На столе стыл чай. Из семи трав, собранных точно в срок, как положено. Едва видимый пар поднимался тоненькими струйками вверх, свиваясь в замысловатые загогулины. Пахло… летом.

Долгими вечерами с неторопливыми разговорами и черничными пирожками. Пахло прошлым.

Совершенно неправильно в этой темной комнате, освещенной лишь тусклой голой лампочкой, свисающей из-под потолка, как труп удавленника, — некрасиво и угрюмо.

Рита вдохнула обманчивый, как и все здесь, запах, медленно выдохнула, но за чашкой так и не потянулась. Чая на самом деле хотелось меньше всего.

Кузя, огромный черный кот, живущий уже третий — если не четвертый — положенный ему век, поднял голову и посмотрел совершенно не кошачьим взглядом, словно спрашивая: «А чего же тебе хочется-то, горемычная?»

Желтые глаза мягко мерцали в желтом же искусственном свете.

Рита

Ответ прозвучал больше как вопрос, и золотистые искорки в глазах ее молчаливого — и единственного — собеседника вспыхнули ярче, выдавая насмешку.

Как будто кто-то из них двоих знал, что такое эта самая свобода. Как будто они могли себе ее позволить, даже в мечтах.

Ядвига

Вечно говорила бабка Ядвига, бывшая древней, еще когда Рита только-только ходить научилась.

Не позволяй себе хотеть того, чего получить никогда не сможешь. Только измаешься зазря, Тигра.

Сумасшедшая бабка Я́га, как звали ее дети во дворе (а иногда и взрослые за спиной). Она же, в свою очередь, звала Риту Тигрой. А остальных просто игнорировала.

Поначалу Рита пугалась, потом злилась, а после, когда чуть подросла, даже начала втайне гордиться. А что?

Не плевое же дело, когда такая страшная старуха, которую хоть и ругали исподтишка, но боялись все, от мала до велика, выделяет тебя и даже называет не соплюхой какой-то, а целой Тигрой.

Кем-то тоже страшным. Почти… Почти равной.

Откуда ж ей, малявке наивной, было знать, что тигры в городах бывают только в клетках?..

Даже если клетки эти порой выглядят как обычные квартиры в многоэтажках.

Она настолько явственно услышала скрипучий старческий голос, что даже вздрогнула и автоматически вскинула глаза на Кузю, но тот уже свернулся клубком и, кажется, задремал.

Пробормотала Рита, ощущая иррациональное желание разбудить кота, только чтобы не чувствовать себя совсем одной.

Пост сдал, пост принял, и вся эта дребедень. А меня-то кто сменит? И когда?.. А, Кузя?

Кот промолчал, что было, в общем-то, неудивительно. Но то, что паршивец даже ухом не повел, отозвалось внутри мелкой, но оттого какой-то еще более острой обидой.

В конце концов, больше ей теперь говорить не с кем, на долгие-долгие… годы? Десятилетия?.. Столетия?

Старые часы над головой продолжали мерно тикать, разбивая стылую тишину на мелкие колючие осколки. Тик-так. Тик-так. Тик-так.

На мгновение мелькнула мысль встать, снять их со стены и выбросить через окно. Или хотя бы просто разбить. Только чтобы не слышать это безжалостное «тик-так».

Чтобы не представлять, сколько ей еще его слушать… Но тело казалось неповоротливым, почти деревянным, чужим… Нет, чужим оно было.

Прищурившись, Рита вгляделась в морщины и старческие пятна на своих руках и почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. Впервые за этот сумасшедший день.

Еще утром ее кожа была гладкой и чистой. Молодой. Как и она сама.

По щеке побежала первая капля.

Наказала она себе сердито и, стерев влагу с лица, потянулась за чаем.

«Можно хотеть, чтобы солнце вставало на севере, животные умели разговаривать и все были счастливы. Можно. Но толку с того хотения? Только измаешься зазря, Тигра».

Конечно, бабка Ядвига была права. Она всегда была права. Если бы только Рита слушала ее внимательнее…

Небрежный кивок на стайку быстро удаляющихся детей.

Темные глаза под нависающими тяжелыми бровями пронзают насквозь, пришпиливают, как бабочку. Рита чувствует, как они шарят внутри. Неприятно. Но не больно, нет. Только с места не сдвинуться.

Идем со мной, я тебя пирожками угощу. Сладкими, тебе понравятся.

Взгляд остается таким же острым, и тонкие губы не улыбаются, но Рита почему-то послушно идет следом за черной старухой с клюкой.

Рита (мысли)

«Остальные все равно уже убежали. Да и мама не велела к озеру ходить».

Но правда в том, что ходить к «этой полоумной грымзе» (как чаще всего называют родители живущую на первом этаже в самом углу подъезда бабку Ядвигу) мама не велела тоже.

Кажется, это она даже произносит вслух, но бабка Ядвига лишь повторяет, еще увереннее и настойчивее:

Даже не поворачиваясь. И хромает дальше. Клюка постукивает тяжелым наконечником, будто третья нога — костяная, как дразнятся окрестные дети. Все знают сказку о страшной старухе.

Рита плетется следом как привязанная.

Повторяет она про себя, пробуя слова на вкус.

