младенцем на руках — Эва (Теодора могла покляться, что запомнит это имя на всю жизнь) — скрылась в доме, избежав-таки ужасной участи быть пристреленной безжалостной рукой Нойманна. В ушах, помимо стука собственного сердца, разгоняющего вскипевшую кровь, все еще стоял детский плач, звуки выстрелов и слетающее с губ обер-лейтенанта одно-единственное слово: «Шустрая».

Гончая… Он — гончая. Не человек. Хищник, преследующий добычу. Помни об этом.

Стоило только ухмыляющемуся лицу Нойманна возникнуть перед зажмуренными до рези глазами, её сердце, все ещё бешено колотившееся, забилось быстрее, если это вообще было возможно, норовя выпрыгнуть из горла. Голова Теодоры кружилась, от пережитого её тошнило, она чувствовала, как по виску, путаясь в волосах, стекает капля пота. Колени предательски подкашивались, из-за чего ей пришлось мертвой хваткой вцепиться в услужливо подставленный Джоном локоть. Доктор что-то говорил, обеспокоенно глядя ей в остекленевшие глаза, но смысл его слов ускользал от воспаленного сознания, а образ размывался, видимо, из-за подступавших к глазам слёз.

Джон, видимо, сочтя, что такое оглушительное воздействие на девушку оказала сцена, свидетелями которой они все только что стали, решил пойти за подмогой в лице Фридриха.

Впрочем, вряд ли тот сам переживал это лучше.

Теодора же осталась стоять на месте, ощущая себя опустошенной. Разбитой. 

. О, если бы друзья знали, в чем же причина того, что она так раскисла!

Конечно, ей было жалко жителей деревни: Эву, её мужа и остальных, которые стали жертвами немецких захватчиков, решивших, что они имеют право распоряжаться жизнями и судьбами невинных.

Но все же Теодора по своей сути была особой отнюдь не такой впечатлительной. Многие её поступки окружающие смело могли бы назвать циничными, даже черствыми, да и сама она признавала, что является далеко не кисейной барышней. В конечном счете, именно из-за своего твердого, решительного характера она и стояла сейчас посреди неизвестной бельгийской деревушки, а не писала очередную статью вроде «Как красиво подать салат» для «Секретов домохозяйки».

Так почему так гадко было на душе от увиденного? Ответ, как всегда, лежал на поверхности, но её обычные честность и прямолинейность перед самой собой в этом случае почему-то решили изменить хозяйке, и ей не хватало духу наконец признать: это все из-за 

Нойманн. Он — причина всех её терзаний.

О, как она его ненавидела! Если бы не угроза их с друзьями жизням, она бы с превеликим удовольствием вцепилась бы зубами в его глотку, а ногтями — ему в глаза. Лишь бы из них навсегда пропало это выражение жажды крови, чужой боли! Чтобы никогда эти мерзкие, бледные губы идеальной формы больше не смогли произнести всех тех ужасных слов и приказов, которые ранили сердце хуже пуль!

Да. Теодора Эйвери действительно ненавидела Альберта Нойманна. Хотя бы потому, что даже видя все проявления его черной, как адская копоть, души, она 

 к нему. Тянулась, как глупый мотылёк на ледяное пламя, что излучали его кошачьи, вечно зло прищуренные глаза. Тянулась, даже зная, что возможно этот огонь — последнее, что она увидит в своей жизни.

И именно поэтому питала к нему, а на самом деле, к себе всепоглощающую ярость. Она не должна была испытывать к 

 человеку подобных чувств. А раз она испытывала…означало ли это, что они похожи больше, чем она думает?..

— Ну, мисс Эйвери, уверен, вы уже придумали, как назовете следующую статью, — раздался над ухом Теодоры низкий, вкрадчивый голос внезапно материализовавшегося у неё за спиной обер-лейтенанта, будто тот все это время подслушивал её мысли. Девушка едва заметно вздрогнула, когда её обоняния коснулись тонкие, холодные нотки его парфюма — цитрус, мускус, и, кажется, что-то древесное. Слегка рычащие на немецкий манер согласные заставили что-то глубоко внутри затрепетать, а чувствительная шея покрылась мурашками от жара чужого дыхания. — И, полагаю, моя персона станет там далеко не…последней фигурой.

Теодора резко обернулась к нему, усилием воли сбрасывая наваждение. Щёки немедленно обжег гневный румянец. Горечь в пополам с яростью на этого человека вновь прокатилась удушающей волной по её телу, заставив девушку с новой силой сжать руки в кулаки. Как он смеет так спокойно говорить с ней о 

? Неужели его совсем не волнует ни то, что он только что чуть не убил молодую мать, ни то, как его поступки выглядят со стороны?!

