Евтифрон

Что это за новость, Сократ? Оставив свои беседы в Ликее, ты теперь проводишь время здесь, у царского портика?

* Царский портик (сплошная крытая колоннада наподобие базилики римского форума). Вид с востока. Реконструкция.

Нет ли и у тебя какой-нибудь жалобы к царю, как у меня?

Сократ

Но афиняне, Евтифрон, называют это не жалобой, а иском.

Что ты говоришь? Кто-то вчинил тебе иск?

Ведь не могу же я поверить, что, наоборот, ты сам обвиняешь кого-то.

Значит, кто-то другой обвиняет тебя?

Я и сам, Евтифрон, не очень-то знаю этого человека: мне представляется, он из молодых и мало известных; зовут же его, как мне кажется, Мелетом, а родом он из дема Питфа.

Можешь ты вообразить себе такого питфейца Мелета – длинноволосого и жидкобородого да к тому же ещё и курносого?

Нет, мой Сократ, такого я не припомню. Но какой же он вчинил тебе иск?

Да, на мой взгляд, нешуточный. Ведь это не пустяк – в молодые годы распознать подобное дело.

Ему-де известно, говорит он, почему развращаются молодые люди и кто именно их развращает.

Выходит, что он-де мудрец, а я, как он усмотрел, невежда и развращаю его сверстников, потому-то он и выступает перед городом-матерью с обвинением против меня.

Мне мнится, что среди всех государственных мужей он единственный действует правильно...

в самом деле, ведь правильно прежде всего проявить заботу о молодых людях, чтобы они были как можно лучше, как хорошему земледельцу подобает прежде всего позаботиться о молодых побегах, а уж после обо всем остальном.

Подобным же образом и Мелет, возможно, сначала хочет выполоть нас, из-за которых гибнут ростки юности – так он говорит...

а уж затем, как это ясно, он позаботится и о старших и учинит для города множество величайших благ: по крайней мере так обычно бывает с теми, кто выступает с подобными начинаниями.

Хотел бы я, Сократ, чтобы было так.

Однако боюсь, как бы не вышло прямо противоположного: ведь мне решительно кажется, что, замышляя неправое дело против тебя, он начинает разрушать свой дом с очага.

Но скажи мне, каким образом, утверждает он, развращаешь ты юношей?

Странные вещи делаю я, если его послушать, мой милый.

Он утверждает, что я творю богов.

И обвинение его состоит в том, что я ввожу новых богов, старых же не почитаю, как он говорит.

Понятно, Сократ: ведь ты сам утверждаешь, что тебе часто является твой гений.

Значит, он строит своё обвинение на твоих предполагаемых нововведениях в божественных вопросах и выступает в суде с клеветой, хорошо понимая, что подобные вещи легко становятся предосудительными в глазах большинства.

Ведь и надо мною потешаются, как над безумцем, когда я предсказываю в народном собрании что-либо относительно божественных предначертаний.

И хотя все мои предсказания были правдивыми, все же людям, подобным мне, всегда завидуют; однако надо не обращать на завистников никакого внимания и смело идти против них.

Милый Евтифрон, то, что они высмеивают меня, это пустяк.

Афинян, как мне кажется, не слишком задевает, если кто-либо считается сильным в философии, лишь бы он был не способен передать свою мудрость другим.

Но вот когда они думают, что кто-то делает и других подобными себе, они приходят в ярость – либо из зависти, либо по какой-то иной причине.

Тут-то мне мало дела до того, как они ко мне относятся.

Быть может, они полагают, что ты воздерживаешься от поучений и не желаешь передавать свою мудрость другим.

Что до меня, то боюсь, они считают, будто я по человеколюбию щедро рассыпаю перед всеми своё достояние, не только не требуя вознаграждения, но вдобавок и от души приплачивая за то только, чтобы меня пожелали слушать.

Если бы, я повторяю, они собирались надо мной посмеяться, как, по твоим словам, они смеются над тобою, то ничего не было бы тягостного в том, чтобы провести время в суде за шутками и смехом...

