Тобирама писал письма и не отправлял их.

Это была глупая привычка, появившаяся в не менее глупые четырнадцать лет. Тогда же, когда написанный в детском порыве мирный договор с Учиха был спрятан далеко-далеко, чтобы брат не нашёл.

Мира с Учиха быть не могло. Никто его не хотел. Кроме Хаширамы – никто.

Чувств Тобирамы тоже никто не хотел – он сам в первую очередь. Потому и поступал с ними, как со своей детской идеей.

Записывал и прятал так далеко, чтобы никто не мог найти. Скупыми предложениями на бумажных листах, криками, которым не суждено было вырваться из груди, но чаще всего – письмами, которые никогда не доходили до адресатов.

В них он извинялся перед братом, что так и не смог освоить Мокутон. Что не справился с Ирьё Ниндзюцу. Что не смог спасти отца. Что только разрушил мечту о дружбе с Мадарой, убив Изуну.

Что так никогда и не сказал взрослым о своей надежде на перемирие, оставив Хашираму твердить это в одиночку.

Ани-чану его извинения были ни к чему, и Тобирама так и не проговорил их вслух. Только написал и спрятал в шкатулку подальше от глаз.

Там же лежало письмо для Мадары. Тобирама предлагал свою жизнь за жизнь Изуны. Это было бы справедливо, но Тобирама не имел права умирать.

На нём лежало слишком много обязанностей, которые некому было передать. Да и глупо это…

Он убил врага в честном бою. Изуна точно так же мог убить его…

И письмо с дурацким порывом никогда никто не прочитал.

Было письмо к отцу. Совершенно неуважительное и непочтительное, полное ругательств и совсем не достойной шиноби обиды.

Первое письмо, которое некуда было деть, кроме как спрятать подальше.

Были письма ученикам. В них было то, что Тобирама так и не сказал им, что строгий учитель не позволил бы себе произнести вслух, чтобы не ранить чужую гордость.

Данзо он просил перестать смотреть на Сару с такой завистью. Развивать свой талант, лежащий в другой области, нежели у боевика Сару.

Сару – быть осторожнее, не нестись в бой, очертя голову, рискуя её там однажды потерять.

Порывистому любознательному Кагами – охранять сильнее доверчивое сердце.

Строгой и жёсткой Утатане – быть добрее к себе.

Митокадо – не полагаться лишь на отточенное лезвие холодной логики, но и верить в глупые эмоциональные порывы других.

Тихоне Торифу – быть увереннее в себе и своих силах, твёрдо высказывать своё мнение…

И письмо врагу тоже было.

То, которое он много лет назад не смог написать, увидев в глазах Мадары чужой Мангекё, – и которое само легло на лист стремительными росчерками, когда Мадара вернулся, чтобы уничтожить Коноху.

Это всё было правильно, логично, рационально-выверено. Шиноби не имеет права на чувства.

Чувства только мешают достижению цели. Делают уязвимым.

И если не получается изжить их, как положено хорошему шиноби, то нужно спрятать их. Позволить им существовать, но не давать влиять на решения.

Тобирама повторял это раз за разом – и смог убедить себя в правильности повторяемого.

Забыл, что Хаширама редко считался с мнением других. Что брату хватило то ли упрямства, то ли везения, чтобы мир всё-таки был заключен.

Что дружба с Мадарой сломалась намного позже, чем его клинок пронзил Изуну. Или намного раньше – как посмотреть.

Что Учиха ушёл из Конохи, напрочь разругавшись с собственным кланом.

Хаширама не боялся открыто проявлять чувства – но после того боя в Долине Завершения в Хашираме словно что-то потухло.

Он собирал биджу, призывал к миру Каге прочих селений, находил силы улыбнуться ученикам Тобирамы и показать им пару приёмов…

Но безумца, с бесшабашным упрямством ломающего многолетнюю вражду и законы мира шиноби, больше не было.

Кто знает, что подкосило Хашираму больше: смерть бывшего друга от его собственной руки или опасливое ожидание – кто следующий? На кого обратит свой гнев Шиноби но Ками после смерти Демона из клана Учиха?

Усталый, будто припорошенный пеплом Хаширама. Так отчаянно стремящийся успеть что-то. Выжимающий из себя улыбку, словно последние капли чакры в тяжёлом бою.

Уговаривающий, предлагающий, просящий… Словно для него мир был важнее, чем для всех остальных. Словно дело было не в том, что Хашираме просто хватало мужества говорить о важном прямо.