О, да: она напишет чёртову статью. Да такую, что он пожалеет, что родился на свет.

— Не беспокойтесь, герр Нойманн, уверяю вас, скоро мир узнает о тех зверствах, что вытворяют с мирными жителями офицеры германской армии, которые, я смотрю, умудряются с гордостью носить своё звание! — Прошипела она, неосознанно сокращая дистанцию между ними до непозволительно близкой. Журналистка даже не успела осознать, 

 она говорит. Слова соскакивали с её языка будто ядовитые змеи, как это было с одной из героинь сказок, что она читала в детстве.

Не успела она выпалить свою тираду, как выражение лица Нойманна стремительно изменилось.Теодора почувствовала, как краснота на лице сменяется бледностью. Когда немец к ней обратился, его лицо являло собой его обычную маску: лишенное всех эмоций, кроме самодовольства и презрения к окружающим. Разве что на дне его прозрачно-серых, как горный ручей, глаз, проскакивали искорки ехидства… и чего-то еще, чему Теодора не могла дать названия.

Теперь же… Она еле поборола в себе желание отшатнуться назад.

В чертах обер-лейтенанта проступило что-то хищное, придавая мужчине окончательное сходство с животным. Его зрачки сузились, челюсть напряглась, а крылья точеного носа затрепетали. Тонкая улыбка исказила его лицо словно шрам. Нойманн вдруг наклонился к ней, нивелируя довольно ощутимую разницу в росте, и сказал, обдавая Теодору запахом ментола:

— Буду с нетерпением ждать… мисс Эйвери. Может мне еще и интервью вам дать, для полноты картины, так сказать? Если бы я мог, то с удовольствием поделился бы с вами планами начальства, по-сравнению с которыми, увиденные «зверства» показались бы вам…так, невинной игрой. Ну а пока могу вам рассказать о 

 планах. Как вы на это смотрите, 

Теодора же ощущала себя насекомым, увязшим в смоле. Тот вкрадчивый, 

тон, которым Нойманн выделил её имя, не оставлял ей выбора. Если бы в другом мире они бы встретились при других обстоятельствах и в других ролях, Теодора пошла бы за этим человеком куда угодно, если бы он попросил её 

. Но сейчас — вступить в эту непонятную игру по его правилам?.. Теодора сглотнула ком в горле — как она смотрит на интервью с 

Катись к чёрту, больной садист.

Ни за что на свете она не будет потакать прихотям немецкого захватчика

Лучше сразу сдохнуть, чем сидеть с тобой в одной комнате и слу…

— Так не будем терять время, — будто со стороны услышала она свой хриплый голос. К её чести, он не выдал охватившей её внутренней бури. Теодора замерла, не веря, что она действительно произнесла это вслух.

Немец вновь улыбнулся, и эта улыбка будто стала последним гвоздём на крышке её гроба. Теперь ей точно не отвертеться. И кто её за язык тянул? И главное — что это за внезапный приступ «щедрости» со стороны Нойманна? Не он ли ранее утверждал, что ценит свое время превыше всего и не намерен растрачивать его на всякие глупости? Или происходящее — очередной способ поддеть её?

Из сумбура мыслей, что закрутили её не хуже водоворота, её выхватил голос Джона, раздавшийся за спиной:

— Простите, что прерываю вашу…беседу. Мисс Эйвери… Теодора, можно тебя на пару слов?

— Да, конечно, — она заторможенно кивнула и отошла от Нойманна, чувствуя, как его взгляд острым лезвием вонзается ей куда-то посреди неестественно выпрямленной спины.

— Теодора, — вновь обратился к ней Джон, когда они отошли на несколько метров. — Ты в порядке? Что он от тебя хотел?

— Интервью, — с усталой обречённостью откликнулась она, отрывая взгляд от воротника белоснежной рубашки собеседника, чтобы посмотреть тому в лицо.

— Мы нашли способ добраться до Химворде, нам не придется ехать с 

Наконец смысл её фразы дошёл до доктора, и Джон потрясенно замолчал, оборвав себя на середине высказывания. Его густые брови сошлись на переносице, от чего на коже образовались неглубокие складки, а в черных глазах зажегся огонёк изумления.

— И ты согласилась… — Прошептал наконец Джон тихим, бесцветным голосом, в котором Теодора каким-то шестым чувством уловила...понимание. И Джон внезапно предстал перед ней не молодым джентльменом, но древним стариком, в чьих глазах Теодора прочитала боль и сочувствие, которые можно испытывать лишь к тем, чьи чувства отражаются в твоих, как в зеркале. И их Джон непостижимым образом вытащил на поверхность, мгновенно разгадав все то, что невидимыми чернилами было выведено между строк их короткого, на первый взгляд ничего не значащего диалога. 