но коли они начинают дело всерьёз, то совсем не ясно, чем это может кончиться, – разве только это видно вам, прорицателям.

Скорее всего, мой Сократ, это ничем серьёзным не кончится, и ты успешно выиграешь свою тяжбу, как и я, полагаю, свою.

А у тебя, Евтифрон, тоже какая-то тяжба? И ты выступаешь в ней ответчиком или истцом?

Против такого человека, что и здесь могу показаться безумцем.

Каким же образом? Может быть, ты гонишься за тем, кто неуловим?

Куда уж там быть неуловимым такому старцу!

Твой отец, почтеннейший?

В чем же состоит жалоба и из-за чего идёт тяжба?

Из-за убийства, Сократ.

* Отдыхающий Геракл. Мрамор. Римская работа конца II – начала III вв. н. э. с бронзового образца работы Лисиппа 2-й половины IV в. до н. э. Неаполь, Национальный археологический музей.

** Геракл – в древнегреческой мифологии герой, сын бога Зевса и Алкмены.

Разумеется, Евтифрон, большинству здесь неведомо, прав ты или не прав.

Не думаю, чтобы первому встречному было по плечу правильно решить это дело, разве только тому, кто достиг высокой степени мудрости.

Да, клянусь Зевсом, тому, кто достиг.

* Статуя Зевса в Олимпии – одно из Семи чудес света. Уничтожено в IV в. н.э.

** Зевс – в древнегреческой мифологии бог неба, грома и молнии, верховный бог Олимпа.

Без сомнения, умерший по вине твоего отца кто-либо из домашних?

Это ведь ясно. Ведь не стал бы ты привлекать отца к судебной ответственности из-за чужого?

Смехотворно, Сократ, если ты думаешь, будто есть разница, из домашних ли убитый или чужой...

и не считаешь, что надо заботиться лишь о том, по праву ли умертвил его убивший или же нет...

и если по праву, то отпустить его с миром, а если нет, то c преследовать по суду, будь даже убийца твоим домочадцем и сотрапезником.

Ведь ты подвергаешься осквернению не меньше, чем он, если будешь общаться с таким человеком, зная о его провинности, и не очистишь себя самого и его, обратившись в суд.

Впрочем, убитый был из моих подёнщиков; когда мы обрабатывали землю на Наксосе, он там у нас работал.

Напившись пьяным, он рассердился на одного из наших рабов и зарезал его.

Отец мой, связав его по рукам и ногам, бросил в какой-то ров и послал сюда человека, дабы узнать у экзегета, что делать дальше.

Тем временем он не обращает на связанного никакого внимания и не проявляет о нем никакой заботы: дескать, это убийца, и ничего не случится, если он умрёт.

А он-то возьми и умри. От голода и холода и оттого, что был связан, умер он раньше, чем вернулся вестник от экзегета.

Вот за это-то и гневается мой отец и другие домашние, что из-за убийцы я обвиняю в убийстве отца, который и не убивал-то вовсе, а если бы и убил, то, поскольку убитый сам убил человека, о нем не стоит и беспокоиться...

мол, нечестиво со стороны сына преследовать по суду своего отца за убийство.

А ведь они просто плохо знают божественный закон, касающийся благочестия и нечестия.

Скажи ради Зевса, Евтифрон, ты-то себя считаешь настолько точно осведомлённым в божественных законах и в вопросах благочестия и нечестия...

что не страшишься – даже если все было так, как ты говоришь, – сам совершить нечестивое дело, преследуя отца по суду?

Мало было бы от меня пользы, Сократ, и ничем не отличался бы Евтифрон от большинства людей, если бы я не был точно осведомлён о подобных вещах.

Пожалуй, уважаемый Евтифрон, для меня самое лучшее – стать твоим учеником и прежде, чем состоится моя тяжба с Мелетом...

возбудить против него ходатайство со своей стороны, заявив, что я и раньше высоко ценил познание божественных законов...