Легко оказалось забыть, что Шиноби но Ками, Мокутон но Хаширама никогда не соответствовал чужим ожиданиям, будь то ожидания жестокости или милосердия.

Потому Тобирама и не подумал о брате, когда увидел перевернутую комнату и разбросанные поверх этого хаоса письма.

Разозлился: кто посмел?

Даже не испугался: изгнанные и запертые чувства давно отболели.

Наконец сложил печать, концентрируясь. Вторженца надо было перехватить, скорее всего искали расписание патрулей или что-то подобное…

Замер, ощутив совсем рядом тяжёлый клубок знакомой силы.

Хаширама умел растекаться чакрой так, что почти терялся в пространстве – особенно в лесу. Редко, очень редко он позволял себе становиться таким… весомым. В последние годы – почти никогда.

Письма, клубок, отсутствие следов любой чужой чакры – картина щелчком сложилась в единое целое.

«Хаширама нашёл его тайник. И это так его задело, что он фонит, словно в битве с Мадарой».

Тобирама сжал зубы. «Снова не справился!» – подумал он, позволив себе несколько секунд позорной слабости.

А потом спокойным, твёрдым шагом отправился в подвал.

Хаширама действительно был там: лохматый, заляпанный краской, осунувшийся. Расписавший весь пол и стены фуин так густо, что рябило в глазах.

– Ани-чан, – спокойно обратился к нему, Тобирама, привычно не позволяя эмоциям отразиться в голосе. — Это не стоит того.

Хаширама обернулся, лихорадочно блестя глазами.

– Стоит, Торью, – вспомнил брат старое детское прозвище. – Стоит. Я думал, только мне приходилось тяжело, и эгоистично хотел справиться сам. Забрать боль себе, насколько смогу. И это было моей главной ошибкой.

– Хаширама, — гулко падали слоги, словно каменные глыбы. – Выйди из печати.

Тобирама редко звал брата по имени. Но сейчас… слишком ему не нравилось всё это.

Чуть ли не клубящаяся в воздухе чакра, фуин, половину из которых он не мог с ходу опознать.

А во второй половине чего только не намешалось: и печать-тюрьма биджу, и техники Призыва, и какие-то элементы из собственных разработок Тобирамы. Хирайшин и — Тобирама прищурился — даже элементы Эдо Тенсей.

Вот только нужной для срабатывания техники жертвы в этом подвале не было.

– Хаширама, – голос прервался судорожным вдохом, – не смей.

Брат поднял глаза, улыбнулся мягко – как тогда, в давно забытой юности.

– Я умираю, Тобирама. Никто не знает, но… моё тело исчерпало свой лимит. Если не выкладываться, где-то через месяц я начну быстро стареть.

Слова брата повисли в тишине, пролёгшей между ними.

– Если выложусь, регенерация доконает меня быстрее. В лучшем случае – полгода, и большую часть этого времени я проведу немощным старцем.

Воздух встал комом, отказываясь проталкиваться в горло.

Хаширама… старший брат, правитель, балбес, за которым надо присматривать, чтобы не натворил глупостей…

Тобирама давно знал, что люди смертны, а шиноби особенно. Он был готов к смерти любого в Конохе: знакомых, друзей, учеников…

Но не Хаширамы. Не того, кто был константой в его жизни.

– Что… – с трудом проталкивая хрипящие слова между двумя вдохами, – ты хочешь?..

К концу фразы голос истерично скакнул на высокие ноты, как у подростка.

– Исправить, – Хаширама вдруг улыбнулся солнечно и ярко, как не улыбался уже лет десять. – Я умираю, но остатков моей жизни ещё хватит, чтобы заплатить нужную цену.

– Кого… — крохотная пауза и продолжение через силу, слова буквально приходилось выталкивать, – ты хочешь призвать?

– Не призвать. – В улыбке Хаширамы было что-то безмятежное, присущее лишь умирающим да ками. – Отправить.

Осознание озарило разум яркой вспышкой. Призыв, пространственно-временные техники, привязка к Чистому миру, выдранная из Эдо Тенсей.

Безумная, невозможная идея: отправиться в прошлое. Умереть сейчас, чтобы повлиять на что-то тогда.

– Ани-чан, – сипло, будто сорвал голос долгим криком, позвал Тобирама. – Удачи. Ты справишься.

– Нет, отото, – Хаширама с улыбкой качнул головой. – Я заплачу цену. А справишься ты.

Тобирама осознаёт себя. Не просыпается, не приходит в себя. Осознаёт.

