Хлестанул дождь, колотя по крыше трейлера так, что хоть вместо барабанщика его бери.

Чес, едва слышно хлюпая давно прохудившимися кедами, прокрался мимо спящей матери, захватив со стола грязную кастрюлю, и закрылся в комнате. Прислушался. А потом, кивнув самому себе, поставил кастрюлю возле стола. По железному дну тут же зазвенели капли с протекающей крыши.

Он поставил гитару к шкафу и плюхнулся на кровать. В голове всё ещё звучали крики и свист толпы и ритм сегодняшнего концерта. И то охуенное соло Глэма, который на сцене из лыбящегося зомби превращался в самую жизнь. Даже как-то верилось, что за тем надменным консервато́рским выскочкой есть настоящий человек, которого они вместе уже третий месяц выковыривают. Да Чес итак знал, что этот человек там есть. Где-то заключён за пиджаком и каменной стеной, выстроенной его странной семейкой.

Он как-то видел их воскресным утром возле церкви, как бы невзначай провожая на службу ту девчонку из консервы. Жуткое зрелище. Все как на подбор: лощёные, тонкие, словно спички, с задранными носами и будто бы военной выправкой. И все в чёрном, как на поминки. Отец мрачный и суровый, тихая мышь мать и такие же мрачно-надменные дети, словно близнецы, хотя Чес догадывался, что сестра старше. И непонятно, он всё-таки склонялся к тому, что это Глэм похож на девчонку, или она — на мужика… Нет, всё-таки она — на мужика. А Глэм был… Себастьян. А никак больше и не скажешь. Его сдавали только здоровые синячищи под глазами и то, как он пошатывался, измотанный недосыпом. Семейка тогда скрылась за дверями церкви, а Чес упёхал домой с ощущением какой-то гнильцы внутри.

Он не имел никакого права ни судить их, ни лезть в их дела, но они вообще видели Глэма? В смысле… Они видели Глэма? Не Себастьяна. Вдохновлённого, светящегося, живого? Нормального? Нет, одёрнул себя Чес, он переодевается в «нормального». Каждый божий день.

И как там сейчас этот чудик, интересно? Отец «убил»? Было бы круто, если бы нет. Было бы круто, если бы он отдохнул, выспался. Выжил, короче. А как начнётся консерва, они обязательно…

За стуком дождя едва-едва послышался стук в дверь. Чес различил его только из-за раздражающей мозги периодичности. Кого там занесло, какого-то материного собутыльника? Самой шоль не открыть?

Но стук показался Чесу слишком… Скромным. Для материных собутыльников особенно. Там бы орали: «Открывай!», и что-нибудь ещё нелицеприятное.

Стук всё не прекращался. Нутро мерзко скрутило, и Чес сел на кровати.

Он всё-таки надеялся на очень скромного собутыльника.

Прокравшись обратно мимо матери, которой, видимо, этот стук — что слону дробина, Чес, чуть приподняв дверь, чтобы не скрипнула, отворил её.

— Ё-перный театр, — только и вырвалось у него.

Глэм стоял на пороге и глядел пустыми глазами. Мокрый с головы до ног, в облепившем худющие плечи, руки и ноги костюме, с растрёпанными волосами и сероватым потёком недосмытой туши на щеке.

— Мне… Некуда больше пойти, — прошептал он сиплым голосом и опустил взгляд.

Чес молча сделал шаг в сторону, чтобы впустить друга. Тот так же просипел: «Спасибо», и сделал шаг в помещение, чавкнув ботинком. Чес кивнул на свою комнату. Глэм поволок себя туда, а он направился следом. Пусть идёт первым, выглядит так, словно он сейчас откинется на месте. И словно в подтверждение мысли Глэма повело в сторону, и Чес ухватил его за плечо, чтобы вернуть ему равновесие. Они зашли в комнату, и дверь была закрыта на задвижку. Глэм так и стоял лицом к шкафу и сгорбленной спиной к другу.

Так и хотелось спросить, мол, чо, родаки оценили концерт?

Но эти тонкие дрожащие пальцы, обхватывающие трясущиеся от озноба плечи, так и просили — не надо. Ничего не надо говорить.