Ох, милый Джон… Прости меня, если сможешь. Ты должен меня понять, должен, ведь это не мы сами выбираем человека, при виде которого глупый орган в груди начинает биться быстрее… Иначе ты бы не смог проникнуться женщиной, которую тянет к убийце…

Теодора с усилием отвела взгляд от двух черных бездн, заменяющих Джону глаза. Она почти на физическом уровне ощущала, какую боль нанесла доктору от своего так и неозвученного выбора, который тот, явно старался принять. Между ними повисла напряженная тишина. Которая, впрочем, продлилась недолго:

— Мисс Эйвери, моё терпение не безгранично, как и моё время. А ведь нам еще многое предстоит сделать, — офицер германской армии, вопреки его собственным, только что произнесенным словам, неспешно приблизился. В его длинных пальцах была зажата тлеющая сигарета.

Он медленно затянулся, и, выдохнув дым в их сторону, произнёс:

— Доктор…если вы позволите, — эта произнесенная слегка глумливым тоном фраза, сопровождаемая кивком в сторону девушки, очевидно, предназначалась, чтобы позлить Джона. Однако тот не отреагировал должным образом.

Лицо доктора вновь стало непроницаемым. То, что Теодора на мгновение увидела за этой маской, теперь казалось не более чем плодом её воображения. Но 

 образ Джона и его взгляд, полный вселенской мудрости и… печали, навеки отпечатался в её памяти.

Скомкано попрощавшись с другом (Теодора очень надеялась, что не бывшим), она поплелась вслед за Нойманном к машине. Тот шагал с неотвратимостью ледокола, сминая сапогами мягкую траву, и, кажется, что-то насвистывал себе под нос на немецком.

«Хоть у кого-то хорошее настроение», — фыркнула девушка про себя. Ну да, а с чего ему быть плохим, если его картина мира, судя по всему, не только ничуть не пострадала за этот день, но и расцвела яркими красками?..

Закусив губу, она изящно скользнула в автомобиль, дверцу которого «любезно» распахнул перед ней немец.

В салоне пахло нагревшейся кожей и — еле уловимым запахом самого Нойманна, который Теодора, неожиданно для себя, жадно вдохнула. 

Сам же обер-лейтенант не торопился садиться за руль. Через мутное стекло противоположного окна на дверце она видела, как он сделал еще пару глубоких затяжек, из-за чего форма на его крепкой груди натянулась. И лишь затем выкинул окурок, не потрудившись потушить его. 

Наконец Нойманн завёл автомобиль, что с громким рычанием тронулся с места, оставляя за собой клубы черного дыма. Выбежавшие на пыльную дорогу деревенские курицы, до которых солдаты еще не добрались, с громким кудахтаньем кинулись врассыпную.

«Два сапога пара — что машина, что её хозяин», — от пришедшей в голову нелепой мысли девушке захотелось посмеяться, только вот ситуация к тому совершенно не располалагала.

А между тем, вся бедственность её положения только начала доходить до Теодоры. Она и Нойманн. Несколько часов в машине вместе. Потом интервью.

В таком случае, ей следовало бы подумать над вопросами… Если, конечно, всё 

 не окажется очередным издевательством немца.

Тот, к слову, молчал, сосредоточив внимательный взгляд на дороге. Но что-то подсказывало Теодоре, что мыслями он был где-то далеко. Девушка решила воспользоваться этим, чтобы украдкой поизучать его гордый профиль.

Вот бы провести кончиками пальцев по этой сильной челюсти, обвести контур подбородка, погладить скулы, дотронуться до губ, а затем и до шрама над бровью… Интересно, как Нойманн получил его?..

— Чем же я заслужил такое пристальное внимание от вас, мисс Эйвери? — Издевательский голос обер-лейтенанта показался ей громом на фоне установившейся хрупкой тишины.

— Поверьте, меня интересовали вовсе не вы… а ваша форма. Трудно представить нечто настолько качественное и добротное, сшитое для такого человека, как вы… — раздраженно отбилась от словесной атаки Теодора, застигнутая врасплох. Она понимала, что играет с дьявольским огнём, что вновь вспыхнул в глазах мужчины, но ничего не могла с собой поделать.

Пальцы Нойманна до треска стиснули кожаную обивку руля, а сам он произнёс обманчиво спокойным тоном:

— Осторожнее, мисс Эйвери. Я ведь вправе и обидеться на вас за эти необдуманные слова… И тогда пострадать может ваш никчемный друг… Как там его? Фридрих?..