Вокруг шум ветра и шелест крон. Он смотрит на руки и понимает, что они ему знакомы.

Те же так и не ставшие широкими запястья, тот же небольшой, почти рассосавшийся уже шрам от куная Изуны, задевшего в двадцать. Знакомые руки Тобирамы Сенджу, сурового младшего брата Шодай Хокаге.

Он стоит на скале – тоже знакомой, и вид с неё Тобирама ни с чем не перепутает. Этот лес он сам разделял на квадраты, руководил вырубкой и застройкой, прокладыванием главной дороги.

Этого леса нет уже почти десять лет, а на скале под ним должно быть вырезано лицо его брата – Шиноби но Ками, Шодай Хокаге Конохагакуре но Сато.

– Хаширама, – вылетает непроизвольно шипением попавшей в огонь капли. Тобирама злится на себя, на письма, на брата, на всё сразу, даже на лес под скалой.

Он может несколько минут позлиться, верно? Не писать же очередное проклятое письмо, биджу их все сожри! Тем более сейчас, когда всё, что могло, уже произошло.

Он не справился. Не был идеальной поддержкой брата и прекрасным шиноби без изъянов. Брат увидел и сделал какие-то свои, фантастические выводы, как когда-то совершенно по-своему понял детские слова про перемирие.

Злость уходит, прячется так же далеко, как всё остальное.

Конохи нет. Нет шумной улицы, нет его тихого убежища-лаборатории в скале, нет вечно занятой резиденции Хокаге. Нет и лавочек с едой, мемориалов, Леса Смерти.

И договора, за который столько страдали и умирали, тоже нет. И неизвестно, будет ли теперь.

Тобирама свистяще выдыхает и вновь окидывает лес под скалой взглядом.

Год, месяц, число. Ему будет достаточно этого, чтобы понять, в какой момент глупый старший брат его отправил.

И самое главное – избегать шиноби. Он не Тобирама Сенджу сейчас, а Тобирама из Конохагакуре но Сато. И должен служить Деревне, а не какому-то из кланов.

И родным Сенджу, и проклятым Учиха, надёжным Сарутоби и неразлучным, уже ставшим привычными Нара, Акимичи и Яманака.

Постоянно пытающимся запереться в своём квартале Хьюга и гордым Шимура, прибившимся недавно Инузука, тихим Хатаке и бойким Курама – он должен помочь всем им, он в ответе за каждый из этих кланов, готовых сейчас порвать друг другу глотки.

«Удружил, ани-чан, спасибо!»

Тобирама накладывает Хенге на приметную внешность и спускается. Ему под сорок, для шиноби он практически рассыпающийся от древности старик, но опыт даёт преимущества.

Кому из эпохи до Селений придёт в голову помогать гражданским? Отрывать потенциальных бойцов, пусть и совсем неопытных, для таких бесполезных, ничуть не повышающих боевые навыки миссий?

Кто догадается, что именно эти дурацкие задания окажутся такими пугающе нужными? Ведь именно благодаря им Тобирама знает, что одинокий шиноби без мона клана не вызовет среди гражданских таких уж подозрений.

Страх – да, желание сбежать – ещё бы, но не попытку убить. А ещё он знает, в чём может быть нужда и как себя вести, чтобы с тобой вообще стали говорить, а не только поклонились.

Посещение деревни гражданских оставило у Тобирамы смешанные впечатления.

Вернуться в прошлое и спасти тысячи жизней? Тобирама не был к этому готов, но у его брата как всегда на всё было своё мнение.

Петля

Море такое, каким Тобирама его помнит. Огромное, изменчивое, непостоянное – и не меняющееся по своей сути.

Набирают силу и затихают шторма, волны день за днём бьются о скалы, постепенно кроша их до песка, глубина даёт пропитание – и прячет дно: не увидишь, как ни старайся.

Тобирама бегает по морю босиком от острова к острову. Ему почти сорок, он старше даже отца, за ним ни клана, ни Деревни.

Он может позволить себе и бегать босиком по жестоким волнам, и играть с молнией, ловя её кончиками пальцев и отправляя в небеса.

Может ловить рыбу – совсем как в детстве, когда ещё можно было просто уйти к реке, не подняв при этом на уши полклана. Разве что жарит Тобирама её не на углях, а Райтоном и прямо в руках.

Почему-то именно эта запечённая электричеством рыба вызывает странное ощущение удавшейся шалости, которое пузырится в груди, как ирьё-чакра.

