В него летит папка с бумагами и Намджун едва успевает уклониться. Секретарь телом владеет отменно — чай в наполненной до краёв чашке даже не шелохнулся от стремительного движения.

У человека по ту сторону элегантного офисного стола глаза горят яростью — дикой, концентрированной, что вот-вот изольётся в бессмысленном разрушении и разнесёт вокруг себя всё. Эта ярость ощутима почти физически, висит в воздухе ядовитой пеленой, не способной найти выход и рассеяться самостоятельно.

Намджун чуть поджимает губы, не позволив себе полноценной недовольной гримасы — кому, как не верному секретарю, разбираться с заморочками босса? Еле слышно щёлкает дверной замок — середина рабочего дня, им свидетели не нужны.

— Есть вариант сбежать на крышу через президентский лифт, — предлагает он, убирая поднос с горячим напитком подальше от траекторий. Папка будет вряд ли единственной, а он не намерен залечивать на себе ожоги. Слабая надежда на то, что удастся успокоить босса парой слов, тает с каждой секундой от тяжёлого дыхания, эхом летящего по кабинету. — Там сейчас никого, и даже серьёзного ветра нет. Можно в саду полить его коллекционные орхидеи, ну или особо безжалостно лепестки пообрывать с его сортовой герберы. Типа, на вечерний совет погадать — любят не любят… — голос успокоительно журчит ручейком, несёт околесицу, лишь бы задобрить сгусток бешенства напротив. Совет через час и босс к его началу должен быть в форме.

— Пошёл в задницу со своей ёбаной герберой! — это больше похоже на звериный рык, чем на человеческую речь. Горящий бешенством взгляд босса утыкается в стол. Разноцветные папки вперемешку с бумагами и мелкой канцеляркой; тяжёлое и до отвращения дорогое пресс-папье — подарок любимых родителей; не менее дорогой вычурный органайзер — подарок любимых коллег; ноутбуки, смартфон, ещё пара гаджетов на специально вмонтированной в стол беспроводной подзарядке. Ни единой дешёвой вещи, даже офисная мелочёвка изготовлена по спецзаказу, именная и с логотипом компании.

Намджун открывает рот, чтобы выдать ещё что-то успокоительное, но вместо этого очередную папку с бумагами ловит почти у своего лица. Пластиковый край едва-едва цепляет мочку уха, даже не до царапины, но болевые рецепторы всё же срабатывают, болезненно сигналя о задетой коже и зля. Ещё бы чуть-чуть…

— Не провоцируй, — негромко предупреждает он, но, кажется, сегодня не тот случай, когда могут подействовать слова. В него чуть ли не плюются, сминают первые попавшиеся под ладонь листы с вереницей букв и швыряют, нимало не заботясь о содержании. И всё потому, что …

… та ещё выдалась неделька. Среднее звено лажает по-страшному, у всех будто несчастливые звёзды сошлись в одночасье именно над их отделом. Проекты сыпятся, клиенты грозят исками, техника как сговорилась — приборы отказывают один за другим. Шестерых мелких сошек пришлось уволить, а она не любит менять людей, ей это как серпом по тому, чего у неё отродясь не было. Висит дамокловым мечом над головой грёбаный совет директоров, где после этой недели её жёстко распнут и выполощут мозг — а именно этот вид секса Шисон вообще никогда не нравился. Да ещё этот чёртов журчащий голос сейчас…

… — или я могу освободить для тебя спортзал — думаю, получаса тебе…

— Заткнись и пошёл нахрен вон из моего кабинета!

Крик слишком громкий, почти визг на ультразвуке. Куда только пропало глубокое грудное контральто, от бархатных ноток которого у любого самца сносит крышу за пару нот? У них нормальные стены — не звукоизоляция, но и не картон, но ТАК орать — её наверняка слышно не только за дверью, у секретарского места, но и в соседних кабинетах. Понимают это оба. Но она, хоть и затыкается, с яростью, катящейся как асфальтоукладчик под гору, справиться сама не может. Тянется рукой снова к аккуратному ряду папок на столе. Проходится пальчиками по корешкам, вбивая кончики в твёрдый пластик, быстро и шумно дыша, и выталкивая воздух сквозь сжатые зубы. Её вторая ладонь впивается в край стола так, что костяшки белеют почти до синевы.

… а ведь она почти успокоилась после ланча, но мелкий говнюк, снова столкнувшись в лифте, за двадцать четыре пролетевших мимо этажа успел довести так, что сейчас она способна разбомбить весь мир. Эту бы энергию да на мирные цели…

Сиреневая, синяя, красная, жёлтая, зелёная, снова красная и … В Намджуна летит зелёная.

Разумеется, секретарь ловит. Смотрит на папку очень внимательно. Подсознательно ли, а может — нарочно, но она выбрала именно эту, и он расшифровывает сигнал в свою пользу.

Чего Шисон понять никогда не могла — как он двигается так быстро и бесшумно, при всех его габаритах. Вроде же здоровый лось, качалка — святое, не меньше двух часов в день. Гора мышц под офисным пиджаком только угадывается, но не дай боже его снять, да ещё закатать рукава — количество текущих сучек в приёмной увеличивается сразу в разы, мерзкими голосочками «Намджун-оппа-а» выстреливая в него бесконечными пустяковыми делами и просьбочками, и залипая на очертания под идеально отутюженной тканью. А он только вежливо реагирует, терпеливым тоном разъясняя и помогая, не делая ни единого лишнего движения, которое можно было бы истолковать иначе, чем как просто бескорыстную помощь. И лишь глаза из тени ресниц режут так, что ни одна из этих сучек не сомневается — такой, как он, оттрахает и выкинет из своей жизни без «спасибо».

Мускулы перекатываются под безупречно белой рубашкой, создавая ощущение массы, плотной, пышущей: такая размажет по ближайшей стене, плавя жаром, и не особо заметит. Кажется, земля должна трястись от его шагов, неповоротливым кажется, но она едва успевает моргнуть после броска злосчастной папкой, как он бесшумно оказывается за её спиной. Пальцы одной руки жёстко хватают основание шеи, ладонь второй давит на солнечное сплетение, выбивая воздух и заставляя согнуться. Её нагибают, упираясь локтем в поясницу, щекой впечатывают в разложенные договора, вдавливают твёрдыми бёдрами в край стола.

— Я велел успокоиться, — раздаётся совсем тихий голос сзади. Настолько тихий, что приходиться замереть, прислушаться, потому что в этом положении лучше бы хорошо расслышать всё, что он теперь говорит. Фокус власти в кабинете мгновенно меняет полюс, отдавая бразды правления в другие руки. Хотя кое-кто пока с этим ещё не согласен.

— Отпусти, с-сука! — шипит она в последней попытке вырваться, машет кулаками назад, стремясь дотянуться.

Она почти на голову ниже, в два раза тоньше, намного легче. И точно слабее.

Пальцы Намджуна давят на щёку, заставляя смешно приоткрыть рот, свободная ладонь зато ласково оглаживает бока, скользит между столом и распростёртым на нём телом, до обтянутой и распластанной по столешнице груди, тычет в мягкое кончиками пальцев.

— Руки за спину, — всё так же негромко приказывает Намджун, прижимаясь бёдрами плотнее.

Ей вроде и страшно от того, что её вот так легко и просто нагнули, справились с ней буквально одной левой, но не в том она состоянии, чтоб просто послушаться. Ярость затмит мозг так, что ни один инстинкт не срабатывает — в том числе самосохранения.