Теодора сглотнула ставшую вязкой и горькой слюну и отвернулась к окну, сжимая руками ткань платья на коленях. Идиотка! Как она могла забыть, какую власть имеет этот человек! В том числе и над её другом, милым Фридрихом! И ему ничего не будет стоить испортить тому жизнь, лишь бы Теодора получила щелчок по носу…

Остаток дороги они провели в молчании. Хотя напряжение, сгустившееся в воздухе, можно было резать ножом.

Наконец они въехали в город, стремительно миновав блокпост и солдата, что козырнул их автомобилю, наверняка зная, кто едет за рулём. Их даже не остановили для проверки документов.

Теодора пустыми глазами рассматривала проплывавшие в окне городские здания, кажущиеся одинаково неживыми в мрачном сером цвете опускающихся на Химворде сумерек. Людей на улице почти не было, а те единицы, что торопились домой, едва завидев их, ныряли в какие-то темные переулки. Немцев боялись как огня. Особенно после того, как те с особой жестокостью подавили восстания местных. Теодора была уверена, что без Нойманна там не обошлось. Как она уже убедилась, «жестокость» была его вторым именем.

Вскоре автомобиль подъехал к внушительному зданию — кажется, это был дом мэра. Тот сбежал, как только услышал о приближении немцев, и осиротевший особняк наверняка облюбовал себе Нойманн. Иного от него трудно было бы ожидать.

Они пересекли со вкусом обставленный холл и поднялись на второй этаж, где мужчина сразу направился по одному ему известному маршруту. Теодора неуверенно семенила за ним, постоянно озираясь. Она чувствовала себя до жути неуютно в этом тёмном большом здании. Возможно, кроме них с немцем сейчас тут было ни души, и эта мысль заставила её сердце тяжелым молотом затучать по грудной клетке.

Девушка и не заметила, как они оказались у массивной дубовой двери, которую Нойманн отпер извлечённым откуда-то из недр кителя ключом.

— Прошу, — ощерился обер-лейтенант, пропуская журналистку вперед.

За спиной что-то щёлкнуло, и внезапно зажегшийся свет резанул по глазам. Привыкнув к нему, Теодора осмотрелась.

Они оказались в просторном помещении, обитом дубовыми панелями. Вся обстановка дышала вкусом и добротностью. Центр комнаты занимал большой стол, заваленный картами, какими-то записями и кучей всевозможной мелочи. На стенах висели пейзажи и панорамы Химворде. Судя по виду, это был кабинет.

Нойманн вдруг взял её за локоть — от ощущения его сильных горячих пальцев поверх лёгкой ткани платья, позвоночник приятно закололо, будто её облили пенящимся шампанским. А затем решительно подвел к мягкому на вид дивану, напротив которого располагался журнальный столик.

— Присаживайтесь, мисс американская журналистка, — произнес он с издевательской усмешкой.

Скулы Теодоры чуть порозовели, и ей пришлось мысленно дать себе оплеуху: она пришла в логово к хищнику, а ведет себя как невеста на выданье. Где её привычные цинизм и хладнокровность?

Тем временем, немец уселся в кресло напротив, снял фуражку и положил её на журнальный столик, а потом легким движением расстегнул несколько пуговиц на воротнике формы.

Это небрежное, обычное, в общем-то, действие, произвело на Теодору неожиданно сильный эффект. Ей даже пришлось свести колени вместе и выгнуть спину, чтобы не выдать заколовшего в животе возбуждения. Она извлекла из кармана свой потрепанный блокнот с карандашом и прокашлялась:

— Кхм, предлагаю не терять 

— А вы, Теодора? — Услышала она в ответ.

Хочет поиграть в кошки-мышки? Она даст ему эту возможность.

— Безусловно. Итак, мой первый вопрос: что привело вас к тому, кем вы являетесь сейчас?

— Вы имеете ввиду мою карьеру? — Дождавшись её утвердительного кивка, он произнёс. — Как скучно, мисс Эйвери. Я ожидал от вас чего-то более… каверзного.

— Смею заметить, из нас двоих журналист тут я. Позвольте 

 решить, какие вопросы вам задавать. К тому же, начинать интервью с, как вы выразились, «каверзных» вопросов — моветон.

— Раз так… не смею перечить. Что ж, раз уж вы интересуетесь… Я с детства знал, что стану военным, пойду по стопам отца и старшего брата.

— … И вам… нравится ваша профессия?

— Смотря, какие её стороны затрагивать. Ночевать в поле неделями — не то чтобы. Придумывать стратегии и… убивать — да.