Тобирама усмехается глупым мыслям и продолжает неторопливо обыскивать побережье. Крупных островов рядом с берегом будущей Хи но Куни нет, но крупные ему и не нужны.

Крупные острова чаще всего обитаемы. Ему нужен небольшой клочок суши – главное, чтобы с него не было видно материка.

В этом возрасте ни он, ни Хаширама ещё не умели определять близость материка по токам в природной энергии, а наугад бежать по воде они не рискнут.

Нужно только поправку на шаринган сделать. Саму землю при активации красноглазые не разглядят, а вот чакру над ней могут.

Где-то в лесах будущей Хи но Куни идёт кровавая война.

Война Тобирамы закончилась пятнадцать лет назад, когда Мадара остановил руку Хаширамы. Не дал умереть, несмотря ни на какие условия. Несмотря на смерть Изуны.

Тобирама не задаётся вопросом, остановил бы Мадара кунай, выбери ани-чан другой вариант.

Прячет бледную кожу от солнца, стараясь не сгореть, и сушит солёный воротник, валяясь на прогретых скалах.

Подходящий остров далеко от берега Хи но Куни. На нём никто не живёт и, кажется, уже не будет. Не после Хаширамы и Мадары.

Тобирама превращает его в круг переноса полностью, приглядывая полянку для встречи глав кланов и их младших братьев.

Только Тобирама и Изуна могли позволить себе сражаться в непосредственной близости с парой чудовищ. По чакре, по крови, по силе – имели право находиться подле братьев.

Это ему на руку. Пусть печать-ловушка сработает только на них четверых. Ни к чему рисковать жизнью посторонних в круге переноса.

Тобирама всё же обгорает и к концу работы над печатью оказывается гордым обладателем ярко-красной шеи и облупленного, постоянно чешущегося носа.

С таким видом ему, кажется, даже маскироваться не надо.

Ну кто узнает в босом растрёпе с обгоревшим носом Тобираму Сенджу?

На скалу Тобирама возвращается, почёсывая нос. У него в кармане банка рисовой пудры и чёрная краска для волос.

Их дала гражданская девочка вместе с миской супа за то, что он починил её семье крышу.

Тобирама мысленно препарирует битвы, в которых участвовал в том году. Перед сезоном дождей Изуна его чуть не выпотрошил, заставив отлёживаться почти месяц. Но до той битвы ещё долго.

До неё… кланы принюхивались, прощупывали друг друга. Проверяли. Действительно ли нынешние главы равны в бою? Не окажется ли, что один всё же сильнее?

Тобирама не помнит всех этих стычек досконально и не может поручиться, что его память не исказила события со временем. Поэтому он наблюдает, запоминая основные маршруты патрулирования.

Расставляет несколько печатей — и в очередной раз хвалит себя за технику Теневого Деления Тела.

Да, она каждый раз делит чакру пополам, но зато и следить получится за всеми ловушками сразу. А чакру он восстановит за несколько часов.

К началу лета Тобирама заканчивает с подготовкой. Осенью Хаширама впервые заговорит о мире.

Тобирама играет в прятки с патрулями Учиха и обходит караульные двойки Сенджу.

Его до сих пор не заметили: он пробирается в нейтральную зону по всем правилам инфильтрации на вражескую территорию. Он сам писал эти правила, а заранее расставленные метки Хирайшина позволяют исчезать буквально из-под носа патрульных…

Чтобы подготовить метки, Тобирама вспоминает свои же уроки Данзо. Они и впрямь были похожи: оба привыкли загонять чувства под замок, оба куда лучше умели бить из-за спин – или в спины – боевиков и манипулировать информацией.

Оба упрямо считали, что недостаточно выкладывались, что не дотягивали до кого-то впереди, будь то сиятельный Шодай или яркий, порывистый Хирузен.

Тобирама невольно кривится–  что мешало ему раньше увидеть эти аналогии? – и не может не думать о том, насколько сложнее было обходить смешанные патрули Конохи.

Пусть они вряд ли поймали бы его, работай он всерьёз – телепортация даёт слишком большое преимущество – но вот скрыть своё присутствие вообще от Барьерного корпуса Конохи ему бы не удалось.

В голову лезут воспоминания о том, как они создавали барьерный корпус. О Макото – чуть ли не первом Хьюга, который решил, что за пределами кланового квартала интереснее.

Об апатичном распитии чая с Инори и Шикару за очередной редакцией инструкций и патрульных маршрутов.