Она брыкается, пытаясь каблуком достать до голени, машет нелепо свободными пока руками, хватая органайзер с ручками, кидая назад — мимо, конечно, ему даже уклоняться не надо.

— А если я сейчас контроль потеряю? — хмыкает секретарь почти весело. Он её держит, едва ли прилагая усилия, просто одной рукой вжав голову в стол. Волосы Шисон растрепались, каштановой пеленой застили лицо, но Намджуну и видеть не надо, как она фыркает зло, пытаясь отжать его руку, хмурится и почти…

… плачет от безысходности… 

Он хмурится тоже, один в один отзеркаливая её, но совсем по-другому поводу. Надежда, что всё обойдётся, бесследно растворяется в доведённой до крайности девушки перед ним. Слишком много скопилось всего за последние дни — так много, что успокоительные в верхнем ящике стола сейчас бесполезны. Но зато там же, рядом с упаковкой таблеток, есть кое-что ещё. Он тянет ручку ящика, нащупывает змейку провода белой зарядки, выдирая из-под горы мелкого барахла. Намджун отпускает голову босса лишь на мгновение, и Шисон пружиной тут же взвивается вверх, пытаясь ещё и развернуться. Но бёдра парня держат крепко, и он мгновенно перехватывает её под локти — сильно, уверенно, жёстко, почти на той грани, где ещё чуть — и будет больно.

…только не с ним. Только не сейчас. Даже с учётом того, что у них почти нет времени…

Резко дёргает её локти назад за спину, а затем почти ласково проводит по ним до кистей, укладывает бережно друг на друга над поясницей.

И несколько раз переплетает шнуром зарядки. Она дёргается, шипит сквозь зубы проклятия, но сопротивляется намного слабее, чем могла бы. Намджун точно знает, что уже где-то там, глубоко внутри Шисон, разливается первая тёплая дрожь предвкушения. Он пропускает распущенные на затылке пряди сквозь пальцы, тянет голову на себя, мокрым дыханием мажет по уху.

— Пальчиками, киса. Пальчиками кисти обхватила. Быстро! — всхлип из груди босса поднимается сам, несдержанно слетает с губ. Его пальцы на шее убеждают не сопротивляться, и она слушается — обхватывает свои же кисти, замыкая вместе с белой обвязкой руки в прочный замок за спиной.

— И не брыкаться, — грозным шёпотом предупреждают Шисон, снова нагибая над столом.

Вот зря предупредил. Теперь хочется сделать назло. Не успокоить так просто этот бешеный вихрь злости внутри. А никого другого нет поблизости, на кого можно было бы наорать, выплюнуть скопившийся за неделю от промашек окружающих яд. И остаётся — ему.

Она резко сгибает ногу в колене, и кажется, каблуком классической лодочки въезжает ему куда-то в лодыжку. Секретарь шипит уже разъярённо и затем произносит, но не злобно или хотя бы раздражённо, как надеется Шисон, а тем ледяным ядовитым тоном, от которого жажда сражаться испаряется сама по себе с испуганным придушенным писком.

Он перестаёт церемониться совсем. Рука давит на голову снова, но теперь ещё и пальцы секретаря оказываются во рту, мнут язык и щёки, заставляя невнятно и жалостливо мычать сквозь них, не смея даже укусить, а где-то снизу и сбоку раздаётся грохот.

Предвкушение новой волной разносит по венам тепло, когда Шисон понимает, до какого ящика добрался Намджун.

Она мычит сквозь его пальцы, всё же пытается сомкнуть зубы, явно напрашиваясь на кляп. И совсем не потому, что ему больно, но он просто обязан заткнуть эти нежные губы, не позволить скользить по ним кончику языка. Он, чёрт подери, тоже ведь не железный…

… а у них всего час, и даже меньше. Доставленные вместе с чаем бумаги всё ещё требуют внимания босса, и он не может позволить себе поиграть с ней так, как хочет.

Намджун дёргает безупречный тринити, сдирает галстук с шеи, запихивает ей в рот.

Её придушенные тканью стоны — лучшая музыка для него.

Грохот вещиц, перебираемых в ящике, доходит до Шисон вибрацией через дерево столешницы. Она подзабыла про эту коллекцию, давно у них не было таких форс-мажоров. Девушка сжимается вся и снова дёргается, пытаясь выскользнуть, выбраться, но ему её попытки освободиться надоедают окончательно. Намджун усаживается рядом на стол и перекидывает одну ногу через её поясницу, давит, распластав по поверхности. Ладони уверенно ложатся на её ягодицы, и сжимают — легонько, будто пока только примериваясь к тому, что можно сотворить с откляченной его стараниями попой.

— Я уже и подзабыл про эту коллекцию, — вторит он её мыслям, и от тихого смеха секретаря её всё больше прошибает дрожью. Что он там откопал? — Ромашка, алмазик или заячий хвост? Так и быть, можешь сказать, я разрешаю, — посмеивается он, ожидая очередного недовольного мычания.

Зато она говорить не хочет.       Отворачивает лицо в стол, упирается лбом, отчего поясницу под его коленом изгибает ещё сильнее, почти на грани боли.

… почти. За гранью — тьма и ледяная бездна, психоз и депрессия, накрепко спаянные с чёрной тоской и грозящие очередными шрамами на запястьях. И только он раз за разом проводит по этой грани, дозволяет туда взглянуть — и снова вытаскивает обратно, к свету.

— А зря — одна из них чуть больше, если ты тоже помнишь, — усмехается голос сверху. Узкая юбка тянется вверх, повинуясь его ладоням, гармошкой собирается некрасиво на бёдрах, но Намджуну много и не надо. Вырез юбки завлекающим треугольником расходится на аппетитных округлостях, рамочкой обрамляя плотно сомкнутую под тонкой тканью трусиков расщелину. Секретаря от пикантного вида тоже кроет возбуждением, отдаваясь пока слабой дрожью в ногах.

Всё не в тон: чулки телесного цвета и белый бра, идеальный выбор для безукоризненного облика босса высшего эшелона; зато трусики и пояс — тёмно-бордовые, его любимый и лично им выбранный цвет. Ему этот некомплект только льстит — между ними нет никаких тайн уже давно, и она может позволить себе надеть то, что попадётся первым под руку. В конце концов, каждая вещь на ней под офисным дорогим нарядом подобрана лично им. И в том, что она проспала, собираясь затем впопыхах и надев первое попавшееся бельё, тоже частично виновен он.

Намджун тянет немного резинку трусиков вниз, разводит половинки и анальная пробка с дурацким навершием в виде ромашки плавно входит внутрь. Девушка под ним тихо охает, но молчит, и он пристально вглядывается сквозь завесу волос в выражение её лица. Пробка из безупречного гладкого силикона, повредить не должна, и он убеждается, что этот «ох» был от неожиданности, а не от реальной боли.

Секретарь не сдерживается, проходится шлепком, надевает полупрозрачные трусики обратно на ромашку, и отходит от стола, чтобы полюбоваться будоражащим видом.

… ей нужно время — возбудиться, расслабиться, быть готовой его принять.

От лакомых половинок секретарь тянет руками вниз, мнёт и гладит внутреннюю сторону бёдер, проходится языком по краю чулка, чуть прикусывает, чувствуя, как на его ласки начинают подрагивать мышцы девушки. Она уже не пытается подняться, вскочить, лежит покорно на столе, замерев в ожидании.