И только спустя несколько лет в голове наконец появляется простой до безобразия вопрос, вполне логично вытекающий из уже успевшего прижиться там утверждения.

Мать

Лора из второго подъезда пропала, слышал?

Отец

Опять к проклятущему озеру бегали, как пить дать. Мелочь бестолковая! И не признаются же теперь, хоть пытай…

Говорят, не были они там, говорят…

А ты только и рада слушать, уши развесив! Рите скажи, чтоб и ноги ее у озера не было, а то сидеть две недели не сможет, поняла? И чтобы я больше россказней ваших бабьих не слышал тут!

Мать продолжает что-то бубнить, отец изредка отгавкивается короткими, рублеными фразами, а Рита тихо отходит назад по коридору, обратно в свою комнату, откуда шла на ужин, и пытается изо всех сил забыть розовую кофточку, которую видела позавчера на кухне у бабки Ядвиги.

Показалось же. Ведь что там было делать детской кофточке, верно? К бабе Я́ге никто, кроме нее, не ходит. И уж точно не пропавшая Лора, которую она видела в этой кофточке раньше.

Ей снятся сны. Конечно, они всегда ей снились, но теперь… в них что-то не так. Или все не так.

Вот только Рита никак не может вспомнить… Цвета, в них так много цветов, ярких, режущих сознание острыми ножами, но это… приятно?

И люди. Она всегда с кем-то говорит, с кем-то, кого хорошо знает, и их там много. Ей весело и уютно, но, проснувшись, она не может сказать, кем были те люди. Даже какие они были.

Не потому, что не способна рассмотреть, просто… Ее память отказывается вспоминать, отказывается передавать картинки, пытаясь стереть их, как только глаза открываются.

Рите кажется, что это потому, что они и не люди вовсе. Хотя кем же им еще быть?..

Рите кажется, что она не может вспомнить потому, что в человеческом мире просто нет слов и даже форм для того, что она видит.

И всегда, всегда где-то рядом, недалеко, будто прямо над ухом, она слышит тихое бормотание. И голос ей знаком. Но, проснувшись, она не может вспомнить и его тоже.

Нет, неправда — она боится просыпаться.

Она не говорит ни матери, ни отцу о своих снах. Они вообще больше почти не разговаривают.

Не после того, как случайно, подслушав очередную склоку родителей, она узнала, что они даже не ее настоящие родители. Что она приемная. Чужая. Обуза, которую хотела только ее якобы мать. Хотела.

Как дети хотят куклу. А потом вырастают. Рита знает — она сама уже выросла и давно не играет с куклами.

Бабка Ядвига была права — она не их.

Она говорит бабке Ядвиге, в квартире которой проводит все больше и больше времени после школы. А иногда и вместо.

Баба Я́га наливает в чашку ароматный чай, ругая плодящихся, как тараканы, людишек, которые «своих городов понастроили, что травок нужных уже с сотню лет днем с огнем не сыщешь», и гладит ее по голове, подвигая ближе блюдо с пирожками.

На душе становится чуть спокойнее.

Рита послушно жует пирожки с сочной мясной начинкой, запивает травяным чаем и старается ни о чем не думать. Здесь, в вечно темной квартире с устоявшимся запахом старости и пыли, ей уютнее всего.

Поймав бездонный взгляд желтых кошачьих глаз, она, улучив момент, незаметно протягивает кусок недоеденного фарша ему, тут же хватая себе следующий пирожок. Вкусно.

И уходить совсем не хочется.

Особенно зная, что несколько дней назад пропала еще одна девочка, малявка какая-то из соседнего дома, и родители… нет, опекуны, как она теперь их называет, будут снова злиться и ругать за то, что не пришла домой сразу после школы.

А зачем ей идти туда, где она чувствует себя даже не чужой — чуждой? Будто из другого мира.

Рита растерянно хлопает глазами, глядя на искаженное злостью лицо приемной матери. Злостью — и страхом. В ней так много страха, что Рита почти может попробовать его на вкус.

Мать продолжает что-то говорить, громко, но Рита не слышит. У нее кружится голова, и она никак не может понять, что только что произошло.

Рита не может вспомнить. Голова кружится все сильнее, и в глазах двоится, троится, человеческая фигура перед ней, стены коридора — все теряет форму и плывет.

Ей кажется, что она сейчас упадет.

Мать хватает ее за руку и куда-то тащит. Рита почти рада — по крайней мере так она не может свалиться на пол.

Зато падает на кровать, куда ее бесцеремонно толкают. За спиной хлопает дверь, и громкий, сердитый — но все еще с нотками страха — голос приемной матери постепенно удаляется.

Рита пытается вспомнить, но все, что крутится перед глазами, — какой-то искаженный, гротескный образ, который вызывает у нее тошноту, невыносимую, скручивающую внутренности в узел тошноту…

Нет, не тошноту — голод, понимает она ровно перед тем, как заснуть.

Конечно же, во сне ее уже ждут.

«Можно хотеть, чтобы солнце вставало на севере, животные умели разговаривать и все были счастливы. Можно. Но толку с того хотения? Только измаешься зазря, Тигра».Конечно, бабка Ядвига была права. Она всегда была права. Если бы только Рита слушала ее внимательнее…

Наследница

Содержание

Глава 1

Комментарии (49)