На языке – фантомный вкус чая, перебивающий привкус пыли и железистый запах крови. «Хризантема в осеннем саду», любимый сорт Инори…

Память не подводит. Осторожное прощупывание сменяется всё более жёсткими стычками, и одна из них выносится на подготовленную полянку с печатью.

Следящий за ней клон тихо вызывает и тут же развеивает ещё одного теневика, передавая остальным информацию. Чакры у него остаётся немного, но так даже лучше: меньше шансов, что заметят.

Печать не заметят тем более. Дезактивированная, она не фонит чакрой, а символы спрятаны глубоко под землёй. Даже Хьюга не заметит, если не будет знать, что искать.

Инузука могли бы насторожиться из-за чужого запаха – но им неоткуда взяться в драке сильнейших кланов.

И сенсорный дар самого Тобирамы не сработает: он просто не знает ещё, что лёгкое подрагивание чакры и будто бы двойственность ощущений дают теневые клоны в зоне сенсорики.

Тобирама покрывает волосы краской, мажет кожу липким кленовым соком и втирает поверх пудру - теперь она не осыплется от неловкого движения.

Хотелось бы спрятать только шрамы, но тогда намётанный глаз заметит разницу текстур и оттенков.

Поэтому он покрывает пудрой всё лицо, и шею, и злосчастный нос. Воротник приходится оставить на острове, а привычную чёрную водолазку заменить потрёпанной рубахой, тоже выменянной у гражданских.

Будет видно, что она с чужого плеча, но зато не бросится в глаза случайный мазок пудры.

Тобирама зачем-то смотрится в воду, как будто не проверил свою маскировку заранее, ещё на клонах.

У отражения слишком резкие скулы и узкий, совсем не учиховский подбородок. А вот глаза цвета шарингана, как однажды ляпнул Кагами. Глупый ребёнок.

Заученная последовательность печатей – и он на месте удачливого клона. Тихо, без всплеска чакры – этим он гордится не меньше, чем печатью переноса.

Он урождённый Сенджу, он старый урождённый Сенджу, и это значит, что чакры у него много. Тяжёлой, весомой чакры. Мощной.

Её хватит на то, чтобы утащить всех пятерых.

Он прячется, скрывая чакру, как скрывал бы её от доставучих Хьюга, и радуется, что никакие Инузука с их острым нюхом мимо не пробегали. Прячется от собственной сенсорики, благо клоны позволили натренировать даже такой странный навык.

Наблюдает, как Мадара с Хаширамой сцепляются – глаза в глаза, откровенно, слишком открыто.

Катон сшибается с древесными стволами, широкий меч со звоном отбрасывает в сторону сюрикены. Эти двое, кажется, даже печати друг у друга не отслеживают. Только взгляд.

Неужели за все годы никто так этого и не заметил? Хотя кому было замечать?

Вокруг Мадары и Хаширамы мёртвая зона на перелёт куная. Влезать в неё могут только двое, в которых не прилетит случайной техникой или отбитым оружием. Ни один этого не позволит.

Тобираме хочется рыбы, ещё горячей от искорок Райтона, и это совершенно несвоевременное желание.

Он выжидает нужный момент, чешет нос и активирует печать.

Резерв, пополненный развеявшимися клонами, снова проседает. Битва, уже набравшая было обороты, останавливается.

Сначала бойцы рефлекторно разрывают дистанцию, чтобы проморгаться от вспышки перемещения, потом лихорадочно пытаются понять, куда делись их сильнейшие бойцы.

Шуншин выносит Тобираму в центр сработавшей печати – и он роняет на не успевших толком опомниться бойцов пресс собственной чакры.

Это даже не Ки – и потому пробирает сильнее. Ки знакомо, ему умеют противостоять…

Разливать чакру в пространстве, просто чтобы передать её ощущение, сейчас никому и в голову не придёт.

Потому что ещё не было разношёрстных команд, которые надо как-то призвать к порядку, не было классов в Академии и переговоров, на которых Ки могли посчитать прямой угрозой.

Потому и давление чакры матёрого шиноби впечатляет – никто не подумает, что это специальный навык. Слишком бесполезный для боя, как и многое в Конохе…

Всем кажется, что это только пробившееся. То, что не удаётся и нет смысла удерживать. То, что только фоновым ощущением заставляет подобраться и крепче сжать кунай.

Этих нескольких секунд заминки Тобираме достаточно.