От того, как он спокойно, даже радостно произнёс последнюю фразу, у Теодоры мороз прошел по коже.

Взглянув на ошарашенную таким откровением девушку, обер-лейтенант вдруг расхохотался своим низким, опасным смехом.

— Поражаюсь вам, Теодора! Как вы умудряетесь сочетать в себе такой цинизм, безрассудство, и в то же время некоторую наивность и искреннюю веру в людей? Вы бы видели себя сейчас… Можно подумать, вы никогда не задумывались о том, что основная задача военных — именно 

На этих словах он слегка подался из кресла вперед, сокращая и без того небольшую дистанцию между ними.

— А теперь вы расскажите мне, как вы стали журналисткой. Прошу прощения, 

военным корреспондентом.

 Это будет справедливо, Теодора. Правда за правду.

И Теодора рассказала: про детство, отношения в семье, про свои карьерные амбиции, про желание, чтобы в ней видели нечто большее, чем домохозяйку или жену. 

Про то, как она всегда хотела сама написать историю своей жизни. 

Под конец своего сбивчивого монолога, она, переполняемая эмоциями, наконец впервые посмотрела сидящему напротив неё человеку в глаза. Те, вопреки её ожиданиям и опасениям, смотрели без привычных усмешки и презрения. Напротив, в них был…интерес. Даже восхищение, как ей на секунду показалось. Но она отогнала эту мысль. Не мог он

Теодора же сидела, лихорадочно пытаясь осознать случившееся: она не могла понять, почему она вдруг как с цепи сорвалась и кинулась раскрывать душу немцу, с которым её связывают не самые приятные отношения. Теперь Нойманн знал о ней очень личные подробности, то, чем она не привыкла делиться с другими, предпочитая вынашивать глубоко в себе. А она по-прежнему знала о нем практически 

. Как там он сказал — правда за правду?

— Давайте продолжим интервью, — хрипло потребовала она. — Но теперь вопросы задавать буду только я.

Она не знала, сколько времени прошло после того, как она произнесла эту фразу. За окном давно стемнело, и город погрузился в тишину. Она с головой погрузилась в работу и вышла далеко за рамки наспех спланированного интервью: вопросы, всё новые и новые, возникали в её голове, и она не стеснялась их задавать. Будто таким образом подсознательно стремилась уравнять их объем знаний друг про друга.

Нойманн на большинство вопросов, особенно — личных, например, про семью и детство, отвечал с неохотой, из чего Теодора сделала вывод, что либо эти темы ему неприятны, либо он считал её недостойной подробностей. Однако, она не сдавалась, и вскоре у неё перед внутренним взором начала вырисовываться картина жизни человека по имени Альберт Нойманн.

Он родился тридцать шесть лет назад в небольшом городке на севере Германии. Его отец был военным, но большой карьеры так и не сделал. Насколько Теодора поняла, он так и застрял в младших офицерах. В связи с чем, частенько вымещал накопившуюся злость и потребность командовать на семье. В первую очередь, от третирований и жестокого обращения страдала его жена. Вилфред Нойманн часто бил и унижал её при сыновьях. Он также хотел реализовать свои неудавшиеся амбиции за их счет, из-за чего с детства муштровал Альберта и его старшего брата, натаскивая их на военную стезю.

Часть 1

invalid username

"Она перейдет рубикон. И плевать, что подумают остальные. Она хочет чертова немца. Она его получит."

<AU: Теодоре внезапно выпала возможность взять у ненавистного Нойманна интервью...Последствия которого оказались для неё весьма неожиданными. Написано по заявке>

Клуб Романтики: Теодора

Теодора Анна Эйвери/Альберт Нойманн

Альберт Нойманн/Теодора Анна Эйвери

Альберт Нойманн

Джон Робертс

Теодора Анна Эйвери

Красавица и чудовище

ru-krasavica-i-chudovishche-invalid-username

Несмотря на данное себе обещание никогда больше не позволять желаниям брать верх над принципами, Теодора еще несколько раз украдкой встречалась с Нойманном.

Эти мимолетные встречи были так же наполнены страстью, но теперь в них чувствовался какой-то болезненный, отчаянный привкус. Теодора видела, что не она одна увязала в этом болоте неопределенности и непонимания, как жить дальше. Осознание того, что их «отношения» были обречены задолго до начала, висело над ней Дамокловым мечом.

Но и Нойманн был уязвим не меньше. Он подолгу курил, смотря застывшим, будто леденевшим изнутри взглядом в окно. Она не знала, что он там видел. Догадывалась —  то же, что и она. Финал. Их финал. Финал войны. Финал всего привычного.