Стягивает туфли, расставляет ей ноги, нежит гладкий атлас чулок, давит ладонью. Отходит, рассматривая, морщится — что-то не то, картина не нравится. Возвращается, хватает под живот, втягивая дальше на стол. Шисон уже не сопротивляется — до кайфа ещё много движений, и она, постепенно расслабляясь, позволяет ему делать с ней то, чему всё равно никак не может помешать. Намджун задирает ей одну ногу на стол, сгибая в колене и раскрывая девушку. Пробка давит, дразнит колечко мышц, гладкий лобок и промежность, обрисованные тонкой тканью, смотрятся пошло и аппетитно. Так определённо лучше.

Вспышка камеры заставляет Шисон дёрнуться, но Намджун снова давит на шею. Его руки лезут под девушку, тянут в стороны полы блузки, и кнопки расходятся с тихими щелчками. Он сильно и жёстко сминает грудь, теребит соски, то оттягивая, то крепко сжимая. И слушает — очень внимательно, как всё чаще начинает дышать девушка под навалившимся тяжёлым плотным телом. Снова вжимает в стол.

Она слишком устала, слишком вымотана, слишком зла. Такие простые методы сейчас не работают, нужно что-то поизощрённее. Он не успевает, время — их враг. Его практически нет, подходящих предметов тоже нет, придётся импровизировать.

Намджун оглядывает стол и улыбается.

Задирает вверх на спине блузку, обнажая чувствительную кожу на боку, заставляет её придерживать сползающую ткань собственными скованными руками. Тянется к уху интимным шёпотом:

— Не вздумай издать хоть звук, киса.

Она снова всхлипывает — уже послушно, почти расслабленно. Он прижимается плотно бёдрами к промежности, чуть трётся пахом, дразня и надавливая.

Острый грифель давит, процарапывая нежный атлас кожи. До боли, мгновенно вспухшей царапины и капель крови от первого слова.

— Йэлоооо, — мычит Шисон сквозь заткнутый галстуком рот, и Намджун мгновенно отбрасывает карандаш. Проводит языком по ране, слизывая алую капельку. Их игры почти никогда не связаны с кровью.

Вот с покорностью — да. Всегда.

Шрама не будет, он обработает рану сразу, едва они закончат. Он внимателен всегда, контролируя каждый дюйм её тела. И не потому, что контроль — его бзик, а в память о тех двух тонких шрамах на её внутренней стороне бедра, когда он всё-таки его упустил. Он умолял её потом сделать пластику, но она сумела отказать так, что он не посмел предложить второй раз. И это тоже для них двоих включено в игру — его муки совести, её превосходство, что вечно меняются, как колбы песочных часов.

Ручка приходит на замену карандашу, он вдавливает стержень под ребро так, чтобы тот натянул кожу, но не процарапал до крови. Чувствительное место на боку, где разница между болью и щекоткой треплет нервы, заставляет напрягаться, пытаться отодвинуться, но Шисон зафиксирована накрепко.

— Надеюсь, ты запоминаешь каждую чёрточку? Можешь сказать «да» или «нет», — хмыкает мужчина, снова подаваясь вперёд бёдрами. Ощутимая выпуклость на штанах трётся о ткань трусиков, задевает пробку, вдавливая её чуть сильнее. Он имитирует толчки, вытягивая галстук изо рта босса.

— Да, господин Ким, — на тихом ответе-выдохе рот у Шисон приоткрыт, язык мгновенно мелькает по блядским розовым губам, заставляя Намджуна зажмуриться и встряхнуть головой, прогоняя искушение. Ох, и доберётся он до этого рта позже! А сейчас ему нужно сконцентрироваться на ней.

— Я не позволял называть моё имя, — у него тихий строгий голос, течёт студенистым ручейком по коже, от затылка вниз по позвоночнику, до разгорающегося жара между ног. И в наказание, лишь усиливая этот жар — шлепок ладони совсем рядом с ромашкой, отчего девушка не сдерживает тихого сладостного стона.

Как же ею гордятся родители! Воспитали кровиночку — одним недовольным прищуром глаз заставляет слушаться сильных мира сего. Да только одного не учли — не тот склад характера. И, запертый в безупречном теле хищницы, рыдает и мечется от своих же безжалостных решений пушистый безобидный зверёк. Не справляется с тяжестью свалившейся ответственности. О Шисон плачет от слёз своих же работников, каждый грёбаный раз останавливая руку, тянущуюся пожалеть. Затыкает себе рот, из которого так и не выходят слова поддержки. Отлично воспитанная хищница снаружи всегда успевает перехватить контроль.

Но с последствиями справляется не всегда.

Пятая буква, шестая, первая строка закончена. Тело под ним извивается, ни звука не смея издать без его разрешения. Он тянется пальцами к нежным складкам, мнёт немного, трёт сквозь промокшее кружево, чуть касается клитора, размазывает влагу — почти, почти…

Ей бы замуж на самом деле — обычной такой обеспеченной домохозяйкой, с парой детей, собакой, простыми заботами и простыми проблемами. Но на ней корпорация, надменные родители и решения, решения, решения… Бешеная ответственность, нервы, таблетки и дикая жажда спрятаться и сбежать, хоть на минуточку почувствовать себя слабой и защищённой при этом.

Одиннадцатая, двенадцатая… на тринадцатой букве она дышит уже слишком бурно, пытаясь распределить внимание между тугим жаром внизу и лёгким зудом, почти болью от давящего стержня. Шисон елозит по столу сосками, пытаясь хоть немного снизить томление в груди, и Намджун находит этот момент подходящим: лезет под ткань трусиков, сразу тремя пальцами раздвигает податливые стенки. Внутри туго, мокро, жарко, у него разом как-то слишком много слюны скапливается во рту, и секретарь старается сглотнуть тихо, чтобы не выдать ей себя, так сильно жаждущего сделать с ней всего и много. Но ему сейчас только и остаётся, что насладиться почти единственным доступным чувством — властью. Он нарочно толкает ладонь слишком медленно, чтобы она трепыхалась под ним, насаживаясь на пальцы. Давит слегка рукой горло, задавая ритм дыхания, затем тянет за плечо вверх, заставляя прогнуться, покориться, стать расслабленной и податливой. Ведь только так можно избежать боли, которая теперь вся сосредоточилась только в его руках.

… она не позволяет себе лениться, регулярно посещая тренажёрку тоже. Она хочет быть такой сама — для него. Гибкой и сильной настолько, чтобы её любимый мужчина не боялся коснуться кажущейся хрупкой фигурки, не боялся сделать с ней того, что подсказывает ему фантазия. Такая забота о себе — самый лучший ему подарок.

Все страхи и боль сконцентрированы теперь не внутри, они сосредоточились в неудобной позе, зудящих царапинах надписи на боку, и растворяются постепенно в первой слабой волне оргазма. Между ней и всеми проблемами мира сейчас — мужчина, властно и бережно распоряжающийся её телом, заставляя забыть обо всём и позволяющий утонуть в доверии и любви.