Он криво усмехается, обводит замерших шиноби взглядом, чуть задерживаясь им на Токе и Кейджи: им уже должно хватить ума и авторитета, чтобы не дать отрядам сорваться в бессмысленную погоню.

– Можете попробовать найти меня, – говорит Тобирама весомо, чуть ли не чакрой удерживая норовящую съехать с плеча рубашку. – Если справитесь, получите своих глав обратно.

И уходит Хирайшином, пока никто не опомнился.

Островок встречает тишиной. Ни раскалённых Катоном камней, ни выстреливающих из-под ног брусьев Мокутона.

Только четыре настороженных взгляда так и не сцепившихся между собой подростков.

Не сцепившихся, но готовых к бою.

Тобирама садится прямо на камни – это рискованно, так сложнее отразить атаку – и отвечает на каждый взгляд.

– Привет, – говорит он.

Просто потому что нужно что-то сказать. Стучать в чужие сердца словами – это к Хашираме, не к нему.

Это ани-чан умеет загадочным образом понимать чужое настроение чуть ли не по высунутой из-под одеяла пятке.

Сам Тобирама может логически обосновать, почему сражаться между собой после чужой техники телепортации глупо, но это ли двигало подростками – большой вопрос.

– Можете не стесняться, – он приглашающе обводит рукой островок. – Ничего нового я ещё лет двадцать не увижу.

И снова чешет обгоревший нос.

– Издеваешься? – что неожиданно, первым в диалог вступает Мадара.

Голос Учихи уже приобрёл знакомую хрипотцу, но внимание Тобирамы цепляется даже не за это, а за то, что Мадара шагнул вперёд.

Совсем немного, но достаточно, чтобы откровенно задвинуть за спину Изуну и неявно перекрыть вектор атаки в сторону обоих Сенджу.

Это… странно. Неужели Демон Учиха был таким?

Подросток-Тобирама – нет, пожалуй, сейчас ещё Торью – тоже это замечает. Хмурится, но не спешит сменить позицию: пусть лучше Учиха первым прощупает неизвестного противника.

Изуна явно готов прикрывать брата. Хоть от Тобирамы, хоть от обоих Сенджу.

Улыбается и делает шаг вперёд, ломая Мадаре всю выверенную схему.

Брат весь такой солнечный, яркий, с широко распахнутыми глазами – ни дать ни взять радостный лопоухий щенок, которого ещё не начали натаскивать на серьёзную дичь.

Или гражданский котёнок, из тех, что умеют только мурчать и не окажутся серьёзным противником крысе.

– Когда нам было двадцать четыре, мне удалось подловить Изуну на удар. Ты пытался в очередной раз предложить перемирие, но это посчитали уловкой, – начал Тобирама, обращаясь к брату.

– Через несколько дней Мадара вернулся с глазами брата и желанием убить всех, кто имеет мон Сенджу на одежде.

– Правда, в итоге всё-таки не дал тебе зарезаться, когда ты так хотел доказать мирные намерения. И даже мир вы всё-таки заключили. Только… никто не знал, что такое мир.

– И как с ним справляться. Мадара всё-таки ушёл из Деревни, а когда вернулся... – Тобирама оборвал себя, дёрнул углом рта. – Остановить его ты смог. Но и себя вместе с ним духовно похоронил.

Перед глазами небо, рассечённое, разорванное хвостами биджу. В памяти Хаширама, так и не вернувшийся полностью из Долины Завершения.

– Но у нас было пятнадцать лет. Этого хватило, чтобы наделать ошибок. Но этого же и хватило, чтобы понять.

– Ты отправил меня сюда, чтобы всё исправить. И достать договор, который написал недавно. Он, конечно, наивный ещё и многого не учитывает – но мирный.

Тобирама перекатывается с носка на пятку, поправляет снова съехавшую рубашку.

– Тебя послушать, так Сенджу совсем победили, – Изуна вроде бы хорохорится, но дрожание чакры выдаёт его. Не злится, прощупывает.

– Мадара поставил вопрос ребром, – Тобирама дёргает плечом. – Либо Хаширама тоже лишится младшего брата, либо сам себя выпотрошит. Отгадай, что выбрал ани-чан?

– Судя по тому, что ты стоишь здесь – не твою смерть.

Хаширама молчит, и лицо его безмятежно, как густые кроны леса Сенджу. А засада там или просто ветер листву шевелит – как знать.

Только взгляд держит Тобираму – юного и нынешнего – держит, не отпуская, скользя за каждым движением, спрашивая…

Петля

Содержание

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Комментарии (64)