теперь же, когда он обвиняет меня в том, что я погрешаю против этих законов, самовольничая и вводя различные новшества, я стал твоим учеником.

И вот, – сказал бы я, – если ты, Мелет, признаешь Евтифрона мудрым в этих вопросах, то считай и меня человеком правильно мыслящим и не преследуй меня по суду...

если же нет, то прежде, чем мне, вчини иск ему, моему наставнику, за то, что он губит стариков, меня и своего отца, тем, что меня обучает, а его – проучает и наказывает.

И если он мне не поверит и не освободит меня от обвинения или не вчинит иск вместо меня тебе, я смогу в суде выставить то же ходатайство, с которым я выступил перед ним.

Клянусь Зевсом, Сократ, если только он попробует вчинить мне иск, то я уж отыщу, я думаю, его слабое место, и скорее всего дело в суде пойдёт у нас о нем, чем обо мне.

Вот и я, дорогой мой друг, понимая это, жажду стать твоим учеником, ибо знаю, что ни этот Мелет, ни кто-либо другой тебя вроде бы и не замечают, меня же он разглядел так легко и ясно, что даже обвинил в нечестии.

Поведай же мне, ради Зевса, то, относительно чего ты сейчас настойчиво утверждал, будто доподлинно это знаешь, а именно в чем заключается благочестие и нечестие как в отношении убийства, так и во всем остальном?

Разве же в любом деле благочестивое не тождественно самому себе?

И, с другой стороны, разве нечестивое не противоположно всему благочестивому, самому же себе подобно?

И разве не имеет оно некоей единственной идеи, выражающей нечестие для всего, что по необходимости бывает нечестивым?

Само собой разумеется, Сократ.

Так скажи же, что именно ты называешь благочестивым и нечестивым?

Я утверждаю: благочестиво то, что я сейчас делаю, а именно благочестиво преследовать по суду преступника, совершившего убийство, либо ограбившего храм, либо учинившего ещё какое-нибудьe подобное нарушение...

Будь этим преступником отец, мать или кто бы то ни было другой; не преследовать же по суду в таких случаях – нечестиво.

Смотри же, Сократ, сколь сильное доказательство я приведу тебе в пользу того, что закон именно таков (я говорил об этом уже и другим).

Правильно было бы не поощрять преступника, кем бы он ни был.

Евтифрон встречает Сократа. Оба мыслителя предстанут перед судом, но у каждого – своя роль...

Лабиринты рассуждений

Нечестиво ненавистное всем богам, а угодное всем им – благочестиво, если же что-либо одни из них любят, а другие ненавидят, то это либо ни то ни другое, либо и то и другое одновременно.

Желаешь ли ты, чтобы у нас теперь было такое определение благочестивого и нечестивого?

А что этому мешает, Сократ?

По мне, ровно ничего, но ты будь внимателен к своему делу: не получится ли, что, выдвинув такое предположение, ты не сумеешь мне с лёгкостью объяснить обещанное?

Но и я бы назвал благочестивым то, что любят все боги, и, наоборот, нечестивым то, что все они ненавидят.

Что же, Евтифрон, посмотрим, хорошо ли мы сказали, или оставим это и будем воспринимать свои и чужие речи – если кто что-либо утверждает – как требующие немедленного согласия?

Или надо все-таки рассмотреть, что именно утверждает говорящий?

Надо рассмотреть. Однако я считаю, что сказанное сейчас сказано хорошо.

Скоро, добрейший мой, мы это лучше узнаем.

Но подумай вот о чем: благочестивое любимо богами потому, что оно благочестиво, или оно благочестиво потому, что его любят боги?

Я не понимаю, о чем ты, Сократ?

Что ж, постараюсь выразиться яснее.

Называем мы нечто несомым и несущим, ведомым и ведущим, рассматриваемым и смотрящим?

И понимаешь ли ты, что все подобные вещи между собою различны и в чем состоит это различие?