Теодора боялась этого. Она хотела, чтобы он никогда не

Теодора отчаянно хотела, чтобы это всё поскорее

Дни протекали медленно и однообразно. Будто она была сонной мухой, которая увязла в паутине. Теодора почти ни с кем не общалась. Разве что только с Лоуренсом и совсем чуть-чуть с госпожой Ваутерс. И то лишь потому, что та решительно не верила слухам, которые разлетелись по всему Химворде.

«Американская журналистка оказалась продажной»

А зря. Даже сама Теодора признавала их справедливость. Но она сама виновата. Она слишком беспечно ушла тогда от Нойманна. Несколько человек видели её, удаляющейся ранним утром от штаба 

. Стоило ли говорить, что новость эта разлетелась по городу быстрее,

чем она успела дойти до отеля?..

Даже друзья — Йоке и Фридрих, явно не знали, как себя с ней вести.  Они не хотели отталкивать подругу, но Теодора видела, что обоим сложившаяся ситуация причиняла боль, каждому — по своим причинам. Они избегали её взгляда и стремились поскорее свернуть неловкие диалоги, которые становились всё короче и короче. Теодора не стала настаивать и вскоре решила не доставлять им больших неприятностей, чем и так приносило общение с ней. Она решила тихо уйти из их жизней, как бы ни было больно.

И лишь в глазах Джона она неизменно читала 

А еще она так и не решилась отослать за океан добытый на интервью материал. Тот так и покоился на потрепанных страницах блокнота, с немым укором взирая на Теодору каждый раз, когда попадался ей на глаза. Теодора долго блуждала взглядом по страницам, исписанным её неровным, неряшливым почерком, так отличающимся от её обычного. Сколько же сил в свое время потратила мама, чтобы добиться от неё каллиграфического написания букв!

Но ей не нужно было видеть текст, чтобы воспроизвести всё до последнего слова или интонации. А также взгляда 

 серых глаз, блестевших в уютном свете лампы.

А ведь, между прочим, она могла бы сделать из этого интервью сенсацию и прославиться. Подумать только: американская журналистка выведала подноготную безжалостного немецкого офицера! «Немецкого дьявола» — так ведь его называли.

Но то злополучное интервью было слишком…интимным. Слишком сокровенным для них обоих. Будто исповедь.

Исповедь дьявола. Какая ирония.

Так что Теодоре ничего не оставалось, кроме как меланхолично сидеть за столом в своей спальне, капая чернилами на очередной пустой лист, в попытках написать хоть что-то и думать, думать, думать…

Так она и додумалась однажды написать письмо родным. Это желание уже давно зрело где-то на подкорке, но Теодора никак не решалась сделать первый шаг.

Теперь же… вся её прежняя гордость и детская обида на родных вызывали лишь грустный смех. Да, у них были разногласия. Но они по-прежнему…семья.

И это главное. Теодора осознала это только сейчас. Когда оказалась от них так далеко, как никогда раньше. Когда впервые почувствовала себя по-настоящему одинокой и запутавшейся. Боги, она бы отдала всё на свете, чтобы сейчас услышать над ухом поучающий тон матери и ехидные подколки Джорджа!

Когда она бережно запечатала бумагу, на которой излила всю любовь и тоску по родным в конверт, Теодора наконец почувствовала облегчение.

Будто железная рука, стискивающая её сердце, наконец разжалась. Теодора легко провалилась в сон, решив наведаться на почту завтра.

Кто же знал, что та раздражающая поговорка «Не откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня», окажется вдруг очень правильной и мудрой?

Ведь никто не ждёт, что их внезапно приберет к своим костлявым рукам Смерть?

И Теодора была не исключением.

Она проснулась среди ночи от странного шума и отблесков света, что проникали даже сквозь зашторенное окно.

Нехорошее предчувствие заворочалось где-то в районе груди, пока Теодора спешно выпутывалась из-под жаркого одеяла. Она пошлепала босыми ногами к окну и резким движением распахнула занавески.

Её взгляд тут же приковали к себе объятые пламенем дома.

Горела деревня совсем рядом с Химворде. Огонь диким зверем вставал на дыбы, будто хотел достать до неба. Сизый дым змеёй крутился рядом.

Сон мгновенно улетучился. Разум Теодоры вовсю заработал, переваривая увиденное, чтобы сделать единственный правильный вывод: «идут боевые действия».

Место возникшего поначалу страха вскоре заняли собранность и предвкушение. Всё её существо охватил адреналин. Вот, наконец, она столкнулась с тем, ради чего покинула безопасную Америку. Она наконец сможет по-настоящему поработать.