Намджун дожидается первых слабых стонов, первых лёгких судорог удовольствия, и только тогда расстёгивает ширинку. Дразнит, касаясь крупной головкой входа, не спешит толкаться внутрь.Входит длинным неспешным движением лишь после хнычущего умоляющего «пожалуйста», жёстко вдавливая молнию брюк в нежную розовую кожу. Замирает, наматывая волосы на кулак, тянет, заставляя изогнуться и второй рукой терзая грудь. Не двигается и ждёт, пока она не начинает снова просить, несмотря на его приказ молчать. Он входит-выходит снова, жёстко таранит бёдрами, тут же наказывая за нарушенный запрет. Упивается абсолютом покорности распростёртого под ним тела, податливого, уступчивого, готового на всё в этот момент и только для него одного.

Дитя улиц, выгрызшее себе место под солнцем. Ему б с его жаждой контроля и власти над всем и вся миллионами ворочать, но не вхож он в те дома, где они водятся. Зато его карьере можно лишь позавидовать: от мальчишки-курьера до секретаря самой О Шисон, наследницы-красавицы гигантской IT-корпорации. Благодаря незаурядному интеллекту и креативным решениям — до серого кардинала, с тайным желанием всё и всех подмять под себя.

Намджун изо всех сил мысленно отстраняется. От пошлых хлюпающих будоражащих звуков. От атласной кожи под ладонями, которую бы смять, сжать, впиться, укусить, понаставить засосов. От изгибов и линий, контурами сияющих даже под его сомкнутыми веками. Контролирует в первую очередь себя, и только потом — её, вбиваясь размеренно и быстро, и кончает, едва только разложенная на столе девушка перестаёт изгибаться и плавиться в волнах оргазма.

Её это расслабляет и … бесит одновременно. Ей почти хорошо — тело растворяется во вспышках удовольствия, но она связана, скована, ей не пошевелиться, и эти путы не имеют никакого отношения к зафиксированной позе. Над ней висит всё ещё дамокловым мечом чёртов совет, время уходит в дедлайн, и злость постепенно занимает место уступающего наслаждения.

У Намджуна даже дыхание не сбито, когда он выходит из неё, и это колет Шисон чувством вины. Его кайф — не такой. Не присунуть по-быстрому, кончив и забыв. Он любит долгие игры, неспешно водить её по грани между болью и наслаждением, и чтобы видеть её глаза, ловить в них огоньки эмоций от каждого прикосновения его рук или языка. Смущать пошлостями на ухо, слушать стоны сквозь кляп, в которых угадывается его имя. А сейчас — это совсем не кайф, всего лишь разрядка.

— Блять! — выдыхает она, умудрившись одним этим выразить «спасибо» и «ты достал».

— Легче? — Намджун поднимает, разворачивает к себе лицом, улыбаясь экспрессии в её голосе. Член трётся обо всё ещё задранную юбку, пачкая ткань смазкой. Заводит руки за её спину, медленно освобождая кисти девушки от шнура зарядки. Следов почти не видно, он скрутил-то её чисто символически, больше полагаясь на то, что руки за спиной она будет держать сама. И, как всегда, не ошибся.

— Мне нужно было соглашаться на спортзал.

Он усмехается, нежно пальцами очерчивая скулы, считывая каждую эмоцию в едва заметных складках губ, бровей, лба… Она злится — но это уже не бессильная ярость напополам с безысходностью, это направленная им точно в цель злость: холодная, логичная, заставляющая соображать в разы быстрее, мгновенно давать сдачи окружающим на любую попытку вытрахать ей мозг.

— Вряд ли бы помогло, чаги. Зато ты сейчас в идеальной форме, — он легко целует её в уголок губ и улыбается решительному выражению лица. Именно то, чего он добивался. А он своё получит позже.

Дома у них — да, господин Ким, как скажете, господин Ким, слушаюсь, господин Ким. Никаких обязательств, свобода от выборов, от решений, от приказов, за которые нужно нести ответственность. Он освобождает её от всего чёткими командами, распланированными действиями, когда можно, наконец, остаться в своей собственной голове одной.

Creativity ||  Намджун/ОЖП

Koriolis

Bangtan Boys (BTS)

Мин Юнги/ОЖП

Пак Чимин/ОЖП

Ким Намджун/ОЖП

Ким Тэхён/ОЖП

Офис

работа такая работа

Вечер густо течёт в ребристые окна, неоновыми абстракциями реклам расчерчивая клетушки проектного отдела. Три стандартные сине-серые полу-стенки с провалом в рутину офисных будней. Стол, стул, экран, экран, экран, бумаги, проекты, пятница, вечер, Сокджин с торопливым ненужным никому (он шеф отдела или где?) «я к невесте», и свобода на целых полчаса раньше.

Шум поспешно собирающихся коллег выкатывается над головами давящим гулом раньше, чем затихают шаги начальника за порогом. Чимин ерошит волосы, откидывает ладонью чёлку, глазами следя за дверью и мелькающими там силуэтами. Нужного там всё равно нет. Что ей тут делать? Курьер на полставки, студенточка-тень на последнем курсе, выгрызшая у своих же научных руководителей подработку и практику в приличной фирме. Она и числится-то не в их отделе, строго три раза в день появляясь с курьерской почтой.

Нет, но вы видели её губы? Коллеги — идиоты, дразнят её лягушкой, но ей-богу, разве глядя на эти губы, речь идёт о каких-то там земноводных? Чимину с одних только них сносит крышу, потому что ну невозможно же работать, едва только она проходит по коридору. Эти бы губы да натянуть кое-куда на Чимина (прости, мама, я вырос плохим мальчиком и мечтаю делать с девочками нехорошие вещи. Ну ладно, только с одной и она уже не девочка. Но она строгая и неразговорчивая, и на мои проделки и приглашения не реагирует никак, а натянуть её всю, а не только губы, хочется чем дальше, тем сильнее. И глубже. И жарче.)

У неё есть имя – красивое корейское имя, Аёнг, «Элегантный Цветок», но все зовут её почему-то Мушу, и в шутку советуют почаще разговаривать с предками и носить красное.

Чимин вытирает испарину со лба, пытаясь унять сердцебиение. Грёбаное воображение не оставляет ни шанса, мгновенно заставляя отхлынуть кровь от головы к головке, что Чимину вообще не в кассу, потому что вместе с членом, неконтролируемо распухающим от картинок в башке, голова гудит и пухнет от невозможности их реализовать.

Она уже тут месяц и ноль внимания на Чимина. А он старался вообще-то.

Двадцать минут. Двадцать грёбаных минут до конца рабочего дня, шанс мысленно свести цифры, проекты и графики, очухаться и свалить домой без стояка наперевес. А уж дома он оторвётся. Честно. Сам, и ну нахрен всяких левых баб. Потому что едва смыкаются веки, под ними бесстыжий пухлогубый рот и влажные зеленоватые глаза где-то на уровне его паха. С пошлым реальным хлюпаньем ни одна левая баба так и не смогла его дотянуть до того, чтобы кончить самой. Чимин за месяц, что она у них работает, с половиной бывших любовниц перессорился, уже к его концу никак не реагируя на оскорбительное «скорострел». Сам. Лучше сам.

Чимин выдыхает, ерошит снова волосы и снова зачёсывает пятернёй назад, сам себя уговаривая, что не увидит её больше сегодня. Пятница, вечер, почта ждёт понедельника, ей делать тут нечего и…

Ей, едрён-батон, то ли из-за пятницы на месте не сидится, то ли просто шило застряло в роскошной заднице (хотя лучше бы там кое-что другое застряло, из набора Чиминовых игрушек, пожалуйста. Да, мама, я вырос ОЧЕНЬ плохим мальчиком и люблю вставлять в девушек не только свой член. Девушки тогда становятся просто пиздец какими прикольными). На ней, словно назло Чимину, только короткий сарафан, обнажённые ноги и край платья вровень с его столом. Шевельни чуть рукой и ладонь ляжет на атлас кожи, даже не задирая юбку. Блин, ну он же не железный!