Мне кажется, я понимаю.

Значит, существует нечто любимое и соответственно нечто отличное от него, любящее?

Скажи же мне, несомое является таковым потому, что его несут, или по другой какой-то причине?

Нет, разумеется именно поэтому.

А ведомое – потому, что его ведут, и рассматриваемое – потому, что на него смотрят?

Следовательно, на него не потому смотрят, что оно является рассматриваемым, но, наоборот, оно является рассматриваемым, поскольку на него смотрят...

и не потому ведомое ведут, что оно является ведомым, но оно потому и ведомо, что его ведут...

наконец, не потому несомое несут, что оно несомо, но оно несомо потому, что его несут.

Значит, ясно, Евтифрон, что я хочу сказать, а именно: если нечто является чем-то и что-то испытывает, то не потому оно является, что бывает являющимся, но оно являющееся потому, что является.

И не из-за того оно нечто испытывает, что бывает страдающим, но страдает из-за того, что нечто испытывает. Или ты с этим не согласен?

Значит, и любимым бывает либо нечто являющееся чем-то, либо испытывающее что-либо от чего-то?

А значит, и здесь все обстоит так же, как в прежних случаях: не потому его любят любящие, что оно любимое, но оно любимое, раз его любят?

Что же мы скажем, Евтифрон, о благочестивом? Любят ли его все боги, как ты утверждал?

Но потому ли они его любят, что оно благочестиво, или за что-то другое?

Значит, его любят потому, что оно благочестиво, а не потому оно благочестиво, что его любят?

Ну а богоугодное ведь является таковым потому, что оно угодно богам?

Значит, богоугодное, Евтифрон, – это не благочестивое и благочестивое – это не богоугодное, как ты утверждаешь, но это две различные

Ведь мы признали, что благочестивое любимо потому, что оно благочестиво, а не благочестиво потому, что оно любимо. Не правда ли?

С другой стороны, мы признали, что богоугодное является таковым, потому что его любят боги, но не потому оно любимо, что богоугодно.

Ведь если бы, дорогой Евтифрон, богоугодное и благочестивое было одним и тем же, то как благочестивое любили бы за то, что оно благочестиво, так и богоугодное любили бы за то, что оно богоугодно...

с другой стороны, если бы богоугодное было богоугодным потому, что его любят боги, то и благочестивое было бы благочестивым потому, что они его любят.

У нас же получилось нечто противоположное – между богоугодным и благочестивым существует полное различие: одному свойственно быть любимым, потому что его любят, другое любят, потому что ему свойственно быть любимым.

Похоже, Евтифрон, ты не желаешь разъяснить мне вопрос о том, что такое благочестивое, и показать его сущность, а говоришь лишь о некоем состоянии, претерпеваемом благочестивым, а именно о том, что оно любимо всеми богами...

Сущность же его ты не раскрываешь.

Послушай, если тебе угодно, не таись от меня, но скажи мне снова, с самого начала, в чем состоит сущность благочестивого, из-за которой оно любимо богами или испытывает ещё какое-то состояние?

Ведь из-за этого у нас с тобой не возникнет спора. Скажи же откровенно, что такое благочестивое и нечестивое?

Но, Сократ, я как-то не могу объяснить тебе, что именно я разумею.

Наше предположение всё блуждает вокруг да около и не желает закрепиться там, куда мы его водружаем.

Евтифрон, то, что ты сказал, было бы уместно в устах Дедала, нашего предка.

* Падение Икара. Якоб Питер Гови. XVII в. Музей Прадо. Марид, Испания.

** Дедал – персонаж древнегреческой мифологии, выдающийся художник и инженер, считавшийся изобретателем разных инструментов, а также построивший лабиринт на острове Крит.

Однако, если бы это были мои слова и положения, ты, пожалуй, мог бы и посмеяться надо мной – мол, ввиду моего с ним родства мои словесные построения от меня ускользают и не желают оставаться там, куда я их поставил...