— Ты это… Я тебе щас чё переодеться найду. Падай, — проходя к шкафу, он махнул рукой на свою кровать.

В поисках наименее грязной футболки он искоса следил за другом. Тот аккуратно поставил к шкафу футляр со скрипкой, с трудом стащил с себя пиджак и, пытаясь сложить его, бормотал сбивчивые ругательства, потому что руки не слушались и ровно всё никак не получалось. Чес не мог на это смотреть.

— Так, вот, что. Похер, — он забрал пиджак из рук залипающего Глэма и перекинул через дверцу шкафа. Тот по инерции попытался бессильно возмутиться, но не смог выдавить и звука. Только ещё попробовал сфокусировать на Чесе взгляд и проморгался слипающимися глазами. И снова пошатнулся, ухватившись за шкаф. — Уже похер. Ложись так. Утром что-нибудь придумаем.

— Хорошо, — бесцветно ответил тот и стёк на простыню. Заплетающимися пальцами расшнуровал ботинки, засунул их под кровать. Едва справившись с пряжкой, вытащил из шлёвок ремень и, не найдя варианта лучше, положил на пол. Движения его с каждой минутой становились всё медленней. Глэм лёг, наконец, и вода, капавшая с волос на пол, теперь стекала по лицу. Но ему, кажется, было абсолютно похер. Он отвернулся к стене и сжался в комок, словно пытаясь занимать как можно меньше места.

Чес взглядом зацепился за выпирающий сквозь прилипшую к телу рубашку острый позвоночник.

У него даже не было тёплого одеяла. Ничего у него не было. И Чес не нашёл ничего лучше, кроме как подобрать свою косуху и накрыть ею плечи друга, которого снова пробрал озноб. Тот ещё сильнее вздрогнул от неожиданности и больше не шевелился. Только чуть слышно дышал и немного скрипел зубами. Чес выключил свет, улёгся на пол, подложив под голову гитару в чехле, и уставился в потолок, нет-нет, да косясь на Глэма. Тот так и лежал без движения, едва ли напоминая живого человека. А потом тихо заплакал.

Чес так и не смог уснуть. Глэм нескоро перестал хлюпать носом, шёпотом чертыхаясь, видимо, пытаясь заставить себя прекратить, но не в силах этого сделать. Чес понимал, что вмешиваться нельзя. Приходилось лежать и слушать.

Не каждый день сваливаешь от семьи, всё-таки. Может, кисло пошутил он про себя, это от счастья.

Он стал крутить в голове, что нужно и что он может сделать с комнатой, чтобы они могли жить здесь вдвоём… Перевинтить на другую стену стол, наверное… Найти ещё один матрас… Только где?..

И вдруг осознал, что стало тихо. С кровати раздалось шуршание, и Чес поднял глаза на друга. Тот перевернулся на другой бок, и в полутьме можно было различить его спокойное, но опухшее от слёз лицо. Зрачки под веками не метались, дыхание было сиплым, но размеренным. Уснул всё-таки, подложив под голову ладонь.

Взгляд Чеса поймал яркое пятно возле манжета рубашки, и парень приподнялся на локтях, чтобы присмотреться. Когда Глэм подкладывал руку под голову, видимо, манжет задрался, обнажая запястье. Чес тут же пожалел о своём проклятущем любопытстве.

Правое запястье друга было испещрено синяками и ссадинами. Свежими.

Чес всё ещё малодушно надеялся, что «отец убьёт» было шуткой. Но оно, кажется, не было.

Он не хотел ничего об этом знать, всё итак было ясно. А мысли глушила иррациональная злость до желваков на скулах и скрежета зубов.

Они ничего не видели. Они не знают, на что он способен. Они не знают, какой удивительный человек скрывается за «пристойной» маской. Они ничего о нём не знают.

А ведь этот пацан заслуживает всего.

И Чес, глядя в потолок, клянётся самому себе. Здесь и сейчас. Он никогда его не бросит.

Ссылка на исходную публикацию - https://ficbook.net/readfic/9642211

И как там сейчас этот чудик, интересно? Отец «убил»? Было бы круто, если бы нет. Было бы круто, если бы он отдохнул, выспался. Выжил, короче. А как начнётся консерва, они обязательно...

Они ничего не знают

Комментарии (0)