И она, как всегда, не к нему сначала, а к аджосси Чхве в соседнюю клетушку. А значит — она сейчас опять развернётся к нему задницей, отвесит свой долбаный поклон, почти мелькнув трусами прямо ему в лицо, и у Чимина опять дёрнется рука залезть туда, в малюсенький просвет треугольника между бёдрами и ярким бельём с абстрактными то ли фруктами, то ли покемонами.

Не хочет он на это смотреть.

Иначе трахнет прямо тут (хотя бы мысленно) и спустит (уже реально) прямо в штаны.

Точно не хочет смотреть, ему воображения выше крыши.

Он локоть ставит на стол, утыкается лбом в ладонь, крепко зажмурив глаза и отчаянно пытаясь свести мысленно цифры, проекты, графики. А вторую руку тянет по направлению к ней, чтобы она ровно в неё вложила порцию бумаг с недельной отчётностью, которой валяться в ящиках его стола до понедельника.

Дальше всё только ебучей случайностью назвать и можно. Она кланяется изо всех сил коллеге в соседней клетушке, тот мечется, собираясь лихорадочно домой и заставляя девчонку пятиться. И она не смотрит, куда — задницей вплывает прямо в его каморку. И натыкается на руку Чимина. Да только не отчётностью.

А ровно тем треугольником под короткой юбкой, куда пальцы Чимина влетают как родные.

Он ошалело поднимает глаза и смотрит на свою кисть под подолом короткого сарафанчика.

У него бархат кожи с обеих сторон ладони и отчётливо мокрый треугольник на ребре.

Его взвинчивает к пределу за сотые доли секунды, разгон неоновой трассировкой где-то на периферии зрения разгорается всё ярче — до вспышки от прикосновения всего лишь одним краем пальца к влажному хлопку нижнего белья с ярким принтом.

Он, с диковатым каким-то ощущением нереальности происходящего, вверх тянет взгляд, чтобы поймать в ответ такой же ошалелый. Ловит краем глаза почти бегом испаряющегося с рабочего места аджосси Чхве. И гулко сглатывает застрявшим в горле твёрдым комком нецензурщины, даже в мыслях не собираясь убирать руку.

Ладонь сжимается непроизвольно, цепко впиваясь во внутреннюю сторону девичьего бедра. А она, вывернув шею, со странным полувсхлипом медленно кидает его почту на стол.

Чиминовы вздёрнутые нервы от этого всхлипа и влажных зеленоватых глаз распидорашивает в хлам. Он ловит мелкие судорожные вдохи-выдохи на приоткрытых губах, ладонью чует, как её трусит, но руку ни хрена не убирает. И не планирует даже.

Сначала верх-вниз, потому что ноги чуть раздвинуты — ровно настолько, что плоскость руки спокойно проходит, а затем вперёд-назад ребром ладони по скрытым тканью складкам, нагло надавливая, и ожидая каждую секунду услышать дикий, на всё отделение, визг.

У неё рот на глубоком выдохе открывается шире, скулы и уши семафорят так, что можно обжечься. Но она молчит!

Чимин еле себя поднимает на ноги, одновременно ватные и деревянные. Да ебись оно всё конём, нет у него больше сил терпеть! Его рука дёргает подол её юбки вниз, как в отчаянии перекрывая сама себе доступ. Но не сдаётся на этом — тянется вверх, очерчивает силуэтно талию и рёбра, и пальчики нагло зажимают сосок, по-снайперски точно находя его сквозь ткань белой офисной блузки и сколько-то там слоёв пуш-апа. Смотрит ей прямо в глаза, отчаянно пытаясь просигналить взглядом, как же его достала её неприступность, — и давится неозвученным пикаперским предложением.

У неё глаза с поволокой — вот именно с той самой, от его ладони под юбкой, а совсем даже не от возмущения. А от Чиминовых пальчиков, мнущих и тискающих сосок, веки вдруг схлопываются и мгновенная тень сладострастного кайфа искажает чёртов рот. А ещё (как о-очень надеется Чимин) от стояка в штанах, который к ней притирается так, что хер проигноришь почти каменную выпуклость. Чимин ещё и добавляет остроты, толкая её пахом, чтоб она задницей ткнулась в ребро перегородки. Чтоб оно ей впилось меж половинок! Может, хоть так поймёт, что ему тут приходится терпеть?

— Ксероксная, — у него не голос, а какой-то хриплый клёкот. Он размыкает губы в одном выдохе от её уха, и снова срывается бесконтрольно — цепляет зубами верх ушной раковины, жалея, что нельзя прикусить до хруста и пожевать. Еле отдирает ступни от пола, пальцы от соска и себя от мнущего лёгкие запаха ландышей, чтобы учапать враскорячку до клетушки с крупной офисной аппаратурой.

Что в плюс этой клетушке, так это стенки во весь рост: даже если в отдел залетят забывчивые коллеги или курьеры напоследок — фиг их увидят. И жирный плюс — узкая щель между стеной и здоровущей машиной — как раз втиснуться вдвоём, чтобы не было видно из прохода на случай коллег или курьеров. Чимин туда и заходит, воздевая глаза к разлинованному клеткой потолку и думая, что трахнет ксерокс, если она не придёт. Интересно, что скажет папа, если узнает (не дай боже!), что сын от отчаяния выебал копировальный аппарат особо крупных размеров?

Она заходит почти за ним.

Он в душе не ебёт, как так вышло, что она, в общем-то, сама к нему подошла — ну так-то она неприступная и холодная, и даже в его сторону глазами не вела, когда в лифте к нему задницей прижалась переполненном, а он не удержался, да потискал с надеждой, ну а вдруг соблазнится? Фыркнула тогда только. Заалела. Сбежала и строила из себя снежную королеву, вплоть до пять минут назад, пока сама чуть не насадилась на его ладонь. А сейчас протягивает ему презик, из его же стола вытащенный, и кажется, это единственная причина её задержки, во время которой Чимин чуть не волком был готов взвыть от обиды, что получить не может желаемое.

Кислотный неон вывесок за окнами в её волосах размывается до софтовых бликов. Ложится отблесками на губы, и Чимин их даже целовать не хочет, потому что это сейчас кажется нарушением каких-то диких личных границ, до которых они ещё не дошли.

Он даже не раздумывает, разворачивая к себе спиной и затаскивая в щель между ним и ксероксом. Коллеги — дебилы, говорят — плоскодонка, да ему до той груди дела нет. Есть чего уложить в ладони, да подавить меж пальцев соски, чуя, как твердеют и чтоб ей стоналось от этого — и хватит. Зато задница! Чимин, кажется, сейчас от одного только вида задранного подола кончит. И ему даже дурацкие принты-фруктики на трусах не помешают, потому что (спасибо, хосподи!), она именно такая здоровая, как он любит, чтоб помять, и пожамкать, и скользить по половинкам в кайф.

Тянет кистью по позвоночнику, думая надавить на лопатки, но плоскость узкой спины вниз уходит сама, прогибом обозначая податливое согласие. Чимину от этого шпарит самые кончики нервов, суетя пальцы в похотливой спешке убрать лишние тряпки, дать наконец-то доступ.