но ведь предположения эти принадлежат тебе, а потому и насмешка эта будет совсем не по адресу: именно твои положения оказываются неустойчивыми – ты видишь это и сам.

Но мне как-то представляется, Сократ, что такая насмешка прямо относится к сказанному: ведь не я вложил в наши слова эту способность блуждать и не оставаться на месте, но именно ты кажешься мне Дедалом.

У меня-то они уж стояли бы твёрдо.

Боюсь, мой друг, я окажусь искуснее этого мужа: ведь он придавал подвижность только своим творениям, я же – не только своим, но похоже, что и чужим.

Однако особая тонкость моего искусства заключена в том, что я мудр поневоле...

ведь больше, чем обладать искусством Дедала да ещё вдобавок и богатством Тантала, желал бы я, чтобы мои слова оставались твёрдо водружёнными на месте.

** Тантал – в древнегреческой мифологии царь Сипила во Фригии, обречённый на вечные муки.

Но довольно об этом. Поскольку, мне кажется, ты слабоват, я сам постараюсь показать тебе, как надо мне разъяснить благочестие; но смотри, не падай духом прежде времени.

Ну вот, не думаешь ли ты, что все благочестивое необходимо должно быть справедливым?

Значит, и все справедливое должно быть благочестивым или же все благочестивое будет справедливым, справедливое же не всё будет благочестивым, но в одних случаях будет, а в других – нет?

Сократ, я не поспеваю за твоими словами.

Но ведь ты настолько же моложе меня, по крайней мере, насколько мудрее!

Говорю я тебе, что ты расслабился от избытка мудрости.

Однако, милейший. прошу тебя, подтянись: ведь не так уж трудно постичь то, что я говорю; говорю же я прямо противоположное тому, что сочинил поэт, молвивший:

Зевса, который все создал и сам все устроил, –

Зевса не хочешь назвать: знать, со страхом стыд неразлучен.

Я же вот чем отличаюсь от этого поэта... Сказать тебе?

Мне не кажется, что «там, где страх, там и стыд».

Многие, думается мне, страшащиеся болезней, бедности и всего другого в таком же роде, страшатся, однако не стыдятся ни одной из пугающих их вещей.

Но зато там, где стыд, там и страх. Разве возможно, чтобы совестящиеся и стыдящиеся чего-либо люди не страшились и не избегали бы при этом дурной молвы?

Поэтому неверно говорить где страх, там и стыд; наоборот, где стыд, там и страх, но вовсе не так обстоит дело, что всюду, где страх, там и стыд, ибо страх встречается чаще, чем стыд.

Стыд ведь есть как бы часть страха, подобно тому как нечётное есть часть числа, однако дело обстоит не так, чтобы там, где было число, было и нечётное; наоборот, где нечётное, там и число.

Теперь-то ты поспеваешь за мною?

Нечто подобное я говорил и тогда, спрашивая тебя: где справедливое, там и благочестивое, или же где благочестивое, там и справедливое, – так что не всюду, где справедливое, там и благочестивое?

Ведь благочестивое – часть справедливого: так мы скажем, или ты считаешь иначе?

Нет, именно так. Мне кажется, ты правильно говоришь.

Посмотри же ещё и следующее: если благочестивое – часть справедливого, нам следует выяснить, какой именно частью справедливого оно является.

Вот если бы ты спросил меня о чем-то таком, – к примеру, какою частью числа будет чётное и что оно собой представляет, я ответил бы, что это число, не припадающее на одну ногу, но ровно стоящее на обеих ногах.

Нет, я думаю именно так.

Вот и постарайся таким образом разъяснить мне, какою частью справедливого будет благочестивое...

дабы я и Мелету мог сказать, чтобы он не чинил нам несправедливости и не обвинял нас в нечестии, ибо мы уже как следует у тебя обучились тому, что является праведным и благочестивым, а что – нет.

Лабиринты рассуждений

Содержание

Глава 1

Глава 2

Комментарии (1)