Не тратя время на долгие сборы, Теодора лишь наспех оделась и привела себя в порядок, а затем стремительно схватила блокнот и ручку, отправляясь на выход. Она не стала будить остальных обитателей дома, даже Лоуренса, рассудив, что тот ей скорее помешает, чем поможет. Ну уж нет. Зная мистера Баркли, он посадит её под замок, а сам пойдет добывать материалы.

В этот раз она его опередит и прибудет в горячую точку самостоятельно. Пора и ей проявить себя в деле и доказать, что женщина-журналист может быть не менее успешной. В конце концов, она так этого хотела. 

Ночной воздух облизал её с ног до головы, стоило Теодоре шагнуть за порог. В нём отчетливо ощущались запахи гари, слышались крики людей и треск горящей древесины, будто кто-то поджег гигантский костер. Впрочем, так и было. Однако, её решимости от этого не поубавилось, и Теодора поскорее рванула в ту сторону, откуда ветер доносил жар от огня, намереваясь сделать репортаж из самой гущи событий. Некоторые жители Химворде, также в беспокойстве покинувшие свои дома в попытках понять, что происходит, со странной смесью из изумления, жалости и презрения провожали взглядом её высокую фигуру. Кто-то крикнул ей, что она сумасшедшая, однако никто не пытался её отговорить от безрассудного стремления угодить прямо в пекло. Возможно, чувствовалось, что это всё равно было бы бесполезно — в голове была лишь одна цель, и Теодора, со свойственной ей прямотой, двигалась к ней, не слыша доводов собственного рассудка о том, что это может быть опасным.

Она не поняла, как ей удалось столь стремительно преодолеть путь до горящей деревни. Её вел азарт, схожий с охотничьим. Теодора давно перешла на бег, притормозив аккурат возле первого горящего здания, попавшегося ей на пути. Стоило ей приблизиться, остов крыши с ужасающим грохотом обвалился, в её сторону полетели искры и полыхающие куски дерева. На неё дохнуло нестерпимым жаром, будто пламя решило поглотить и её. Девушке чудом удалось вовремя отпрыгнуть.

И в этот момент она будто очнулась от странного транса, в котором пребывала. Реальность внезапно обрушилась на неё, будто лавина. Теодора поняла, что сама загнала себя в ловушку: со всех сторон, на фоне черного беззвездного неба, которое заволок дым, полыхали и разрушались чьи-то дома и судьбы. Со всех сторон раздавались крики, стоны и…выстрелы.

Теодора в панике попятилась, стоило очередному пронзительному воплю выделиться среди какофонии других, таких же. Где-то рядом раздался оглушающий выстрел. Теодора замотала головой, в попытках установить источник этого звука, как вдруг…

Почувствовала странный импульс в районе живота. Затем откуда-то снизу к горлу подкатил неприятный ком, который добрался до рта и наполнил его железным вкусом. Что-то тёплое и липкое вдруг полилось по подбородку, заливая горло, руки, воротник нового платья…

Теодора в неверии смотрела на свои руки, выпачканные в крови. Её крови.

Боль, которую она поначалу не ощутила, то ли из-за шока, то ли из-за адреналина, вдруг раскаленными щипцами заворочалась в животе. Теодору охватил животный ужас. Она прижала руки к пульсирующей ране и покачнулась. Казалось, с каждым толчком вытекающей из живота крови из неё утекает жизнь.

Теодора не хотела умирать.

Она не заметила, как ослабевшие ноги подкосились и она упала на холодную осеннюю землю. Кто-то хриплым голосом кричал её имя. Или это её

воспаленное сознание сыграло с ней злую шутку. Всё это не имело значения. Теодора лишь ощущала, как замедляется биение её сердца, как немеют руки и ноги, как бездушное небо раскрывает черную пасть и её засасывает, засасывает в эту черную пустоту… Пустоту с лицом и глазами Альберта Нойманна. Глазами цвета

расплавленного свинца, в которых бушевало пламя. И как тогда, давно, с сигаретой, трудно было сказать, является ли это отражением реальности или его эмоций.

Это больше не имело значения. 

Теодоре Анне Эйвери действительно стоило отправить то письмо родным еще вчерашним вечером, чтобы они поняли, что у них всё еще есть, 

дочь, которая их любит.

Теодоре Анне Эйвери стоило не лгать себе и написать еще одно такое письмо. Даже если бы она никогда не решилась его отправить адресату.

Теодоре Анне Эйвери не стоило быть столь эгоистичной, чтобы так легко и глупо погибнуть.

Прошло много лет после того, как Теодора вновь вернулась к жизни. Но с того момента она непрерывно ощущала сосущую пустоту где-то в ребрах.