Он сдирает с неё слипы, спуская до колен — хотел бы ниже, чтобы по пути впиться зубами в миндальную мякоть ягодиц, да только чёртова каморка слишком мала, они вдвоём и так почти сплющены. Зато полапать их можно наконец-то всласть, раздвинуть, полюбоваться на гладко-персиковые дырки. И ладонями помять, и шлёпнуть, фокусируясь алчно, как она гнёт поясницу и оглядывается, блядски закусывая губу.

И наконец, сунуть в манящую горячую щель два пальца, чуя, как там туго и мокро. Парень ловит с собственным вдохом даже не звук — вибрацию тихого поскуливания, когда на пробу делает внутри ножницы, топя Мушу в предвкушении эйфории.

Течёт она здорово. Чимину бы хлопнуть себя по лбу — чё так терпели-то долго, два дебила, да только руки заняты и мыслей в голове вообще нет. Всё сметено похотью, зажатым под ним телом. А та в космосе всего от двух его пальцев, в вязкой жиже кайфа, сама толкается и кажется, скулит уже где-то на уровне ультразвука. А Чимин давит на поясницу больше, без жалости разрабатывая пальцами, потому что дальше жалеть не намерен тоже. Девчонка только охает совсем несдержанно, шипит тонко «блять» и тянется руками назад — подтянуть, прижать, чтоб впаяться друг в друга сильнее.

Херушки. Он сверху — его правила.

Он поспешно свободной рукой расстёгивает штаны, другой ввинчиваясь в мягкое до костяшек, цепляет случайно плотный комок нервов — и Мушу пружиной разгибается назад, почти двинув ему в подбородок затылком. А следом взлетает вверх крышка ксерокса, чуть не шибанув по стонущей девушке. Чимин реагирует раньше, роняя на себя, спиной опираясь на стенку. Он ей блузку на груди тянет в стороны (и плевать на пару отлетевших пуговиц!), лезет руками в бра, тянет соски, чтобы учуять, как её трусит: вот так за грудь на почти оргазм — почти болезненно, вырывая меж зубов её разъярённое шипение:

— Да вставь ты мне уже!

— Сама попросила, — нежничает Чимин прямо в ухо, обводя языком мочку. А потом на контрасте, прихватив совсем не бережно волосы на затылке, нагибает снова, распластывая по стеклу и раздвигая коленкой ноги. И, пока рвёт пластик упаковки и натягивает презик (ну потому что хер его знает, когда ещё подвернётся момент?) сообщает небрежно:

— Твоя вторая дырка на пробку прям напрашивается, — и налегает всей массой, чтобы дотянуться до уха и вот именно сейчас выдать, по его мнению, пиздец какой комплимент. — Тебе бы туда подошёл бриллиантик, — он голос специально старается сделать глубоким, низким, соблазняющим, но ему в ответ на тяжесть его тела выдают такой стон, что прошивает испариной от макушки до пяток.

— Чимин, пожалуйста-а-а-а!

Ох, да, блять. Всё по желанию леди.

Засаживает он сразу, не жалея, на всю длину. Дёргает бёдра, раздвигает задницу, ворочается, обустраиваясь. До поджимающихся на ногах пальцев осязает, как сладко натирают член упругие стенки, и гортанно выдыхает в потолок.

Пизззздец! Вот именно так, с протяжным «ззззз», когда веки тянет вниз похоть и гравитация, сплетясь в тугом клубке исполнившейся мечты, он и начинает возвратно-поступательные. Резво так, к слову, начинает, девчонку под ним мотает, выбивая хрипы из блядских губ и судорожные движения руками. А ещё Мушу цепляет кнопку «On» а потом «Repeat», и лазер добавляет линий к росчеркам неона, выкидывая из прорези офсеты размазанных по стеклу сосков.

Им мало. Им неудобно — штаны с трусами адски путаются в четырёх конечностях. Разметавшие волосы Мушу липнут к обоим, испарина мокро чмокает между телами, едва Чимина налегает ей на спину. Тут жарко и душно невмоготу, воздух в клетушке пылает от двух тел, а запах ландышей режет парню носовые пазухи, заставляя крепче стискивать на девушке пальцы. Она мечется, вдавливает в рот ладонь, чтобы не шуметь слишком сильно, потому что шанс быть застуканными у них всё ещё очень велик, но распутные стоны даже так сводят Чимина с ума.

Ему мало. Он даже амплитуду разогнать не может, мешает позади чёртова стенка. А ему охота так, чтоб член почти вылетал из тугой щели, хочется её так распять, чтобы видеть, как она его засасывает с похабным хлюпаньем, и смазка чтоб блестела — ага, да хотя бы вот этим, неоновым. Так ещё и чёртова крышка ксерокса падает прямо на неё — хорошо, лёгкая, Мушу, кажется, и не заметила в подплывающем оргазме. Так что из ксерокса торчит девичья задница, которую Чимин с удовольствием оприходывает, да валятся бесконечные негативы с её сиськами во весь лист.

Он без понятия, был ли у неё оргазм или нет, но кажется — да: поначалу ксерокс выбрасывал размытые от её метаний офсеты, зато последние пять листов хоть на стенку вешай в раздел эротического искусства. Чимину, правда, не до её идеальных чёрно-белых копий сосков — он дотрахивает невменяемое от кайфа тело, рыча и ловя оргазм в одиночку.

Это чистый, вселенский, безбрежный экстаз после такого долгого ожидания, и Чимин не уверен, что у него ещё будет хоть раз в жизни такой же.

Он обессиленно дёргает клятую крышку ксерокса снова вверх и почти падает на Мушу. Где-то на краю белого шума в башке маячком светит мысль лишь о минуте такого блаженного состояния — а потом поднять себя на ноги и позаботиться о девушке. Но у него целая минута и он обвивает руками её голову, плечи — что попалось. Высовывает нос из массы тёмных волос — и полной грудью вдыхает горьковатый ландыш.

— Бо-оже… — выдыхают где-то под ним, даже не пытаясь пока шевелиться.

— Я Чимин вообще-то, — улыбается парень, потому что нотки растерянного, расслабленного и абсолютно довольного голоса льются в уши божественным нектаром. Он поднимается, тянет за талию девушку к себе, попутно стараясь убрать её волосы, перекинуть набок. Он вроде как даже помогает, нелепо маша рукой и чуть не задевая Чиминов нос. Её даже к себе не развернуть к себе в этом узеньком закутке, а парню очень-очень надо с ней поговорить.

Она опирается на него так расслабленно и доверчиво, что он решается вывалить всё сразу — нет, ну а когда ещё-то?

— Хочу минет. А ещё без презика хочу. Но минет всё-таки больше. Очень сильно хочу, мне твои губы снятся уже! И вылизать тебя тоже хочу, разложить так, чтобы видеть, как тебя от меня раскатает по простыне… — Чимин шепчет быстро, частит, изо всех сил впиваясь руками в бока и талию Мушу, и старается не отпускать взглядом её затылок, потому что вдруг, чёрт, она сейчас, получив всё, что хотела, попросту сбежит?

Она и так вся розовая, а тут розовый густо наливается багрянцем, а ладошки в смущении прилипают ко рту.

— Да Чимин я! — он порывисто обнимает как можно крепче, не сдерживаясь, прихватывает губами ухо, скользит по нему, заново вызывая на миндальную кожу мурашки. — Так может, придумаем что-нибудь? Да, и насчёт пробки….

Ему кажется, у неё сейчас апоплексический удар случится — такая она красная. А затем Мушу вдруг разворачивается к нему (и как только умудрилась!), прячет лицо ему в плечо и глухо бормочет оттуда.

— У меня нет пробки… но пара игрушек дома завалялось… к тебе или ко мне?

Some little relax || Чимин/ОЖП

Юна выгибается, как-то ещё пытаясь сопротивляться. У них уже было много чего, но вот сегодняшние пошлости на ухо — впервые. Ей кажется, что она сейчас лопнет от стыда. Или кончит даже без пальцев Шуги, потому что жаркий узел внизу живота набух почище дурацкого узла из любимого чтива про омегаверс. А от того, что об неё трётся крупная выпуклость по чувствительным точкам, ей вот ни чуточки не легче, даже сквозь ткань.

Кто ж знал, что ей не накачанный альфа-самец достанется в два метром ростом, а вот этот не то чтобы высокий вертлявый парень, снёсший ей крышу голосом на раз-два? Кто ж знал, что подготовительные курсы с маячившим впереди местом секретаря сделают удалёнными? И кто же знал, что привычка вываливать на стол немаленькую грудь, низко сидя на стуле, возьмёт их преподавателя тире возможного будущего босса в оборот мгновенно? Он вообще велит себя хвалить: сквозь экран на разложенное перед ним бесстыдство неделю пялился, чуть ли не дроча под столом на онлайн-практике, держась из последних сил. А потом всё же не выдержал, вызвал на личное занятие, соблазнил за полчаса и отымел так, что она еле с этих «очень личных» занятий ушла. Окей, она готова признать, сама напросилась. Ну и не сопротивлялась совсем, боясь на следующий день глаза на экран поднять и в камеру посмотреть. Стыдно было так же, как и хорошо день назад.

Ну и дождалась смс с немедленным приказом приехать и фотографией кое-чьего возбуждённого достоинства. Подхватилась суматошно и в офисе была уже через двадцать минут.

Удалёнка у них с Шугой на этом и закончилась, начались приватные консультации.

И всё бы ничего, кроме того, что у них последний день грёбаной удалёнки.

— Межгрудевое проникновение.

— Во имя Кришны, оппа, кто так говорит? — Юна алеет целым маковым полем, впору обжечься. Нет, она реально краснее самого красного помидора, и у Шуги от этого внутри что-то туго скручивает и тирлинькает в животе. Ему нравится. Он находит, что она офигеть какая красивая, когда так смущается от его слов.

— Межсисечное как-то грубовато звучит, — раздвинутые под ним очаровательные ножки гладким шёлком чулок трутся между его руками и боками, елозят по ткани белой офисной рубашки. Юна упорно хочет их свести, но вклинившийся Шуга на даёт, притираясь вставшим сквозь джинсы членом аккурат к промежности. Руками тянет, прихватывая под коленки, на плечи себе укладывает.

— Оппа-а-а, — тянет Юна, краснея ещё больше. С одной стороны, за неё даже страшновато, вдруг удар хватит, а с другой — она перед ним раскрыта по максимуму, и офигеть как хороша с задранной юбкой и в распахнутой блузке. Строгой в пределах досягаемости рук Шуги той удалось побыть ровно пять минут. И Шуга добавляет:

— Груди. Сиськи. Шарики. Титечки. Буфера.

Шёпот куда под ухо отзывается мелкой дрожью по всему телу девушки, он руками каждый её вдох-выдох чувствует, и как её кроет от пошлостей. Юну мелко трусит, а на белье отчётливо тёмным выделяется пятно. Бери не хочу, но Шуга дико хочет, только чур, по его правилам.

— Я пиздец как люблю трахать тебя между сисек, конфетка. А если тебя довести, то ты прикольно тянешься к нему язычком, и тогда я вообще в космосе.

Он пленяет рот, не позволяя ответить на пошлость. Мокро лезет языком глубоко внутрь, делясь с ней вкусом второпях проглоченного кофе перед её приходом.

У них не так чтобы много времени до начала онлайн-занятий.

— Яблочки наливные. Хотя, зая, если б я такого размера яблочко увидел, пристрелил бы нахрен, — он пальцами жмёт соски, делая их твёрдыми и заставляя задорно смотреть в потолок.

Юна сейчас — вся его, с этим своим смущением и потрясающей, упругой, большой грудью, которую они лижет и кусает жадно, заставлял девушку под собой хныкать в собственное запястье. Стены в кабинете не очень-то и толстые, шуметь не очень-то и льзя.

Но хочется. От того, как он сминает полушария, как возит носом в ложбинках, тычется макушкой ей в подбородок. Немного от отчаяния, что всё, последний день, и кто же её такую возьмёт теперь на работу?

Шуга плотное бюстье в горошек тянет вниз, высвобождая грудь, та словно в рамочке на выставке, специально для него. Румянится по контрасту с белой тканью и синими точками. Мужчина любуется, закапывая в мягонький живот пальцы, тянет сильно подушечками больших по тазовыми косточкам. У него опять терпения не хватило до конца занятий, чтобы затащить в ближайший лав-мотель, с нормальной кроватью. Снова придётся на неудобном, липнущем к коже диване в его кабинете, где отдирать девушку приходится сначала так, а потом от обивки. Ну а потом ещё раз так, для закрепления материала.

Шуга не стеснялся никогда, и про «отдирать» тут же ей на ушко и озвучивает, зарываясь носом в мягкие пряди.

— Оппа! — тут же возмущается Юна на очередной пошлый каламбур. Попытка вырваться и сбежать от смущающего шёпота и рук, ни на минуту не оставляющих в покое грудь, пресекается на корню. Шуга подхватывает за талию, ставит на пол, к себе спиной разворачивает. Мнёт ягодицы, задирая юбку совсем, и запускает пальцы прямо в тугую горячую щель.

— Иди, — шепчет он, надёжно окольцевав талию и толкая крепким стояком в попу. — Вперёд до дивана.

— Я-яа-а… — Юна только стонет. Пальцы внутри чуть потрахивают, делая шаги невозможными на совершенно ватных ногах. Низ живота и бёдра словно горят, плоть внизу набухла и пульсирует, насаженная на пальцы. Стыдно и хорошо до крепко зажмуренных век.

Один неловкий шаг на подгибающихся коленях, второй… Ноги приходится расставить, а любовник выцеловывает за ушами, локтем на живот давит, хватая пальцами грудь. Юне кажется, что она сейчас заполыхает, сгорит вместе с пошляком-негодником за спиной.

Но не то, чтобы с Шугой можно было поспорить. От неуклюжей ходьбы рука мужчины сладко тянет и трёт промежность, что Юна готова кончить прямо так.

Неа, не дают. Укладывают на спину, и она даже сообразить не успевает, как Шуга сбрасывает штаны, а ей заводит руки за голову, взгромождаясь сверху.

У него член откровенно красивый, перевитый венками, вылеплен фактурно — произведение искусства. И головка — литая, крупная, яркого густого цвета, так завлекательно толкается между её крепко схваченных ладонями грудей, что Юна возбуждается ещё больше, только шире раскидывая ноги. Смазка льётся медовой тенью на возбуждённые выпуклости, обтекает блестящей плёнкой. Прохлада по контрасту с горячечными ладонями касается соска, заставляя хрипеть и метаться. Ей жуть как хочется дотянуться до себя, но он же не даст!