И даже бессмертие оказалось неспособно заполнить её. Более того, Теодора ощущала, как с каждым годом она все растет, и груз пережитого тянет её на дно.

Она оказалась не готова к подаренному второму шансу.

Тогда ей, растерянной, непонимающей, отчаявшейся, рассказали, что в больницу её на руках принес Нойманн. А после его никто не видел. Немцы внезапно покинули Химворде, и, как выяснилось позже, и всю Бельгию.

Она соврала, если бы сказала, что не искала его. Между ними было так много недосказанностей, невыраженных эмоций. А еще она просто хотела его увидеть. Поблагодарить за спасение. Если бы не он, Джон вряд ли успел бы что-то сделать. Возможно, она бы даже набралась смелости и произнесла то, что наконец смогла осознать после «смерти». Она не успела.

Нойманн погиб. Об этом ей тогда написал Фридрих, с которым Теодора возобновила общение. Во время одной из битв, тот, по слухам, яростно сражался, оставляя за собой горы трупов. На том поле боя он и нашел свою смерть от пули. Фридрих говорил, что это событие не вызывает у него сожаления, однако он невольно испытал восхищение, глядя на обер-лейтенанта, который раньше не был замечен в привычке лезть в самое пекло. Он тогда был страшен в своей жестокости и то, с какой легкостью он убивал, заставляло противника испытывать ужас и ярость. Блумхаген добавил, что ему показалось, что это поведение бесстрастного и осторожного немца походило на самоубийство. Возможно, так и было. Теодора никогда об этом не узнает. Только после того, как она получила то письмо, которое полетело на пол из дрожащих рук, та пустота в груди разрослась еще больше.

Теодора до сих пор хранила Письмо в верхнем ящике своего рабочего стола. Куда бы она не переезжала, оно всегда было с ней — пожелтевшая от времени бумага с мелким, круглым почерком давно умершего друга. Оно было вложено в её старый кожаный блокнот. Тот самый. Она не открывала его годами.

Однако, в очередной раз покидая временное жилище, Теодора вынужденно вспоминала о нём и извлекала на свет Божий.  Она заново перечитывала всё написанное, чувствуя, как слетает корка с почти заживших душевных ран.

И Теодора бежала, не оглядываясь — от себя, от этой боли. От прошлого.

От засасывающей пустоты с лицом и глазами Альберта Нойманна.

Ссылка на исходную публикацию - https://ficbook.net/readfic/018dfef1-a67c-7440-bf05-73559b7a15b5

Часть 2

На форумах поклонников «Клуба Романтики» сломано много копий по поводу того, какая из интерактивных историй – самая захватывающая. Однако почти все фанаты вносят в свои личные топ-3 «Секрет Небес» за авторством писателя Алисы (она же – Элис). История девушки Вики, которая после смерти пытается разобраться в своих чувствах, встречает знойного красавца Люцифера и вычисляет имя своего убийцы, впечатлила читателей своей продуманностью и реалистичностью. Как и любая хорошая история, эта породила множество фанфиков и теорий на форумах поклонников.
Мы отделили зёрна от плевел и опубликовали в нашем фэндоме только лучшие фанфики «Секрета Небес». Читайте наши ФФ, и вы узнаете, как сложились бы отношения Вики и Дино при появлении сильного ОЖП, а также какую сторону в итоге выберет полукровка Мальбонте. У нас есть произведения и по 2-ой части этой интерактивной истории – с участием Астарота, Эрагона и всех всадников Апокалипсиса, включая одиозного Голода. Особо впечатлительных предупреждаем сразу: часть наших историй имеет возрастное ограничение 18+ и может быть ну очень горячей! 

От оригинальной книги Брэма Стокера душа прямо-таки уходит в пятки. Однако «Клуб Романтики» сумел превратить ужастик о кровожадном графе из Трансильвании в сентиментальную интерактивную историю. «Дракула. История Любви» вполне себе вписывается в современный тренд, который показывает, что вампиры могут не только рычать и сосать кровь, но и ухаживать за девушками – причём куда красивее простых смертных.
Читая наши фанфики по «Дракуле История Любви», вы отправитесь назад во времени в Османскую империю XV века вместе с реставратором Лайей, чтобы разобраться, кто же такой этот загадочный филантроп Влад и почему шесть веков назад он выглядел так же неотразимо, как сейчас. В нашем каталоге вас ждут ФФ с ОЖП и ОМП, а также кроссоверы с другими фэндомами. Однако призываем вас быть осторожными: персонажи историй настолько очаровательны, что прощаться с ними вам будет очень тяжело!

Красавица и чудовище

Содержание

Часть 1

Часть 2

Комментарии (0)