Член проезжается меж полушарий, высовывается у подбородка, почти у рта со смазанной белой каплей на головке, и Юна снова стонет, от невозможности ощутить эту красоту внутри. Оставленной на время попе грустно, Юна ноги сдвигает и стискивает, трёт коленка о коленку, хоть так пытаясь облегчить участь и немного сбросить напряжение. Шуга лениво тянет улыбку на раздосадованный стон. Жмёт и тискает руками упругую сочную мякоть, залипает на крупные ягоды сосков. Они с ней одного цвета, головка его члена и её соски, офигенно смотрятся вместе. Смазка немного чавкает, когда Шуга ускоряет движение. Юна не выдерживает: запрокидывает руки под голову, придерживая затылок, лижет ткнувшееся в рот навершие, выбивая из Шуги хриплый громкий выдох.

— Да, детка, давай ещё. Обещаю, я доведу тебя потом так, что ты учиться не сможешь.

Юна покоряется. Открывает рот пошире, тянется вперёд, позволяя въезжать твёрдой головке, лижет поспешно вкруговую, даже всосать немного пытается, и выдыхает разочарованно, когда та исчезает, прячась в мякоти полушарий.

Её саму прёт от острого мускусного запаха, белёсых капель, солоноватого вкуса. Чужой вес давит, позволяя дышать и не позволяя своевольничать, и даже дурацкие мысли о том, что трахаясь со своим учителем, она вряд ли получит эту работу, выбивает из головы от щипков Шуги, которыми он щедро награждает её соски.

Он движется всё быстрее, но его мечта — кончить ей на грудь — всё же должна подождать до места, где будет хотя бы душ.

Шуга на остатках контроля отдирает себя от девушки, до кармана с презервативом. Юна тянется, пытаясь очухаться — похотливый туман застил глаза, грудь даже побаливает слегка и так набухла, что ткни - и она кончит. Она подняться пытается, но Шуга на даёт, разворачивает, отдирая прилипшую спину от дивана, ставит тут же в коленно-локтевую. Шепчет «ну я тебя сейчас и выебу!», въезжая торопливо в тугую, горячую, готовую для него дырку.

Юну оргазм раскатывает сразу, едва его пальцы касаются клитора, превращая девушку в медовую тягучую липкую мокрую пастилу. Вот чего не отнимешь — о ней он действительно заботится, не позволяя уйти неудовлетворённой как минимум дважды. Ждёт, пока девушка очнётся от оргазма, распластанная под ним, с приглашающе выпяченной попой. Бережно качает на члене, но едва Юна чуть приподнимается, сумев отдышаться, как ладонь давит меж лопаток, заставляя опереться на плечи.

— Покажи, как ты работаешь губками, детка, — просит Шуга, всё ещё держа медленный темп. Юна сама уже подмахивать старается, но её натягивают жёстко, глубоко, крепко впечатываясь мошонкой в задницу — держат, неподвижностью гоня напряжение до крайней отметки.

— Оппааааа, — хнычет Юна, но снова слушается, поворачивает голову так, чтобы Шуге было видно лицо, толкает себе пару пальцев в рот. Они пахнут Шугой: горьковатой полынью и яблоком, мускусом. Она облизывает их старательно, толкая и втягивая, втягивая и толкая. Шуга невольно поддаётся ритму, не в силах оторвать глаз от исчезающих между полных губ пальчиков. Тоже толкается, выезжает с оттяжкой, медленно, а потом, до звёздочек в глазах контролируя себя, толкается снова. И срывается, входит резко, глубоко, падает ей на спину, свои два пальца добавляет к её, крепко обхватив оставшимися тремя узкую девичью ладонь. Трахает ещё и рот, не позволяя ей больше контролировать темп. Задаёт свой — жадно, быстро, глубоко, и пальцы и член в Юну вторгаются с двух сторон. Ему её хочется ещё сильно и много, голову кружит от податливого тела под ним, словно в омуте. В Юне горячо, почти раскалено, в Юне узко и плотно, в Юне мокро и хлюпает до одурения. Юна пульсирует под ним, ловя свой второй законный оргазм, становится размазанной и ослабевшей. Шуга поднимается, обвивая её руками и вцепляясь в грудь, двигает бёдрами сильно и часто, выдыхает через крепко сжатые зубы от того, как вибрируют и пульсируют горячие стенки вокруг члена.

— Деткадеткадетка, — частит он ей куда-то между лопаток, цапает кожу зубами, хватая под живот рукой и слепляя два потных тела в единое целое.

Они тяжело дышат, впритирку ловя момент полной нирваны на узком диване. Мир проступает сквозь дымку чистого кайфа, надоедливо напоминая писком уведомлений. Группа подключается к общему чату, наверняка недоумевая, где учитель.

— Лузеры, — бурчит Шуга, щекоча мочку уха.

— Что? — переспрашивает Юна.

— Говорю, грудь надо было отращивать, чтоб ко мне на работу устраиваться, — он целует туда же за ухо, вызывая мурашки, которые бегут по спине с противным чувством разочарования. Секс у них, конечно, крышесносный, но…

… но Шуга додумать и утопиться в горе и жалости к самой себе не даёт, добавляя:

— Так что завтра жду к восьми в офис на твой первый рабочий день. В бухгалтерию зайти не забудь, документы на оформление сдать, — он её к себе поворачивает, тянет по щеке пальцами, касаясь ласково губ. И глаза у него не холодные и колючие, как она подумала, в первый раз увидев, а светятся обсидиановыми звёздочками. Они оба мокрые, растрёпанные, в смазке, и группе придётся ждать ещё минут десять, не меньше, пока они приведут себя в порядок. Ну хотя бы до пояса.

— Что? — снова переспрашивает Юна, нифига не понимая и не смея пока поверить, а то бы уже завизжала.

— Я говорю, что я шовинист, антитолерантен, и секретаршу себе хочу не только умную, но ещё и с большой грудью. И секс входит в мои рабочие обязанности. Ну так что? Пойдёшь ко мне на работу?

Разве можно на это ответить «нет»?

Remotely || Мин Юнги/ОЖП

— … именно из-за этого процентное соотношение эффективности рекламы ниже ожидаемого…

Линейка бьёт об стол, полностью солидарная с Тэхёновым нежеланием слушать чушь. Улыбка у него — чистый мальчишка в разгар азартной игры, когда звонкие щелчки выводят из себя собеседника и радуют пацана. А потом он взгляд поднимает на Йоки, и та сбивается на полуслове.

Нет ничего мальчишеского в многотонном давящем взгляде. Вот ни на капелюшечку. Мрачный огонь жжёт злым напоминанием о её отказе.

Ну не привык он за девушками ухаживать. Незачем, с его-то внешностью. Сами бегали, сами подарками заваливали, сами на свидания звали. И трахали сами, ради красивых глаз и богической внешности терпели что угодно.

Впрочем, Тэхён не злой. Просто с детства усвоил, что на женский пол ему усилий тратить не надо. Сосредоточился на карьере: знания грыз, информацию впитывал, соперников обходил. Добивался, достигал, лез на вершину. И не зря занимал кабинет, положенный его высокой должности.

Офис

Содержание

Creativity || Намджун/ОЖП

Some little relax || Чимин/ОЖП

Remotely || Мин Юнги/ОЖП

Competition || Ким Тэхён/ОЖП

Комментарии (0)